Мы жили в маленьком доме на берегу реки на окраине Москвы… Или Вифлиема… Или в другом мире… Кинопленка постоянно обрывалась, и панорама города была нечеткой. Жили мы небогато, и я нередко замечал, что Лилит плакала от жалости ко мне, а может, и к себе, видя, что несмотря на все усилия я, не владея или не помня никакого ремесла, с трудом добывал средства на хлеб насущный. Она медленно вспоминала наше прошлое. Это было ясно по тому, как иногда глаза ее загорались холодным красноватым огнем, речь становилась отрывочной и бессвязной, и она, не отвечая на вопросы, замыкалась в мире своих грез.
Я читал книгу, а ты готовила обед и улыбалась мне так, как будто мы не виделись целую вечность. У тебя в гостях сидела соседка, с которой вы оживленно беседовали, слушали радио и беспрестанно смеялись. Наши соседи были очень милые люди. Они работали на местной верфи по ночам и отсыпались все утро, выходили во двор после обеда посидеть на лавочке под каштаном, бездумно глядя в небо и покуривая травку. Запах разносился по всей улице, и местная шпана все время болталась вокруг нашего двора, злобно поглядывая по сторонам. Муж соседки весело пререкался с лоботрясами и отсылал их подольше, так далеко, что даже я не знал туда дороги. Однажды, когда мы жарили вместе шашлыки во дворе, подъехала машина, из которой вышел молодой парень в штатском и двое милиционеров. Они зашли во двор, и парень, отозвав мужа соседки в сторону, стал что-то объяснять, размахивая руками на манер сигнальщика на корабле. Было видно, что муж соседки не соглашался на предложения парня в шатском, и что это страшно злило последнего. Вдруг лицо парня перекосилось в ужасной гримасе, и он со всего размаху заехал мужу соседки в нос. Сосед от неожиданности свалился на землю. Подскочившие тотчас же милиционеры стали молча избивать его ногами. Жена соседа закричала во весь голос, а я, подойдя к парню в штатском, попросил его прекратить безобразие.
– Ты че бормочешь, чмо болотное? Глохни, каторга! – прошипел он, как кобра перед броском, сплюнув мне под ноги. – Больше всех надо что ли? Смотри, тоже схлопочешь в рыло, как здрасте!
– Попрошу вас выбирать выражения, вы все-таки представитель власти! – ответил я.
– Да чего с ним тереть, с волчарой позорным! – завопил один из милиционеров, и так двинул мне прикладом автомата в бок, что я надолго потерял интерес к беседе.
Милиционеры ушли, унося с собой запах оружейной смазки и твердые носки форменных ботинок. Придя в себя, я спросил мужа соседки:
– Что это было и зачем они приходили?
Утирая кровь с лица разорванной при падении майкой, он долго молчал, но позже притиснутый в угол двора моими вопросами, разговорился.
– Понимаешь, братан! – сказал он, – жизнь непростая штука, надо как-то вертеться, на одну зарплату, блин, не проживешь. Есть у меня кореш, вместе чалились на киче, и когда я откинулся, так он дал мне с собой маляву, в которой был адресок одного делового парня. Когда мы встретились, тот мне предложил торговать травкой на верфи. Ну, я согласился!
– Предположим, я понял. Но причем тут милиция, они же не арестовывать тебя приходили?
– Ну, нет! Ты че, в натуре, не понял в чем дело?
– Нет, не понял я ровным счетом ничего!
– Да менты эти – крыша того делового, работают они вместе. А я товар взял, а бабки отдал не все, вот и вся недолга. А теперь торчу двадцать кусков зелени!
– И что же будет с тобой теперь? Ведь, как я понял, уговаривать они не любят.
– Дак они мне уже все обрисовали: если не отдам деньги за три дня, то сначала жену наладят передком должок отрабатывать, а я, если хипеш устрою, уроют так, что ни одна больничка не примет!
