367. Чудовищный змей на реке Сангарий
Как-то Кенида, одна из красивых служанок Омфалы, хорошо знающая службу и очень приятная своим юным видом не пошла по первому зову к Гераклу на ложе, объяснив свой отказ в ласках любовных тем, что она в трауре по погибшим родителям. Она рассказала ему, что и отец, и мать, и ее маленькие братья и сестры, все были сожраны Сангарийским драконом.
Геракл узнал от Кениды, что на южном берегу быстрой лидийской реки Сангарий, протекающей между Каистром и Гермом, обитает огромный змей, который погубил уже очень много людей. У этого чудовищного дракона было две головы, очень похожие на конские, только покрытые чешуей. У чудовища были светящиеся, как раскаленные угли желто – красные глаза без век и ресниц, и сам он была так горяч, что обжигал свои жертвы, а зимой под собой растапливал снег. Он был необычайно силен и очень прожорлив – за один раз он мог съесть двух взрослых быков, а людей для полного насыщения ему требовалось больше десятка.
Возбужденный необычайной красотой Кениды Геракл поклялся девушке, что убьет змея, погубившего ее семью и после этого страстно овладел ею. На следующее утро он, верный своему слову, стал готовиться к битве с чудовищем.
Когда Омфала узнала, что Геракл собирается на берег реки Сангарий, на плодоносную землю Мариандинских мужей и топи Антемоисской, в то страшное место, вокруг которого на несколько парасангов не осталось ни одного обитаемого поселения, она стала упрашивать его отказаться от этой трудной и опасной затеи, а потом даже попыталась своей властью запретить ему этот поход:
– Знаю я, мой раб безымянный, что сердце твое, словно камень, всегда некрушимо и твердо. Кулаки мощные у тебя, словно кувалды и ты никого не боишься. Очень ты храбрый и сильный, но и ты ведь на свет не бессмертным родился. Чудовище это, я слышала много людей уже погубило и думаю, что все ж не без ведома бога свирепствует на реке этой змей Сангарийский. Я прошу тебя по-хорошему: не стремись ты к чудищу этому. Как ты не могуч, как в руке своей не уверен, все-таки ты должен быть осторожен. Жизнь проводить предназначил Кронид до старости самой не только в войнах тяжелых и в схватках опасных. И потом, не желаю я, как царица, чтоб ты воевал и сражался!
– Нет, царица, не проси, и лучше не приказывай! Не по мне долго праздности предаваться. Зевс и все бессмертные боги на тех негодуют, кто в лени и безделье живет. Ты знаешь меня, как раба безымянного, а ведь я знаменитый герой. Не мало страшных чудищ на прежней службе я истребил, а некоторых без приказа и без разрешения царского я жизни лишил! Необходимость могучая сейчас властно меня побуждает с этим змеем сразиться. Говорят, он погубил уже не одну сотню людей, и я теперь или его уничтожу, или сам в Аид на постоянное местожительство снизойду.
Так воскликнул, сверкая глазами, Геракл, решивший сразиться со змеем, которого он боялся меньше, чем продления рабства. Омфала, как и прежде, когда он намекал или прямо говорил о том, что он известный герой, не поверила своему рабу. Она, конечно, слышала о Геракле и думала, что ее раб просто хочет походить на прославленного героя Эллады, чтобы извлекать выгоду, пользуясь чужой славой. Она даже не поверила в то, что ее раб убил Силея и Литиерса, думая, что он сочинил эти невиданные подвиги для объяснения своей долгой отлучки, во время которой он ей изменял. Омфала была очень похотливой, но не ревнивой и потому и на этот раз, думая, что Геракл под предлогом битвы со змеем, хочет отлучиться к новой любовнице, отпустила его, но одному пронырливому слуге приказала незаметно за ним проследить.
368. Геракл душит Сангарийского змея
Чудовище долго искать не пришлось, змей словно знал о приходе зевсова сына и поджидал его, настороженно подняв обе свои конские головы с горящими, как угли, глазами. Алкид быстро напряг свой лук круговидный, и грозно тот загудел, тетива пронзительно зазвенела, стрелы пернатые одна за другой, словно хищные птицы, рассекая воздух со свистом, помчались, до намеченной жертвы алчные. Стрелы все до единой точно цель поразили, но ни одна в змеиное тело не впилась, все они от него отскочили. Был змей надежно везде чешуей защищен, словно перекрывающими взаимно пластинами медными, образующими гибкий панцирь.
