– Может, стоит по-другому относиться к происходящему? – сказала она после того, как я пожаловался, что потерял память, а затем растерял мечты на пути к независимости. – Ты думаешь, что ничего уже не будет, потому что все пошло не по твоему замыслу, ты уверен, что это был верный план? Может быть, именно сейчас прорастает семя дерева с желанным плодом? У меня была подруга, – продолжает она. – У нее была безумная любовь к своему парню. В бессонные ночи, глядя на мерцанье звезд, она видела их свадьбу, их детей, долгую счастливую жизнь. Ее лучшая подруга, с проблеском зависти в глазах, слушала ее рассказы о нем, каждый раз дергая ее за рукав, с детскими эмоциями прося познакомить их. В момент знакомства между ним и ее подругой блеснула жгучая искра, зажегшая их чувства друг к другу. Их последующие встречи тщательно скрывались, но рано или поздно нужно было признаться, что он теперь с той, с кем она его познакомила. Мечты моей подруги разлетелись карточным домиком, одним его звонком. Она больше не выходила из дома, мир стал пасмурным и безжизненным, сердце, предназначенное ему, съедала жадная депрессия. Вернуть его обратно, обратить на себя внимание – других мыслей больше не было. Попытки были тщетны. Истощенная неудачами, в ее голове родилась последняя мысль: покончить с собой. Ее глаза снова горели, с улыбкой она представляла, как он придет провожать ее в последний путь, он подарит ей цветы, будет держать за руку и, как прежде, говорить красивые слова. И вот она в гробу, с огромными пробоинами на запястьях, тщательно скрывающимися под рукавами красивого голубого платья, в волосах заплетен венок из белых ромашек, ждет его… Он пришел, держа ее подругу за талию, молча постоял в стороне минут пять ради приличия и ушел. Уходя, с ухмылкой на лице, он сказал одно лишь слово – «дурочка». Она мечтала быть светлым воспоминанием в его жизни, девушкой, отдавшей жизнь за любовь, но навсегда останется просто «дурочкой», грубым словом на его устах. Ни все сбывается так, как планирует наш разум.
Мы подошли к театру, когда солнце уже зашло. Из-за объема информации и эмоций за день я позабыл узнать у Эфы, повторится ли наша встреча. Перед уходом она сказала мне: в минуты сомнений послушай голос своей души, у нее нет ответов «наверно» или «может быть».
Зайдя в театр, я снова вышел проводить ее взглядом. Она уходила медленно, шаг за шагом укрываясь под вуалью радушной ночи. Еще минута, и от ее образа остался лишь стук каблуков. О чем она размышляет в этот момент? Сейчас мне бы пригодилось умение читать чужые мысли.
– Сомерсет! – вспомнил я, он наверняка поджидает меня с сердитым взглядом и обвинительной речью. Захлопнув дверь, я побежал по прежнему маршруту, в темноте спотыкаясь об разбросанные стройматериалы. Добравшись до нашей каморки, я вздохнул с облегчением. Сомерсета не было, по расположению вещей было ясно, что он еще не приходил, а значит, не знает о моем отсутствии. Я оперативно переоделся, завязал на себе фартук и испачкал его краской. Несколько чистых листов я смял и раскидал по комнате, еще один натянул на стойку и быстро сделал несколько несвязанных набросков.
– Я же просил тебя не выходить, – голос Сомерсета внезапно раздался за моей спиной.
Некоторые, напугавшись, неосознанно вскакивают или резким рывком отпрыгивают в сторону, я же встаю в ступор, уподобляясь гранитной статуе.
– Я… Я не выходил, – заикаясь, говорю, не оборачиваясь.
– В комнате пахнет женскими духами, – сказал он, с наслаждением сделав вдох.
– Я форточку открывал, навеяло, – неуверенно ляпнул первое, что пришло в голову.
– Заканчивай свои раскраски, есть дело, – он махнул мне рукой, призывая выйти на кухню.
На кухне стояли два больших пакета.
– Что за дело? – спрашиваю.
