Семейная история

Что же выяснилось? Оказалось, что перед тем, как Василий Никифоров 18 августа 1861 года принял магазин, прежние смотрители, поручик Зайцев и коллежский асессор Росляков, с 1858 по август 1861 года отпускали войскам продовольствие по фальшивым квитанциям. Следствие выявило злоупотребления на солидную по тем временам сумму 5.185 руб. серебром^[41]. И когда Никифоров, награждённый знаком за долголетнюю беспорочную службу, медалью, крестом и орденом, стал смотрителем, нарушения продолжились – вплоть до самоубийства Мякотникова 10 ноября. В течение трёх месяцев, с 18 августа по 10 ноября 1861 года, было выявлено отпущенных по фальшивым квитанциям:

«Муки – 88 четв. 2 3/30 гарнца

Круп – 8 четв. 2 чет-ка 1 6/30 гарнца

на сумму 559 руб. 61 коп.»^[42]

Расследование, возбуждение судебного дела, заседания суда, последовавший приговор о лишении чинов и орденов с двойным возмещением причинённого государству ущерба за несколько лет превратили образцового чиновника VII класса Никифорова в несчастного старика. Василий Фёдорович не знал, как обеспечить жизнь своей растущей семье, где встретить старость и как смотреть в глаза жене и детям, чьё будущее с таким трудом, ценой долгого отказа от семейных радостей он выстроил, но сам же и разрушил. Судя по всему, в начале событий, уже находясь под следствием, он ещё надеялся на благоприятный исход – недавнее участие в боевых действиях, новая награда давали для этого основания. К тому же вернули его в ту же Усть-Лабинскую, смотрителем в тот же магазин. Но по окончании следствия дело было передано в суд. По повелению Его Императорского Высочества Главнокомандующего Кавказской армией Великого Князя Михаила Николаевича, объявленному в отзыве Штаба Кавказского округа № 222 от 4 февраля 1866 года и изъяснённому в приказе окружного интенданта № 103 от 11 февраля 1866 года, Василий Никифоров был предан военному суду по следственному делу об отпуске провианта по фальшивым документам в корыстных целях, с 11 февраля 1866 года удалён от службы, магазин сдан^[43].

Что испытали Василий и Александра Никифоровы за те годы, пока длился суд? На что жили? Ведь половина жалования в это время удерживалась в казну. Как общались с земляками? Мы не знаем. Но семья, переживавшая такие тяжёлые годы, не только не распалась, напротив, испытания, по-видимому, сплотили её. После перерыва с 1865 по 1869 год родился и выжил ещё один сын.

В своих прошениях на Высочайшее имя Василий Никифоров всегда писал, что сначала военно-полевой суд не нашёл в его действиях состава вины. Тем не менее сухие строчки сохранившегося в РГВИА 5-томного военно-судного дела Зайцева, Рослякова и Никифорова^[44], а также документы Полевого Аудиториата Кавказской армии, вынесшего окончательный вердикт^[45], неумолимы: «Подпоручик Васильев, кроме выше изложенных, привёл ещё следующие обстоятельства:

а, В бытность его, Васильева, на другой день после самоубийства Мякотникова, в квартире Смотрителя Никифорова, последний сознавался ему, что он за излишне вытребованный провиант заплатил Мякотникову двести семьдесят руб. серебром»^[46].

А если Васильев оговорил Никифорова, желая выгоднее представить свою роль? Вполне возможно – ведь «подсудимые Росляков и Никифоров при спросе их при следствии, объявление Васильева признали не справедливым»^[47], что вообще-то было ожидаемо. В материалах военно-судного дела в допросе Никифорова имеются и его прямые утверждения об упущениях и клевете со стороны Васильева: «… так как Васильев не постыдился в числе увёрток своих взводить на меня клевету то и я считаю не только справедливым, но даже необходимым в своё оправдание вывести подозрения на то, что Васильеву не безызвестны были проделки Мякотникова и именно потому, что пока сходило благополучно и было молчать, с большей пользой, то он, Васильев, и не преследовал Мякотникова»^[48]. Свидетели встали на сторону Никифорова: «Надворный Советник Никифоров, на очной ставке с Подпоручиком Васильевым, данной в военном суде, отозвался, что Васильев на другой день после смерти Мякотникова у него не был; а приходил на третий день и просил написать ему рапорт о желании Васильева пополнить перетребованный провиант на свой счёт, и что содержание этого рапорта продиктовал ему, находившийся тогда у Никифорова, отставной чиновник Рыковский.

