Выписался
Бледный Баранов с трудом отворил массивную парадную дверь, придержал её и замер на пороге, врасплох застигнутый яростным водопадом солнечного света. Слегка сощурившись, он осмотрел пространство внутреннего двора, как будто увидел его впервые. Снял и снова надел очки с толстыми стёклами, слегка помассировал натёртую ими переносицу, поморгал, одёрнул старый, теперь слишком просторный тёмно-серый пуловер и смахнул с брючины длинный светлый волос. Затем шумно вздохнул и решительно перешагнул линию, которая вот уже три месяца отделяла его от внешнего мира.
Его подталкивали в спину торопливые, такие же, как он, подлеченные, подштопанные бывшие пациенты хирургического отделения. Послышались радостные возгласы встречающих. Пёстрая толпа, терпеливо ожидавшая перед дверями корпуса, сразу разделилась на мелкие группки. Близкие обступали сияющих счастливчиков, которым наконец-то было позволено вернуться к обычной жизни. У тех, кто только что выписался, отбирали сумки, авоськи, полиэтиленовые пакеты и прочие пожитки, сопровождавшие их в больничном быту. Баранов сделал шаг в сторону и опёрся сутулой спиной о стену дома, давая отдохнуть ватным, отвыкшим от нагрузки ногам.
Его никто не встречал. Растерянный Баранов малость постоял на низком, выложенном коричневой плиткой-кабанчиком крыльце. Каждой клеточкой свободного от больничных запахов и духоты тела он впитывал утреннюю свежесть, постепенно привыкая к солнечному изобилию, шелесту листвы лип и осин. Забытые ароматы пробирали до лёгкого головокружения. Утолив кислородный голод, чуть-чуть порозовев, Баранов оглядел весёлые лица, подхватил свой старый портфель и медленно, угловатой походкой двинулся к больничным воротам.
Вокруг центральной аллеи в строгом геометрическом порядке располагались старые двух-трёхэтажные корпуса. Их стены, испещрённые трещинами, несли следы времени, непогоды и отсутствия должного ремонта. Судя по архитектурному стилю, больничный ансамбль был возведён лет сто назад, а то и больше: многочисленные колонны, портики, купольное завершение основного здания намекали на принадлежность к эпохе классицизма.
Только что прошёл сильный, по-летнему тёплый дождь. Вокруг было свежо, сыро и безлюдно. Бисерные капли поблёскивали в ярко-зелёной траве, переливались всеми цветами радуги. Пара голубей вразвалочку разгуливала между мелкими лужами, лениво поклёвывая что-то с мокрого асфальта. Из-за высокой чугунной ограды, опоясывающей больницу, доносился обычный для большого города монотонный автомобильный гул.
Баранов давно не выходил на улицу, отвык от столичной пестроты и движения, и на какие-то мгновения связь с реальностью покинула его. Замерев, он наблюдал за вальяжно прогуливающимися птицами, разглядывал деревья и кучевые облака. В этот момент его едва не сбила с ног тучная обладательница пышной причёски, одетая в лёгкое цветастое платье.
– Витюша! – трубно и протяжно заголосила она, словно давала предупредительный сигнал встречному прохожему. Замечтавшийся Баранов от неожиданности вздрогнул и резко отшатнулся.
* * *
Галина Васильевна всегда и везде опаздывала. Вне зависимости от имеющегося в её распоряжении времени, ей никогда не удавалось прийти к назначенному сроку. Как бы рано ни звонил утром будильник, из дома она всё равно вылетала стремительно, потому что уже изрядно задерживалась на службу, и ни за что не смогла бы объяснить, куда делся запас отведённых на утренние сборы минут.
Если в юности такое поведение ещё допускалось, то во взрослой жизни, конечно, никуда не годилось. Галина Васильевна очень страдала от несоответствия внутренних часов устройству внешнего мира, виновато выслушивала упрёки на работе и дома, но избавиться от порочной привычки не могла.