– 45 миллионов! – говорит он, поправляя маску с трещинной на левой стороне, подобной шраму.
– Что? – мои брови опускаются вниз, это язык мимики.
– Ты когда-нибудь задумывался о числе убитых в утробе?
– Я…
– 45 миллионов ежегодно, 125 тысяч каждый день, – перебивает он меня. – Ты удивлен?
– Цифры большие, но что поделаешь?
– А ты представь, вдруг ни с того ни с сего тебе захотелось поесть, – Сомерсет ходит по комнате, жестами приукрашивает свою речь. – И ты пошел в столовую или в какое-нибудь кафе, а на дверях табличка с надписью «Все продукты испорчены, 30 человек уже отравились», а рядом фотографии этих продуктов, гниющих и червивых, что бы ты сделал?
– Я вряд ли бы пошел туда есть, – говорю, смеясь. – Наверно у меня вообще бы аппетит отшибло.
– Ты сам ответил, что делать, собирайся, – говорит он мне.
– Куда? – я начинаю путаться в происходящем.
– Вывешивать рекламу гниющих решений в соответствующем месте.
– Что? Но это же вандализм? – не ожидал, что он реально предложит мне этим заниматься.
– Большинство решивших сделать аборт передумывают у стен абортариев. Вандализм? Ты переживаешь за бетонные стены больше, чем о тех, кто завтра перечеркнет свою жизнь и жизни своего поколения, – тон Сомерсета повышался. – Девушки становятся бесплодны, приобретают различные болезни, сопровождающие остаток дней, в конце концов, смерть происходит от последствий и во время операций, как отважно, да? Так хотела убить своего ребенка, что не пожалела собственной жизни. Матери дают своим дочерям деньги на истребление внуков, псевдоотцы грозятся разрывом отношений, все твердят, что это лишь сгусток неодушевленной плоти, но сердце зародыша начинает биться уже на третьей неделе! Крики народившихся людей доносятся до уголков всей вселенной, они кричат так громко, что мы не слышим их, – я слушаю его, не дыша. – Только представь: творцы шедевров культуры, политики и выдающиеся ученые, просто те, кто мог бы радоваться жизни, умирают по решению собственной матери, только потому, что это стало обыденным делом! – Сомерсет садится на диван, устав ходить туда-сюда. – Ты говоришь, вандализм? – тычет в меня пальцем. – Вандализм – это разрушение культурных ценностей. Знание, как остановить процесс абортов и не сделать этого, – вот это вандализм.
Эфа Элпис говорит: «Когда не знаешь, что делать, послушай голос своей души». Моя душа молчит, на это молчание разум отвечает: «Да!»
– А как же охрана? – говорю, вставая, надеваю пальто, дав понять, что он убедил меня, в ответ последовала довольная улыбка, прячущаяся под маской.
– Охранник предупрежден, мы сегодня познакомились, он ждет нас, – Сомерсет крутит на пальце брелок с ключами от машины, желая скорее поехать.
– Это незаменимый плюс, – говорю я. – Страха быть пойманным нет, а значит и работа выйдет качественней. Что в пакетах?
– Краска в баллончиках, идем уже!
– Я не умею ими рисовать, – я останавливаюсь.
– Послушай, – Сомерсет взял пакеты с краской и дал их мне. – Мы не знаем, какие результаты это даст, но это не дает нам поводов для сомнений, даже один родившийся человек, благодаря твоему решению, может изменить весь мир. Неважно, рисовал ты таким способом или нет. Неважно, какой инструмент в твоей руке, важно твое воображение, видение цели.
Сомерсет за рулем машины, оставленной нам Марком, его глаза блестят идеей. Я сижу рядом, собираю кусочки сегодняшнего дня в одну картинку.
Охранник с именем Рем, бывший военный, он гнался бы за мной с диким ревом, размахивая резиновой дубинкой, если б рядом не было Сомерсета. Сомерсет рядом, и Рем улыбается, волоча по асфальту трехметровую стремянку для меня.
Пример с гниющей едой идеален только для услуг, направленных на сферу питания, для места, где убивают детей нужно что-то более соответствующее, что-то более отвратительней.