Геракл, чувствуя, как в нем закипает безумное бешенство, схватил свою нестроганую дубину и стал изо всех сил бить змея, но тот только извивался, то в огромные кольца сворачиваясь, то, как бревно выпрямляясь и рычал, словно несколько львов, от гнева и боли. Герой понял, что ни стрелы, ни дубина ему не помогут – змей был слишком велик и силен. Тогда он, схватив камня огромную глыбу, с силой великой, на которую только он был способен, в ближнюю голову змея метнул. Глыба бугристой была и очень тяжелой, такую подняли б с трудом только трое сильных мужей, смерти причастных. Бросок был и сильным, и точным, и глыба с шумом вонзилась чудовищу в лоб между глаз красно-желтых, неистовой злобой горящих. От такого страшного удара и каменная городская стена, гордая башней высокой, стала б дырявой, но змей невредимым остался, он только от боли протяжно завыл и раздвоенным языком стал слизывать кровь, заструившуюся с мощного лба. Из очень толстой кости состоял лоб Сангарийского зверя, она была толще и крепче медных пластин на воинских щитах семикожных. Чудовище от боли словно взбесилось, звериная свирепость обычная в нем как бушующий огонь с небывалой силой запылала от раны. Быстро оправившись от удара, змей с ревом заскользил к Гераклу, извиваясь телом змеиным по каменистой земле то с громыханьем жутким, то с ужасным скрежетом чешуйным.
Герой, как напуганный олень кинулся бежать к ближайшей скале, возвышавшейся невдалеке над быстро текущей водою. Не зря Геракл в беге прилежно всегда упражнялся, он далеко чудовище обогнал и, подбежав к вершине скалы, успел отломать ее огромную верхнюю часть. Обломок скалы был великий такой, какой и двенадцать гордящихся силой мужей не подняли бы. Когда Геракл с превеликим трудом поднял обломок скалы над кудрявой своей головой, одна из покрытых непробиваемой чешуей лошадиных голов взбешенного змея оказалась совсем рядом. И вот когда зубы-кинжалы уже были готовы сомкнуться на теле Алкида, он выронил обломок скалы на ненавистную голову. Скала придавила ближнюю голову змея и размозжило ее вместе с третьей частью мощногибкого змеиного тела.
Однако у чудовища была еще одна голова, и она, лязгая страшно зубами, словно бурный поток устремилась к Гераклу. Лишь каменная львиная шкура сдержала змея напор и стала непреодолимой преградой его острым зубам. И бесится чудовище Сангарийское, и твердокаменную шкуру Немейского льва тщетно язвит и с треском ломает о нее свои острые зубы. Тут начала кровь из змеевых десен сочиться, чудовище взвыло, как тысяча раненых псов, потом зарычало, как сотня разъяренных медведей и, обернувшись сначала одним и тут же – вторым неразрывными кольцами вокруг тела Геракла, сжало его бедра и грудь, как двумя огромными прочными петлями, и стало душить.
Никогда ни один борец так не сжимал ребра Геракла ни в одном поединке, даже могучий сын Посейдона и Геи Антей, свежих набравшись от матери сил, так мощно его не сжимал. Геракл уж не мог вздохнуть полной грудью, а змей продолжал его все сильнее и сильнее сжимать, и жечь своим телом горячим. Отпрыск Зевса чувствовал, что воздуха, запасенного в груди, хватит ему ненадолго, и скоро он умрет от удушья. Пот под шкурой немейского зверя ручьями стекал по телу Геракла на землю от страшного напряжения и от жара, исходящего от чудовища. Тут герой увидел перед собой вторую голову змея. Чудовище, ненавистную пасть отверзая, алчущую добычи, показало двойную ограду загнутых внутрь острых зубов и, пенной слюной истекая, потянулось к герою, обдавая его дыханием смрадным.
В приступе ярого гнева неодолимый герой схватил обеими руками толстую, как у лошади, шею змея и сжал ее изо всех сил так, что под руками что-то хрустнуло: то ли змеева шея, то ли пальцы самого Алкида. Эти могучие пальцы вмяли чешуйчатые пластины в упругую шею змея до самого горла, но он продолжал остервенело сражаться.
Человек и чудовище долго душили друг друга, с дикой злобой и лютой ненавистью глядя в упор друг другу в глаза. И вот уж голубые глаза Геракла начало заволакивать багровое облако смерти, но тут вдруг смерть от него отступила потому, что железная хватка змея ослабла. Чудовище дернулось всем своим телом громадным и затихло уже навсегда, руками великого героя сраженное. Сдавленная грудь Геракла, как большой мех при наливании вина, стала во все стороны расправляться – в нее хлынул живительный воздух.
