Нахимовский Дозор

Глава 3

I

– Лев Павлович, смотрите, Иной, – Нырков вполголоса отвлек стратега от высоких дум.

– Где? – покрутил головой Бутырцев, возвращаясь к действительности.

– Вон же, прапорщик на фуре с ядрами впереди нас. Светлый… Уровень не могу определить…

– Четвертый, – ответил Темный маг, не раздумывая. – Аура спокойная, нас не видит. Пройдитесь-ка, Филипп Алексеевич, поговорите с собратом по Свету, заодно и ноги разомнете. А то вы на казенных харчах за пять дней нашего путешествия нешуточно раздобрели.

Обиженный подначкою Нырков резво спрыгнул с повозки в белесую крымскую пыль и уже собрался было пойти вперед, но Бутырцев остановил молодого мага:

– Подождите. Пожалуй, пройдусь с вами, надо нам свой статус явить подопечным Иным.

И продолжил, отвечая на невысказанный вопрос Филиппа:

– Не забывайте, что мы – дозорные. Нам надо учесть всех русских Иных в Севастополе и в армии, объявить им о надзоре за соблюдением Договора, о невмешательстве в дела людей…

– Все ясно, – буркнул Нырков, досадуя на Темного, – сейчас мы ему крылья подрезать будем.

* * *

Прапорщик, молодой человек лет двадцати по виду, в пропыленном мундире, с забинтованной головой сидел рядом с фурштатским солдатом на передке тяжело груженной ядрами фуры, беспечно насвистывая незамысловатый мотивчик. Мысли его были спокойны и размеренны, он совсем не заметил, как к нему подошли дозорные. Он вздрогнул, когда Бутырцев обратился к нему:

– Господин прапорщик, позвольте поинтересоваться…

– Что вам угодно, господа? – поскучнел лицом офицер и неторопливо слез с фуры.

– Прапорщик четвертой роты второго батальона Минского полка Родимцев, – представился он. Постороннему человеку было бы непонятно, с какой стати он сделал это, ведь перед ним стояли всего лишь мичман и господин в партикулярном платье, возможно, в чинах, но сейчас явно не при исполнении.

– Мичман Нырков, – представился высокий темноволосый юноша и вполголоса добавил: – Светлый, севастопольский Дозор.

– Коллежский советник Бутырцев, Темный, начальник севастопольского объединенного российского Дозора, – подошедший худощавый господин говорил громко, очевидно, прикрыл разговор от посторонних глаз.

Родимцев с удивлением посмотрел на магов, он впервые слышал об объединенном Дозоре. Разве это возможно? Но перед ним стояли Темный, явно немалой силы, и слабый Светлый, чуть моложе его самого, но вряд ли выше по степени. Немного робея и смущаясь, пехотный офицер признался:

– Извините, господа, я не знал о таком Дозоре. Я что-то нарушил? Извините еще раз, я Иной недавнего посвящения, Светлый, пятого уровня…

– Уже четвертого, господин прапорщик… – перебил его Темный.

– Юрий Николаевич, к вашим услугам, – стушевался пехотный. – Как же это вышло, что я уже на уровень выше поднялся?

– Лев Петрович, – в свою очередь назвался Бутырцев, не ответив на вопрос.

– Филипп Алексеевич, рад знакомству с боевым офицером, – искренне добавил Нырков.

– Давно ли участвуете в кампании? – спросил Темный.

– Почитайте, с самого начала, с Альминского дела. Получил контузию, проходил лечение в госпитале в Бахчисарае, признан выздоровевшим, возвращаюсь в полк, – отвечал прапорщик, лихорадочно пытаясь понять, чего от него желает грозный Дозор.

