Точка финансового равновесия
Гаврилов проснулся и сразу понял, что уже довольно поздно. Ожидаемой приятной расслабленности, томности и умиротворения он не ощущал. Видимо, они улетучились вместе с ранними утренними часами, к тому же и безрадостный дождливый день принёс головную боль и чувство неудовлетворённости.
Всё ещё оставаясь в кровати, Гаврилов попытался сосредоточиться. Пару минут он просто лежал не двигаясь, глядя в потолок широко раскрытыми серыми глазами. Постепенно удалось окончательно пробудиться, и наконец к нему вернулось чувство реальности. Первые же пришедшие в голову мысли были неожиданно обнадёживающими. Сложилась примерно такая цепочка рассуждений: выходной день уже в разгаре, значит, время домашнего воскресного завтрака безвозвратно упущено; завтрак – не только один из любимых, но и также один из наиболее дорогих в его жизни процессов; так может, наконец, достигнута долгожданная точка финансового равновесия, к которой он стремится уже изрядное количество дней?
От этой радужной мысли Гаврилов даже забыл про мигрень. Высокорослый и нескладный, он непривычно легко вскочил с нагретой постели, сладко потянулся и подошёл к заваленному бумагами столу. Опасливо огляделся по сторонам, наклонился, поднял телефонную трубку и медленно поднёс её к уху. Звуковой сигнал отсутствовал. Гаврилов недовольно наморщил высокий лоб, покрутил и подёргал вечно отходящий шнур. Добиться контакта было необходимо.
Когда в чреве аппарата что-то щёлкнуло и должным образом соединилось, обрадованный Гаврилов выдохнул и зафиксировал мизинцем нужное положение. Затем с трепетом набрал три заветные цифры круглосуточной справочной службы финансового мониторинга, общеизвестные «100». Монотонный, ничего не выражающий голос отчётливо произнёс:
– Товарищ Гаврилов, на данный момент остаток ваших наличных средств должен составлять не менее семи рублей и сорока одной копейки. Повторяю. Тов…
«Тьфу, чёрт, – в сердцах выругался обыкновенно корректный Гаврилов и, не дослушав автоответчик, со злостью хлопнул принёсшей злополучную весть трубкой по корпусу ни в чём не повинного телефонного аппарата. – И откуда только они такие расценки берут у себя в конторе, хотелось бы знать, – возмутился он, качая головой и тряся вяло сжатым кулаком. – Так ведь и с голоду помереть недолго».
Удручённый Гаврилов медленно подошёл к стоящему возле кровати стулу, снял с него неаккуратно висящие брюки, сунул руку в карман и выгреб на столешницу всё его скромное содержимое.
Быстрый и простой подсчёт – тут и калькулятор не требуется – дал итог в шесть рублей и двадцать восемь копеек. Ни одним государственным билетом или металлическим кружочком с изображением герба более.
Для достижения точки финансового равновесия, объявленной ему федеральной службой контроля за расходами трудящихся, Гаврилову, неосмотрительно допустившему необоснованную трату, теперь не хватало всего лишь одного рубля с мелочью. Это означало, что от любых, даже самых ничтожных, издержек какое-то время предстояло по-прежнему стоически воздерживаться. Иначе он мог попасть в чёрные списки «временных банкротов» и тем самым надолго, если не навсегда, отрезать себе вожделенный путь к всевозможным кредитам, беспроцентным рассрочкам и прочим финансовым благам. Неукоснительного соблюдения финансовой дисциплины требовало от своих граждан всеведущее и вездесущее государство. Отчизне, которая семимильными шагами двигалась по пути прогресса, как глоток свежего воздуха требовалась экономическая стабильность. Она была необходима в настоящем, чтобы прийти к желанному процветанию в будущем. «Через порядок к достатку!» – настаивали развешенные по всей стране кумачовые транспаранты. И все могучие силы великого народа были направлены на выполнение этого броского призыва.
«Да, – разочарованно вздохнул мрачный, поникший Гаврилов, аккуратно складывая длинными музыкальными пальцами пересчитанные монеты в одну цилиндрическую стопочку, – придётся ещё потуже затянуть ремень, который и так стал похож то ли на плохо сделанный ошейник, то ли на жалкую удавку для хорьков».