А началось всё с рождения любимого сына.
Галина Васильевна, тогда ещё просто Галя, всю свою девическую жизнь прожила вдвоём с мамой. Как и положено послушным детям, примерно относилась к учёбе. Остроносенькая и шустрая, в одежде она из всех цветов радуги предпочитала оранжевый цвет и аккуратно стягивала чёрной резинкой в хвостик непоседливые волосы.
Однокомнатная квартира на Шмитовском валу, в которой Галя провела юные годы, располагалась в самом углу дома и была маловата даже для двоих. Но вынужденная теснота не сблизила Галю с мамой. Доверительные отношения между ними так и не сложились. Её ответственная и бескомпромиссная мать была большую часть времени занята работой на комбинате, да ещё как бессменный профорг цеха то и дело выполняла общественные поручения. Уходила она из дома очень рано, а возвращалась обычно поздно вечером, вымотанная и голодная.
Конечно, она заботилась о льготных путёвках в пионерские лагеря и на турбазы, о билетах на детские праздники и концерты. А вот на Галину жизнь времени уже не оставалось. В школьные годы воспитание единственного ребёнка ограничивалось проверкой дневника да обсуждением сказанного на родительском собрании. Позже мать изредка интересовалась, насколько успешно прошла очередная сессия и какую общественную работу ведёт Галя на курсе.
Ну а личную жизнь они между собой никогда не обсуждали. Мать рано развелась с отцом, довольно долго и болезненно переживала разрыв, замуж больше так и не вышла, с головой уйдя в проблемы коллег по работе. Видимо, сопричастность к чужой боли и несчастьям давала ей возможность легче переживать собственную неустроенность. Она не желала, а возможно, и не умела говорить с подросшей дочерью о любви, дружбе, взаимоотношениях. И в семье, и в обществе в те годы тема отношений полов была практически запретной.
Этой темы они коснулись всего один раз, и то вынужденно. Вскоре после окончания института Галина вдруг пополнела, округлилась лицом, начала носить свободного покроя клетчатое светло-коричневое платье. Она была беременна, и её состояние не могло укрыться даже от посторонних глаз. Молодые люди в доме ни разу не появлялись, никаких разговоров о свадьбе не велось, поэтому мать всё-таки решилась выяснить у дочери, что та собирается делать.
Для неё это оказалось довольно сложно. Однажды после возвращения с работы она долго в одиночестве сидела на кухне, слушала монотонное тиканье настенных ходиков и всё подливала и подливала себе давно остывший чай. Вынырнувшая из распахнутой дверцы часов кукушка прокуковала одиннадцать раз. Тогда, собрав силы, мать отодвинула наполненную чашку, поднялась и подошла к читающей журнал дочери.
– Галина, а может… – чётко, словно выступая на собрании, начала она.
– Поздно, – дочь оборвала её на полуслове, отложила в сторону недочитанную «Иностранку». Бледненькая, взволнованная, она занимала совсем мало места на диване, свернувшись калачиком под стареньким леопардовым пледом. Мать помолчала, пригладила растрёпанные волосы, помялась и всё-таки задала ещё один вопрос:
– Галь, ну а он?
– С ним тоже поздно, – наполненным слезами и обидой голосом отрезала расстроенная Галя и уткнулась в подушку. Больше к этой болезненной для обеих теме они не возвращались.
Не рассчитывая на помощь вечно занятой матери, Галина в одиночку воспитала своего единственного сына. Она души в нём не чаяла, назвала его тем именем, которое нравилось отцу ребёнка. Отец… Казалось, он был влюблён в неё без памяти… Расставание вышло глупым, с Галиной точки зрения, необъяснимым, причинило ей много боли. А он даже и не догадывался, что сбылась его мечта о сыне.