Подпоручик Васильев в этом не сознался, утверждая, что чиновника Рыковского вовсе не знает; Рыковский же, спрошенный под присягою, подтвердил объяснение Никифорова»^[49]. Росляков же попросил «допустить его к очистительной присяге, для избавления себя от всякого подозрения»^[50].

Однако суд решил иначе, рассудив, что «Смотрителя магазина, живя постоянно в Станице Лабинской, где был расположен и запасный парк, не могли не знать малочисленности нижних чинов в оном и не видеть из требований, что провиант требовался более, чем вдвое, против наличнаго состояния людей»^[51]. Были выявлены и нарушения делопроизводства, неаккуратность в записях об отпуске продуктов. Сочтя вину подсудимых доказанной, судьи приговорили их к крупным штрафам: «В обезпечение убытков казны удержано из содержания подсудимых: Надворного Советника Никифорова, по 1-е Августа 1867 года, 1035 руб. 33 У к.»^[52]. Это была двукратная сумма хищений, выявленных при Никифорове. А ведь, кроме его жалования, собственности и других доходов у семьи не было. Но российская Фемида, догадывавшаяся сквозь свою повязку, что казнокрадство и мздоимство процветают повсеместно, была в таких случаях неумолима. Проверялись все места службы подсудимых. «Кроме того, по особому требованию, поступившему из Окружного Интенданства, подлежит ко взысканию с Надворного Советника Никифорова, наложенному контрольным порядком, за незаписанныя им на приход, по книге Серебряковского магазина за 1857 год, 810 рогож, принятых в том магазине от подрядчика Долгова, причитающиеся деньги, по обошедшейся казне цене, о 19 У коп. за штуку, всего 154 руб. 91 У коп. сереб. а вдвое 309 руб. 82 У коп.»^[53]. Всё-таки можно считать, что Никифорову в чём-то повезло. Ещё каких-то полвека назад осуждённые были бы отправлены в Сибирь и подвергнуты позорной гражданской казни. Сейчас же их только лишили чинов, орденов и знаков отличий и уволили от службы без содержания, взыскав штрафы. А подпоручик Васильев, раскрывший тёмные дела в Усть-Лабинской, был уволен в отставку бравым поручиком и с пенсией.

Для семьи бывшего надворного советника, бывшего кавалера ордена св. Станислава, бывшего беспорочного служащего Василия Никифорова начались беспросветные дни. Опорочено доброе имя её главы, потерян с таким трудом достигнутый отцом и дедом социальный статус, детей осуждённого теперь не возьмут ни в одно достойное учебное заведение, возможности для карьеры закрыты, да и просто нет источников существования. В этой ситуации особо хочется подчеркнуть роль жены и матери, Александры Прокопьевны. Ей в ту пору вряд ли могло исполниться даже сорок лет, а вокруг неё позор и безденежье, маленькие дети, немолодой и нездоровый (ещё до женитьбы Василий потерял зрение на один глаз) муж. Но семья продолжала жить, и даже рождались новые дети. Почему-то думается, что Александра, воспитанная в патриархальных традициях, верила во всём своему венчанному мужу. А он на протяжении всей оставшейся ему жизни не прекращал отстаивать свою невиновность, доказывать судебную ошибку, пытался всячески улучшить их незавидное положение, не сомневаясь, что именно он несёт полную ответственность за благополучие семьи.

В августе 1870 года Василий Фёдорович начинает писать прошения о пересмотре приговора Полевого Аудиториата, прежде всего на имя самого Государя – и будет их писать на протяжении 25 лет! Он или диктует их писарям, а позже сыну Аркадию, или пишет собственноручно, и тогда вызывает только восхищение его каллиграфический, не поддающийся возрасту, болезням и лишениям почерк. Каждая фраза прошений полна отчаяния и мольбы, но в то же время и убеждения в своей невиновности. Он повергает «к стопам Вашего Императорского Величества» всё новые и новые доводы об осуждении без вины виноватого, оправдывается всё новыми обстоятельствами. Обвинения, возводимые на него Васильевым, он называет лишь догадками, «основанными не на силе факта, а на свободе мысли и праве судить и обвинять»^[54], ссылается на перечень должностных обязанностей в уставах и подзаконных актах, мешавших ему своевременно вскрыть злоупотребления. Вновь и вновь он повторяет, что ему ничего не было известно о казнокрадстве писаря Мякотникова, ставя себе в упрёк лишь ненадлежащее ведение документации. С особой прямотой Василий Фёдорович заявляет, что против возводимой на него вины «протестует и сорока летняя служба моя, вовремя которой чрез руки мои прошло на миллионы казённой собственности деньгами и имуществом, между тем я не запятнал своей чести не посягательствовал ни постыдными и безаконными зделками тем более с преступниками»^[55].