Силуэт девушки. Короткое синее платье, в волосах вместо ободка солнцезащитные очки, в одной руке – телефон со стразами, другой рукой она бросает в горящую адским пламенем бездну своего ребенка, который пожелал стать человеком в неудобное для нее время. В ее глазах безразличие, холодный взгляд, в глазах ребенка – слезы, он тянет розовенькие ручки к ней, сгорая в огне.
«Карьера – взамен на жизнь своего ребенка»
«– Как вы добились успеха?
– Я выбрасывала все мешающее из своей жизни»
Лозунги придумывал Сомерсет, основываясь на ассоциациях представленных ему работ.
Еще одна девушка кидает ребенка в мусорный бачок, со всей нежностью поглаживая котенка, сидящего на ее коленях.
«Я не кусок мяса, как тебе сказали! Я живой человек, который хотел любить…»
Со стороны были слышны лишь звуки шипения баллончиков и эмоциональные выкрики придуманных Сомерсетом фраз, неустанно бегающего вокруг меня.
Девушка со взглядом, наполненным сомнениями, оборачивается и смотрит на своего ребенка, лежащего на грязном асфальте улицы. Ее парень, предназначенный быть отцом этого малыша, тянет девушку за руку. Вокруг младенца бегают крысы и псы.
«Мама и папа, живите легко и непринужденно, ведь вы избавились от меня, одно лишь знайте, несмотря ни на что, я продолжаю вас любить».
Уже светало, как наш с Сомерсетом подарок будущим детям близился к завершению. Обычные трехметровые стены абортария стали благородной почвой для моего лучшего творения за всю сознательную жизнь. Мы, измазанные краской с ног до головы, усталые и сонные, но все эти последствия кропотливой работы покрывает глубокое чувство – чувство радости за содеянное. Я возвращался домой с приятным ощущением завершенности, в машине играла медленная инструментальная музыка, на улице появлялись еще не проснувшиеся зеваки. Длиннющий, эмоциональный день обещал продолжительный, крепкий сон.
Сегодня я обрел новый дом, смерть открыла мне свое лицо, я спас прекрасную девушку, какой-то сумасшедший хотел меня убить, благодаря моему воображению, возможно, сотни детей появятся на свет.
Непредсказуемость – одно из правил независимости.
Глава седьмая
Avortement рассказ
«Посвящается всем тем, кто имел право на жизнь, но так и не сделал ни единого глотка воздуха…
Всем тем, кто мечтал быть сыном или дочерью, мужем или женой, отцом или матерью…
Всем, кто желал быть частью украшения этого мира…
Тем, кто на себе прочувствовал предательство самого близкого человека и отдал свою жизнь, чтобы не обременять его…
Посвящается всем вечно плачущим в одиночестве… Всем неродившимся детям…»
Я никогда не видел свет, поэтому темнота вокруг не пугает меня…
Я не знаю вкуса воздуха, от того не боюсь задохнуться…
Про таких, как я, говорят: «Они ничего не чувствуют, не слышат, не осознают», но, если даже цветы влюбляются в людей, стоит ли невинной душе приписывать безразличие? Да, я не умею добывать пищу, выбирать атрибуты для украшения тела и подстраивать стрелки времени под ежедневное расписание. Все то немногое, в чем нуждается мое существование, я получаю от Тебя, самого близкого, родного и любимого мне человека, и за это Ты называешь меня «паразитом». Я слышу Твои мысли….
Будешь Ты плакать или же облегченно улыбнешься, когда вернешься домой, мне никогда не узнать.
Сейчас мы идем туда, где ежедневно проливается самая чистая кровь на Земле. Я помню, как совсем недавно Ты заплатила деньги, чтоб они расправились со мной самым безжалостным образом.
Шаг то ускоряется решимостью, то сбавляется сомнениями.
Твое сердцебиение сотрясает стены вокруг, серо-ледяной адреналин переливается в меня вместе с алой кровью, с потолка фиолетовой слизью капает волнение. Твой страх зажимает меня в угол, приставляя нож к горлу.