Все это время Лилит сидела на траве, не участвуя в разговоре, уставившись в одну точку, время от времени произнося фразы на смутно знакомом мне языке. Фразы звучали, как некое заклинание, которое приводило к тому что монологи ее становились все длиннее и, как мне казалось осмысленнее, и наконец она, потеряв сознание, упала на траву, забившись в конвульсиях. Оставив все разговоры, я поднял ее на руки и понес в дом, уложил ее на кушетку, принялся приводить ее в чувство, похлопывая по щекам и пытыясь влить ей в рот воду с валокардином. Вдруг Лилит закашлялась и приподнялась, придерживаемая мной за плечи.
– Оставь меня, я сама! – сказала она, голосом холодным как лед, со мной все в порядке! Просто я чересчур много вспомнила, и мой мозг отключился, не выдержав напора информации, временно перекрыв порты ее приема!
– Что ты вспомнила, Лилит? Скажи мне, я сгораю от нетерпения!
– Не могу пока ничего сказать точно, потому что воспоминания эти разрозненные, никак не объединяются в общую картину. Одно я знаю наверняка: я должна срочно встретиться с деловым партнером нашего соседа, и это встреча полностью изменит нашу жизнь, сделав ее намного лучше и комфортней!
– Зачем тебе это, Лилит, он же заурядный бандюга! Что может быть общего у тебя с таким человеком?
– Милый, ты должен верить мне, прошу тебя, не задавай лишних вопросов. Я многое вспомнила, в том числе и кое-что, в чем очень нуждается этот бандюга. А мы нуждаемся в деньгах, потому я смерть как хочу переехать из нашего шалаша в современную квартиру со всеми удобствами. Да и вообще, мы с тобой заслуживаем лучшей жизни, уж это я знаю точно. Поэтому просто найди этого милиционера в штатском, и устрой мне встречу с его хозяином! Кстати, скажи ему, что я улажу проблему с нашим соседом!
Река была маленькой, чистой, и мы часто плавали по ней на лодке. Чтобы суденышко никуда не делось, я привязывал ее к причалу, сооруженному мной из обрезков досок. Я купил их у сына местного плотника, известного своей исключительной ученностью и склонностью к филосовским рассуждениям и потому нуждаюшемуся в деньгах. Сколько раз я присутствовал на его выступлениях на заседаниях кружка, собираемого увиливающим от работы рыбаком и безработным таможенником. Они плакались друг другу, что Бог, сотворив Мир, оставил их страдать, и вся жизнь является бесконечным искуплением грехов.
– Послушайте! – говорил я им. – Бог не оставил нас, поскольку Он, являясь Всем Сущим, в том числе и нами, не может оставить Самого Себя, будучи непрерывным процессом одновременного создания и постижения мироздания. Как любой многофакторный и непрерывный процесс, он подвержен флуктуациям, не ограниченным причинно-следственными связями в рамках квантовой хронодинамики, и эти выбросы на графике функции внутри и вовне процесса созидания Всего Сущего и есть факты и события нашей жизни, никоим образом не зависящими от нашего сознания, ошибочно принимаяемый вами за детерминизм Того, чье Имя неизвестно!
Неистовое Мессианство, применяемое членами кружка, вызванное к жизни первобытным страхом расплаты на грядущем Страшном Суде, с удручающей неизбежностью вело сына плотника к принятию на себя всех грехов человечества и последующей мученической смерти во имя их Искупления перед Творцом Всего Сущего, которое, по разумению его последователей, и представляет из себя дорогу из прошлого в будущее через настоящее. Присущая им к тому же жесткая ориентация на Всеобщую Любовь и Сострадание, окончательно приводили меня в состояние горестного недоумения. Я убеждал их:
– Люди, все, что вы говорите о пути человека, является ошибкой и заблуждением, проистекающим из попытки рационального мышления, ошибочно заложенного в нас при первичном создании в виде програмного кода на основе ДНК, написанного Левиафаном и, как следствие, попытки создания целостной картины Сущего на основе физического изучения окружающей нас вымышленной реальности, тогда как безумие есть единственно верное сотстояние нашего разума и ключ к пониманию жизни, по своей сути существующей в виде трансцентентного Отражения Суперголограммы матрицы Бытия Всего Сущего, созданной Вседержателем в нашем сознании, и представляющей из себя перманентное сражение Добра со Злом с неизвестным финалом, размазанным тонким слоем по бесконечной, к тому же одностронней, плоскости Бытия наподобие петли Мёбиуса, а конфликт заключается в том, что размышляя о жизни как о функции в четырехмерной системе координат, вы верите в имманентное будущее и мнимое прошлое, а в действительности пребываете в петле прошлого, настоящего и будущего, сушествующих одновременно и растянутых в виде плоского тела, в котором конец по определению сопадает с началом!