Юра рос очень беспокойным и капризным ребёнком, ночью спал плохо. Каждое кормление предварялось громким надрывным рёвом, а между кормлениями Гале приходилось в полудрёме, не открывая глаз, гладить малышу надутый, словно барабан, животик, поить укропной водой, качать его и баюкать. Лишь наутро мальчика настигал короткий крепкий сон, и она стремглав летела на молочную кухню, даже не успев привести себя в порядок.
Именно тогда в организме Галины Васильевны поселились хроническое недосыпание и заторможенность, которые ей раньше не были свойственны. И ещё после родов Галина начала толстеть. Казалось бы, волчком крутится по двадцатиметровой квартирке, ни минуты свободного времени, а вот поди ж ты… То ли семейная предрасположенность к полноте проявилась, то ли виновата привычка доедать остающиеся после Юрочки творожки и кашки.
Наконец Юра подрос и пошёл в сад. Галя получила возможность немного отвлечься от изнурительных материнских забот и вышла на службу. Но от прежней искромётной, общительной девушки не осталось и следа. Отведя с утра сына в сад, она сначала дремала, прислонясь к стеклу в автобусе, потом досыпала на жёстком сиденье в вагоне метро и даже в конторе, сидя за рабочим столом, умудрялась прикорнуть на минутку-другую. Все выходные она банально отсыпалась, благо Юра рос самостоятельным мальчиком и ему не требовалось много внимания – он сам ухитрялся придумывать себе занятия: то копался с парком пластмассовых машинок, то руководил армией оловянных солдатиков, то с помощью конструктора усердно что-то собирал, ломал и чинил.
Первое время после возвращения Гали начальник довольно снисходительно относился к её частым опозданиям. Сам имеющий двух детей, он входил в положение матери-одиночки и никаких мер воздействия не предпринимал. Но вскоре он стал замечать за Галиной не характерную для неё в прошлом апатию. Раньше она выполняла все задания чётко, быстрее, чем другие сотрудницы лаборатории, и даже тщательнее, чем того требовала служебная необходимость. Теперь же Галина Васильевна частенько забывала про свои обязанности и подолгу просиживала, тупо уставившись в одну точку, словно мысленно находилась где-то далеко, в своём собственном потаённом мирке. Когда коллеги её окликали, она вздрагивала, смотрела вокруг вопрошающим взглядом, как будто не понимала, куда попала. Через короткое время к ней возвращалось чувство реальности, и она продолжала работать – до следующей такой же неожиданной паузы.
Сослуживцы, особенно старшие женщины, жалели Галю, по возможности опекали и помогали ей, кто как мог. Но постепенно коллеги стали судачить о ней. Что-то с Лисичкой (так прозвали Галю в лаборатории за стойкую приверженность к апельсиновому цвету) творится неладное, говорили они. Пора бы ей сменить батарейки, а то её старые совсем перестали «фурычить». Не к добру это.
К добру или не к добру, но ничего особенно страшного в Галиной жизни не происходило. Разве что сердобольный начальник, потеряв терпение, вынес ей порицание за халатное отношение к работе. Как-то в разгар трудового дня, выйдя от руководства после совещания, он застал Галю в коридоре на другом этаже. Его подчинённая одиноко стояла у окна и то ли задумчиво, то ли отрешённо смотрела на бегущие в вышине пушистые облака. И это тогда, когда надо было срочно сдавать годовую отчётность и вся лаборатория «стояла на ушах».
Галина прекрасно осознавала свою вину. Она пыталась воевать с собственной расхлябанностью, призывала на помощь и силу воли, и будильники, старалась строго следовать недельному расписанию, даже ежедневно по часам заполняла дневник. Но тщетно! Хотя, пожалуй, одно жизненное изменение её слабость всё же принесла, и это было изменение к лучшему: на мечтательную молодую женщину обратил внимание новый сотрудник. Желая сделать её счастливой, он позвал Галину замуж и заменил Юре отца, которого тому так не хватало.