О чем я думаю, когда Ты ведешь меня на казнь? Я думаю о том, какая Ты красивая. Пока у меня еще есть немножко времени, я представляю, как просыпался бы ранним утром от нежного шепота солнечных лучей. На кухне пахнет чем-то вкусным, Ты поливаешь цветы и тихонечко напеваешь красивую песню. Соскучившись за неутомимую ночь, я с нетерпением бегу к Тебе, и Ты подхватываешь меня на руки, говоря: «С добрым утром, моя радость!». Спрятавшись, я рисовал бы для тебя открытки, вклеивая в них неувядающие ромашки, пахнущие утренней росой изумрудного поля. А вечером Ты б хвасталась мной своим подружкам, они б играючи теребили меня за щеки и говорили со мной детским голосом. Мы были бы счастливы вместе, мы бы справились без того, кто нас оставил.
Была бы моя воля, я бы повис на Твоей шее и ревел на всю улицу, но я не могу, я полностью зависим от твоего решения.
Таймер отведенного мне времени близится к нулевому значению, об этом предупреждает запах больничных препаратов и антисептических средств. Так пахнут исполнители Твоей воли…
Мы остановились.
Твои сосуды начинают сужаться, перекрывая мне источник кислорода, едкий, жгучий дым проникает в мой организм, умерщвляя только что рожденные клетки.
Минута…
Мою любовь топчет Твое отвержение, мою веру пронизывает звон, это палач уже точит топор. Кругом пошепт безнравственных мыслей обо мне, смрадный никотин анестезирует мой страх перед неизвестностью, мне хочется плакать, но я не умею, я лишь тихонечко шепчу: «Прошу, не убивай меня».
Две…
Частота сердцебиения отсчитывает отведенное мне время. Тлеющий фитиль жизни близится к элементу взрывчатого вещества с надписью «смерть».
Три…
Моя молитва покаяния за нас двоих разносится по самым отдаленным уголкам вселенной.
Четыре…
В отдалении начинает звучать музыка. Она зовет меня своей красотой, приближаясь к нам. Такую же мелодию я слышал, когда смотрел на Тебя с небес. Я долго ждал момента, когда Ты заберешь меня к себе, хоть Он и предупреждал меня, что Ты можешь сделать. Там у меня было все, но не было Тебя. Поэтому я больше не буду бояться, я ждал нашего единства и буду наслаждался им. В последние секунды своей жизни я буду радоваться, что мы вместе.
Пять…
Тишина… Мне больше не хочется рассуждать о том, что происходит. Я готов принять на себя всю горесть Твоего решения, лишь бы Тебе стало легче.
Твой пульс постепенно нормализуется, долгожданный глоток воздуха просачивается сквозь сосуды, растворяя травящий меня дым.
Кажется, я начинаю понимать, почему слышу музыку, – это Господь стоит рядом. Он держит Тебя за руки и плачет вместе со мной. Подобно уносящемуся ветром туману, Твои мысли о плохом сдувает Его назидательный шепот. Незнакомые образы в Твоей голове меняются с худших на хорошие, я не знаю значения являющихся мне картинок, я чувствую лишь их энергетику. Одна из слез Господа падает на тлеющий фитилек моей жизни, и он, раздраженно шипя, гаснет.
Твои мысли обо мне уводили нас все дальше и дальше от распахнутых ворот смерти.
Мы вместе вернулись домой.