И действительно, если он не успел, не смог, не захотел вскрыть то, что творилось во вверенном ему магазине, – и было подтверждено огромным количеством фальшивых расписок, предъявленных суду, – то эта трагедия должна была стать для него трагедией всей жизни. Хочется верить его объяснениям, его логике, настойчивости долголетних попыток оправдаться в прошениях, аккуратно подшитых к старому архивному делу Полевого Аудиториата… В конечном счёте обстоятельства дела так и остались весьма неоднозначными: ни одного документального подтверждения мздоимства конкретно Василия Никифорова суду так и не было предъявлено! Не удалось найти ни единой подписанной им фальшивой квитанции. Правда, с другой стороны, Никифоров к 1861 году был весьма опытным чиновником и, без сомнения, неоднократно сталкивался с нарушениями в финансовых делах. У него наконец-то появилась семья, молодая жена и дети, а достатка он за долгую службу нажить так и не смог – как раз потому, что не воровал, как другие? Но даже если он просто проглядел творившиеся у него в магазине тёмные дела, это всё равно не делает ему чести. Тем не менее Никифоров до конца остаётся твёрд в своих утверждениях о личной невиновности и пристрастности суда.

В своих прошениях он беспрестанно указывает на то, что чувствовал с особенной болью – бедственное положение семьи и незавидную участь своих детей. «Кроме меня, лишеннаго чести к милосердию Вашего Императорского Величества взывают и брошенные силою обстоятельств в нищенство четверо малолетних детей моих, для которых уничтоженный отец не может предоставить ничего в будущем»^[56]. И вновь и вновь получает жёсткие отказы в своих просьбах, высшие чины приказывают «настоящую просьбу Никифорова оставить без последствий»^[57].

Дети растут, старших сыновей пора учить. Семья живёт в Усть-Лабинской, в Анапе, наконец, в Екатеринодаре. Немудрёное жильё снимают в чужих домах, чужие люди равнодушно относятся к чужому несчастью, помогают лишь немногие благотворители. И Василий Фёдорович, одолеваемый безденежьем и немощами, вновь пишет прошения, где выделяется главная мысль о невозможности дать детям надлежащее образование. Он прекрасно понимает, что именно образование дало ему возможность достигнуть тех степеней в жизни, которых он теперь лишён. С течением времени эта горькая мысль начинает его особенно угнетать, он просит вернуть хотя бы его бумаги, копии формулярного списка, где до 1866 года всё казалось образцовым. «Находясь в преклонных летах, имея у себя пятерых малолетних детей и будучи сам седьмой с женой я на склоне жизни, от старости и упадка физических сил лишён средств приобретать средства к жизни своей и семьи, а потому не только воспитания детям, но и самого пропитания своей семье доставить уже не могу, и чувствую себя по совести и по делу совершенно невинным, <…> но чтобы недопустить своих по крови благородных детей малолетных, в безграмотство, по неведению для них, той невозможности дать воспитание, в какую заброшен их отец, <. > покорнейше прошу Главное Военно-судное управление возвратить мне документы которые были приложены при моём проше- нии…»^[58]

Только в 1880 году государственная машина смягчилась, приняв во внимание очевидные обстоятельства: действительно беспорочную службу Василия Фёдоровича, его преклонный возраст и наличие уже шестерых детей. Тот же Великий Князь Михаил Николаевич на исходе своей собственной службы Главнокомандующим Кавказской Армией теперь ходатайствует о назначении Никифорову пенсии, «какую он имел-бы право получать, если бы не подвергся оштрафованию», при этом подтверждает, что «Никифоров поведения хорошаго, средств к жизни не имеет и, по старости и слабости здоровья не может снискивать пропитания для себя и своего семейства, состоящаго из жены и шестерых детей, из которых только двое сыновей – один служащий телеграфистом, а другой воспитывающийся на счёт благотворителей – не находятся при нём»^[59].