Вот и сегодня, собираясь за выписывающимся из больницы мужем, Галина Васильевна дала зарок, что обязательно приедет точно в срок. Но время, по обыкновению, куда-то испарилось, пришлось, как всегда, суетиться. В итоге она забыла в вазе купленные гвоздики и едва не испортила специально сделанную накануне причёску. Как назло, автобус до метро очень долго не приезжал, а когда наконец-то приплёлся, то оказался не по-летнему переполнен пассажирами и дышать в салоне было чрезвычайно тяжко.
Пока она парилась в подземке, прошёл дождь. И это ещё больше осложнило ей задачу успеть к назначенному часу: мешал лабиринт многочисленных луж. Весь путь от метро до больницы Галина Васильевна почти пробежала. Она торопилась изо всех сил, двигалась так быстро, как только может двигаться крупная женщина в возрасте после полутора часов в душном общественном транспорте. Галине Васильевне очень хотелось, чтобы муж увидел её преданно ожидающей у дверей корпуса и понял, как она скучала по нему всё это долгое время.
Но нет же, опять опоздала! Вон он, уже вышел. Галина издали завидела Виктора, встрепенулась, окликнула его и припустила что было сил, наклонив голову и размахивая руками. И… едва не налетела на прохожего, который медленно брёл ей навстречу в тени деревьев.
Вообще-то Галина Васильевна не отличалась хорошей памятью на лица. Но тут одного мимолётного взгляда оказалось достаточно, чтобы она поняла: видела когда-то или даже знала этого человека. Такое знакомое, но забытое лицо… то ли прежний сосед с Пресни, то ли сотрудник со старой работы?
Как любая женщина, Галина Васильевна не могла остаться безразличной к внезапной загадке. Но и сбавить темп, чтобы спокойно подумать, повспоминать, сейчас было абсолютно невозможно. Поэтому она на бегу оглянулась, чтобы получше рассмотреть встречного хотя бы со спины: вдруг найдёт ключ к разгадке в его осанке или походке.
К своему удивлению, Галина Васильевна увидела, что высокий сутуловатый мужчина тоже обернулся и смотрит в её сторону. По всему выходило, что и он узнал её. Но кем бы он ни был, теперь это дела давно минувших дней. А её, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо дожидались муж и сын. Увы, они давно уже примирились с её неизбежными опозданиями.
* * *
«Надо же было так зазеваться!» – смущённо улыбаясь, покачал головой Баранов. Странно, но он чувствовал за собой какую-то неосознанную вину. Задевшая его полная женщина внезапно замедлила бег и посмотрела в его сторону. Возможно, близорукому Баранову показалось, но вроде бы её быстрый взгляд выражал что?.. заинтересованность? Она как будто хотела что-то сообщить или, напротив, выяснить у него. Но через секунду толстушка так же порывисто отвернулась. Вскоре Баранов, который продолжал следить за ней, увидел трогательную сцену встречи, объятия и поцелуи. Он никогда не страдал завистливостью, но теперь вдруг защемило в груди.
«Да, ни Катерина, ни Тамара не стали бы так носиться ради меня. Вроде хорошие, красивые, умные бабы были, а ведь ничего не вышло, ни с той, ни с другой», – печально заключил растроганный Баранов, издали наблюдая семейную идиллию.
* * *
С Катериной они поженились слишком рано, оба не готовые к созданию семьи. По неопытности решили, что взаимной симпатии и сексуального влечения вполне достаточно, чтобы начать совместную жизнь. Юный Баранов, со своим тщедушно-подростковым сложением, внешне тогда совсем не выглядел главой фамилии. Короткая стрижка, худая шея, редкая щетина на месте, где у нормального мужчины должны быть усы и борода, простенькая и неброская одежда из местного универмага – всё это не придавало ему солидности. Да и внутренне он не соответствовал новому статусу, не мог взять на себя ни положенные обязанности, ни ответственность. Что и говорить, «зелёным» ещё оставался.
