Семейная история

Можно также отметить и дегтярный промысел, который широко был распространён в Баженове и существовал вплоть до послевоенных лет XX века. Дёготь приготавливался баженовцами в котлах типа современного термоса с огнеупорными стенками. Есть также факты использования дёгтя и с особой целью – для варки самогона, «огненной воды», которую изобретательный крестьянин мог получить при помощи традиционного аппарата-«змеевичка». О технологии получения дёгтя и его использовании рассказывали жители Баженова Иван Прокопьев и Архип Моисеев^[272].

Фрагмент карты 1901 года близлежащих к селу Баженовское поселений (отмечено и село Черноозёрское)

Казалось, в жизни первопоселенцев Баженова Моисеевых и их многочисленной родни среди односельчан мало что меняется. Десятилетиями, веками они занимались на одном и том же месте со стороны неприметным, но таким важным трудом земледельца, продолжали свой род, обустраивали свою малую сибирскую родину. Рождение и смерть сменяли друг друга. Скоропостижно скончался «от горячки» в 1866 году 35-летний глава уже большой семьи Евграф Моисеев, оставив 34-летнюю вдову Афанасию и детей сиротами. Но родные помогли поднять их на ноги. И вот уже 24-летний Илья Евграфов Моисеев[605] (18.07.1855-?) в апреле 1879 года женится на 26-летней девице Ирине Гавриловой Неждановой[606] (16.04.1853-08.04.1907).

Запись в метрической книге Казанской церкви села Баженово о венчании Ильи Моисеева и Ирины Неждановой^[273]

Многодетная семья Неждановых тоже принадлежала к старожилам Баженова. У Гаврилы (Гавриила) Степановича[1111] и Анастасии Петровны [1110] было не менее 14 детей, выжило из них не более половины. Самый первый из известных предков Неждановых – Никита^[274][1784] – родился предположительно в первом десятилетии XVIII века. Его сын, тоже Никита[1693] (1745717497-февраль 1824), был женат на Никулиной Мавре Васильевне[1692], дочери крестьянина Василия Никулина [1783] из города Брянска Белгородской губернии. К 1897 году Илья Моисеев уже давно выступал в роли домохозяина (его отец Евграф умер 6 апреля 1866 года^[275]), проживая вместе со своей семьёй в Баженове в собственном доме. Это был деревянный дом с крышей, покрытой дёрном.

По данным первой Всероссийской переписи 1897 года, семейство 42-летнего Ильи состояло, кроме него самого, из 40-летней жены Ирины^[276] и детей: Максима [198] – 11 лет (ученик сельской школы), Алексея [201] – 3-х лет и Ефросинии[194] 7-ми лет^[277] (всего же в семье родилось не менее 10 детей), а также семьи младшего 36-летнего брата Ильи – Петра[896] с женой Анисьей [895] и детьми Ариной [400], Анной [403] и Гаврилой [405].

Запись в метрической книге Казанской церкви села Баженово о рождении Ефросиньи Ильиничны Моисеевой 24 сентября (6 октября) 1889 года^[278]

Вместе с Ильёй и Петром в 1897 году также жили их мать, 70-летняя вдова Афанасия Васильевна, и 32-летний работник по хозяйству Иван Фатеев, обученный грамоте^[279]. В браке с Анисьей Петровной (в девичестве Новогородцевой) Пётр Евграфович родит 12 детей, но в 1899 году она скончается, и вдовец возьмёт за себя Варвару Никитичну Иванову[897], с которой у них будет ещё 6 детишек… И опять выживут далеко не все. Стоит обратить внимание на то, что по крайней мере с момента появления в Баженове своих школ, мальчики, а потом и девочки из обычных крестьянских семей и даже безземельные и бессемейные работники были грамотными.