В очередной раз столкнувшись с полным непониманием присутствующих, за исключением сына местного плотника, который ласково и загадочно улыбаясь, никогда не принимал участия в спорах со мной, я был изгнан с собрания и направился к причалу. Там меня ждала Лилит, так как мы собирались на рыбалку. Рыбы в реке было немного, но время от времени она все-таки попадалась на крючок. Вернувшись с уловом, дрожа от утренней прохлады, я чистил пойманное, сидя на причале, и посматривал на тебя, пристроившуюся рядом, и время от времени следил за твоим взглядом, рассеянно скользявшим по воде. Потом мы занесли рыбу в дом и долго сидели, обнявшись, не произнося ни слова, согревая сердца друг друга. Ты тихо заснула, и я, осторожно, стараясь не разбудить, уложил тебя на кровать, укрыв серым верблюжим одеялом, вышел из дома, просто так, без всякой цели, как вынесенный наружу воздушный шарик, наполненный счастьем.
Прогуливаясь вдоль реки, я оказался в районе Крылатских холмов, и залюбовавшись только что построенным мостом, соединявшим две части Третьего кольца, столкнулся с сидящем на камне человеком в оборванной одежде. Тот, схватив меня за руку, обратился ко мне с вопросом:
– Где ты был так долго, и почему оставил меня одного просить у Бога за то, что сделали не Мы?
– О чем ты? Не знаю я тебя, и не понимаю слов твоих!
– Проснись, конец истории уже близок!
И я проснулся и увидел, как реки крови текут по содрагающийся земле, как люди убивают себя, и бросают в огонь младенцев, отнятых от матерей.
Как же это случилось? Ведь мы были всем, и все было нами, мы любили друг друга, мы были молоды и красивы, и полными веры и сострадания.
А потом пришли Они, и научили нас ненависти и всему тому, что мы знаем и умеем. Мы несем это знание, как крест, он пригибает нас к земле, заставляя ползать подобно червям. Не говоря ни слова правды, в грехе и гордыне, мы живем в темноте, не зная пути.
И вспомнил я, что имя одетого в лохмотья человека было Енох. И еще сказал он мне:
– И едва я, Енох, прославил великого Господа и Царя мира, как меня призвали стражи, – меня, Еноха, писца, – и сказали: "Енох, писец правды! Иди, возвести стражам, которые оставили вышнее небо и святые вечные места, и развратились с женами, и поступили так, как делают сыны человеческие, и взяли себе жен, и погрузились на земле в великое развращение: они не будут иметь на земле ни мира, ни прощение грехов: ибо они не могут радоваться своим детям. Избиение своих любимцев увидят они, и о погибели своих детей будут воздыхать; и будут умолять, но милосердия и мира не будет для них».
Енох остановился, перевел дух и продолжил:
– И я пошел и сказал Азазеле: «Ты не будешь иметь мира; тяжкий суд учинен над тобою, чтобы взять тебя, связать тебя, и облегчение, ходатайство и милосердие не будут долею для тебя за то насилие, которому ты научил, и за все дела хулы, насилия и греха, которые ты показал сынам человеческим».12
И спросил Енох меня: «Как же мы будем жить дальше? И на кого полагаться?»