Главное Интендантское Управление не замедлило рассчитать, что «Никифорову, состоявшему на службе более 41-го года, если бы он не подвергся оштрафованию, причиталась бы пенсия из Государственного Казначейства в размере 85 руб. 80 коп. в год»^[60]. На самом деле пенсия была начислена всего лишь по IX разряду, а не по VII. Это была ничтожная сумма для большой семьи, хотя и лучше, чем ничего, но главное – это означало, что сделан хотя бы маленький шаг к уменьшению тяжести приговора, сломавшего всю жизнь. В соответствии с этим меняется и тон прошений Никифорова. В июле 1883 года он пишет из Анапы: «11-го Февраля сего года, я имел счастие послать прошение Государю Императору, с приложением документов, в котором просил Августейшаго Монарха оказать мне милость по возстановлении моих законных прав, в виду ошибочнаго Военно-суднаго приговора и выдать мне пенсию за прошлое время»^[61]. Законные права должны быть восстановлены, а приговор однозначно квалифицирован как ошибочный. В 1883 году пенсию Никифорову пересчитывают, исходя из чина надворного советника, по VII разряду, и это уже 171 руб. 60 коп. в год, хотя сам он рассчитывает и на возмещение разницы хотя бы с 1881 года^[62], а позже – на выплату целых 1400 руб. уже с 1869 года, со дня увольнения от службы, и пытается последовательно добиться и этого.

Но главное, что Василий Фёдорович просто обязан вернуть, чтобы облегчить своим детям начало самостоятельной жизни и карьеры, – это сам чин надворного советника, чтобы его сыновья всюду могли указывать своё происхождение из достойной семьи. Да и в его собственных глазах это венец всей его долгой службы. Он снова и снова пишет прошения. И вновь высшие власти по прошествии стольких лет после суда делают шаг навстречу, отказываясь, тем не менее, удовлетворить его возросшие материальные претензии: «За воспоследованием 15 Мая 1883 года приказа по военному ведомству № 104, о милостях по случаю Священнаго Коронования, Никифорова разрешено считать исключённым из службы без лишения чинов.

Принимая во внимание, что пенсия Надворному Советнику Никифорову назначена не по правилам пенсионного устава, а в виде особой Монаршей милости и в Высочайшем повелении по сему предмету не сказано чтобы пенсия эта была ассигнована за прежнее время я нахожу вполне правильным назначение Никифорову пенсии со дня воспоследования означеннаго Высочайшаго повеления»^[63]. В ответах на прошения Василия Фёдоровича всё чаще появляются отказы с формулировкой «участь Никифорова уже значительно облегчена целым рядом оказанных ему Высочайших милостей»^[64].

Но он не сдаётся и пытается вернуть себе всё, что у него отняли судьба и открыто обвиняемый им в неправедности суд. «По воспитании в доме родителей своих находившихся в бедном состоянии, я поступил на службу 1 Декабря 1826 года с юных лет т. е. с 13-ти летнего возраста, прокладая себе дорогу и прослужа честно и добросовестно 42 года, достиг до штаб офицерских чинов и Высочайших наград, был смотрителем в восьми провиантских магазинах, чрез руки мои прошло на миллионы казённой собственности деньгами и имуществом, и будучи под следствием, был отрядным коммиссионером войск, расположенных за реками Кубань и Полаби, в последнее время при покорении Кавказа, израсходовал более миллиона казённых денег бывших в моих руках, между тем я и здесь не запятнал своей чести не посягательствовал непостыдными и беззаконными сделками, я в казне ничего не украл, напротив, охранял всё казённое имущество и деньги, как подобает православному христианину и истинно верноподданному Рускому Престолу, моя нравственная сторона и бедное состояние будучи 18 лет после решения моей участи в само-невыразимо несчастном нищенском положении в пропитание себя с семейством и поныне свидетельствуются сдешним начальством, что уже известно главному военно-судному Управлению из переписок по моим просьбам о пенсии»^[65].

Повышая планку своих требований до выделения земельного владения, Василий Фёдорович не забывает перечислить не только свои заслуги, но и несчастья: «В данное время я достиг 76-ти лет, стал стар, дряхл, и значительно потерявши физические силы, лишён всякой возможности добывать кусок мой для пропитания себе с семейством состоящим из трёх дочерей девиц, двух сынов несовершеннолетних, и сам с женой всего семи душ, впал в жесточайшую и невыносимо-мучительную нищенскую жизнь ощущаем голод, разуты и раздеты.