Выстроив низенькую жёлто-серебристую пирамидку, Гаврилов оценил её скромный размер, потрепал русый, начинающий отрастать «ёжик» и кротко вздохнул. «Что ж, – смиренно произнёс он в сторону расположенного за спиной телефонного аппарата, – буду исправлять легкомысленно допущенный перерасход денежных средств. Покорнейше приношу мои глубокие извинения. Хорошо изданные книги в последнее время стали так дороги!» Тут Гаврилов виновато улыбнулся, пожал плечами и бросил быстрый, но удовлетворённый взгляд на свои последние приобретения: они расположились на центральной полке шкафа стройно, корешок к корешку, словно бравая гвардейская шеренга. Книжное войско, построенное в боевые порядки, было готово к сдаче кандидатского минимума и защите диссертации.
«Большое спасибо за своевременно оказанную помощь, – продолжил Гаврилов вежливый монолог, снова обратив взор к молчаливому телефону, – благодарю за консультацию и моральную поддержку». Он вытянулся по стойке смирно, ударил одной голой пяткой о другую и, приложив к груди кисть правой руки, почтительно кивнул. К органам государственного контроля он всегда относился с должным уважением и даже трепетом, проще говоря, с суеверным страхом. Но сегодня, по случаю выходного дня (ну и, конечно, при условии, что за ним никто не наблюдает), Гаврилов разрешил себе чуть-чуть попаясничать.
Закончив короткую благодарственную речь, он присел к письменному столу, вытянул худощавые ноги, безвольно опустил руки, откинулся на спинку стула, запрокинул голову, закрыл глаза и стал внушать себе блаженное чувство сытости с ещё большим старанием, чем в предыдущие дни.
Трудно предположить, чем бы обошёлся малоопытному экономисту обед в выходной день без внеочередного сеанса аутотренинга. Однако с помощью современных достижений психоанализа и парапсихологии сосредоточенный Гаврилов смог свести процесс воскресного чревоугодия к весьма скромной трапезе, состоящей из пакета молока и батона белого хлеба. Какое-то время эти последние жалкие участники повстанческо-продуктового сопротивления отчаянно пытались вести партизанскую борьбу с наступающими по всему желудочному фронту легионами голодных спазмов под командованием обморока.
Спустя десяток минут, которые ушли на быстротечное пищеварение, так и не достигший насыщения Гаврилов провёл сам с собой короткое производственное совещание. Скромные промежуточные итоги были таковы. Завтрак миновал во время затянувшегося утреннего сна без каких-либо денежных затрат. Передвижений по городу и его окрестностям не планировалось, а потому расходов на транспорт также не предвиделось. Малокалорийный обед, оцениваемый в сорок восемь копеек, нанёс приемлемо скромный материальный урон его почти исчезнувшим запасам. Удовлетворённый Гаврилов нашёл эту сумму трат вполне допустимой и по окончании внеплановой летучки объявил себе благодарность «без занесения» за достойную выдержку и железное самообладание, местами граничащие с самопожертвованием.
Завершив краткий отчёт, сосредоточенный Гаврилов слегка повращал головой, похрустел пальцами, повздыхал и, наконец, решил найти себе какое-нибудь достойное занятие по дому, раз уж всё равно придётся торчать в четырёх стенах безвылазно ещё целые сутки. Но сколько бы он ни слонялся по квартире в поисках плохо прибитого гвоздя, сломанной вешалки, оборванных обоев и других неполадок, обычно изобилующих в полуобжитом аспирантском жилище, – по загадочной причине все маршруты неизбежно приводили его на кухню.
Отправляясь то в туалет, то в ванную, а то и на лестничную площадку с целью в очередной раз вынести неделю уже пустующее мусорное ведро, раздосадованный Гаврилов снова и снова оказывался у большого белого предмета, похожего на шкаф, который именуется в народе холодильником. Призванный хранить низкие температуры двухкамерный агрегат, в полном соответствии с названием, не содержал ничего лишнего, кроме этого самого холода. Тогда как другие городские жители всеми доступными средствами превращали белый кухонный шкаф в «продуктильник», доверху набивая его всякой съестной всячиной.
Побродив ещё полчаса вокруг холодильника, рассерженный Гаврилов твёрдо решил прервать замкнутый круг и сел смотреть телевизор. Занятие это много электроэнергии не требовало, а при удачном стечении обстоятельств – к сожалению, довольно редком – было способно отвлечь от дразнящей дорогостоящими соблазнами действительности.
