313. Встреча Геракла с Аидом
(Рассказ Геракла)
Очень о встрече с Аидом и о его доме Геракла часто просил рассказать любознательный Иолай, и тот, не умея ни в чем племеннику любимому отказать, так ему об этом знаменитом чертоге однажды неспешно поведал:
– Ты хочешь знать, что всех людей ожидает в доме Аида и каков этот дом, любимец мой Иолай! Я с удовольствием всю правду тебе расскажу, тем более что и самому мне часто хочется вспомнить и рассказать о своем пребыванье в Аиде. Хоть ты часто все мои мысли без слов понимаешь – такое у нас с тобой единение душ, словно мы две целого половинки, но о доме Аида и тебе надо все услышать ушами, так слушай же: пройдя вдоль стены из бревен высоких, стоящих торчком я подошел к широким воротам двустворчатым, изготовленным крепко на диво, их ни один человек, кроме меня, проломить или сорвать с массивных железных петель не сумел бы. Очень искусно створы ворот прилажены были друг к другу, были двойные они, огромные, и пара мощных засовов встречных, закрытых хитрым замком, ворота изнутри запирали. Говорят, что эти створы аидовых врат сокрушить ни людская сила не может, ни оружье богов, но я бы смог. Ведь ты мне веришь, Иолай?
Оказавшись перед знаменитыми воротами Гадеса, я сначала кулаком, а потом дубиной стал в них колотить, и в ответ застонали глухо ворота, словно живые и заскрипели страшно засовы. Вскоре я услышал мерную тяжкую поступь, а потом – как в замке с громким скрипом ключ поворачивается, и вот ворота открылись.
Передо мной стоял сильного вида мужчина, очень смуглый и чернокудрый, с длинными волосами, спускающимися на плечи и лоб. Он был очень высок, на голову выше меня, широкоплеч и весь в просторном черном одеянии. В тусклом, призрачном свете его лицо мне показалось красивым, но настолько угрюмым, что так и хотелось спросить: что с тобой ужасного такого случилось?
Ты знаешь лучше меня, милый мой мальчик, ведь я мало учился в палестре, что подземный бог Гадес раньше был покровителем посевов. Став подземным царем после раздела с братьями мира, он, накапливая богатство, завладел всем золотом, другими металлами и разными драгоценными камнями, скрытыми от всех глубоко в недрах земли. Кроме того, все знают, что в его гостеприимном доме скапливалось все больше и больше бессмертных человеческих душ, и потому Гадеса сейчас часто называют Плутоном (богатый), Дитом, а чаще всего, конечно, Аидом, как и все его царство. Как мне говорили при посвящении в мистерии, в последнее время Гадеса даже перестали считать богом Олимпа, поскольку он уж очень большой домосед и за тысячи лет всего только раз или два покидал свое любимое подземное царство. Хотя я не понимаю, как можно любить весь этот ужас! Плутона не зря еще называют Пилартом (Запирающий врата), действительно, при мне он своими руками отпер ворота большущим ключом, наверное, он только себе доверяет. Слышал я, что сын Зевса и речной нимфы Эгины благочестивый Эак и после смерти пользуется почетом у Плутона, охраняя ключи от Аида, но я этого справедливого свекра среброногой Фетиды не видел. Закрыв ворота и на всякий случай, несколько раз подергав замок, царь с холодной вежливостью кивнул в сторону дома одними бровями, и я догадался, что так он молча, меня приглашает в свой знаменитый дворец, о котором многие слышали, но мало кто видел своими глазами.
Подойдя совсем близко к мрачной громаде Аидова дома, я увидел мощные стены из грубо отесанного седого гранита. Тяжелую кровлю лилового цвета крепким серым каменным стенам помогали держать массивные черные колонны, бегущие точно по полукругу, в центре которого зияла огромная темная дверь. Окон, ненужных в отсутствии яркого солнца, в громадном доме не было, а мощная широкая дверь из мореного дуба, отделанная тускло блестящим серебром, единственный вход в крепкозданный чертог запирала надежно.