Объявив по чистой совести горькою истину, я 76-летний старик стоящий на последнем пороге к загробной жизни, сын Божьего храма и истинно подданный и преданный Русскому Престолу, веруя в православную религию, говорю как-бы каюсь пред престолом Всевышняго Создателя всей вселенной, будучи оправдан законным решением, я неповинно осуждён Аудиториатом, чрез что и поставлен с семейством в безвыходное гибельное положение к пропитанию.

<…> я почтительнейше имею честь просить Главное военно-судное Управление, осчастливить меня ходатайством у Августейшаго Монарха о выдачи мне пенсии с 8 мая 1869 по 26 Марта 1881 года или единовременнаго пособия, или же и спросить соизволение на дарование по усмотрению частицы земли в потомственное владение из казённых дач Кубанской Области для пропитания»^[66].

На эту новую просьбу не так давно восстановленного в чинах надворного советника в 1887 году опять следует отказ с характерной формулировкой «в виду того, что участь его и так уже значительно облегчена целым рядом оказанных ему Высочайших милостей»^[67]. Но и в 1894–1895 годах Никифоров, которому уже за 80, по-прежнему продолжает писать прошения, почти дословно повторяя строки о своих страданиях, заслугах и невиновности, с горечью отмечая отчуждение окружающих людей. «Кроме всех этих препятствий ещё заграждает путь к добыче пропитания и то, что я подсудимый и все меня старонятся чуждаются и отказывают всюду. Дни идут за днями, жить и питаться как-нибудь надо, а средств нет. Является ужасное положение без просвета без надежды на будущее, воля слабеет надежда жить честно пропадает»^[68].

Видимо, идея не только о возвращении утраченного, но и о получении дополнительных преференций в счёт понесённой обиды владела им до самой кончины. Последнее прошение о возвращении пенсии с 1869 по 1881 годы датируется 1894 годом, переписывал его уже 22-летний сын Аркадий. Ответ о передаче его в Главное Интендантское Управление помечен 7 августа 1896 года. Проходившие с Никифоровым по одному судебному делу Зайцев и Росляков, а также его главный обвинитель Васильев к тому времени давно умерли. Последние годы Василий Фёдорович жил в 3-м участке Екатеринодара, сыновья обучались за казённый счёт и на средства благотворителей, о судьбе его дочерей в то время, к сожалению, ничего не известно. Не удалось найти в метрических книгах церквей Екатеринодара и записи о его кончине. Возможно, он доживал последние дни где-то у своих дочерей, если хотя бы старшей из «бесприданниц» всё же посчастливилось выйти замуж (в 1896 году все трое указаны как девицы, а старшей Глафире, на судьбу которой период семейных несчастий должен был повлиять в наибольшей степени, уже исполнился 31 год). Василий Фёдорович встретил смерть в весьма преклонных годах, пережив своих обидчиков и трёх императоров, вернув себе и семье, детям практически всё из когда-то утраченного по суду. Нет никаких сведений и о дальнейшей судьбе его стойкой супруги Александры Прокопьевны.

Аркадий Никифоров

Детям Василия Фёдоровича, росшим во время его борьбы за восстановление своего статуса и честного имени, пришлось самостоятельно строить своё будущее. Всем им отец смог дать главное – образование. Аркадий [518], младший (четвёртый) из оставшихся в живых сыновей Василия Фёдоровича Никифорова, родился 22 января (3 февраля по н. ст.) 1872 года в Усть-Лабинской и был крещён в её Свято-Николаевском храме, о чём должна была свидетельствовать запись № 12 в метрической книге этой церкви. Но она не сохранилась, однако дошло до наших дней метрическое свидетельство Аркадия, в котором записано, что «у него родители: разжалованный из Надворного Советника Василий Феодоров Никифоров и законная жена его Александра Прокопиева, оба православного вероисповедания»^[69].

Таким образом, в самом важном для мальчика документе была словно проставлена печать на облике отца и на его собственном будущем. Восприемниками младенца были Харьковской губернии города Краснокутска мещанин Никита Павлов Донченко и жена 2-й гильдии купца Ивана Иванова Матрёна Прокопиева – возможно, тоже сестра Александры Прокопьевны? Крещение совершили священник Илья Вальбуциев, диакон Василий Акимов и причётник Матвей Хомяков. Свидетельство выдано Ставропольской духовной консисторией в июле 1894 года, видимо, оно потребовалось к сроку определения Аркадия на службу.