Через семь с половиной месяцев я появился на свет…
Если б вы обладали способностью проникать в чужие воспоминания, то первое, что вы бы увидели в моем прошлом, – это темный подвал. Хорошо приглядевшись, во тьме вы бы заметили маленького меня, говорящего с самим собой. Вокруг цветные колбочки, наполненные тосолом и акварельной краской, они играют бликами просочившихся лучей солнца сквозь щели рассохшихся досок. Не все, но многие в детстве стремятся где-то утаиться, свои места уединения я называл лабораториями. Кругом транзисторы, резисторы, диоды и микросхемы от старых телевизоров. По углам хрустальные нити паутины, запах сырости и танцующие в дорожке солнечного света пылинки. Идеальная обстановка для ребенка, убежденного, что он станет великим ученым и изобретателем. Увы, я не могу похвастаться тем, что создал что-то новое, зато ломать и разбирать у меня получалось высококвалифицировано. Что уж там таить, я рос очень непослушным и всегда делал все по-своему, не вынося чей-то контроль над своими действиями. Внимательно рассмотрев мой школьный класс во время урока, вы подумаете, что это я сижу на первой парте, опрятно одетый и сосредоточенно слушающий учителя. К сожалению, нет, вместо того, чтоб решать заданные нам примеры, я предпочитал мечтать о чем-то своем. Образ жизни затворника и одиночки привел к тому, что места для жадных мыслей в моей голове стало не хватать. Итоги своих раздумий я стал записывать на бумагу, ведь полагаться на собственную память было безнадежно.
Мой первый в жизни стих, получившийся случайно, олицетворял девушку с именем Дара. Стихи стали единственным убежищем от мук неразделенной любви к ней. Но как осень сменяет усталое лето, так и Дара уступила место в моем сердце Настасье. Вряд ли уже получится вспомнить момент нашего знакомства, но я никогда не забуду, как пахли звезды, когда мы стояли на крыше пятиэтажного дома и смотрели в темное бессонное небо. Настасья раскрасила мою жизнь в светлые оттенки лишь на три ноябрьских дня, а на четвертый исчезла в дали, оставив от себя только образ, размытый временем. Я переживал наше расставание не один месяц, так как понимал, что нам не суждено больше встретиться. Тогда я осознал, что стихи стали тесны для меня, и со временем появилась идея совместить их с музыкой.
Я впервые ощутил все прелести бессонницы…
Я осваивал программы аудиозаписи и обработки, изучал секреты микширования и построения музыки. Ночами напролет я писал тексты, в которых скрывал глубокий смысл, порою не понятный даже для меня самого. Мой гардероб сменился широкими джинсами, белыми кроссовками и черными балахонами, волосы обесцветились в знак нового образа жизни. Занятия музыкой и смелые шаги обратили на меня внимание женской половины. Я раскрепостился, перекинув свои комплексы на песни о несовершенстве мира и неразделенной любви. Вся эта погоня за ответами, честными мыслями и новыми идеями затянулась на два с лишним года. Мне казалось, я нашел себя, но, если вы попросите меня вспомнить о самом горестном времени в жизни, я незамедлительно отвечу, что это были именно эти годы. Нескончаемые депрессии, отсутствие смысла существования, безысходное одиночество и невозможность обнять образ в голове, который любишь. Все это тяжким грузом лежало на моих плечах, я полз под его давлением, вдыхая пыль по дороге, ведущей в бездну. Метр за метром, обтирая локти, я разрушал себя, пока не встретил «ангела» на своем пути.
Спустившийся ко мне «ангел» отвел меня в место, где на протяжении двух лет моя душа проходила стадию катарсиса. Мое прошлое сгорело, превратилось в пепел, как неудавшаяся глава книги. Жизнь явила мне свою истинную контрастность, я смотрел на нее глазами любопытного ребенка. Голос моей души, просившийся в наш мир, нашел себе место в инструментальных произведениях, он повел меня к частным преподавателям музыки: игры на фортепьяно, гитаре, бас-гитаре и барабанах. Теперь без тени сомнений я был убежден, что стану композитором. Я больше не писал удручающие стихи, я непринужденно наслаждался каждым новым днем. Это странно, когда рождаешься вновь, сравнить это можно лишь с тем чувством, когда ты тонешь в воде и, выбравшись, собравшийся с последними силами, делаешь жадный глоток. А потом чешуя спала с моих глаз. Я осознал, что то, во что я так долго верил, – всего лишь ничем не обоснованная теория нашего существования. Я ушел в себя.