Возле двери по бокам две трехглавые собаки, оскалив зубастые пасти и высунув красные языки, с взъерошенными загривками, неподвижно стояли и чертог Аидеса стерегли. Я принял этих собак за живых и спросил у Аида, почему они так не подвижны.
Аид буркнул, что искусно из меди, железа и серебра их тела изваял олимпийский художник Гефест, а искрящиеся глаза из прозрачных и темных драгоценных камней изготовил. Были не только бессмертны эти трехглавые псы, но и всегда бесстаростны и сильны, а выглядели, как будто живые.
Аид встретил меня молча, ничего не спросил, ничего не сказал, кроме, как о собаках, а только окинул меня угрюмым настороженным взглядом и черные кустистые брови то ли удивленно, то ли удовлетворенно несколько раз приподнял. Он словно знал о моем приходе и поджидал, и очень я этому изумился, но счел за лучшее и самому помолчать.
314. Чертог подземного царя
(Рассказ Геракла)
Так молча мы, словно давно знакомые, от ворот подошли к крепкой двустворчатой двери и мимо собак в просторные сени вошли, а из них – в большой мрачный зал, освещенный всего несколькими небольшими факелами. Как я уже сказал, в огромном каменном доме Аида не было ни одного даже самого маленького оконца (было лишь несколько небольших круглых отверстий для притока свежего воздуха), и это его больше всего отличало от домов на земле, освещаемых солнцем. Вдоль длиннющей стены этого огромного зала, прислоненные к ней, на утрамбованном поле непрерывно разных размеров седалища внутрь дома от входного порога тянулись: на них темно-лиловые покрывала сложенные аккуратно лежали, а вдоль них – длинный стол простирался. Посередине стола в окружении кубков и чаш стоял большой сосуд для смешивания вина, здесь же находился немалый очаг, а в потолке над ним было большое круглое отверстие для выхода дыма. В зале было много резных колонн для поддержания сводчатого потолка, изобиловавшего лепниной и таких же украшенных резьбой дверей.
Заметив, как я озираюсь вокруг, Аид, словно Мойра Лахесис, почти не разжимая тонких красных губ, начал сквозь ограду зубов цедить равнодушно:
– Я вижу, что тебе интересен мой дом. Эти двери красивые ведут в разные помещения: комнаты для женских работ, кухню для приготовления пищи, кладовые для хранения припасов, всякой утвари и посуды для обедов и пиршеств. Ведь и у нас здесь настоящие бывают пиры, особенно я их часто, раз или два в месяц, устраиваю после женитьбы, на них я по желанью супруги приглашаю из Элисиума души разных героев, которые не пили из Леты. Обычно же в креслах этих удобных восседают разные существа из моей постоянной многочисленной свиты, и на этом столе из лощеного дуба все они здесь каждодневно пьют и обильно едят, ни в чем недостатка не зная. Для нас с Персефоной сюда даже несколько капель амбросии и нектара голуби и голубки каждый день доставляют. Мясом свежайшим, жирным творогом, сыром, сливками и молоком – всем нас снабжает твой старый знакомый Менет, трудолюбивый пастух моего чернобокого стада, а разнообразные фрукты и овощи нам всегда выращивал Аскалаф, пока Деметра в яму его не затолкала, придавив сверху нерушимой скалой. Видел я как ты эту скалу передвинул и свободу садовнику предоставил, но думаю, ненадолго – Део негодование свое еще не оставила и все равно ему отомстит. Поэтому пока я оживил Левку и Минту, чтобы они ухаживали за огородом и садом. Впрочем, надеюсь, что супруга моя Персефона уговорит милую матерь оставить нам для работ Аскалафа.
Голос Аида был глухой, с хрипотцой, было видно, что он увлекся и с удовольствием рассказывает о своей жизни. Когда из первого слабо освещенного огромного зала мы вошли во второй хорошо освещенный зал, чуть поменьше размером, я увидел при входе, сразу за дверью стоящих на прекрасном полу из трехцветной мозаики двух юношей, держащих в каждой руке по большому яркому факелу.