– Не врите, Юрий Николаевич, – добродушно сказал Бутырцев, – врач велел вам еще неделю не вставать, долечиваться, а вы из госпиталя самовольно ушли. Я же вижу…

– Да как же можно мне в госпитале быть, коли Севастополь в опасности? Когда товарищи мои кровь проливают? – не выдержал Светлый. – Я как услыхал про бомбардировку пятого октября, так сразу решил, что мое место в полку, в роте своей. У нас много офицеров погибло, а я почти здоров, я же Иной. Только мне бы целителя толкового, сам я в такой магии не силен. Я, почитай, магии-то и не обучался, – начав свою речь патетически, к концу ее Родимцев стих и вопросительно посмотрел на дозорного начальника.

– Господин прапорщик, сами признаете, что мало что умеете, а на встречу со смертью спешите. Не торопитесь, успеете еще, тем более что сильные действия всем Иным в Севастополе запрещены и строго наказуемы. Да-да, наказуемы: и русским, и союзникам, будь ты хоть маг, хоть оборотень, даже и вампир. Мы, Дозор, следим за этим и нарушителей установленного порядка будем передавать Инквизиции.

– Как же так? Сразу Инквизиции? – не на шутку испугался пехотный.

– Ей, голубчик, ей самой. Под Севастополем сейчас целая комиссия от Серых собрана, – огорошил Светлого Лев Петрович. – Но мне интересно, как вы с вашим малым опытом достигли уже четвертого уровня, да к тому же сами этого не заметили. Расскажите-ка про сражение. Страшно было?

– Да как же не страшно! Я в сражениях еще участие не принимал, а тут сразу такой ужас кромешный: французы навалились, пушки грохочут, ядра так и летают, штуцерники неприятельские, что за каменной стенкой в саду укрылись, в упор по нам бьют. А мы на них со штыками… Ротного сразу убили, и подпоручика Петрова тоже. Пока до неприятеля добежали, еще подпоручика и двух прапорщиков потеряли. И унтеров мало осталось. Я, получается, старший в роте. Ну и командую: «В штыки, ребята!», а солдаты уж навалились на французов. Я из пистолета в кого-то выстрелил, тут на меня мордастый такой в феске, не то француз, не то турок какой, навалился с палашом. Стыдно сказать, испугался я, прямо смерть свою в его глазах разглядеть успел…

Родимцев говорил все быстрее, горячась, переживая заново те страшные мгновенья штыковой атаки. Говорил искренне, понимая, что этим собеседникам можно и нужно сказать правду, что они не просто Иные, они русские люди, они поймут.

– …я еле успел саблей его оружие отбить, но противник был сильнее меня, так по моему клинку рубанул, у меня аж руку отсушило. Повторным ударом он меня бы убил, ей-богу, я с испугу-то в Сумрак отступил, но стыдно мне опять стало – с поля боя сбежал, я назад и вывалился, тут молодца этого Трофим Стрельцов из второго взвода штыком в живот пырнул и приклад вниз опустил, потроха неприятелю выворачивая, как учили. После такой раны не живут. Свалился француз, а спаситель мой уж с другим схлестнулся. Я покрепче саблю обхватил и ему на помощь крутнулся было… Но тут меня по голове будто бревном ударило. Очнулся – лежу на носилках, в ушах звон, поднять голову не могу. Кто меня несет, куда – не соображаю. Опять в беспамятство впал. Очнулся уж ночью. Кругом такие же раненые стонут, а многие уж и не стонут – отдали Богу душу. Тут девица какая-то подошла, приподняла голову мою, напоила водой с вином, тряпицу на голове сменила на чистую, да и позвала солдат из нашего полка, которые меня дальше понесли.

– Откуда же девица взялась? Не бред ли, часом? – поинтересовался Бутырцев.

– Мне уже в госпитале потом сказывали, что зовут ее Дарья. Она – дочь матросская, с Корабельной стороны. Будто распродала она после гибели отцовой все имущество, купила бричку, корпии и тряпиц, вина, набрала воды бочонок, да и подалась к Альме, справедливо рассудив, что надо же будет кому-то раненых выхаживать, которых с поля боя вынесут. Она многим там помогла.

– Героическая девушка, и как не побоялась! – даже старый сухарь Бутырцев расчувствовался.

– Хороша ли собою? – проявил живой интерес Нырков, подходя к рассказу Юрия с другой стороны.