* * *

А в семье Зубовых в селе Черноозерье самый младший из детей Перфила Дмитриевича Михаил^[280][575] в возрасте 19-ти лет 25 января 1859 года обвенчался с односельчанкой Евдокией Никифоровой Каргаполовой[574]. В этом же году у них рождается сын Михаил[181], а позже – дочери Прасковья[182] и Акулина[183]. В феврале 1881 года Евдокия безвременно скончалась «от паралича». Не проходит и трёх месяцев, как 40-летний вдовец приводит в дом новую жену и мачеху троим детям, старший из которых, сын Михаил, всего лишь на пару лет её младше: 19-летнюю девицу Аграфену (Агриппину) Ефимову Красноусову[576] из своего же села Черноозерье.

Запись в метрической книге Николаевской церкви села Черноозерье о венчании Михаила Зубова и Агриппины Красноусовой^[281]. 27 мая (8 июня) 1881 года

В повторном браке мужчины, хозяина дома, разница в возрасте с невестой не была ни чем-то исключительным, ни правилом. Безусловно, семьи Зубовых и Красноусовых, поколениями жившие в одной общине, близко и хорошо знали друг друга. Не обошлось и без исполнения обычаев, сватовства, но всё же хочется отдать дань уважения молодой девушке, выходившей замуж пусть и за крепкого хозяина, но по тем временам уже совсем немолодого мужчину с детьми. Агриппина- Аграфена не только приняла на себя с первого дня замужней жизни хозяйственные и материнские заботы, но родила Михаилу ещё не менее 10 детей, вернув ему и чувство крепкой большой семьи, и молодость. Дата её собственной смерти и место последнего упокоения неизвестны, возможно, после смерти мужа (1911) она переехала в другое село к кому-то из замужних дочерей, а может быть, её трагически задели революционные бури. Память о ней жила в её детях, в частности, в родившемся в ноябре 1892 года сыне Петре^[282][193].

Запись в метрической книге Николаевской церкви села Черноозерье о рождении Петра Михайловича Зубова 18(30) ноября 1892 года

Дочь Ильи Евграфовича Моисеева Ефросинья[194] (1889–1964) не только освоила азы грамотности, но какое-то время, по семейным преданиям, даже проработала в своей школе учительницей. Там ли или где-то ещё её заметил молодой парень Пётр Зубов[193] (1892–1970), приехавший в богатое Баженово из соседнего села Черноозёрское на работу, нам неведомо. Скромная и работящая, худенькая и невысокая девушка понравилась Петру. А что была чуть старше своего 18-летнего жениха, то не беда – лучше будет хозяйствовать. Ефросинья тоже была рада: быстро в те времена проходили девичьи годы, каждая стремилась найти мужа, опору, создать свою семью. И 24 октября 1910 года молодые обвенчались, таинство брака в храме св. Николая села Черноозёрского Тюкалинского уезда совершил священник Андрей Соколов^[283]. С этого дня Ефросинья оставила своё родное село и стала жить с мужем в Черноозерье. Родители Моисеевы остаются дома, в Баженове. В сентябре 1912 года Ефросинья рожает им внучку-первенца, а себе с Петром дочь Анну^[284][66]. Что предстояло пережить новой семье вместе и порознь, в каком мире будут жить их дети – об этом никто тогда не догадывался. Для продолжения стабильного векового уклада сибирской крестьянской жизни им было отпущено уже совсем немного исторического времени.

Фрагмент метрической книги Николаевской церкви села Черноозерье 1910 года с записью о бракосочетании Петра Зубова и Ефросинии Моисеевой