Очень прекрасными юными лицами были похожи они на тебя, мой любимый племянник. Особенно мне понравились их пышные волосы, разделенные пополам ровным пробором, ну в точности, как у тебя, только волосы их темные, а у тебя – цвета спелой соломы. Когда я с ними поздоровался, замолчавший было угрюмый Аид, опять оживился, глаза у него заблестели, губы чуть разошлись в открытой улыбке, и он сказал голосом свежим, сильно помолодевшим:
– Я знаю – ты мой смертный племянник и ведаю зачем ты пришел, впрочем, после об этом ты сам нам с женою расскажешь. Ты, я вижу, принял за живых юношей этих. Я тебе сейчас расскажу, как они здесь появились. Тогда, наконец, сбылось мое желание давнее, и я на любимой женился. Что это было за дивное время! Помню все, как будто это было вчера. Много дней гостеприимная радовалась моя страна, ликовали населяющие ее народы, к брачным пирам устремлялись весело тени, души в асфоделевых венках собирались все вместе к приятной трапезе, наше обычное молчанье везде непривычным было нарушено пеньем. Когда в моем прекрасном чертоге появилась молодая супруга, первым делом она посетовала со слезами горькими на прекрасных глазах: «Горе! Здесь даже солнечным светом мне не дано наслаждаться! У меня вместе с девством отняли и светлое солнце и звездное небо. Всего насильно лишили меня». Я тут же пурпурно-лиловым плащом ей слезы отер и такой мягкой речью постарался ей гнетущее горе утешить: «Не сокрушайся Кора! Нет ты теперь Персефона, и ты супругом своим очень любима! Власть беспредельная в нашем царстве ожидает тебя, а свет здесь у нас совсем не утерян. Для тебя засветят иные светила в нашем доме прекрасном, их свет будет чище и лучше, чем в верхнем мире, только скажи, что ты желаешь». Персефона пожелала, чтобы при входе в наш с нею зал юноши, как живые, стояли на прочных подножьях, каждый в обеих руках поднимал по пылавшему факелу, ярко зал для нее освещая. И желание любимой жены я быстро и точно исполнил, послав быстроногую вестницу Геры Ириду к Хромцу знаменитому с просьбой изготовить особенные подставки для факелов в виде юношей так, чтоб были они, как живые, и трудолюбец Гефест все, как просили, исполнил… Жене так понравились изготовленные им юноши, что она потом сама заказала еще десять подобных подставок под факелы, и теперь как видишь, наш зал ярко освещают 12 прекрасных юношей с нежными румяными лицами в первом пушку, в кудрях золотистых, стройных и юных…конечно, глядя на них, Персефона часто сравнивает с ними меня. Я бесстаростен, но все же давно утратил цветущую юность…впрочем, как и она…
Аид замолчал, на лице появилось недовольство, а потом его лик и вовсе стал, как всегда, непроницаемым и угрюмым. Несмотря на этих цветущих юношей, все, Иолай, в этом чертоге было мрачным, угрюмым; чувствовалось, что отверстий в нем мало и его давно не проветривали, хоть он был многозвонким и гулким, многократное эхо в нем обитало. Плесенью многолетней сильно здесь пахло и затхлостью вековой, как в древнем склепе могильном.
Из этого зала, служившего, как я понял, столовой для Аида и Персефоны, через еще одни широкие сени, с двойным порогом из мрамора и лощеного дуба и двустворчатыми дверями по коридору с тесаными из дымчатого мрамора стенами мы попали в другую залу с высоким потолком. Порог, обращенный к столовой Аида, был из полированного темного дубового дерева, с косяками из светло-бурого кипариса; внутренний порог был каменный. На одной стене красиво был укреплен особенный шлем – невидимка, на другой – двузубый скипетр. На этом двойном жезле по просьбе Аида хромоногим Гефестом, искуснейшим олимпийским художником, были изображены 3 собачьих головы – одна черная голова с белыми ушами, самая большая – в центре на мощной короткой шее между зубцов, две другие головы небольшие – на тонких шеях – остриях вил. Эти черные двузубые вилы Аида были так же знаком того, что он правит в своем царстве жизнью и смертью.