Когда в первый момент, освободившись из плена, еще возбужденный Геракл рассмотрел свой последний трофей, его низкие всегда выступавшие вперед брови резко дернулись вверх, да так там и застыли. Победитель с изумленьем безмерным глядел, как велик и ужасен оказался его враг, побежденный с двумя огромными, как у коня головами и мощным телом змеиным. Однако, когда возбуждение спало, боль, словно изголодавшийся зверь, стала грызть все ему тело и особенно грудь.
– О! Какая ужасная в груди боль, как будто сломаны все мои ребра и их осколки втыкаются в сердце… Никогда еще я не был так близко от смерти. Даже в Лернейском болоте меч черный Таната был от меня много дальше. И ведь во всем я один виноват – кто меня посылал с этим змеем сражаться? Или я сам уже жить не могу без подобных сражений?! О! Ну как же унять эту жуткую боль и что дальше мне делать?!
Вопил истошно Геракл, сопровождая слова горестными стонами.
369. Сыновья Геракла и Омфалы: Лид, Агелай и Тирсен
Диодор Сицилийский говорит, что у итонян, разграбивших значительную часть подвластной Омфале страны, Геракл отнял награбленное, захватил город, из которого те совершали набеги, перебил там всех мужчин, а сам город сровнял вровень с землей.
Проныра-слуга, хоть и с большого безопасного расстояния, но отлично разглядел битву Сангарийского змея с Гераклом и в подробностях рассказал все Омфале. Потом торговцы не только лидийские, но и прибывавшие из Фригии, Карии, Троады и Мисии, рассказывали, что везде восхищаются доблестью и мужеством ее раба, которого раньше звали Гераклом.
Впрочем, слава этого подвига не долго сияла. Геракла не зря предупреждала Добродетель-Арета на перепутье о том, что далеко не всегда на трудной дороге самоотверженных подвигов его будет ждать заслуженное потом и кровью вознаграждение. Истребление Сангарийского змея не принесло герою ни награды заслуженной, ни блистательной славы и вскоре было забыто.
Однако после возвращения с реки Сангарий к Омфале, Геракл просто купался в сияющих лучах немеркнущей славы. Восхищенная несгибаемым мужеством безымянного раба своего, царственная Мэонийка поняла, наконец, кто он на самом деле и какого он происхождения, Омфала, прежде обожавшая лишь его могучее любвеобильное тело, теперь пленилась и его героической доблестью.
Некоторые говорят, что царица лидийцев решила отпустить на свободу Геракла лишь после того, как родила от него последнего сына Лама, а до этого она родила Лида, Агелая и Тирсена.
Именем Лида названа страна Лидия, которая, согласно Геродоту, прежде называлась Мэонией, поэтому и Омфалу часто называют Мэонийкой.
Агелай оставил неизгладимый след в истории Греции. Возмужав, он стал главным пастухом троянского царя Приама и спас Париса – истинного виновника пожара мировой Троянской войны. Гекубу, супругу царя казавшейся несокрушимой твердыни Приама в вещем сне Фантас заставил родить пылающий факел, который затем сжег весь Илион, город священный, дарданцев отчизну. Этим факелом оказался Парис. Царь поручил Агелаю убить новорожденного сына Париса, но сын Геракла и Омфалы оказался в отличие от крепкодушного родителя на редкость мягкосердечным. Он не смог воспользоваться ни ножом, ни веревкой и сначала отнес его на гору Ида, а потом взял обратно и вырастил его вместе со своим недавно родившимся сыном. Парис стал судьей в знаменитом споре трех великих богинь из-за яблока, брошенного богиней Раздора Эридой на свадьбе среброногой нереиды Фетиды и смертного героя Пелея. Сын Геракла присудил яблоко раздора Афродите, назвав ее самой красивой. Потом с помощью улыбколюбивой Киприды дарданский царевич похитил жену спартанского царя Менелая Елену Прекрасную вместе с царской казной. И Менелай вместе с братом Агамемноном, собрав огромное войско, начали с Троей мировую войну.
Тиррен после нескольких лет неурожаев и голода повел часть своего народа на запад в поисках новой родины и, завладев новыми землями, дал им и морю свое имя Тирренское, так же тирренами стали называть его народ. Тиррены изобрели очень полезную на войне боевую трубу, которая получила от них название «тирренской», кроме того они изобрели звания для полководцев. Впоследствии тиррены не чтили богов, и многие из них промышляли морским разбоем и работорговлей.