Первая мировая война стала отправной точкой потрясений как привычного уклада жизни в Сибири, так и менталитета, в основных чертах сохранявшегося неизменным на протяжении жизни нескольких поколений. Хотя мобилизация мужского населения в армию и не носила тотального характера, но впервые за несколько веков вырвала значительную часть крестьян из их хозяйства^[285], лишив их привычных ориентиров и устоев жизни. Война поместила их в окопы, где повсюду царили кровь и смерть. В то же время это стало принудительным приобщением к большому миру, к мобильности, к новым явлениям цивилизации. А в 1917 году Россия оказалась ввергнутой в хаос революционных процессов, и прежняя веками стабильная крестьянская жизнь канула в прошлое безвозвратно. Новости добирались до сибирских сёл небыстро, жители Баженова и Черноозерья узнали об октябрьских событиях в Петрограде и захвате власти большевиками только в декабре^[286]. Не успели крестьяне осознать, что произошло, как им поступать теперь в связи с присланной бумагой о переделе земли в соответствии с новым Декретом о земле, как весной 1918 года в Сибири началось восстание Чехословацкого корпуса. В июне власть перешла к Временному Сибирскому правительству, а в ноябре – к адмиралу А. В. Колчаку, Верховному правителю России («Омское правительство»). Началась Гражданская война, и сибирские сёла раскололись на поддерживавших белых, красных или пытавшихся откреститься и от тех, и от других. Противоборствующие стороны не знали пощады. Новую всеобщую мобилизацию объявил Колчак. В Баженове в 1919 году стоял отряд белых, и сразу началось следствие над противниками колчаковского режима. Наказание было одно – расстрел. Поддержавших красных селян расстреляли на окраине и трупы зарыли в скотомогильник^[287]. Но уже в ноябре отряды 5-й Красной Армии заняли Саргатское, Баженово, Черноозерье, Михайловку и Пустынное. Была установлена советская власть и создан волостной революционный комитет. И уже красные без суда и следствия расстреляли сторонников Колчака…^[288] Неспокойное время ломало крестьянскую жизнь, ожесточало нравы, обыденным делом стали в невиданных ранее масштабах преступность и бандитизм, самоуправство. Община была разрушена, мир потерял свою регулирующую функцию и авторитет, власть захватили конъюнктурщики, люмпенизированные бедняки или озлобленное кулачество.

Семья Петра и Ефросиньи Зубовых в Черноозерье в полной мере оказалась в водовороте времени. Глава семьи избежал мобилизации и в Первую мировую, и в армию Колчака – в более поздних документах причиной названа болезнь. Но не к добру вела его потеря ощущения стабильности и крепости крестьянской жизни. Пётр всё больше замыкался в себе, сказывался больным, в буквальном смысле уходил в себя, в одиночество от ставших чужими соседей-односельчан, в прямом смысле восставших брат на брата. Когда-то большое и крепкое хозяйство его отца Михаила Зубова во времена реквизиций на военные нужды царского правительства, красных и белых пошатнулось, братья Зубовы разделились и стали жить поодиночке. Но всё равно только коров у Петра было 7, и их удалось сохранить, из четырёх лошадей остались 2, посев сократился с 8 до 6 десятин^[289]. А семья увеличивалась: в 1918 году в ней было уже трое детей: вслед за Анной родились Дмитрий[67] (умер в 3-летнем возрасте) и Мария[69]. Тем больше забот навалилось на её главу.

Пётр пытался жить по старинке, поддерживать дом, амбары, сеять и содержать скотину, а время жёстко требовало определяться, хоть как-то осознать смысл быстро менявшихся условий жизни и хозяйствования. Использование наёмных работников повлекло за собой лишение Петра Зубова избирательных прав. Цели создания в селе «ячейки» партии большевиков были ему явно не понятны или не приемлемы, и участвовать в этом он не хотел. Черноозёрский сельский Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов в основном только требовал продналог, то есть «обирал» кулаков и середняков, к которым принадлежал и Пётр. Тем не менее, по утверждению его сына Александра, он даже входил в Совет, но недолго. Ефросинья ни в каких делах села не участвовала и не отрывалась от хозяйства и детей: в 1921 году на свет появилась дочь Пелагея[72], в 1925 – долгожданный сын Василий[74].