Вдоль длинной стены располагались две двери железных, за одной слышалось глухое рычание псов, наверное, меня они по запаху чуяли, а за другой – ржание лошадей, а за третьей, самой мощной, как я догадался по нескольким замкам – крепко запертая сокровищница. Аид дал мне рукой знак не задерживаться и по гладко отесанному мраморному полу мы с ним прошли в небольшой зал с высокими арочными потолками и несколькими красиво отделанными дверями, ведущими, видимо, в спальни. Там на одном из двух одинаковых тронов из черного полированного гранита с прожилками красными, отделанных серебром и переливающимися драгоценными камнями восседала темноволосая очень красивая женщина с черными, блестящими глазами. Как мне тебе, Иолай, описать ее красоту? Не знаю, все красавицы красивы, иначе они не были бы красавицами и каждая – по-своему.
Она была одета в длинный до самого пола пеплос глубокого черного цвета с широким пурпурным поясом, и белыми лентами, подпоясанным под самой грудью. Кожа ее плеч обнаженных и верха высокой груди была цвета спелого персика, и без изъяна малейшего, как у ребенка.
315. Встреча Геракла с Персефоной
(Рассказ Геракла)
Аидес властно придержал меня рукой у дверей и молча повелел на месте стоять, указав хмурыми своими глазами на пол, а сам величественно уселся на второй трон, рядом с супругой и только потом надменно сказал:
– Мы слышали о том, что ты перед нами предстанешь, сын Зевса силой могучий, но смерти причастный, а теперь желаем так же услышать тебя самого. Говори же, вполне откровенно, Геракл, зачем живой к нам без приглашения ты явился?
И я, стараясь говорить, как можно почтительнее, так обратился к грозным властителям Преисподней:
– О вы, божества, чья вовек под землею обитель! Здесь окажется каждый, кто родился смерти подвластным. Чернокудрый Аид, и ты пышноволосая Персефона, повелители всех навсегда ушедших из жизни! Все люди, для смерти рожденные, на земле отжив недолгое время, кто раньше, кто позже, но все мы в ваш гостеприимный приют обязательно попадаем. Но иногда к вам и живые приходят, вот, как я сейчас к вам незвано явился. Дозвольте же мне, отбросив речей извороты лукавые, как сами вы требуете, прямо сказать вам всю правду, зачем я живой здесь очутился. Сюда я спустился не затем, чтобы по доброй воле своей мрачный Тартар увидеть, а затем, чтоб сына прекрасноланитной девы Ехидны, Кербера, трехглавого сторожа вашего, привести показать владыке Микен Эврисфею. Этому царю я по предначертанью Могучей Судьбы и по воле великого Зевса, из богов наивысшего, уж больше 10 лет, как служу. Обещаю, что потом живого и невредимого Кербера я к вам обратно отправлю.
Я во время этой своей речи колебался – сказать ли властителям Преисподней о том, как я по их просьбе не исторгнул окончательно жизнь из тела их дерзкого пастуха Менета, но так и не решил, стоит ли это делать. Не хотел, чтобы они думали, что я угодничаю перед ними, хотя…
Персефона, выгнув гибкую спину, восседала на троне своем очень прямо и плотно сжав полные пунцовые губы молчала. Мне показалось, что она с особенным интересом поглядывала на меня своими черными блестящими глазами, в которых только, что была то ли светлая грусть, то ли черная тоска иль печаль, а потом они вдруг заискрились неподдельным живым интересом.
Я подумал, что она вспоминала прекрасного Адониса, которого еще младенцем передала ей на воспитание Пафийка. Ты знаешь его историю, Иолай? – Воспитанник быстро подрос, и по предначертанью коварной Судьбы Персефона, забыв про мужа, в него безоглядно влюбилась. Адонис ответил ей полной взаимностью, но вмешалась Киприда ревнивая, она тоже влюбилась в цветущего дивной красотой юношу, наверное, он был очень похож на тебя, Иолай, мой любимец, и скромный такой же. Правильно кто-то сказал: Будь то юноши, будь то девушки, будь то жены высокогрудые, во всех красота живет не в лике, а в скромности, восходя из семени стыдливости.