– Не разглядел я, ночь стояла, – сконфузился Родимцев и продолжил: – Говорят, господа, главнокомандующий, светлейший князь Меншиков ей самолично крест на ленте вручил и деньгами одарил.

В словах его сквозили и гордость, и хвастовство: будто его самого наградили, будто факт его перевязки такой выдающейся личностью делает его причастным к высокому благородному деянию простолюдинки.

– Даша… – восторженно произнес Нырков, уже что-то себе придумывая и о чем-то мечтая.

– Светлые, что с вас взять, – пришел в себя, смахнул наваждение Бутырцев. – Что же, господин прапорщик, позвольте вас поздравить с участием в большом деле. Я так полагаю, что вам награда полагается или производство в чин. Ваш рассказ также объясняет, почему вы на следующий уровень Силы шагнули. Сумрак ваш страх выпил, силы и добавилось – такие случаи известны. Хорошо, что вы магию не применили, иначе пришлось бы нам с вами перед Инквизицией предстать. Вы уж, голубчик, если другого кого из Иных встретите, обязательно расскажите о запрете этом, дабы бед никто не натворил. Строго велено присматривать, чтобы вмешательств магических не случалось. – Бутырцев озабоченно нахмурился.

– Эк, как оно оборачивается, – тоже посмурнел лицом прапорщик. – Всенепременно передам. И юнкеру Козловскому, и подпоручику Архипову, хотя он и Темный…

– Ваши знакомцы? В каких полках служат? – взял названных на заметку Бутырцев, сделав вид, что пропустил оговорку Светлого мимо ушей.

– Да в нашем Минском же…

– Позвольте! Это что же получается, в одном вашем полку сразу трое Иных? – От услышанного в Бутырцеве проснулся следователь.

– Так четыре было, ваше высокоблагородие. Прапорщик Симбирцев погиб при Альме, как мне сказывали. Темный. Но ведь христианская душа, Царствие ему Небесное. – Родимцев перекрестился.

– Позвольте поинтересоваться, который вам год?

Нырков подумал, что вид Бутырцева напоминает ему что-то очень знакомое. Точно! Будто борзая учуяла дупеля, спрятавшегося в траве под кустом, поводит носом, вдыхая запахи, последний раз пробуя их, убеждаясь, что тут птица, тут, никуда не делась. Сейчас совсем замрет, вытянувшись в стойке, прежде чем вопросительно повернуться к охотнику: «Ну что же ты! Командуй: пиль!»

– Девятнадцатый.

– А вашим знакомым Иным в полку?

– Козловскому шестнадцать, подпоручик Архипов постарше будет, годов двадцати четырех. Он в полк из отпуска по болезни вернулся недавно, когда объявили, что нас в Крым посылают. Симбирцеву в декабре двадцать… было бы… А ведь и Архипов раньше времени из отпуска вернулся. Как же так? Темный, а о себе не подумал? Может быть, решил, что уж его-то смерть минует, а тут чины и ордена возможны.

– Ну да, ну да, – иронично хмыкнул Бутырцев и возразил: – Зачем ему? Мы же Иные. Жить можно долго. Деньги с нашими возможностями нажить можно легко. Вас геройствовать потянуло, Светлый?

– Нет, не геройствовать. Отчизну защищать. Вам, Темному высоких степеней, не понять, – резко ответил Родимцев и смутился. – Простите, ваше высокоблагородие.

Помолчали неловко.

– Не хотите ли, Юрий Николаевич, в Дозоре послужить? У меня место есть вакантное. Работа для такого храбреца, как вы, для человека обстрелянного. И денежное довольствие повыше будет.

– Увольте, господин Бутырцев. Не мое это дело – упырей непослушных да оборотней глупых ловить.

– Выше берите. Посложнее дела-то будут. Интересные и отчаянные. Заодно и магией сполна овладеете, – искушал простодушного пехотного прапорщика опытный дозорный.

– Нет, не мое это дело – в хитросплетениях Иных дел разбираться, – подумав, ответил Ростовцев. – Не мое.