Наступление советской власти не могло обойти стороной «идеологический фронт», напротив, именно в этой сфере для нового режима была нетерпимой любая конкуренция, любое противостояние. Поэтому преследования и гонения обрушились на церковные учреждения, на церковь и религию в целом. Новая вера в коммунизм как светлое будущее всего человечества должна была стать единственным духовным ориентиром для всего населения Советского государства. Ни в источниках, ни в воспоминаниях жителей Баженова и Черноозерья нет сцен разорения церквей, уничтожения икон – неужели это проходило при молчаливом согласии, равнодушии сельчан? Ведь в этих храмах крестили, венчали и отпевали предков и их самих… Во всяком случае, активного противодействия «безбожная власть» не встречала, можно найти лишь отдельные факты протеста: так, 13 декабря 1936 года 600 человек верующих села Баженово отправили жалобу не кому-нибудь, а самому «председателю ВЦИК» в Москву, в которой написали, что ещё 20 октября 1935 года баженовский сельсовет ссыпал в церковь овёс чужих колхозов. После канцелярской волокиты в марте 1936 года церковь всё же освободили от овса – но как же до этого могли проходить там службы? В июне 1936 года председатель того же сельсовета Шипицын приказал сломать деревянную ограду церкви и огородил ею сельсовет^[290]. А в 1938 году выходит постановление о закрытии церкви и передаче её для использования «на культурные нужды» села…^[291] Председатель баженовского сельсовета указывает, что вследствие «развала общины» церковное здание никем не используется и приходит в ветхость как бесхозяйственное. В течение положенного срока община верующих будто бы отказалась взять в бесплатное арендное пользование помещение церкви. В конечном итоге райисполком выносит постановление № 86 о закрытии церкви в Баженове^[292]. В эти же годы прекратил действовать и Никольский храм в Черноозерье.

Руины Николаевской церкви в Баженове в 1950-х годах (из личного архива М. И. Санькова)

Большевистская власть, с подозрением относящаяся к любому индивидуализму и предприимчивости, очень рано взяла в Сибири курс на создание различных сельскохозяйственных артелей, товариществ. В Баженове ещё в конце 1918 года было образовано сельскохозяйственное товарищество под названием «1-е Баженовское», и численность его тогда составляла 1004 человека (среди которых были даже жители Омска и Тюкалинска) с районом обслуживания в 42 селения^[293]. Однако постепенно его члены отошли от дел, многие перестали платить членские и страховые взносы. Ситуация в товариществе была далека от нормальной: мельница работала с перерывами, отчётная документация была в запущенном виде, что использовало руководство, присваивавшее или пропивавшее общие средства. Между тем, время не стояло на месте. Обрабатывать землю по старинке, без сельскохозяйственной техники становилось всё более неэффективно и, в конечном счёте, невыгодно. Крестьяне не могли в индивидуальном порядке купить дорогой трактор, а советской власти для «конечной победы» революции требовались интенсификация сельскохозяйственного производства, форсированная индустриализация в промышленности. Во имя этой цели было решено коренным образом поменять только установившийся уклад жизни крестьян-единоличников. В 1929 году И. В. Сталин произнёс слова «великий перелом»^[294], и в масштабах всей страны началась срочная добровольно-принудительная организация коллективных хозяйств на земле, колхозов, что означало резкий поворот в сторону создания мобилизационной экономики с предельной концентрацией ресурсов в руках государства.

Всё происходило сравнительно быстро, и возможности противостоять обобществлению земли и скота у крестьян практически не было. Поначалу стали создавать организации, связанные с сельскохозяйственной техникой. Повсеместно появлялись машинные и молочные общества. Так, в 1928 году в Баженове сразу организовались несколько машинных сельскохозяйственных товариществ: «Партизан», «Совет», «Сибиряк», «Организатор», «Трудовик». Последние два впоследствии были реорганизованы в колхозы^[295]. В селе оживилась культурная жизнь, несколько раз приезжали даже «настоящие артисты» окружного политпросвета, чего ранее не бывало^[296]. Но до представлений ли было сельчанам, когда у многих рушились основы столетиями налаженной жизни, отбирались скотина, дома, надежда на будущее, а то и сама жизнь? Массовый и срочный сгон крестьян в колхозы вызывал неминуемое сопротивление. Зажиточные крестьяне резали скот и сокращали посевы. Всё это повлекло немедленную жёсткую реакцию со стороны окрепшего сталинского режима. Основные активные действия по коллективизации пришлись на январь – начало марта 1930 года, после выхода Постановления ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 года «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству»^[297]. Угроза массовых крестьянских волнений вызвала стремление избавиться от их потенциальных зачинщиков, и на селе начались массовые аресты, объявленные потом «перегибами». Но в их жернова попали миллионы человеческих судеб.