А Катерина уродилась энергичной, с характером, и уже в юности чувствовалась в ней харизма – нечто такое, что влекло и притягивало людей. Она не была красива в классическом понимании. Каждая её черта в отдельности могла принадлежать смешной карикатурной рожице: вздёрнутый носик, излишне оттопыренные уши, широкие скулы, небрежная причёска. Но оторвать от неё взор было невозможно, особенно большие глаза магически манили, чудесно озаряли и преображали лицо. Раз окунувшись взглядом в зелёную бездну, ты уже не хотел выплывать, избавляться от этой власти, которая поглощала и завораживала.
Дерзкая Катерина любила носить свободного покроя вязаные свитера и обтягивающие спортивные футболки. И в том, и в другом наряде она выглядела весьма сексуально. Мужчины на улице провожали её долгими заинтересованными взглядами. Молодому Баранову нравилось, что на его возлюбленную обращают восхищённое внимание. Иногда он с тайным наслаждением наблюдал со стороны, какое впечатление производит на сильный пол Катерина. Вот его драгоценная идёт навстречу своей характерной пружинистой, подпрыгивающей походкой, в короткой игривой юбке и расстёгнутой на две верхние пуговки облегающей блузке, а головы прохожих поворачиваются ей вслед.
Выйдя замуж, Катерина не просто похорошела, а по-настоящему расцвела. Она вся сияла и искрилась, ловила на себе восхищённые взоры и купалась в лучах возрастающего могущества. Её чары крепли день ото дня. Ей стало льстить внимание, которым она была обделена в ранней юности.
В тени рано развившихся подруг она долго оставалась неприметной. Ещё в средней школе большинство её одноклассниц начали встречаться с ровесниками и старшими ребятами из соседних дворов. Они бурно и подробно обсуждали между собой отношения с мальчиками, хихикали, делились накопленным опытом. Самокритичной и требовательной к себе Катерине казалось, что на неё никто никогда не обратит внимания. В поисках изъянов она подолгу оценивающе рассматривала себя в зеркале. Отражение показывало угловатую, не сформировавшуюся девчонку с острыми чертами лица, спортивными, а не покатыми плечами, длинными руками, всю нескладную и неловкую. Каждый такой придирчивый осмотр завершался слезами и бессонной ночью.
Проницательный Баранов первый с помощью природного мужского чутья распознал в мнительной Катерине то, что скрывалось от поверхностного взора. Именно он разглядел в закомплексованной школьнице будущую звезду, он своей юношеской пылкой любовью и безграничным обожанием преобразил её, дал веру в собственные силы.
Теперь из зеркала на Катерину смотрела уверенная в себе прелестная юная дама с аккуратной причёской, подобающим макияжем и роскошным бюстом. Исчезли, ушли в прошлое все подростковые сомнения. Из куколки вылупилась редкостная бабочка, недавняя Золушка превратилась в принцессу.
Катерина уже не заливалась краской, когда с ней заговаривали на улице, не ускоряла шаг, чтобы из-за неуверенности избежать знакомства. Она благосклонно позволяла уступать себе место в транспорте, одаривая счастливчика улыбкой и лёгким, еле заметным кивком. Она считала естественным, когда перед ней расступались, пропуская вперёд, и придерживали для её удобства открытые двери.
Но у такой популярности была и обратная сторона. Этот нежданный успех стал слишком большим испытанием для только что начатой семейной жизни. У Катерины появилась масса новых знакомых и, конечно, поклонников различного возраста и положения. Многие восхищались её неожиданно раскрывшимся очарованием, молодостью и фонтанирующим задором. За ней стали галантно ухаживать. Мог ли худосочный Баранов, будучи ещё желторотым юнцом, конкурировать с уверенными, знающими толк в общении с женщинами солидными мужчинами? Неоткуда было взяться у него таким навыкам. Катерина стала его первой и единственной девушкой. Да, он превратил совсем ещё зелёный бутон в дурманящий, манящий прелестный цветок, но сам как был мальчишкой, так им и оставался. Семейная жизнь не внесла в характер Баранова, его привычки и стиль общения заметных изменений. Отсюда и все возникшие проблемы.