По единственному принимаемому сквозь зависшее в телеэфире марево каналу через пять минут разогрева начало пробиваться какое-то искажённое изображение. Когда плотный телетуман наконец рассеялся, сощурившийся Гаврилов получил возможность ознакомиться с выпуском новостей. Из главной политико-информационной студии страны сообщали о затянувшемся кризисе в промышленности, очередных провалах в сельском хозяйстве. Объём производства товаров народного потребления в стране неуклонно снижался, из-за катастрофического подорожания энергоносителей рентабельность стремительно падала. Задолженность по заработной плате выросла до астрономического триллионного числа и стала уже труднопроизносимой. В губерниях дела шли как обычно: в одних разыгралось сильное наводнение, в других свирепствовала жестокая засуха, третьи поразили внезапные заморозки и град – у всех накопились свои проблемы, но везде был привычный неурожай. Африка, Азия и Латинская Америка, как всегда, пугали проблемами и напряжённостью. На Ближнем Востоке упорно продолжали делить микроскопический клочок земли. В Центральной Азии по бросовым ценам распродавали свежий урожай опиумного мака.
По ходу длительной трансляции Гаврилов, как не раз уже бывало, впал в транс и заклевал носом. Очнулся только под финальные бравурные аккорды. После «Политического обозрения» шла передача «Для вас, домоседы». Голодному Гаврилову пришлось наблюдать на чёрно-белом экране группу аккуратных, скромных юных выпускниц, только что покинувших стены кулинарного училища. Они с улыбками демонстрировали зрителям свои аппетитные достижения – свежеиспечённые, варёные, жареные и тушёные.
Манящие блюда подарили держащемуся из последних сил Гаврилову яркие галлюцинации: вкуса, запаха, а также головокружения, тошноты, рвоты и колик в животе. Последние, как оказалось позднее, были вполне реальны. Зачарованный Гаврилов сидел на самом краю расшатанного стула, монотонно покачиваясь из стороны в сторону, словно тощая, ссохшаяся, завороженная ловкими движениями укротителя кобра. За калейдоскопом демонстрируемого продуктового изобилия он следил не отрываясь, его зрачки до предела расширились, слюна предательски скапливалась в уголках губ и тонкой струйкой медленно стекала по небритому подбородку.
Сеанс зомбирования прервал сам телевизор. Без каких-либо предупредительных сигналов он медленно затух и свёл дрожащее, как студень, изображение к светлой точке в самом центре экрана. Обнаруживая затаённую подленькую сущность, телевизор в который раз продемонстрировал очнувшемуся Гаврилову своё циничное презрение ко всем проблемам владельца. Действенная обычно попытка реанимации, состоящая из двух отрывистых ударов сверху справа по корпусу, почему-то теперь результатов не принесла.
На починку уникального агрегата не было надежды: запчасти, которые требовались для его восстановления, в магазинах «Радиодетали» отсутствовали последние лет двадцать. Раритетные экземпляры подобных телеприёмников давно уже экспонировались в Политехническом музее в разделе «На заре технических изобретений». Многие годы висевшая на тонком вольфрамовом волоске заслуженная жизнь телевизора-аксакала, которая проходила под девизом «погибаю, но не сдаюсь», трагически и бесповоротно оборвалась.
Ввиду внезапного окончания жизненного цикла основного телекоммуникационного устройства Гаврилову пришлось вернуться к нудным домашним делам. Так он снова оказался на кухне напротив того самого предмета, что называется холодильником. Магическая сила гавриловского взгляда, на протяжении пяти долгих, мучительных по внутренней напряжённости минут направляемая в самое сердце агрегата, была потрачена без толку: даже инея не прибавилось в пустующей морозилке. Гневно пнув босой ногой бесполезный шкаф, Гаврилов решительно вернулся в комнату.
Там он снял с книжной полки большой русско-французский словарь и, опустив на остеохондрозно скрипящий диван своё измождённое борьбой за выживание тело, с ожесточением стал учить спряжение неправильных глаголов третьей группы. Несмотря на все трудности существования, он упорно продолжал готовиться к сдаче экзамена. Голова его постепенно склонилась к раскрытой книге.