П. И. Прокопьев в своей книге детально описывает солнечный мартовский день, когда состоялось собрание по вступлению в колхоз «Организатор» в селе Баженово. После бурного собрания и ответов на вопросы в этот день в колхоз было записано более ста человек, среди них был родственник Ефросиньи Зубовой Михаил Моисеев, будущий председатель колхоза в 1930-е годы^[298]. В Черноозерье события разворачивались по тому же сценарию: собрание – запись – обобществление имущества – репрессии. В Архиве Управления ФСБ по Омской области сохранилась в ряду тысяч других тоненькая папка уголовного дела № 1017 по обвинению Фёдорова Е. И., Зубова П. М., Горбунова П. С., Никитина И. Д., Комарова В. И. в «антисоветской агитации». Всего несколько рукописных документов, касающихся ареста, единственного допроса, обвинения и приговора Петру Михайловичу потрясают как свидетельства того страшного времени. После постановления о задержании, протокола обыска хозяйства Зубовых и постановления о предъявлении обвинения следуют протокол допроса, постановление об избрании меры пресечения, справка о лишении избирательных прав и – выписка из протокола № 128 заседания «суда», Особой Тройки ГПУ, от 19 апреля 1930 года. И это всё.

Архив Управления ФСБ по Омской области

14 февраля 1930 года оперуполномоченный ОГПУ^[299], «рассмотрев материал о контрреволюционной группировке», то есть донос, и, «принимая во внимание, что добытыми материалами в контрреволюционной деятельности на селе в достаточной степени изобличаются» указанные крестьяне, в том числе Пётр Зубов, постановил их «подвергнуть немедленному задержанию»^[300]. Далее в протоколе обыска от того же дня чёрным по белому записано: «Ничего предосудительного не обнаружено»^[301]. Тем не менее, дом, амбары и скот были конфискованы, вернее, «обобществлены» в колхозе. Той же датой, 14 февраля, датировано постановление о предъявлении обвинения в организации «контрреволюционной группировки» и «агитации, направленной к срыву мероприятий соввласти и экономическому подрыву страны»^[302] всем задержанным. Под ним значится собственноручная подпись Петра Зубова. И 14-го же февраля, в тот же день (!) был проведён единственный допрос беспартийного хлебопашца с низшим образованием, ранее не судимого П. М. Зубова. Рукой работника ОГПУ в нём записано буквально следующее (орфография и пунктуация подлинника сохранены): «Я Зубов живу все время сдесь и занимаюсь крестьянством: до войны 1914 года было хозяйство: дом, коров до 7, лошадей 4, посева было до 8 десятин. В 1929 году было: дом, 2 р. [рабочих] лошади, коров 7, машина-жнейка, посева 6 десятин. Имел батрака, за что и лешён права голоса. Виновным себя в контрреволюционной деятельности не признаю и поясняю, что агитацией среди крестьян против соввласти никогда не занимался, против соввласти и ее мероприятий не агитировал, против хлебозаготовок тоже не выступал и неговорил, что соввласть дерёт с нас шкуру и что против её нужно действовать, против коллективизации так-же не агитировал и никогда атдельным работникам проводимым в жизнь мероприятия соввласти – не угрожал и вообще ни каких выпадов против соввласти не учинял. На собрании я только говорил, что я сам не могу быть в коллективе, т. к. больной. Больше добавить ничего немогу, к сему и подписуюсь» – и несколько неровных букв: Зубов П.^[303]

Сразу после этого протокола следует постановление об избрании меры пресечения от 14-го же февраля – содержание под стражей, так как уже перешедший в статус обвиняемого П. М. Зубов «является лицом социально опасным»^[304]. Более со стороны «соввласти» не последовало никаких действий вплоть до короткой выписки из протокола № 128 заседания Особой Тройки ГПУ, от 19 апреля 1930 года о решении дела № 6932 в отношении обвинения Зубова Петра Михайловича и др. по статье 58–10 УК: «…заключить в концлагерь сроком на ПЯТЬ лет каждого, считая с 14/II-30 г., имущество конфисковать»^[305]. Семья с детьми осталась без кормильца, без скотины, без земли, единственным источником полуголодного существования стала работа в колхозе за трудодни.