Даже старший сын Никифоровых, Александр, родившийся в роковом для Василия Фёдоровича 1861 году, не смог бы вспомнить времена, когда семья жила в относительном благополучии и уважении. Что же тогда говорить об Аркадии и Марии, младших детях, чьё детство было связано с унижением и отверженностью отца, а с ним и всей семьи, как бы стойко ни переносила она обрушившееся на неё несчастье? Василий Фёдорович упорно старался дать сыновьям хоть какую-то основу для самостоятельной жизни, прежде всего, образование. Показательно, что семья просто не мыслила иного пути для детей. Но на обучение в реальном училище или гимназии нужны были средства, которых катастрофически не хватало. Поэтому мальчики поначалу, скорее всего, учились дома, ожидая «вакации», то есть места за казённый счёт, или милости благотворителей. Дальше всё зависело от них самих.

О судьбе старшего сына Никифоровых Александра в прошениях его отца сохранилось одно лишь указание, что он стал телеграфистом – незавидное место в материальном отношении, но и для этого юноша должен был быть прежде всего грамотным, аккуратным и исполнительным. А в Кавказском календаре за 1907–1914 годы и 1916 год^[70] удалось обнаружить А. В. Никифорова как бухгалтера 1 разряда, служащего Лабинского казначейства, что наводит на мысли о том, что старший сын, как и отец, и брат Аркадий, связал свою жизнь с финансовыми органами, к тому же жил недалеко от знаковой для семьи станицы Усть-Лабинской. Второй сын, Леонид, тоже получил где-то образование за счёт благотворителей, в Кубанской справочной книжке за 1891 год он указан как помощник учителя в Новонижнестеблиевском одноклассном станичном училище^[71]. О судьбе третьего сына, Флорентия, сведений, к сожалению, не сохранилось.

В формулярном списке молодого чиновника Ставропольского отделения Госбанка Аркадия Никифорова, найденном в фондах Российского государственного архива в Санкт-Петербурге, имеется лишь запись без даты: «Окончил курс наук в Кубанском Александровском реальном училище» в Екатеринодаре и дальнейшие сухие сведения о его работе в Ставропольском отделении Госбанка, а также о женитьбе «первым браком на девице Марии Феодоровой Кузнецовой» и рождении дочери Клавдии^[72]. Последовавшие за этими строчками архивные поиски были сродни детективной истории с неожиданно счастливым концом. Ведь поначалу были найдены два личных дела Аркадия в фондах Госбанка в Государственном архиве Ставропольского края, где, несмотря на наличие важнейших документов о нём самом (метрики, аттестата и т. п.), никаких сведений о родительской семье, за исключением имени отца и его чина надворного советника, не имелось. Было даже сделано безосновательное предположение о том, что семья Никифоровых проживала в Ставрополе, поднят целый пласт метрических книг, позволивших однако сделать следующую ценную находку – запись о венчании Аркадия, но никаких следов его отца в Ставрополе так и не было обнаружено.

Тогда было решено попытать счастья в Государственном архиве Краснодарского края, где сохранились отдельные дела Кубанского Александровского реального училища. Но именно отдельные – в частности, как оказалось, две папки с протоколами заседаний училищного педсовета за 1894-95 годы, некоторая финансовая документация училища, бланки заказов учебных пособий. В январе 1894 года Аркадию исполнилось 22 года – возраст уже далеко не гимназический, поскольку при сроке обучения в 7–8 лет учиться в приготовительном классе мальчики тогда начинали в 10 лет. Но уже на 5-й странице архивного дела, в протоколе заседания Педагогического совета «1894 года марта 3-го дня» среди трёх учеников самого старшего, VII дополнительного класса, освобождённых от платы за обучение по «своим успехам, прилежанию и поведению», а также как дети «совершенно недостаточных родителей», оказался назван Аркадий Никифоров^[73]. С трудом верилось этой неожиданной находке – но далее последовали записи об экзаменах, об окончании училища и получении аттестата, о проживании вместе с родителями, характеристики на учащихся выпускного класса. Самый важный год в жизни любого ученика – выпускной, был отражён в деталях, вплоть до состава учителей и названий предметов, обстановки в училище, шалостей «реалистов» и положенных им наказаний. Мы узнаём, что на начало 1894 года в классе Аркадия было 15 учеников, из них успевают 12, то есть 80 %. «По успеваемости и поведению класс этот признан вполне удовлетворительным, хотя состав его никак нельзя признать блестящим, так как есть в нём несколько слабых учеников.»^[74]. Но в результате в протоколе от 18 июня 1894 года зафиксировано, что курс наук с выдачей аттестатов и правом поступления в высшие учебные заведения закончили все учащиеся, кроме одного, Василия Гончарова, а ещё один, Михаил Малага, был отчислен ранее. В списке под № 13 среди своих одноклассников значится Аркадий Никифоров^[75].