Мое солнечное небо затмили меланхолические тучи. Мне больше не хотелось покидать пределы стен своего дома, мое сердце вновь оказалось в руках бескомпромиссного одиночества, я вылил серую краску апатии на собственную жизнь. В рутине настоящего и вымышленного я потерял смысл в запланированном будущем. Девять долгих месяцев я существовал без намека на то, что завтрашний день будет отличаться от вчерашнего, пока по обычной случайности или же предначертанию мне не приснился сон, изменивший мою жизнь. Осознание того, что я не перестаю размышлять об увиденным во сне, пришло вечером третьего дня.
Я начал писать.
Итоги моих раздумий делились, подобно клетки формирующегося организма, шаг за шагом, предложение за предложением строился сюжет моей книги. Слова, обреченные на прикосновение чьих-то глаз, звучали в моей голове, а безудержное воображение удивляло своей непредсказуемостью. Мое произведение стало моим лекарством, вызывающим привыкание. Я любил ее, подобно собственному ребенку, и ненавидел, как паразита, высасывающего все жизненные соки. Сюжет менялся десятки и десятки раз, пугая своей бесконечностью. Моя книга обижалась на меня, когда я выбирал праздность вместо созидания ее жизни, и ревновала к каждой чужой мысли, хоть и знала лучше меня, что я прикован к ней цепями неизбежности.
Мама, спустя пять лет после выхода моей первой книги мы с Тобой стояли на берегу моря. Помню, как еще маленьким я обещал, что, когда вырасту, подарю Тебе самый красивый дом. Ты смеялась тогда, принимая мои слова за шутку, но я не шутил. Никогда не забуду эту минутную паузу и Твои удивленные глаза, смотрящие на большой двухэтажный дом с видом на море и собственным садом. А как смешно Ты бегала по комнатам, не успевая за рабочими, и показывала им, куда ставить мебель. Мы очень много времени проводим вместе, вспоминаем о былом, говорим о грядущем. Ты всегда поддерживала меня в моих начинаниях и всегда гордилась мной, это было заметно в твоем взгляде.
Был и другой дом, подаренный мной, только предназначался он уже единомышленникам. Будучи одиноким во времена моего становления на творческий путь, я часто мечтал о месте, где будут собираться мои друзья и вместе творить. Теперь я мог воплотить мечту детства. Поэты и художники, писатели и музыканты, я искал людей, готовых работать за идею. Объединившись в сообщество, мы помогали друг другу распространять творчество и совмещали свои идеи в совместных проектах. Мы собирали деньги и организовывали художественные выставки, выпускали книги, записывали песни. Наш подвальчик, снятый на нулевом этаже, стал настоящим производством искусства. Затем, укрепившись, мы открыли бесплатную школу живописи и музыки для осиротевших детей. Многие выходцы этой школы стали известными мастерами своего дела. Я помню, мама, как Ты писала мне: «Сынок, я очень рада за тебя. То, что вы делаете, помогает людям в этом мире, вы молодцы…»
Но еще больше Тебя радовала моя семья.
Все, о чем я так долго мечтал, я нашел в ней, в своей жене. Неземной красотой и чудным голосом она вдохновляла меня, создавая атмосферу творческого очага. Она верила мне и верила себе, с радостью смотря в будущее. Она была нежная и мягкая, но в трудные для меня моменты отчаяния только она одна могла поставить меня на ноги, говоря: «То, что ты делаешь, важно для всех нас, ты должен быть сильным». Мы жили в мире и гармонии, я очень любил ее. А потом она сделала для меня самый лучший подарок. У нас родилась дочка. Когда маленькие глазки смотрят на тебя, протягивая крохотные ручки, тогда ты по-настоящему чувствуешь себя живым. Первое слово, первые шажки, детский садик, дети так быстро растут. Меня никогда не покинет воспоминание, как дочка любила будить меня с самого утра, всячески расталкивая мое сонное тело, ее мама никогда не мешала ей, а тихонько смеялась, выглядывая из-за угла. Приходя домой, я всегда слышал звуки фортепьяно и скрипки, это мама учит дочку играть, но стоило им услышать шум в коридоре, они тут же бежали меня встречать. Я удивлялся ее целеустремленности, она никогда не ставила себе никаких рамок. Закончив школу с золотой медалью, она получила два высших образования, а потом построила отличную карьеру и создала прекрасную семью.