Замужняя Катерина требовала от простодушного Баранова совершенно другого, уже не юношеского поведения, ей не хватало одних ласковых слов, вечерних прогулок при луне и заверений в вечной любви. Ей было нужно, чтобы рядом находился ответственный, серьёзный человек. Муж должен был стать для неё крепким щитом и надёжной опорой, той каменной стеной, за которой она в любой момент могла бы укрыться. Вот так – положить ему голову на плечо, ни о чём не заботиться и ничего не бояться.
Незрелый Баранов смутно чувствовал, что в Катерине накапливаются раздражение и неудовлетворённость, но тогда не мог даже до конца осознать, не только что выполнить взятую на себя миссию. Для главы семьи он был слишком инфантилен: слушался маминых советов, суетился по мелочам, молодой жене уделял недостаточно внимания, хотя ежедневно находил поводы то созваниваться, то встречаться с товарищами.
Неудивительно, что примерно через год пленительная Катерина нашла себе другого мужчину – взрослого, знающего толк в жизни, хотя, к её сожалению, уже женатого. С характерной для неё прямотой она тут же поведала обо всём ничего не подозревавшему безусому супругу, который продолжал наивно парить в облаках первой любви. Она не врала и не скрытничала, объяснила ситуацию как есть, всё разложила по полочкам.
Сразу после этого объяснения они разошлись. И хотя разрыв происходил с рыданиями, метаниями, выматывающими беседами и полуночными бдениями, но, как ни странно, без взаимных упрёков, оскорблений и скандалов. Можно даже сказать, что расстались они по-дружески.
Гораздо позднее, повзрослев, Баранов осознал, что как муж он был тогда несостоятелен. Он многого не знал, не умел и не понимал, хотя при этом был весьма амбициозен. Он представлял себя главным архитектором будущей прекрасной жизни, ведущим конструктором семейного счастья. В его голове роились масштабные, но наивные и несбыточные планы. А кто в юности не строил воздушных замков и не мечтал о грандиозных свершениях?
С этого фиаско начались все остальные неурядицы Баранова. Жизнь покатилась кувырком да под гору. Юности присущ максимализм, её наполняют иллюзии. Где ему было справиться с собой, достойно перенести крах первой любви? Казалось, его мужское самолюбие полностью растоптано. Конечно, он понимал: несмотря ни на что, надо подниматься, искать точку опоры и начинать строить жизнь заново. Но не мог этого сделать, не хватало моральных сил!
А где-то через год-полтора они случайно встретились. Всё ещё обожаемая им Катерина с горечью призналась Баранову, что так и не вышла замуж. Она по-прежнему цвела. К огромному удивлению Баранова, начала курить, но и это не портило её, а только добавляло шарма обольстительному образу. Беседуя со смущённым Барановым, Катерина царственно держала в ухоженных пальцах тёмно-коричневую сигарету, откидывала в сторону тонкую кисть и, слегка прищуриваясь, непринуждённо выдыхала в сторону тонкую струйку дыма.
Они сидели в кафе за чашкой чёрного кофе. Как всегда, Катерина была откровенна. Она поведала Баранову, что сильно ошиблась. Его счастливый соперник оказался вовсе не героем её романа. Слишком скоро пришло прозрение, что порыв чувств, страсть и сексуальная удовлетворённость – это ещё далеко не любовь и даже не влюблённость. Деталей своей личной трагедии Катерина избегала, однако складывалось впечатление, что повёл себя её новый избранник не очень благородно, пусть с женой и развёлся. Ничего более конкретного озадаченный Баранов так доподлинно и не узнал, понял только, что завершились новые Катеринины отношения довольно быстро.