– На волю Господню, – ответил я ему, – ибо все в руках его, и не можем мы противиться Ему, а пойдем путем, предначертанным Им, до конца, как бы ни был он долг и горек. И дорога наша назад, к истокам. И там, в другом мире, где нет ненависти, любви и страха, мы будем вновь счастливы, потому что свершится наша судьба, и увидим мы Его, и ответим за все, что сделали в суете своей, не ведая, что творим.
Напуганный увиденным и услышанным, с тяжесть в сердце, я выполняя просьбу Лилит пошел к соседу, с наслаждением зализывающим раны, и спросил, где я могу разыскать его обидчика в штатском для неотложного разговора, который пойдет на пользу всем, в том числе и временно находящимуся в физиологическим состоянии под названием Жизнь соседу.
Сосед не стал долго упираться и сообщил, что я могу найти этого представителя породы гиеновидных собак, в местном отделе внутренних дел на втором этаже в кабинете № 13, сопроводив меня подробным и нецензурным описанием всех его родственников со стороны матери, сделав акцент на их весьма странных сексульных пристрастиях.
Увидев меня в своем кабинете, представитель африканской фауны страшно удивился и агрессивно задвигав ушами, задал мне непростой для понимания вопрос:
– У тебя, козел безрогий, крыша поехала или хочешь за мой счет получить пенсию по инвалидности?
– Послушайте, – сказал я ему, – давайте оставим оскорбления и непонятные вопросы и поговорим, как нормальные люди, поскольку у меня есть предложение, могущее вас заинтересовать!
– Ну, хорошо, – сказал парень в штатском. – Даю тебе десять минут на изложение своей жизненной позиции.
– Моя жена хотела бы встретиться с вашим хозяином. У нее есть весьма выгодное и перспективное предложение, а проблему соседа мы берем на себя!
– А больше твоя бикса…
– Пардон, мы же договорились без оскорблений.
– …Я имею в виду жена, ничего не хочет?
– Нет, больше ничего, поэтому будьте настолько любезны, позвоните хозяину и передайте ему наше предложение!
– Слышь, ты не гони коней, чертило, блин, прости, опять сорвался, дай подумать!
Парень долго слонялся по кабинету из угла в угол, ковырял в носу и в ушах, и часто поддергивая штаны, с большим интересом разглядывал рыбок в аквариуме. В тот момент, когда мое терпение истончилось до толщины иглы для подсчета Ангелов, он наконец позвонил хозяину.
– Алло, – проговорил он унтер-офицерским голосом. – Да были мы у этого лоха! Нет, денег у него нет… Да так, поучили немножко, дали ему три дня… Нет, тут такое дело: там были его соседи: муж с женой. Странные такие типы, особенно жена. Так вот, пришел ее муж и говорит, что его жена хочет встретиться с вами с каким-то очень интересным предложением, а долг лоха они берут на себя. Что? А-а, это без вопросов, слов нету! Понял, будет сделанно!
Повернувшись ко мне, он сказал:
– Завтра около двенадцати ночи пусть приходит в клуб “Лунное затмение”, одна. Там ее найдут и приведут к хозяину! Въехал в тему, корешок?
– Я все понял, спасибо за понимание, – сказал я и покинул кабинет.
Вернувшись домой, я передал Лилит суть нашего разговора с крышей хозяина, а также приглашение посетить клуб завтра ночью. Лилит была очень довольна и выглядела весьма сосредоточенной, излучая уверенность в победе. Она сидела в интернете, и взглянув на экран, я увидел множество открытых страниц с текстами на шумерском и арамейском языках.
Наступило утро следующего дня, я нервничал по поводу предстоящего ночного похода Лилит в логово порока и, как я был уверен, разврата.
Лилит выглядела абсолютно спокойной, сидела на полу в странной, какой-то нечеловеческой позе. Она очень редко дышала, впав в транс, сопровождаемый заунывным пением на странном языке, который, как мне казалось, я слышал очень давно. Тон пения изменился, и от фигуры Лилит начал исходить красноватый свет, в воздухе запахло озоном.