Все, что у меня есть, очень дорого мне. Я доволен своей прожитой жизнью. Из множества представленных мне вариантов судеб я выбрал бы именно эту. Мама, посмотри на фотографии, на которых я. Вот я первый раз пошел самостоятельно. Я иду в первый класс. Институт. А вот на этой посмотри, я держу на руках свою только что рожденную дочку, твою внучку. Это фотографии, на которых я мог быть счастливым, но их нет. Как и нет меня. Перемотав время назад, подобно кадрам кинопленки, мы увидим тебя, стоящую около больницы. Ты побоялась моего рождения и согласилась на убийство. Меня вытаскивают из тебя по кусочкам, медленно отрывая ручки и ножки холодными щипцами. Я кричу от адской боли, пытаясь увернуться, но они продолжают разрывать мое крохотное тельце. Из-за этой операции ты больше не смогла родить, когда захотела. Собрав окровавленные части моего тела в совок, меня выбросили в ведро. Я надеялся на свой шанс быть, видел, какой могла быть жизнь, какие могли быть мои детки, но умер, не сделав ни единого глотка воздуха, по твоему собственному решению. Одно лишь хочу, чтоб Ты помнила, несмотря ни на что я очень люблю Тебя, мама, буду любить вечно.
Глава восьмая
Когда мои глаза смыкаются в ожидании нового сна, город перестает существовать. Когда я просыпаюсь, он вновь оживает для меня.
Я приветствую вторую осень, в мире, сотканном из лоскутков туманного настоящего…
Почти каждое утро под чуть слышное зевание утомленных звезд я выхожу на прогулку. Я непринужденно осматриваю окрестности города – так может показаться каждому, кто слишком занят мыслями о себе. На самом деле, под моей маской наблюдателя скрывается намерение найти ее. Каждый новый день я отправляюсь на поиски своего прошлого.
Из-за напряжения глазных мышц во время прорисовки мельчайших деталей портретов и плохо освещаемого помещения, мое зрение заметно ухудшилось. Прохожие люди являются предо мною с размытыми лицами, как если на еще не засохшую краску капнуть немного воды. Разум, привыкший контролировать происходящее, на пару с моим намерением часто вклеивают в шаблоны проходящих девушек ее лицо. Иногда я пугаюсь, иногда волнительно радуюсь, но всякий раз, подойдя ближе, убеждаюсь, что ошибся вновь. Я ищу девушку из своих видений, ту, что посещает мои сны с просьбой вернуться к ней…
– Следующая остановка – «Ретленд»
Просочившийся сквозь неплотно закрывающиеся двери ветер развевает мои волосы. Мелькающие фонари, запах мокрой стали, рекламные наклейки, я тщательно вглядываюсь в глаза девушек, с усилием пробиваясь через плотно набившийся людьми вагон метро. В отличие от них, я не поглядываю на часы, мне некуда спешить, и меня никто не ждет. Надежда найти ее – вот что заставляет меня быть здесь.
– «Ретленд», конечная. Просьба освободить вагоны.
Обратно я пойду пешком, три часа пути, и я дома. Это погоня за образом из сна. Возможно, по ту сторону она тоже ищет меня. Порою я чувствую, что она настолько близко, что, кажется, я слышу ее шепот, чувствую прикосновения, а иногда она так далека, что я начинаю забывать, как пахнет ее кожа. На моем столе заказов на десятки дней вперед, но я все равно рисую ее, для себя, для спокойствия, что она рядом. В основном, это силуэт девушки из яркого света на темном фоне, таким ее видит мое сердце.