Персефоне пришлось судиться с богиней любви из-за стыдливого красавца-охотника, и в итоге он никому не достался, растерзанный беспощадными вепря клыками… Царица, не обращая внимания на супруга, посмотрела на меня долгим взглядом. Мне показалось, что она сравнивает мужскую красоту мою и бывшего возлюбленного Адониса, и сравнение это было, разумеется, в мою пользу. Что тебе еще сказать о Персефоне? Я слышал не раз, как ее называли Персефонеей ужасной, но я ужасного ничего в ней не увидел. Я уже говорил, что мне она показалась очень красивой, особенно меня поразили ее загадочные влажные черные глаза, в которых мне виделась то какая-то тайная печаль, то ничем не прикрытая похоть. Может это мне только все показалось, но таинственное выражение ее мерцающих глаз и поражало, и притягивало, я не мог от них оторваться. Да, я ничего не выдумываю – мы встретились с ней глазами в упор, и в них мне виделось тайное желание женское. Такой взгляд я знаю прекрасно, и не понять мне его невозможно. Ты, конечно, понимаешь, мой любимый племянник, как сильно мне захотелось подойти к ней и крепко обнять, ее изумительное тело руками потрогать, почувствовать, насколько упруги ее бедра и груди и насколько нежна ее смуглая кожа, но тут я, словно от сна наяву, быстро очнулся, услышав однообразный, скрипучий голос ее угрюмого супруга Аида.
316. Аид позволяет вывести Кербера, не применяя оружия
(Рассказ Геракла)
Гадес, в это время почти не разжимая тонких губ, процедил совсем мрачно и тягостно:
– Ты, наверно, не знаешь, племянник, что Кербер мой любимец и друг самый верный. После того как великий мой брат победил незаконного силой исполина Тифона, даже у нас здесь изрыгавшего потоки огня, навалив на него гору Этну, недолго прожила и его прекрасноланитная супруга Ехидна. Я взял осиротевшего Кербера совсем еще малым и хилым щенком, когда ему было всего 2 месяца от роду. Я его собственноручно вскормил лепешками с горным медом и амбросией, смешанной с молоком диких коз, которое мне всегда приносила Эрида в кубке двуручном, который потом здесь наполняла стигийской водой.
Голос Аида потеплел, и глаза затуманились. Должно быть он и сам это заметил потому, что вдруг тряхнул копной черных длинных волос и твердо продолжил:
– Мне надо подумать, прежде чем его с тобой отпустить на земную поверхность, где светит не привычное для его болезненных глаз слишком яркое солнце…
Пока я продолжал молча разглядывать Персефону, Аидес, видно, непрестанно шевеля жгуче черными своим бровями, успел все обдумать и, угрюмо их, наконец, опустив и прикрыв тяжелые веки, по-прежнему почти не разжимая тонких ярко красных губ, тихо, но властно изрек:
– Слушай меня и к тому, что скажу, отнесись со вниманьем, муж крепкодушный. Я слышал от многих, что ты ярый зачинщик многих насилий, но к Керберу никакое оружие не смей применять. Он твой и только на то время, чтобы его наверху царю показать, и при непременном условии: если ты сумеешь его приручить, лишь одними руками, не прибегая к дубине своей суковатой и тем более – не пользуйся луком. Возьми у нашей старой служанки медовых лепешек побольше – очень он их обожает. Ты, конечно, сильнее его и поэтому все сделать сумеешь. Только на яркий свет выводи его постепенно, чтобы успели привыкнуть его больные глаза. И не забудь вернуть охранника нашего верного и моего милого друга целым и невредимым так быстро, как только сможешь.