Так продолжалось несколько часов, после чего, встав с пола, Лилит сказала мне:
– Все, дорогой, я полностью готова и должна идти! Не волнуйся, я справлюсь, доверься мне! – сказала она, взяв меня за руку, и я отскочил в сторону, ужаленный разрядом статического электричества. – Извини, издержки производства, холодно произнесла Лилит, быстро собралась и ушла из дома.
Пришла она под утро, возбужденная и до краев наполненная энергией, я никогда не видел ее такой. На мой вопрос, как прошли переговоры, она радостно ответила:
– Все прошло замечательно, даже лучше, чем я ожидала! Я частично вспомнила свое прошлое и дала хозяину клуба рецепт нового наркотика, который не действует без моего финального воздействия. Так что мы будем теперь работать вместе, зарабатывая столько денег, что даже сложно себе представить!
– Но как же так, Лилит? Ведь мы другие люди, и я не хочу быть преступником, стирающим сознание других людей, и жить в постоянном страхе разоблачения! – со слезами на глазах проговорил я.
– Мы еще хуже, ты просто еще не вспомнил, кто ты есть, а когда вспомнишь, поймешь меня! Самое важное, я люблю тебя, а ты меня, и мы не можем жить друг без друга!
– Но, Лилит, если ты знаешь, кто я, то скажи мне, и я приму все, что бы это ни было!
– Я не могу сделать это, только ты сам, через серию превращений, придешь к пониманию своей сущности, которая может привести тебя к катастрофе, и я не в силах ничего изменить в порядке вещей, не имею права, его у меня отобрал очень давно Тот, чье Имя Неизвестно, да и не хочу способствовать этому! Так что спокойно живи в ожидании возвращения твоей личности, оставь угрызения совести мне, так как я к ним готова, и не беспокоят они меня!
На этом наш разговор закончился. Лилит, утомленная, легла спать, а я все ночь примерял себя к существующей действительностью, в которой главным являлась моя безоглядная любовь к Лилит. К утру, окончательно подавив остатки сомнений, я уже находился во временном согласии с самим собой.
Лилит работала ежедневно, и каждый день наша жизнь менялась к лучшему. Мы оставили домик у реки и переехали в огромную новую квартиру на бульваре, Лилит одевалась в лучших бутиках Москвы, мы стали ездить за границу и проводить время в кругу друзей, появившимся во множестве.
Была пятница, и мы собирались в гости к друзьям за город. Дороги напоминали ленты для ловли мух, и мы медленно ползли вперед, с трудом отлепляя колеса от асфальта. Сигаретный дым плавал в салоне белесым киселем, сквозь него я с трудом видел твое лицо, освещенное все той же улыбкой, ты что-то говорила, что-то незначительное. И вдруг в какой-то момент замолчала, и, оглянувшись назад с видом напряженным и испуганным, ты сказала, что они уже близко и преследуют нас.
– Кто они? – спросил я. – Перестать меня разыгрывать! Кому мы нужны кроме вечности?
У нее и раньше бывало так, что среди ночи она будила меня, поскуливая от страха, видения окружали ее толпой призраков, и она просила меня поговорить с ними и заставить их уйти. Это обычно заканчивалось очень быстро, и она засыпала в моих обьятьях, сладко посапывая, и прижимаясь всем телом.
На этот раз все было по-другому, она пребывала в ужасе, беспрерывно шепча:
– Будь ты проклят, Гавриил, будь ты проклят! Неужели ты снова нашел меня?
– Дорогая, кто этот Гавриил? – спросил я.
– Никто! – сквозь зубы ответила Лилит. – Я просто оговорилась.
Вдруг черты ее лица стали плавиться, как воск, находясь в непрерывном движении. Временами я не узнавал ее, лица других женщин появлялись и исчезали перед моими глазами, перетекая одно в другое, наконец все закончилось и стала она тем, кем и была – моей Лилит.
Страх остался, он был физически ощутим, как слабый аромат странных духов, но потихоньку улетучивался сквозь приоткрытое ветровое стекло, и ты снова заговорила о пустяках, делая вид, что ничего не случилось.