* * *
Всё глубже погружаясь в воспоминания, Баранов мрачно вздохнул. Как ярко, подумал он, тогда вспыхнули и погасли страсти, какие оставили ожоги и рубцы, скрытые от постороннего взгляда. Распались две пары, потянулись дальше по жизни четыре надломанные судьбы.
На ум пришли слова бывшего начальника, первого руководителя, с которым Баранов проработал много лет бок о бок. Опытный и мудрый наставник, он по-отечески учил незрелого, только что пришедшего с институтской скамьи Баранова: «Стержень должен быть внутри каждого человека, это обязательно». Видимо, не имелось у мягкого, покладистого Баранова этого самого внутреннего стержня. Вот и не стремились к нему его избранницы с таким жаром, с каким бежала эта полная, краснощёкая – но явно счастливая – женщина к своему ненаглядному Витюше.
Растревоженный Баранов горько усмехнулся. Только что он сам себе поставил точный диагноз, который не установило бы ему ни одно из светил медицины: патологически бездарен. Ну и кто должен встречать такого типа у дверей корпуса? Кому нужно было навещать его в больнице?
* * *
Подумалось, что с подобным нетерпением ждать его могла только Галина, только она одна, больше никто. В жизни не было у Баранова более преданной подруги.
В канун Олимпиады восьмидесятого года Москва выглядела непривычно просторно, чисто и красиво. Они познакомились на дежурстве добровольной народной дружины, когда вместе патрулировали район Чистых прудов. Сначала Баранов и Галя не очень обращали внимание друг на друга. Но делать на дежурствах было особенно нечего, однообразное хождение по периметру микрорайона никакой ощутимой пользы не приносило, город и без их вмешательства был идеально отутюжен милицией и госбезопасностью. Постепенно между ними завязались беседы, возникла взаимная симпатия, а затем установились и более близкие, дружеские отношения.
Баранов тогда только-только начинал подниматься по карьерной лестнице. Он снимал уютную комнатушку недалеко, на Покровке. Отшагав положенное количество километров по центру города, не встретив ни одного диверсанта и злостного нарушителя общественного порядка, они с Галей стали забегать к нему попить чаю. Эти посиделки после вечернего обхода всё затягивались и вскоре достигли того времени суток, когда метро уже закрыто. Галине приходилось вынужденно оставаться на ночь.
Она была наивна, открыта и невинна. Намного ниже Баранова ростом, Галя смотрела на него снизу вверх широко раскрытыми небесно-голубыми глазами и ловила каждый его взгляд, каждое слово. Воодушевлённый Баранов упивался вновь возникшим ощущением собственной значимости, чувствовал себя окрылённым и одухотворённым. Он возобновил работу над заброшенной было диссертацией, при этом настолько увлекался, что порой не мог оторваться от своих умозаключений целыми сутками.
Найдя в Галине благодарного слушателя, Баранов зачитывал ей готовые разделы. Он возбуждённо жестикулировал, комментируя созданное. Влюблённая Галя преданно, словно послушный ученик, сидела перед Барановым-учителем, поджав под себя ноги, и часами терпеливо внимала его речам. Она честно пыталась вникнуть в суть излагаемой теории, но плохо ориентировалась в профессиональных терминах. А разгорячённый Баранов, не замечая этого, возбуждаясь от собственных словесных пируэтов, вышагивал по комнате с горящими глазами и всё сильнее накручивал спираль замысловатых рассуждений.
Постепенно их отношения стали меняться. Девчоночий Галкин хвостик, который первое время возмущал придирчивого Баранова своей «детсадовостью», уже не казался таким примитивным. Вдруг появилось желание погладить, ощутить плотность и шелковистость туго стянутых волос, вдохнуть их волнующий запах. Он разглядел стройную фигурку с миниатюрной грудью и полноватыми икрами, на которую прежде почти не обращал внимания. Его перестала раздражать доминирующая жёлто-оранжевая гамма в её одежде, теперь эти цвета казались ему праздничными, нарядными.