– Тогда до свидания, Светлый. Сумрак даст – свидимся. Берегите себя.

Из уст Темного такое пожелание могло бы выглядеть издевкой или угрозой, но Ростовцев понял, что на этот раз все сказано от чистого сердца.

Нырков в порыве чувств просто обнял боевого товарища и пожелал:

– Пусть тебя Свет бережет.

– И тебе, друг, Светлого пути. До встречи.

II

После этого разговора дозорные долго ехали молча.

Нырков рисовал в уме картины кровопролитных боев, героических схваток, в которых показывал неслыханное мужество. Ему виделись награды, за которыми по пятам следовала слава. Или слава катилась впереди героя и наград? Ведь пока представление к Георгию дойдет до Государя, пока он подпишет рескрипт, пока курьер привезет документ с Его подписью и вожделенный крест в Севастополь – это же сколько времени понадобится? Конечно, главнокомандующий может его и своей властью наградить. Прямо после боя. Прямо в госпитале, куда доставят израненного, но молча переносящего неслыханную боль героя. Но чем может наградить генерал-адмирал? Не Георгием же четвертой степени – единственной достойной его подвигов награды. Да и то – какой Георгий мичману? Это что же он должен такое совершить, чтобы полковничий орден заработать? Убить, нет, самолично захватить командующего одной из союзных армий? Сен-Арно? Тот, по слухам, умер уже без его, Филиппа Ныркова, участия. Кто там теперь у французов – Канробер? Или лучше пленить главнокомандующего у англичан – старика Раглана, который еще при Ватерлоо руку потерял и потому носит сюртуки необычного покроя, с чудными рукавами? Их еще его именем называют, рукава эти. Ну, какая же доблесть в том, чтобы захватить калеку… Нет, Даша не оценит, она девица добросердечная к людям.

При чем тут Даша? Ну а кто? Неужели в Севастополе еще остались дамы и девицы? Неужели адмиральские дочери не покинули осажденный город? Или они тоже вносят свою скромную лепту, дежуря в госпиталях и собирая средства на помощь раненым? Ну… тогда… тогда барышни обязательно восхитятся его подвигами!

Все же Раглан – скучный пленник. Так, может быть, прокрасться под покровом ночи… нет, в Сумраке… к главнокомандующему турок кроату Омер-паше, в кровавой схватке (непременно кровавой!) побить его янычар и приволочь пред светлы очи генерал-адмирала князя Меншикова? Но турок русские всегда били, таким подвигом не прославишься. Тут надо целый турецкий штаб в плен брать. А что? Он врывается в турецкий шатер с горящим факелом в руке, подносит его к бочке с порохом… Откуда бочка? Она используется адъютантом вместо столика для бумаг. Ага, секретные бумаги! С картой расположения всех союзных войск, укреплений и резервов.

Бумаги придется захватить.

Итак, он подносит факел к бочке и объявляет Омер-паше и его штабу, что берет их в плен, иначе он не побоится пожертвовать своей жизнью…

– И получает удар прикладом по голове.

Нырков взвился как ужаленный. Залился краской и, мучительно заикаясь, выпалил:

– Это м-мерзко! Вы… вы п-подслушивали мои мысли… это… это…

– Извините, голубчик, – Бутырцев не стал дожидаться, когда юноша закончит свою обличительную речь, – и в мыслях не было копаться в ваших мыслях, извините за каламбур, как такой оборот речи французы называют. Просто бывал на вашем месте, понимаю, о чем вы можете мечтать после встречи с офицером, побывавшим в большом деле.

– Точно не читали? Вы ведь Темный, первостатейный, вам раз плюнуть. – Филипп понемногу остывал, но ему было неловко, что его, морского офицера, дозорного, облеченного доверием самого Агния, призванного следить за соблюдением закона Иными… позвольте, это же опять продолжение грез!.. Неужто его мечтания – открытая книга для любого? Положим, Лев Петрович – не любой, а проницательный следователь, но нельзя же так… прикладом по голове – голова может треснуть!