По дороге обратно все было как обычно. Ты спала до самого дома, а я думал о тебе, и мысли мои были черны и безрадостны.
И видел я сверху все линию жизни своей, и знал наверняка, что нет тебя в будущем моем, что произойдут ужасные вещи, и жизнь моя разрушится, и окажусь я в начале пути, обездоленный и без права на надежду.
Мысль о том, что моя Лилит будет принадлежать кому-то другому, взрывала мой мозг, и превращала мою любовь в кару Господню, а нашу судьбу в череду событий, подробно описанных в Книге.
Обреченные на любовь, мы беззащитны перед теми, кого любим.
Порой одного из нас это любовь вовлекает в порочный круг ненависти, разрушающей твою личность до основания, до самого дна, где нет ничего, кроме мрака и безысходной тоски.
Ты любишь и ненавидишь, балансируя на грани яви и сна, разума и безумия, падая вверх в лучах света Черной Луны.
Мягкий, но настойчивый шепот ее отключает все мысли, и открывает шлюзы, затем поток иформации затопляет мозг и, – бум: происходит перезагрузка, и новые программы загружаются в центральный процессор, строя новую перефирию внутри тебя, делая другим, смертельно непохожим того, кем ты был на самом деле.
Лилит, Лилит, моя Черная Луна13, любовь моя и ненависть, жизнь моя и смерть моя. Зачем я повстречал тебя однажды, и превратил свою жизнь в кромешный ад доверия и подозрений, безумной страсти и жажды смерти?
Я давно находился дома и, сидя на подоконнике, бездумно глядел вниз на снующих торговцев, заполонивших кривые улочки Иерусалима. Вот прошли римские легионеры, ведущие перед собой закованных в цепи рабов, кричавшив что-то в толпу на арамейском языке, толпа колыхалась как вода, в ней возникали волны и водовороты, из которых в рабов летели кости и проклятья. Густой и желтый от пыли и жары воздух с трудом проходил в легкие, заполняя их до отказа черной тоской и горькими, как поцелуй смерти, предчувствиями.
Вдруг вдалеке в наступающих сумерках, когда благодатная прохлада, опускаясь на город, вытесняет грусть из сердца, на углу Пречистенки и Гоголевского бульвара я увидел твою тонкую, сотканную из радости фигуру, идущую к дому. Остановившиеся вмиг машины, пропустили тебя, и ты, перейдя улицу, посмотрела наверх и, увидев меня, радостно улыбнулась и вошла в подъезд.
Днем в маленьком парке больницы было многолюдно, в воскресенье родственники навещали пациентов. Честно говоря, и тех, и других трудно было отличить друг от друга, потому что они все болтали как заведенные о какой-то чепухе. Глаза их горели, и невысказанные мысли и чувства роились вокруг голов, как осы, жаля врачей и медсестер, которые падали замертво и тут же оживали, отряхиваясь, как бычки на пастбище, недоуменно смотря по сторонам.
Я сидел на лавочке под раскидистым дубом, и, глубоко вдыхая дым сигареты, думал о вечном, как навозная куча у колхозного коровника, вопросе: что делать дальше?
Оставаться в больнице и постигать таинство перерождения под руководством доктора дзен-буддиста, называемого мной доктор Менгеле14 за страсть к проведению диких опытов над пациентами, или вульгарно дернуть через забор и затерятся в сомнениях больших городов, дабы самому отыскать решение непростого вопроса бытия в качестве вновь образовавшегося члена гражданского общества?
Видимо, укушенный моей нетленной мыслью доктор решил не искушать судьбу и, лихо отплясывая чарльстон, подошел ко мне, взял под локоток, под стройные крики медперсонала: «О МАНЕ ПАДМЕ ХУМ»15, повлек меня в заветную палату, стены которой были обиты остатками пробковых шлемов великих путешественников, бормоча невнятные ругательства и призывы к соответсвию карме, которая, как известно, шутить не любит, и требует безусловного повиновения.