Сегодня я пишу портрет для наследников одного миллионера. Как и прежде, основным компонентом для работы является фотография клиента. Ракурс и настроение заказчика в момент запечатления кадра не имеют должного значения. Ты просто переносишь копию в мир своего воображения и изменяешь ее в заданном направлении, при этом сохраняя синоним оригинала. Как правило, 86 процентов заказов поступает от женщин, которым уже за 50, 6 процентов – это мужчины и дети, остальные 8 процентов – уже покойные. В последнем случае очень радует, что клиенту не приходится присутствовать лично при портретировании. Под моей рукой рождаются самые разные персонажи. «Мальчик лет одиннадцати. Драгоценные перстни на тоненьких пальцах, синее одеяние на плечах, в руке миниатюрная корона, леденящим взглядом смотрит прямо в душу». Люди любят видеть себя величественными на портретах. «Седовласая женщина в объятьях красного шелка с презрительным взглядом поглаживает маленькую собачку, сидящую на коленях». «Неутомимый в боях белогривый конь, блеск меча, выпирающие рельефные мышцы, завоевательный взгляд чернокожего воина». В городе в своих кругах я немало известный художник, но мое лицо по-прежнему скрыто запретом Марка.
Несмотря на новости, разлетевшиеся по городу, никто не должен знать меня и в другом виде деятельности. Первую статью в газете под названием «Исцеляющие город» я прочел спустя неделю после того, как обычный абортарий стал почвой для протеста. По теории реализма мои рисунки должны были остаться незамеченными, закрасить их должны были на следующее утро, но этого не случилось. Всему причиной – хорошо отпразднованный юбилей мэра нашего города. Да, высокопоставленные женщины со статусом «мэр» тоже случайно беременеют. Такая крупная рыбешка, случайно попавшая в нашу сеть, превысила ожидания, полагающиеся на случайность. Вот она! Стоит на коленях и плачет, рассматривая горесть брошенных младенцев, изображенных на холодном сером бетоне. На ее голове обычный платок, глаза скрывают большие темные очки, для маскировки. Еще утром, надевая их, она была спокойна, она, не сомневаясь, шла с намерением выбросить свой сюрприз, подаренный на юбилей, а теперь плачет, плачет извозившаяся в грязи, осознав, на что хотела пойти. Рисунки не закрасили, и это был ее указ. Ко всему этому, несколько недель спустя вышел новый закон, запрещающий проведение операций по удалению зародышей. Аборты приравняли к жестокому убийству собственного ребенка. Все же подпольные клиники тщательно отслеживались и ликвидировались. Исключением из правил были лишь два пункта: жертвы насильников и неправильное развитие плода. При наличии всех доказательств и справок, а также письменном согласии матери, операцию проводили в специальной клинике более гуманным образом, после чего с пациенткой работал психолог. Старый дом абортов переквалифицировали в выставку, назвав ее «Комната плача». Изуродованные генетикой малыши, обитавшие в банках, наполненных спиртом, и фотографии жертв страшных болезней, которые являются к матерям после абортов, были экспонатами данной выставки.
Процент рождаемости в городе вырос, и первооткрывателем этой статистики стал сын нашего мэра. Стоит только представить, что бы было, если бы мы засомневались в ту ночь.
Иногда ты даже не подозреваешь, насколько важно твое действие.
С этим лозунгом Сомерсет совсем сбредил. Он вечно твердит про какой-то новый мир. По его идеям, мы занимались самыми нелепыми вещами. Неофициально устроившись в заведения общего питания, мы подсыпали в еду посетителей цитизин. Цитизин, так же, как и никотин, возбуждает никотиновые рецепторы, повышает артериальное давление и вызывает высвобождение адреналина из надпочечников. При частом употреблении этого вещества у человека пропадает тяга к курению.
– Ты сыпь, сыпь! – говорит Сомерсет. – Чего задумался?
Более нелепая идея – это похищение канализационных люков в городе.
Сегодня мой сектор зачистки «С» – это несколько кварталов. Через 4 часа все мои люки должны лежать в определенном месте, за ними приедет машина и выгрузит в реку. С утра, уж который раз, соберутся толпы возмущенных горожан и начнут негодовать по поводу отсутствия люков. «Спасителя ждут только во время хаоса», – говорит Сомерсет.