370. Избавление от рабства у Омфалы
(Рассказ Иолая)
По свидетельству Иолая, Геракл, рабство у Омфалы вспоминал очень часто и, конечно, не радостно, становясь при этом угрюмым. Иолай рассказывает:
– Особенно моего дядю печалили воспоминания о последних днях рабства, о которых мне не раз он так говорил:
– Ты знаешь прекрасно, Иолай, что многие завидуют мне, говорят: великий Геракл, покрывший себя еще при жизни неувядаемой славой! Мне от этого иногда даже лестно бывает, но тебе я скажу честно: считаю, что недобрую долю мне при рождении Мойры соткали – сначала было долгих 12 лет рабской службы у мерзкого ничтожества Эврисфея, а потом – 3 года в позорном услужении у похотливой Омфалы. В ужасной тоске и щемящей печали о драгоценной свободе капля за каплей моя безотрадная жизнь медленно тогда утекала. Давно уж Омфала не нравилась мне как женщина. Все постылые ночи в постели я с ней проводил поневоле, – раб, не желавший – с царицей, желавшей по-прежнему страстно.
И однажды, накануне окончания положенного трехлетнего срока пребывания в рабстве, мой дядя сам Омфале напомнил:
– Омфала! Внемли мне. Для меня пока ты, конечно, царица, но знаешь прекрасно сама, что моей службе у тебя завтра настанет конец. Я сегодня тебе хочу заявить открыто и прямо, что ничто и никто сверх положенного срока даже на один день здесь меня не удержит.
И на это царица с грудью роскошной, с такими же бедрами и с крошечным ртом похотливым, тяжко вздохнула и с нескрываемым ему сожаленьем сказала:
– О муж необузданный мой! Знаю теперь я, что ты великий герой! Снова труды боевые и битвы в мыслях необычайных твоих! Но неужели со мной отдохнуть от долголетних мучений и тягот ты так приятно больше не хочешь? Побудь у меня хоть еще один только годик сверх срока… Нет, не как раб безымянный – как царь!
Торжественно закончила владычица Лидии, обнажив в ослепительно-белой улыбке щербатые зубы. Но дядя мой, как будто не слыша ее, сказал, что уже завтра они расстанутся навсегда. И тогда Омфала, воздев к небу руки, гневно завопила:
– Как же вы все-таки боги Олимпа жестоки, как лютой завистью всех превзошли! Вы допускать не хотите, чтоб брачным ложем царицы соединялись с простыми мужами, чтоб женами им они были законными. Никогда не поверю, что ты, мой любимый мужчина, сам не желаешь быть моим мужем законным, великим царем, который не только любовью со мной каждую ночь наслаждается, но и над всеми людьми безраздельно в этом властвует крае.
Но мой дядя, сдвинув свои чудесные выступавшие брови, упорно продолжал настаивать на свободе, которая для него всегда была, как жизнь дорога:
– Быть при тебе, дорогая Омфала, даже законным супругом, я точно больше уже ни за что не хочу.
И, надувшей маленькие пухлые губки, которые дядя мой часто пупком называл, Омфале, с большой обидой в голосе пришлось согласиться:
– Что же, мой милый, из всех мужей самый обожаемый мной мужчина, против воли на веревке привязанность не удержишь, и потому я тебя отпускаю. Хлебом, мясом отборным и красным вином искрометным на дальнюю дорогу я тебя щедро снабжу, чтобы голод и жажду они от тебя отвращали. Лучшие одежды и другие подарки я сама выдам тебе, чтобы ты меня долго вспоминал добрым словом.
– Не обижайся на меня, царица! Много пришлось мне страдать, и перенести довелось много трудов, я – настоящий чернорабочий Ареса и Афины. 3 года последних, что провел я с тобой, были лучшими в моей жизни, если, конечно, не считать прекрасную невозвратную юность, о которой с большой грустью люди все вспоминают. Не знаю еще точно, как буду жить, но уверен, что прежде всего хочу жить совершенно свободно.
На самом деле мой дядя даже не лукавил, а лгал беззастенчиво, говоря, что эти 3 года с Омфалой были лучшими в жизни его безотрадной (мне он всегда говорил, что лучше всего ему всегда было со мною) и, что он точно не знает, как и зачем желает жизнь свою изменить. Давно уж сердце его пылало, и он так сам себе в последние дни рабской службы много раз говорил:
– Страшно всем своим старым недругам уж скоро я отомщу за все обидные униженья, за подлые обманы и другие несправедливости. В первую очередь отомщу Лаомедонту, потом Авгию, Нелею, Гиппокоонту, потом и до других дело дойдет! Никому ничего не прощу! Ведь не радостно даже на свободе жить не отмщенным, ибо это не справедливо и наносит большой ущерб моей доброй славе Эвклее!