Конечно, эта беда обрушилась на Петра Зубова и его односельчан не совсем уж внезапно. Вся политика советской власти и до 1929-30 годов была направлена против преуспевавших «собственников-эксплуататоров». Люди пытались если не отвратить беду, то вывести из-под неё своих близких, в том числе крайними мерами. Где-то в начале второй половины 1920-х годов Пётр и Ефросинья развелись, что раньше на селе казалось бы немыслимым. Впрочем, отношения между официально бывшими супругами не прекращались, однако родившаяся в 1928 году дочь Зоя^[306][64] была записана под девичьей фамилией матери, Моисеевой. А в тот страшный день, 14 февраля 1930 года, когда увели Петра, Ефросинья ещё не знала, что она вновь ждёт ребёнка. 8 ноября 1930 года на свет появился младший сын Зубовых, Александр [76] – и то ли от отчаяния, то ли для поддержки оторванного от семьи отца его всё-таки записали под фамилией Зубов.

Ефросинья Ильинична не только не порывала отношений с мужем, но и ездила на свидание с ним в заключении один или два раза. Пётр Зубов, по семейным преданиям, строил Беломорканал, но в Книге памяти жертв сталинских репрессий в Омской области записано, что его направили в СибУЛОН Иркутской области^[307]. Через пять лет он вернулся в родное село, где росли его дети. Но в 1937 году с ним опять случилось несчастье: его сын А. П. Зубов утверждает, что отца забрали во второй раз в тюрьму. Материалов следственного дела и вообще каких-либо подтверждений этому найти не удалось. Но до 1941 года П. М. Зубов находился в психоневрологической лечебнице в Омске. Вряд ли условия содержания в этой больнице сильно отличалась от лагерей ГУЛАГа. Невестка П. М. Зубова Ульяна Антоновна[75] вспоминает, что он всегда боялся высокого серого забора и домов с маленькими окошками, панически повторял: «Больница, дом такой, не надо». Может быть, его действительно арестовали во второй раз, и после первого заключения его психика не выдержала нового удара. До конца жизни Пётр Михайлович, по воспоминаниям родных, был не то чтобы болен психически, но «не в себе». Он сторонился людей, жил один в землянке в Черноозерье, однако приходил к семье помогать по хозяйству. Часто смотрел в одну точку и не реагировал на обращения к нему, всё время стремился к одиночеству. Сломанная жизнь так и не вернулась в прежнее русло. Доживал он свой век, как и Ефросинья Ильинична, в семье старшего сына Василия, на руках его удивительно доброй и милой жены Ульяны оба и умерли. Пётр Михайлович в связи с отсутствием состава преступления был реабилитирован 25 апреля 1989 года Прокуратурой Омской области на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР.

Могилы П. М. и Е. И. Зубовых в Омске

После ареста и болезни мужа Е. И. Зубова поднимала детей фактически в одиночку. Жили трудно и голодно, не хватало одежды, не было нормальной обуви. Семья собирала грибы и ягоды, лучшим лакомством зимой были пельмени, которые хранили от зверей на крыше дома.