Гаврилов вздрогнул и пробудился оттого, что заработало радио. Как и положено, оно автоматически включилось на передаче последних известий. Из репродуктора доносился басистый, раскатистый голос диктора, вещающего о текущем положении дел в стране и мире. Засухи в Центральной и Северной Африке продолжались. В Океании бушевал страшный тайфун. Бюджетный дефицит страны достиг рекордной отметки. Золотовалютные запасы были почти исчерпаны. Существенных налоговых поступлений в этом квартале уже не ожидалось. Уровень безработицы за последний месяц превысил установленный правительством рубеж, и, следовательно, часть официально зарегистрированных безработных будет принудительно направлена на предприятия оборонного комплекса. Гражданам по-прежнему, до выхода особого распоряжения Высшего Ревизионного Совета, запрещалось пользоваться личным автотранспортом. Погашение государственных займов последних двадцати пяти лет в очередной раз откладывалось на неопределённый срок. Вводились новые виды карточек…
Отложив в сторону тяжёлый словарь, сонный Гаврилов почмокал сухими губами, поскрёб окаймлённый лёгкой щетиной подбородок и механически поднялся с хрипло охнувшего пружинным скелетом дивана. Слипшиеся глаза не открывались, и он на ощупь поплёлся по тёмному коридору, шаркая по протёртому линолеуму плохо сгибающимися после сна в неудобной позе ногами.
На кухне Гаврилов остановился, словно по команде, напротив большого белого ящика, называемого в народе холодильником. Он всё ещё пребывал во власти мутного дневного сна. Борясь с цепким мороком, вяло потянулся к хромированной ручке и наконец окончательно освободился от объятий Морфея. Отлетел от скорбно пустующего бытового прибора как ошпаренный. Дёрнул головой, запустил в бесполезно гудящий агрегат тапком и походкой раньше времени состарившегося ветерана-каторжанина с радиоактивных соляных копей поплёлся в холостяцки неуютную комнату.
Бледно-серый безжизненный день робко клонился к тёмно-синему бархатному вечеру. Соседние дома окутались густыми сумерками, зажгли многочисленные окна-глаза, скромно прикрыв их тюлевыми ресницами занавесок. Тощие, продрогшие фонарные столбы стеснительно потупили головы, озаряя тусклым свечением мелкие лужи у себя под ногами. Ветер гнал по дороге целлофановые пакеты, смятую упаковку, обрывки газет и прочий хлам. «Мусорный ветер, – подумал Гаврилов, наблюдая, как воздушные порывы поднимают вверх и кружат, словно пожухлую листву, разноцветные бумажные клочки и мелкий сор. – Когда же эти запустение и грязь закончатся? – печально вопросил он сам себя и тут же ответил. – Должно быть, не скоро».
Было безлюдно. Проржавевшие остовы старых, полуразобранных автомобилей, похожие на скелеты доисторических динозавров, чернели у выщербленных бордюров. Маленький сквер на противоположной стороне улицы был вытоптан и сплошь покрыт обломками фанерных ящиков и картонными коробками, которые остались от разогнанного неделю назад лагеря беженцев. Гаврилов покачал головой, скорчил кислую мину, но дальше тянуть не стал: задёрнул портьеры и пошёл к телефону.
Дрожащей от волнения рукой он снял аккуратно перемотанную голубой изолентой трубку и долго слушал нудный, по-комариному писклявый звук. Ничего хорошего и в этот раз не предвиделось. Однако муторное время ожидания добавило Гаврилову дополнительных сил и рождённой кефиром отваги. Он рывком набрал «единицу». Остановился, шумно и глубоко втягивая воздух, словно гигантская диковинная рыба, выброшенная штормом на морской берег. Так и не справившись с дыханием и оглушительно тикающим, как настольный будильник марки «Слава», частым пульсом, влажными пальцами добрал два ноля. Взгляд его нервно метался между запертой входной дверью и зашторенным окном.
Семь тягостных секунд, на протяжении которых в висках грохотала оглушительная барабанная дробь как спутница скорой развязки, показались вспотевшему Гаврилову огненно-багряным закатом его завершающегося бренного существования. Он вдруг представил себя седым, с большим властным подбородком, миллионером, развалившимся в глубоком чёрном кресле. Вот он сидит в огромном пустом кабинете, одет в классически строгий в тонкую полоску костюм, на носу большие очки в золотой оправе. С высоты сотого этажа через панорамное остекление Гаврилов-олигарх угрюмо смотрит на переливающийся разноцветными огнями мегаполис. В одной руке у него телефонная трубка: нужно узнать текущий курс акций на фондовой бирже. Курс этот неуклонно снижается последние дни и стремительно ведёт его гигантскую финансовую империю к позорному краху. В другой руке Гаврилов сжимает заряженный револьвер. Поднести его к виску – дело одного мгновения…
Из забытья, из далёких потусторонних миров погружённого в видения Гаврилова вывел спокойный, монотонный, уже почти родной голос диктора.