Нырков не удержался, хихикнул. И смутился еще больше.

– Это вы молодцом. Не каждый способен посмеяться над своими мелкими недостатками, – на полном серьезе сказал Лев Петрович, и это сразу вернуло Ныркову уверенность в себе. Захотелось даже сказать Темному спасибо. – И не благодарите, – продолжил Бутырцев сеанс мыслечтения. – Подумайте-ка, любезнейший, лучше вот о чем. В одном полку вдруг собираются четверо Иных. Четверо! Не в каждом российском городе столько встретишь. Это раз. Второе. Все они – молодые люди. Как только была объявлена война, как только в Крыму наметилась интервенция союзников и нависла угроза над Севастополем, так они дружно возвращаются в полк. Что же вам, голубчики, жизнь не дорога? Жизнь Иного? Живи себе долго, не болей, не старей, добро наживай при помощи своих возможностей. Люби, расти детей или играй по-крупному, плети интриги в столичных салонах. Ан нет! Всех потянуло Родину защищать. Неспроста это, ой, неспроста. Прибудем в Севастополь, обязательно проведем ревизию всех Иных, российских подданных, вплоть до потаенных татарских оборотней и ведьм. И надобно узнать, сколько Иных вместе с союзниками в Крым пришло. Что-то мне подсказывает, что с обеих сторон наберется гораздо больше обычного.

– Так что же тут неясного, Лев Петрович? Если русские – патриоты, то отчего бы англичанам-французам, да хотя бы и туркам не быть патриотами своей страны? Такие же молодые люди, как мы с Родимцевым, так же мечтают принести пользу Отечеству, добыть славу. Это же благородно!

– А Темные? Мы же всегда сами по себе. – Бутырцев был несколько огорошен, что очень порадовало юношу. – Как быть с Темными?

– Честь, слава, чины, должности, богатство – кто же не мечтает об этом? И Светлые, и Темные. Я знаю, что в английской армии чины и должности продаются. Куда прикажете идти младшим отпрыскам знатных семей, которым наследство не полагается? Только в армию или во флот. А у французских молодых людей пример Наполеона перед глазами. Какого могущества достиг одним своим гением!

– Положим, не только гением, – пробормотал себе под нос Бутырцев. – Если бы не этот эксперимент французских Иных с революцией…

Вслух же произнес:

– Что же, Филипп Алексеевич, в ваших словах резон есть. Придется вам поручить ответственное задание.

Начальник Дозора был серьезен, и его подчиненный подтянулся. Возможно, встал бы даже во фрунт, как человек военный, но вставать с повозки было лень, да и перед Темным выслуживаться… фи! Поэтому он только приподнялся и сел.

– По приезде я вас устрою в морской штаб порученцем. Не думайте, что будете мальчиком на побегушках. Посылать вас будут в те места, где тяжко от неприятельского огня. Многие порученцы бывают ранены, да и гибнут частенько. Когда будете развозить приказы на бастионы и батареи – обязательно беседуйте с Иными, которых там встретите. Важно знать их настроение и помыслы. Важно понять, почему они здесь, на этой войне. Войне людей и империй. То же самое надо выяснить в разговорах с Иными союзников.

– Как же мне с Иными противника встретиться? Кроме как в бою.

– Не обольщайтесь, Филипп Алексеевич, мы в осажденный город не воевать едем. Поэтому будем встречаться с европейскими Иными, будем что-то обсуждать. То есть будут встречи и поездки друг к другу – политик. Придется надевать личины, чтобы бывать в лагере противника, проезжая через позиции. Думаю, мы с начальниками других Дозоров договоримся, как это лучше делать. Буду брать вас с собой, вы – человек впечатлительный, тонко чувствующий, умеете расположить к себе других молодых Иных. Побольше болтайте о том, о сем, слушайте, что вам говорят. Ваши наблюдения – пища для моих размышлений.