В аттестате Аркадия за основной курс, то есть по окончании VI класса реального училища в 1893 году, присутствует весь набор оценок. Удовлетворительные успехи у него были по иностранным языкам, алгебре и русскому, а по рисованию, черчению, геометрии и самому важному предмету дореволюционных учебных заведений – Закону Божьему – он успевал на «отлично», несколько других дисциплин отмечены оценкой «хорошо»^[76]. И самое важное – поступил он в училище 1 сентября 1885 года, то есть в приготовительном классе ему исполнилось уже 14 лет. Видимо, семья долго ждала возможности отдать сына в учение за казённый счёт или просто не было возможности подготовить его к поступлению, поскольку отбор на вступительных испытаниях был жёстким. Будущие реалисты должны были уже знать основы Священной истории, обладать начальными навыками чтения, письма и счёта.

Разница между поступлением и выпуском из VI класса у Аркадия составляет 8 лет, это предполагает годовой перерыв в учёбе, что вполне могло произойти по семейным обстоятельствам. Столь же вероятно, что один раз Никифоров мог остаться на второй год в том же классе – это в общем-то было обычным делом у мальчишек, грызущих непонятные для них иностранные языки, отданных на милость почему-то невзлюбивших того или иного «реалистика» учителей. Однако для Аркадия второгодничество было сопряжено с отменой главной привилегии – обучения за казённый счёт, что стало бы ударом для семьи. Как бы то ни было, но отец настоял и на поступлении сына в последний, VII дополнительный, класс, дававший право вступления в высшие учебные заведения только с «поверочным испытанием». Хотя этого и не планировалось – взрослый сын должен был как можно скорее начать служить и жить самостоятельно. Но, по-видимому, в семье придавалось большое значение именно максимально полному и качественному, хотя бы и среднему образованию. И оценки Аркадия в этот год меняются к лучшему – удовлетворительные успехи остаются лишь по русскому и немецкому языкам, все профильные для реального училища математические и естественно-научные дисциплины сданы на «хорошо», по Закону Божьему сохраняется оценка «отлично»^[77].

Чтобы по-настоящему оценить неординарные усилия семьи в воспитании и образовании детей, надо обратиться к истории Александровского реального училища, одного из лучших учебных заведений своего времени на Ставрополье. Оно начало свою историю 2 октября 1880 года, а до этого в Екатеринодаре^[78] действовали только два начальных училища. Первый директор Спиридон Дмитриевич Дивари (занимавший эту должность в 1880–1903 годах, то есть во всё время обучения там Аркадия Никифорова) со священником Василием Беляковым после «испытаний» отобрали из 60-ти претендентов только 25 человек в первый класс, для второго же класса подготовленных не оказалось вовсе^[79].

До 1891 года Александровское училище не имело собственного здания. Изначально оно помещалось около Старого базара, а затем в доме Преображенского^[80]. На содержание училища и его пансиона (в 50 человек, живших и питавшихся за казённый счёт) Кубанским казачьим войском отпускалось 25 108 руб. в год, город же давал 3 500 руб. на найм помещения. Только в 1891 г. училище получило собственное здание. В нём до того располагалась упразднённая войсковая гимназия, которую закрыли после известия о том, что среди её преподавателей был член исполкома «Народной воли» (Л. Гартман), а среди выпускников – террорист-народоволец П. Андреюшкин. Аркадий Никифоров заканчивал обучение уже в новом здании. К началу 1890-х годов в Александровском училище уже было 7 основных классов, насчитывавших 224 ученика.

В училище имелась церковь, освящённая 25 сентября 1876 года в память Преподобного Сергия Радонежского Чудотворца. Двухэтажное здание выходило фасадом на улицу Красную, главную улицу Екатеринодара. От неё территорию отделяла ограда. Особенностью сооружения был сферический купол Сергиевского храма, который после реконструкции 1900–1909 годов заменили на высокий шестигранный.