Началась Великая Отечественная война. Сама Ефросинья весь год работала в колхозе за трудодни, дети тоже с малых лет, подростками вносили свой вклад в семейный бюджет, работали на полях, на ферме, делали всё по дому. Старшие дочери Анна, Мария и Пелагея вышли замуж и ушли в другие семьи. Младшая Зоя училась в семилетней черноозёрской школе, но одновременно с 14 лет начала работать в колхозе, от неё не отставал брат Александр. В 1943 году Зоя перешла в 8-й класс, а 10-летки в округе не было, и ей пришлось учиться в Большеречье – так хотелось получить полное среднее образование. После окончания войны для сельской молодёжи становилось всё более очевидным, что жизнь на селе не даст им никаких возможностей, что их участь – повторить судьбу родителей, много и тяжело работать за гроши и жить сегодняшним днём. Город манил более высокими заработками, надеждой на интересную работу, другим уровнем жизни, возможностями увидеть мир за пределами окрестных сёл. Василий, Зоя и Александр, младшие дети Зубовых, выбрали этот путь. Их далёкие предки пришли в Сибирь, обосновались и обустроились на новой малой родине, но с тех пор веками жили на земле, не имея возможности и желания покинуть её, сменить место и род деятельности. Теперь у их потомков появился шанс коренным образом изменить свою жизнь, использовав те «социальные лифты», которые предлагались советской властью: образование, служба в вооружённых силах и др. Этот путь не был лёгким и быстрым, но он существовал. Василий уехал в Омск и стал пожарным. Зоя, хорошо учившаяся в Большереченской средней школе, окончив её в 1946 году^[308], смогла в том же году поступить в Омский мединститут и стать врачом. Александр после службы в армии окончил военное училище и стал военным инженером.

Здание Омского государственного медицинского университета. 2017 год

Переехав в Омск и подав документы на санитарно-гигиенический факультет Омского медицинского института, одного из старейших вузов Сибири, основанного в 1920 году^[309], Зоя осознала, что для неё начинается другая жизнь – нелёгкая, взрослая. К трудностям ей, не знавшей достатка и лености, было не привыкать, приёмные экзамены она сдала на «4» и «5»… Но всё равно и учёба, и жизнь в общежитии на ул. Куйбышева в Омске поначалу стали для вчерашней школьницы с косичками настоящим испытанием.

На любительской фотографии «на память», сделанной в начале I курса, скорее всего, дома, в комнате общежития, она, ещё совсем девочка, напряжена, но не испугана. Скромно одета, по-школьному причёсана, на столе – открытая книга и трогательная надпись на обороте фотокарточки, посланной домой, в Черноозерье: «Первые дни, недельки студенческой жизни. Сфотографировалась случайно, без предварительной подготовки, с книгой – другом жизни. 1.XI.1946».

Зоя Моисеева – студентка I курса

Но жизнь брала своё, и Зоя не только привыкла к студенческой жизни, но повзрослела, развилась, вступила в 1947 году в комсомол и мало-помалу стала активной, образованной и очень привлекательной девушкой.

Фотография, сделанная всего три года спустя, в начале IV курса, показывает уже совершенно другого человека, с улыбкой смотрящего в будущее.

Зоя Моисеева – студентка IV курса. 1949 год

Начиная с III курса, Зоя учится только на «хорошо» и «отлично». Конечно, как будущий врач она проходила и разнообразную медицинскую практику, о чём свидетельствуют дневники за III и IV курсы в её личном деле^[310]. В поликлинике Зоя побывала практиканткой в разных кабинетах, от терапевтического до хирургического, подробно описывала процедуры, которые проводила сама или на которых присутствовала. После IV курса она выезжала по вызовам за 40–50 км от Омска, выявляла случаи скарлатины и других инфекционных болезней, проводила санитарное обследование предприятий. На старших курсах Зоя выезжает и в командировки в другие города Сибири, читает лекции о соблюдении правил гигиены, в отзывах отмечено, что «слушатели остались очень довольны»^[311]. Весной 1951 года она сдаёт государственные экзамены, получает квалификацию врача и направление на работу далеко от Омска, от родительского дома в Черноозерье, от подруг и друзей – на Дальний Восток, в Южно-Сахалинск, куда и приезжает в августе 1951 года. Зою сразу же назначают главным врачом санэпидстанции Южно-Сахалинского района. И именно здесь и совсем скоро её ждёт главная встреча в жизни – с молодым привлекательным главврачом онкологического диспансера Арнольдом Никифоровым[63]…