Филипп поскучнел:

– Доносительство недостойно…

– Это не доносительство! – тут же перебил его Бутырцев, очевидно, ожидавший такого возражения. – Это ваше видение и ваши соображения на случай, если я, старый пень, что-то не увижу своими стариковскими глазами. И если будете не согласны в чем-то с моими оценками и выводами, то будьте добры, выкладывайте ваши возражения. Это не просьба, это приказ.

– Как изволите, – вынужден был согласиться Нырков. Но все же не выдержал, фыркнул будто бы сторону, но так, чтобы Темный услышал: – Стариковскими, как же. От таких глаз ничего не укроется. А меня на побегушках…

– Филипп, вам говорили, что вы – заядлый спорщик? Хотите, чтобы за вами всегда оставалось последнее слово?

– Хочу! – честно признался молодой человек, собираясь высказаться о том, что Бутырцев может возомнить о себе что угодно, но не таков он, Светлый, чтобы во всем слушаться даже первостепенного Темного, потому что никогда Тьма не будет повелевать…

Тут время сначала замерло, заставив сердце остановиться, пропустить удар, потом медленно-медленно, как загустевший мед, потекло, понемногу разгоняясь, чтобы дернуться, набрать ветра в тугие паруса и, повинуясь выкрику Бутырцева, понестись во весь дух, разрезая форштевнем несущиеся навстречу тяжелые валы событий.

– Стоять, не двигаться! Дневной Дозор! Выйти из Сумрака!!! – рявкнул враз подобравшийся и ставший очевидно опасным Лев Петрович, которого с сей секунды должно называть непременно Ахроном.

«Почему Дневной? Ночной же…» – Нырков еще не успел ничего понять, а его уже потащило в водоворот событий.

III

Ахрон сделал движение рукой, будто рванул на себя невидимую дверь, и из воздуха вывалился тяжелый рослый моряк. Неопрятно одетый, небритый, с наглыми глазами свихнувшегося убийцы. Одуревший от силы, впитанной с кровью, вампир.

– Дозорные, – упырь швырнул это слово в лицо магам, как самое позорное оскорбление. – Светлая тварь и Темный барин. Думаете, на вас управы нет?

И буквально размазался в воздухе, прочертив собою атакующую кривую.

Он был быстр, очень быстр в своем полете к горлу юноши. Нырков никак не успевал даже отпрянуть, забыв о тех заклинаниях, которые у него были по требованию Бутырцева приготовлены на всякий случай.

Ахрон, казалось, вообще ничего не сделал, но упыря рывком снесло в сторону. Мощное тело моряка покатилось по земле, но тут же исчезло. Именно так все увидел Нырков.

– Заклинания к бою, ставь щит – и в Сумрак! – скомандовал Ахрон, бросаясь вслед за вампиром.

«Занятно: маг уже исчез, а слова его только звучат…» – непрошеная мысль лениво ползла в голове юного Светлого, пока он непростительно долго копался в поисках своей тени.

Наконец тень была найдена, поднята, и он протиснулся в скучный пыльный мир.

Вампир не бежал, как следовало того ожидать. Чудовище было сильным, очень сильным, мощь буквально сочилась из упыря. Сила убила в нем страх, он бросался на Ахрона, исчерчивая пространство пунктирными следами своих движений. Невозможно было разглядеть и того, кто находился в центре этого вихря, – маг крутился столь же быстро, отражая атаки. И это в Сумраке!

Иногда чудовище вдруг замирало на долю секунды. В эти мгновения Нырков имел возможность разглядеть его тупое лицо… Недоумевающую клыкастую морду – вампир не понимал, почему он, царь и бог этого места, не может достать противостоящего ему получеловека-полудемона. Очевидно, сила пожрала в кровососе не только страх, но и ум.

«Почему медлит Бутырцев? – в свой черед не мог понять Нырков. – Наблюдает вампира? Постойте, да это же… это гардемарин Маранин!»

Вдруг вампир рассыпался в воздухе, трухой оседая на глинистую дорогу. Ахрон повернул свое искаженное лицо к Филиппу и велел:

– Выходим.