Водворенный в палату, и посаженный под замок, я немедленно вышел через стену в свою квартиру на бульваре ровно в тот сладостный момент, когда открылась входная дверь и Лилит, счастье и боль всей моей никчемной жизни, оказалась в моих объятьях.
Дрожь волной прокатилась по моему телу, я застыл, как фаллический символ древних греков, и, вскрикнув, весь погрузился в нее, свернувшись, словно тугая пружина, внутри ее благословленного тела.
И когда, распрямившись, я оказался изнутри и рядом с ней, счастье заполнило меня, как ручеек весной, оно било через край, переполняя берега моего существования, растекаясь по нам золотистой, как солнце пленкой.
Мы долго лежали так, рука в руке, плавая в глазах друг друга, наряя в глубину и захлебываясь всплывали обратно, чтобы опять погрузиться в живительное тепло наших душ.
Следующим утром меня в очередной раз посетил участковый Серафим, и ловко прикинувшись массоном, предложил мне стать вольным каменщиком, заодно сообщив две невероятные новости:
– Во-первых, вчера, когда только разгорался костер вашей любви, в соседним здании произошел рейдерский захват Святого Духа, с его последующим освобождением группой обозленных на власть добровольцев, а во-вторых, на Рязанском заводе металлоизделий освоили новое производство специальных гвоздей для рук и ног, которых, – сказал он, – на всех хватит.
Отклонив лживое предложение лживого массона я, провожаемый долгими и бурными аплодиментами Серафима, вернулся в комнату и увидел тебя, в сильном волнении говорящей по телефону на шумерском языке, вставляя фразы на арамейском и санскрите. Не прерывая разговор, ты быстро оделась и направилась к выходу.
– Куда ты? – спросил я, задрожав от внезапной боли в сердце.
– Позже дорогой, я все объясню тебе потом! – на секунду оторавшись от телефона, ответила мне Лилит. – Потому что не хочу вовлекать тебя в то, к чему ты не причастен, дабы не обречь тебя на вечные страдания, которые преследуют меня во сне и наяву!
Оставив меня в тягостном недоумении, ты ушла, не простившись, отпустив мне все мои грехи, своим исчезновением.
Шумело в ушах, в глазах плавали цветные мухи, которые, вылетая наружу, резво рассредотачивались по комнате. Увлеченный их пламенным полетом, я отвлекся от своих горьких мыслей и принялся ловить мух, приманивая их медом и египетскими заклинаниями времен Второй Династии. Посаженные в стеклянную банку мухи, переливаясь всеми цветами радуги, ползали по стенкам, смешно перебирая лапками.
Завороженный этим зрелищем, я краем глаза увидел телевизионный репортаж, из которого понял, что в городе происходят невероятные события.
На улицах стали появляться странные мужчины разного возраста с пустыми, как черная вода, глазами. Двигаясь удивительной дергающей походкой, выкрикивая одинаковые фразы на непонятном языке, они, в перерывах между расклеиванием Дац Дзы Бао16 неприличного содержания, часто и успешно грабили жителей, нанося им при этом слабой и средней тяжести телесные повреждения, оставляя тяжелый и горький осадок в душах.
Захваченные широкой, но дырявой сетью спецопераций, проводимых милицией, эти странные люди оказывали жестокое сопротивление, кусались и плевались, обещая всем страшную кару, ссылаясь на Черную Луну, умудряясь, каким-то образом произносить оба этих слова с заглавными буквами. Доставленные на допрос, они, по большей части, молчали, не отвечая на разнообразно задаваемые вопросы следователей, несмотря на применяемые сотрудниками органов защиты правопорядка нетрадиционные методы, в основном, почерпнутые из телепередач о тюрьме в Гуантаномо. Иногда забитые в угол свидетельскими показаниями преступники плакали и быстро-быстро откусывая себе пальцы на руках и ногах, выкладывали их на полу в причудливые фигуры, тщательно изучаемые потом милицейскими психологами.
Большие милицейские чины разводили в сторону руки и ноги перед представителями прессы, как бы демонстрируя тем самым полное непонимание присходяшего, но уверенно обещали восставить порядок в Городе, прикрывая глаза и загадочно улыбаясь.