Телефона у Гали дома не было, поэтому они каждый раз заранее назначали время встречи в условном месте. Баранов приезжал на Краснопресненскую и ждал Галину рядом с памятником, установленным в честь революционных событий 1905 года. Потом они гуляли по Шмитовскому валу и окрестным переулкам. Иногда, если позволяла капризная московская погода, заходили в маленький живописный парк на набережной, бродили там по ажурным горбатым мостикам, кормили лебедей, любовались раскидистыми плакучими ивами.
Всё складывалось слишком хорошо, так хорошо, что однажды Баранова охватил суеверный страх. Его напугала сила зарождающегося в нём чувства. Был момент в один из дождливых осенних вечеров, когда он отвлёкся на минуту от напряжённой работы, выключил слепящую настольную лампу, давая передохнуть утомлённым глазам, и его внезапно охватила нервная дрожь при мысли: а вдруг всё повторится? Вдруг за эйфорией опять последует сокрушительное падение?
Эта мысль привела Баранова к цепи рассуждений: «Ведь я всё ещё чувствую боль, она сидит во мне ноющей занозой. До сих пор живёт внутри меня моя Катерина. Я не избавился от неё и, по правде говоря, не хочу этого. Она преследует меня повсюду. Её лёгкая тень со знакомой прыгающей походкой то и дело мнится мне среди мелькающих женских силуэтов. Я помню запах духов, которыми она пользовалась, и болезненно ищу его источник среди старых вещей, оставленных ею. Я слышу цокающий стук её каблуков по асфальту на бульварах, где мы гуляли вечерами. Эти призрачные столкновения с прошлым до сих пор доставляют мне ощутимые страдания. Зачем же опять осложнять себе жизнь? Быть может, лучше закончить всё сейчас, на высокой ноте, пока не произошло очередной катастрофы? Пускай память сохранит о наших отношениях с Галей только хорошее и светлое – на этой скамейке мы целовались, тут я её каждый вечер ждал, здесь мы бродили, освещаемые бледно-лунным светом большеголовых фонарей».
Он подумал, что если прервать связь с Галиной сейчас, пока их жизни ещё не так глубоко переплелись, то потом не будет жгучей невыносимой боли, не будет ночных метаний, беспокойного ворочания с боку на бок до самого рассвета. Тогда не полезут в голову фантастические варианты кровавой мести, один страшнее и изощрённее другого, не возникнет нелепое желание совершить прилюдный суицид с оставленной на видном месте запиской: «В моей смерти прошу винить…» – и так далее. Если отступить сейчас, то всё закончится светлым, волшебным аккордом.
«А дальше? Что будет дальше? Впрочем, кто из нас может заглянуть в будущее? Поживём – увидим», – так размышлял растерянный Баранов. В этот момент ему хотелось и уйти от преследующих его навязчивых миражей прошлого, и уберечь себя от возможных дальнейших ударов судьбы.
В один прекрасный день Баранов смалодушничал и просто не пришёл на назначенную встречу. Он не знал, как ему объясниться с Галиной. Она казалась ему такой хрупкой и ранимой, и он не представлял, что должен будет говорить ей. Ему пришлось бы поведать о Катерине, об их юной любви и её горьком итоге. Рассказ о разбитых мечтах и растоптанном самолюбии, о собственной мужской несостоятельности и ненужной преданности той женщине, которая его унизила, был выше его сил. А вдруг впечатлительная Галя ещё и начнёт плакать, умолять его остаться? Что делать в этом случае? Взвинченный Баранов пытался про себя проиграть все возможные варианты разговора, но у него ровным счётом ничего не получалось, он только начинал нервничать и сильно потеть. В результате единственное, что он смог придумать, так это не видеться больше с милой Галей.
На привычное место встречи рядом с борцами за свободу трудового народа ничего не понимающая Галина приходила каждый день в течение недели. Баранов трусливо не появился. Галя решила, что он встретил другую женщину.