371. Геракл захватывает Трою
Некоторые, как Даррет Фригийский рассказывают, кого из знаменитых героев позвал освободившийся от рабства Геракл, чтобы взять Трою. Он приходит в Спарту к Кастору и Поллуксу и говорит с ними о том, чтобы они вместе отплатили за неотплаченную обиду, и чтобы царь Лаомедонт, запретивший им высадиться на землю и оставаться в гавани, не остался безнаказанным. Могучие Отроки Зевса обещали сделать все, что хочет Геракл. Затем он посетил остров Саламин, где он пришел к Теламону, оттуда направился во Фтию, где встретился с Пелеем. Был он и в Пилосе, где поговорил с Нестором. Все похвалили Геракла за справедливость и пообещали ему свою помощь. Убедившись в общем согласии, Геркулес снарядил корабли равнобокие и набрал рядовых воинов.
Одни, как Аполлодор и Диодор Сицилийский говорят, что Геракл отправился в поход на Илион на 18 пентеконторах (пятидесятивесельных кораблях) к Трое, чтобы отомстить царю Лаомедонту.
Другие, как Гомер, восхищаются великой силой Геракла и говорят, что он приплыл в Илион крепкостенный, чтоб взыскать с Лаомедонта коней, с небольшим отрядом всего на 6 кораблях.
Отпрыск Зевеса давно уже был одержим разными планами мести – справедливого отмщения, для которого и смерти мало. Лаомедонту он решил отомстить первому потому, что стоявшая на побережье Эгейского моря дарданская страна была частью Лидии, ее присоединил один из самых могущественных лидийских царей Гигес, чтобы получить выход к важнейшим морским проливам и торговым путям в Причерноморье.
Быстро на веслах до половины взбежали на сушу все корабли Геракла с высокой кормою, как будто с разбега: мощные руки могучих гребцов чернобокие корабли на песчаный берег своей силой загнали. Высадившись на берег близ Трои, Геракл, несмотря на то что с детских лет был чужд олимпийским дочерям Мнемосины, решил жертву им принести, моля, чтобы сердца сражающихся с ним героев, возбужденные общей благозвучной мелодией флейт, бились бы, как единое целое, и они совершили бы подвиги, достойные доброй славы.
– Пусть беснуются, свирепеют и злобствуют ваши сердца! Как тигры, которые от звуков тимпана безумствуют и возбуждаются настолько, что могут на части не только врагов, но и самих себя разорвать, так сегодня вы должны сражаться под ритмичное пение флейт! Смерти не страшитесь в бою, ведь только усопшим под музыку флейт в Аиде дозволено заниматься любовью, ибо Души, павших в бою, чище тех, что скончались от дряхлой старости и в болезнях!
Так яростно воскликнул Геракл, сверкая глазами из-под низко нависавших бровей и лукаво, и дерзко. Некоторые говорят, что лакедемоняне, слывущие лучшими воинами из эллинов, усвоили от Ареса особую пляску и даже воюют под флейт переливы, вступая в бой с музыкой в лад. И к битве первый знак у них подается звонкой флейтой. Потому-то спартанцы и одержали над всеми верх, что завораживающий музыкальный ритм вел их в бой стройными рядами. Спартанские воины с детства обучаются пляске не меньше, чем искусству владеть оружием.
Геракл оставил Оиклея, доблестного сына царя лестригонов Антифата, охранять корабли, а сам повел остальных воинов к высоким стенам, казавшегося неприступным древнего города. Застигнутый врасплох Лаомедонт не успел собрать свое многочисленное войско, тем более не было времени связаться с союзниками. Однако он раздал мечи так же и многим горожанам и, снабдив всех факелами, отправил их жечь многоскамейные корабли Геракла.
Оиклей с горсткой товарищей доблестно защищал доверенные ему корабли многовесельные. Ни щитодробитель Apec, ни бодрящая к бою Афина с пренебреженьем на них не взглянули б. Он не подпускал к судам чернобоким противника, пока смерть не осенила его в неравном в бою. Оставшиеся в живых соратники Оиклея, видя, как много врагов, чтобы спасти корабли, сумели столкнуть их в воду и отплыть от берега. Тогда Лаомедонт поспешил в город и после стычки с не успевшим перестроиться войском Геракла сумел снова войти в город за высокие крепкие стены и запереть за собой мощные ворота.