«…Не менее четырёх рублей и восемнадцати копеек», – безразлично сообщил автомат службы финансового мониторинга чётко поставленным голосом. Гаврилов встрепенулся, воспрял душой и так обрадовался, что если бы в этот момент что-то жевал, то обязательно поперхнулся бы. Не в состоянии поверить услышанному, он ещё два раза поспешно набрал заветные «сто». Автоответчик государственной инспекции всё так же холодно, не удивляясь своим запрограммированным электронным мозгом этой судорожной назойливости, вновь объявил возбуждённому Гаврилову наличную сумму, которая обязана была присутствовать в заштопанных карманах его тёмно-зелёных брюк. Долгожданная точка финансового равновесия успешно достигнута! Гаврилов бережно вернул трубку на место и, молитвенно сложив руки, поклонился телефону. Он ощущал искреннюю признательность и огромное облегчение. Теперь ему было дозволено выйти в магазин и совершить покупки – конечно, в заранее оговоренных допустимых пределах.
По завершении благодарственного ритуала Гаврилов ловким движением смахнул со стола в горсть всю имеющуюся наличность и, улыбаясь во весь рот, сломя голову бросился в прихожую. Он нахлобучил шапку, на ходу надел пальто и голодной стрелой помчался в ближайший гастроном. Целью безумного спринта являлось превращение пусть даже на короткое время большого белого ящика, называемого в народе холодильником и бездарно торчащего всю последнюю неделю в углу кухни, в заправский истинный «продуктильник». В распоряжении осчастливленного службой финансового мониторинга Гаврилова было два рубля и десять копеек…
Гаврилов проснулся и сразу понял, что уже довольно поздно. Ожидаемой приятной расслабленности, томности и умиротворения он не ощущал. Видимо, они улетучились вместе с ранними утренними часами, к тому же и безрадостный дождливый день принёс головную боль и чувство неудовлетворённости.
Настырно звонил телефон.
Всё ещё находясь во власти сна, Гаврилов со страхом подумал: «Неужели из федеральной службы по контролю за расходами трудящихся? Запеленговали всё-таки допущенный мною перерасход средств. Не видать мне теперь светлого будущего как своих ушей». В висках застучало. Внутри появилось противное чувство мерзкой дрожи и разверзшейся пустоты одновременно. Гаврилов машинально протянул руку вправо и с привычного места на тумбочке взял трубку мобильного телефона. «Алло», – коротко произнёс он в ожидании неприятного разговора.
«Добрый день, Владимир Александрович, – услышал он знакомый взволнованный голос секретаря, – то есть доброе утро. Извините, пожалуйста, за беспокойство, но водитель ждёт вас уже полчаса, а на одиннадцать назначено заседание правления…»
Гаврилов попытался сосредоточиться. Пару секунд он просто лежал не двигаясь, глядя в потолок широко раскрытыми серыми глазами. Постепенно удалось пробудиться, и наконец к нему вернулось чувство реальности. Душу буквально затопило радужное настроение.
«Скоро буду!» – бодро ответил Владимир Александрович терпеливо ожидающему секретарю. Затем он легко и весело вскочил с нагретой постели, сладко потянулся и подошёл к широкому окну. Нажал на скрытую в стене кнопку – плотные тёмно-синие жалюзи медленно и бесшумно поползли вверх. В комнату хлынул поток дневного света. Гаврилов прищурился и прикрыл ладонью глаза. День обещал быть великолепным: на ярко-аквамариновом небо ни облачка, кудрявые, аккуратно подстриженные зелёноголовые деревья замерли без единого движения, стоял полный штиль. За спиной у Гаврилова под самым потолком привычно шуршала система кондиционирования воздуха, в углу зелёными огоньками приветливо помигивали датчики сигнализации.
На улице бурлила обычная столичная утренняя жизнь: ровными рядами стояли в пробках блестящие иномарки, потоки подтянутых, хорошо одетых служащих с портфелями и папками спешили в расположенное напротив здание конгресс-холла. Весеннее солнце сияло в вышине, отражаясь в куполах храма Христа Спасителя, затейливых эркерах отреставрированных дворянских и купеческих особняков, шпилях новомодных высоток.
«Финансовый мониторинг, – облегчённо хмыкнул Гаврилов, вспоминая только что виденный сон. – Ладно, послушаю сегодня, что интересного обнаружила эта служба. А то ведь завтра в Париж лететь», – и он расплылся в довольной, загадочной улыбке, глядя на раскрытый на журнальном столике новенький русско-французский разговорник.