Смутное ощушение де жавю стучалось в мой мозг частыми ударами пульса, прося разрешения войти и открыть мне истинную картину происшествий. Я держался изо всех сил, плотно закрыв все двери и окна, для верности, забившись в угол комнаты, пытаясь там впасть в медитацию, уставившись на зажатую в руках банку с радужными мухами. По каким-то непонятным причинам я не хотел нового знания, предполагая, что знание это заведет меня далеко в прошлое, из которого не будет возврата.
Мухи не помогли, и находясь в сильном беспокойстве по поводу внезапного изчезновения Лилит, многократно усиленное событиями в Городе, я решил выйти на улицу подышать свежим воздухом. Дойдя до угла бульвара, я купил в киоске пачку сигарет и вдруг вспомнил, что оставил дверь в квартиру открытой. Учитывая происходящие события, я решил на всякий случай вернуться и затрусил в сторону дома, мотая головой из стороны в сторону и тяжко вздыхая, как старая ломовая лошадь.
Обливаясь холодным потом, я ворвался внутрь квартиры, и закрыв за собой дверь на крепкий замок, обернулся и увидел ожидающего меня участкового Серафима в кресле перед телевизором.
– Ну что, – сказал он, – обездоленный друг мой, вспомнил ли ты что-то, интересующее меня?
– Послушай, Серафим, я ведь говорил уже тебе: не владею я никакими знаниями о женщине, интересующей тебя, хотя, вырвавшись из лап доктора Менгеле, я окреп духом и частично вспомнил свою жизнь, что началась еще до Великого Потопа сотни тысяч лет тому назад. Пойми же наконец, мой лучший после Адольфа Гитлера друг, все это было сотни тысяч лет назад, и память моя похожа на испорченный жесткий диск со стертыми наглухо кластерами, и потому искрит у меня в голове, как в сгоревшем процессоре, и не могу я точно воспроизвести картину мира.
– Понятно, – ответил мне Серафим, поднявшись с кресла. Походив по комнате, он в задумчивости присел на шкаф и стал измерять размер своих, черных и блестящих, как вороново крыло, сапог, используя при этом мистическом действии, вынутые из кармана наручники и пистолет Макарова.
Одновременно Серафим иногда шумно чесался и, принимая позу Журавля, не спуская с меня глаз, время от времени обращался к некоему Великому Архитектору17, сообщая ему вычисленные объемы сапог, деленные на число пи и умноженные на значение золотого сечения.
Конечные цифры разнились меж собой значительно, Серафим нервничал и плевался, как мартышка в клетке, сетовал на продажных чиновников, закупающих некондиционную и не соответствующую стандартам продукцию, в частности, наручники, а также подробно разъяснял мне свою жизненную позицию, непрерывно используя матерные выражения в разнообразных всегда неприлично извращенных сочетаниях, с какими-то числами Фибоначчи.
Завороженный гипнотическими манипуляциями Серафима, я впал в транс, и очнувшись, выпрыгнул из небытия в кресло, стоящее посередине моей московской квартиры, окруженный со всех сторон скачущим на манер тушканчика Серафимом, продолжающего свой обличительный рассказ, в запарке и не заметивший моего недолгого отсутствия, мокрый, как мышь, и полностью обессиленный.
На эране телевизора, любезно повернутого ко мне Серафимом, находящегося в позе Мертвой лошади, ОМ ШРИ ГАНЕШАЯ НАМАХ18, я, полностью ощущая эффект присутствия, видел, что в ночном клубе ”Лунное Затмение”, принадлежащим Ордену Черной Луны, шла особая жизнь, гремела музыка; в разноцветном мельтешении бликов света, отраженных от зеркальных шаров, бегали взмыленные, как лошади официанты, гости пили, ели и, выходя из за столов вливались, в ритмично колышашуюся толпу танцующих, моменально превращаясь в единый организм, похожий видом и поведением на амебу, находящиюся в стадии деления (митоза).