* * *

Казалось, в красочном мире жизни ничего не произошло за те короткие секунды, прошедшие с момента, когда время споткнулось на своем пути. Все та же тоскливая крымская дорога, все те же телеги, скрипы, покрикивания возниц, блеющие овцы, команды усталых унтеров, ржание лошадей, висящая в воздухе пыль, вонь от трупов павших животных, гниющих в придорожных канавах. Лишь возница с ближайший фуры непонимающе смотрел на пропавших из поля зрения и вдруг возникших рядом с ним магов. И еще ведь что-то перед ним промелькнуло, и крик какой-то был.

– Что рот раззявил? – спокойно обратился к нему Бутырцев, возвращаясь к своей телеге. – Аль пригрезилось чего? Ворона пролетела? Гляди – в рот-то залетит.

– Так это… кутерьма была… – откликнулся бородатый мужик. – Будто выпрыгнуло что-то…

– Помстилось тебе, бывает с устатку. Который день в пути? – ответил Лев Петрович, вальяжно располагаясь в повозке, заботливо подтыкая подушки под бока. – Филипп, голубчик, трогайте, впереди уж двинулись.

– Не извольте гневаться, барин, может, и привиделась бесовщина – дьявол силен, а Господь сильнее. – Возница задней фуры перекрестился и встряхнул вожжи, понукая тощих лошадок. – Ну, мертвыя, пошли!

* * *

– Вы даже не будете ему память подменять? – спросил Нырков старшего мага несколько минут спустя. Хотелось спросить о многом, но первым на язык попал этот вопрос.

– Да что там подменять… Что он мог видеть? Вы, Филипп Алексеевич, многое разглядели? Не было ничего – и точка. – Бутырцев думал о чем-то другом.

– Так ведь мы… вы Иного упокоили! Он тоже нас мог… – наконец вырвалось то, что заставляло до сих пот колотиться сердце и дрожать руки. – Вы знаете, кто этот упырь? Это гардемарин Маранин! Достойный юноша, а моряк какой… Был. Море любил, за Отчизну голову готов был сложить. А умер дурацки…

Нырков был не в себе от произошедшего. Как же так? Погиб товарищ, с которым ему доводилось общаться, о многом говорить, строить планы на блестящее и достойное будущее защитников Отчизны…

– Почему он на нас так… Как же вы его? Чем?..

Вопросы были сумбурными, под стать мыслям.

– Война, голубчик. Кровушка рекой льется. Видать, вурдалак этот не выдержал, обожрался сверх меры, мозги-то ему и отшибло – молодой, дурной, неопытный. Единственное, до чего додумался, – убраться куда подальше из Севастополя, где дозорных и Иных поменьше. Да по дороге на нас наткнулся, тут он окончательно умом помешался, на вас набросился… Надо бы найти того, кто его укусил…

– Спасибо, Лев Петрович, – перебил начальника Светлый. Он должен был сказать эти слова. Как бы ни было ему не по себе от того, что его защитил от Темного Темный. Скажем уж прямо – спас. На то он и Светлый, чтобы уметь признать достоинство даже врага, чтобы не быть скотом бездушным.

– Не стоит благодарности. Ты ведь тоже меня прикроешь при надобности. Но подучиться тебе боевой магии придется обязательно, не то пропадешь не за понюх табаку. Там дел-то было на копейку – дозорную отметку с кровососа сдернуть. Я почему не торопился – пытался понять, можно ли его образумить. Но нет, совсем упырь плох умом был.

Тошно и стыдно стало Филиппу от этих слов: Бутырцев-то даже не сомневается, что он, Светлый, прикроет спину Темному в бою против общего врага. И что сумеет прикрыть хотя бы от… Неумеха.

«Но Бутырцев силен! Дел на копейку? Просто метку сорвать? Это с груди сбесившегося от силы вампира? Не надо меня за дурачка держать – я же видел ваше напряженное мокрое от пота лицо. И сосредоточенный взгляд палача. Вот вы, оказывается, каков, Лев Петрович! Все добряком да простаком стараетесь выглядеть…»