Я особенно и не надеялся на радушный прием в столь месте поистине гиблом и был очень доволен ответом Аида, которого видел впервые, ибо он не почтил своим присутствием мою свадьбу с Мегарой.
Плутон был меньше ростом, чем братья Посейдон и Зевс, и лица их я запомнил очень живыми – на них все отражалось: и радость, и гнев, и буйство самых разных страстей, и даже знаменитое спокойствие олимпийское. На лице же владельца самых мрачных в мире чертогов была все время словно каменная маска одета – таким оно было угрюмо-надменным; лишь черные брови часто у него шевелились по – всякому, и когда он радовался, и когда злился, хотя и веселился он безмолвно одними бровями тоже как-то угрюмо…
317. Персефона задерживает у себя Пирифоя
(Рассказ Геракла)
Тут я вспомнил о томящемся в каменном плену Пирифое и сказал, стараясь сделать голос просительным:
– Я повстречал тут старых друзей Тесея и Пирифоя. Мы так радостно обнимались с Тесеем, что у него часть седалища на камне осталась. Оказывается, они на каменном троне Леты отбывали справедливое наказание за нечестивость, дерзость и спесь. Каменный трон отпустил героя Тесея. Нельзя ли в честь нашей незабываемой встречи и Пирифоя освободить, ведь раскаялся он давно в своей дерзости нечестивой и наказание за это принял.
Мне показалось, что Аид был явно не против того, чтобы отпустить на волю и Пирифоя. Пошевелив одними бровями, он сначала в сторону качнул головой, как бы указывая, что царь лапифов может уйти в эту сторону, потом нерешительно вниз кивнул головой, как бы давая свое согласие на освобождение Пирифоя. Однако, окончив головой шевелить и трясти, он посмотрел на супругу взглядом, в котором застыл то ли незаданный вопрос, то ли невысказанная просьба ответить, то ли какая-то виноватость.
Царице же мой вопрос без сомнения не понравился. Ох, как она встрепенулась! В глазах Персефонеи вмиг всякая исчезла игривость. Лицо ее только, что такое печально – прекрасное, стало высокомерным и жестким, а дивные черные очи взглянули на меня надменно и холодно. Видно, царица решила не показывать своего гнева и с нарочитым спокойствием высокомерно ответила:
– Не напрасно меня здесь величают Праксидикой (вершительница справедливости). Царь лапифов сам сюда явился ко мне, по собственной воле и, по справедливости, ему надлежит здесь со мной и остаться. Хватит тебе, герой, и Тесея, которого ты освободил самовольно, но мы тебе это прощаем поскольку и сами собирались ему предоставить свободу. Наказанье достаточное он здесь отбыл и пусть с тобою уходит, а Пирифой у нас еще погостит. Все! Мы не желаем ни тебя, ни Тесея больше задерживать здесь.
Я понял, что спесивая властительница преисподней здесь очень скучала и потому красавца – лапифа решила навечно оставить себе для неземных любовных утех, ведь уже много лет ей Адониса не достает. Если бы тогда мне удалось оторвать Пирифоя от каменного трона Леты, то я бы, конечно, сейчас поспорил бы с Персефоной и еще как. Конечно, царица Аида оставила бы свое решение неизменным и тогда я бы, несмотря ни на что, взял бы его с собою из царства Аида вместе с Тесеем, однако сделать это я не сумел и потому мне пришлось промолчать. Ты веришь мне Иолай, что я несмотря на то, что прогневил бы самых властительных богов подземелья, брата Зевса и его дочь, не бросил бы под землей друга моего друга!? Сила моя уступает лишь зевсовой силе, но ни я, ни Кронид не всесильны.
Я промолчал, стиснув зубы, а Персефона в конце своей речи встала, отринув обнаженные смуглые плечи назад, во весь свой божественный рост и, губы сурово поджав, не глядя на меня, одним подбородком надменно повела вправо и вверх по направлению к выходу. Так она молча дала мне надменно понять, что наша встреча не просто окончена, но мне следует побыстрее вон убираться… Какие все-таки высокомерные все эти бессмертные!