Мой тезка, раскрасневшийся и веселый, пока Витька его раздевал, что-то лепетал на своем, ему одному понятном языке. Видно, рассказывал о том, что он увидел на улице. А Витька – вот смех! – ему поддакивал, как будто что-нибудь понимал в этом нечленораздельном лепетанье. Потом он повел сына в ванную, ручки опосля гулянки помыть. А Ленка еще раньше, быстренько сбросив пальто и сапоги, ускакала на кухню. Я сунулся было туда, сюда, смотрю, – всем я мешаю. У них ведь разделение труда, а я в ногах путаюсь. Пошел назад в комнату, думаю, хоть на стол помогу накрыть, может, тогда побыстрее сядем. Собрал чашки, блюдца, ложечки. Потащил на кухню и, как назло, об ковер их мухоморный запнулся. Вот чертовы шлепанцы! Сто лет учиться нужно, чтоб в них ходить! А чашка – хлоп на пол, за ней другая – дзинь! И вдребезги! Я чуть не расплакался. Такая обида меня взяла… И жалко себя стало до одури, все только порчу я… На шум Ленка с кухни прибежала, меня успокаивает, к счастью, говорит, посуда бьется. Эх, если б так…
А потом все веселее пошло. Накормили малыша кашкой и Витька пошел в детскую спать его укладывать. Сказочку, я слышал, рассказывал и песенку какую-то мне неизвестную напевал. Мне она не понравилась. То ли дело общенародная колыбельная "спят усталые игрушки…", любому младенцу понятна… И мне тоже.
А Ленка тем временем на кухне крутилась, я сходил, от нечего делать посмотрел. Руки ее так и мелькали, как заведенные, то в миску, то в холодильник, то в духовку, у меня аж голова закружилась. Здорово! И вообще у них на пару все очень ловко получалось. Мне понравилось. Я даже, грешным делом, подумал, а смог бы я так домашним хозяйством заниматься? И надолго бы меня хватило? Ну, колбаску порезать, на стол газетку кинуть – с этим я точно справлюсь. А остальное?
Потом мы с Витькой таскали с кухни различные кушанья и расставляли их на столе. Они там едва уместились, а Ленка все откуда-то доставала и доставала еще какие-то тарелочки, салатники и другие плошки чем-то съестным наполненные. Наконец стол был готов и можно было сесть за него, но тут Ленка зачем-то убежала в детскую. Мы с Витькой сидим как истуканы, ждем ее и вдруг она выходит! Вся из себя, в зеленое платье разодетая и на шее малахитные бусы болтаются. Смотрю я на Витьку, а он, оказывается, еще раньше, видно, когда песенки распевал, переоделся, вылез из своей полосатой пижамы. Сидит в тройку одетый и ус теребит, как фон-барон какой-то! Посмотрел я на них, – и аж стыдно за себя стало. Пообдергал я свой скромненький пиджачок, свитерную закрутку под подбородком оправил и пожалел о том, что на сей раз не побрился. Но не расстроился. Ну что ж, у меня еще все впереди, может быть, и я когда-нибудь так жить буду. Все в наших руках, как говорится…
Само собой, как культурный человек, я повосхищался Ленкиным нарядом, бусы пощупал, поинтересовался сколько за них плачено. Женщины, знаю, любят такие вопросы.
– Везет вам, теткам! – говорю, – Разные безделушки нацепите на себя и до упада счастливы. А нам мужикам что остается? Вот только радость одна: напиться до бесчувствия и о жизни поговорить.
Ленка в ответ на мои комплименты расплылась в элегантной улыбке и у меня настроение поднялось. Значит, не забыл еще как полагается за дамами ухаживать. Может, думаю, и мне тоже жениться?
А Ленка уселась за стол, причесочку поправила и говорит Витьке:
– Витя, что же ты? Давай командуй за столом, это же мужское дело!
Витька, которому настоящий командир, наконец-то, передал бразды правления, от души этому радуется. Облеченный таким небывалым доверием, он достает из ящика в стенке бутылку шампанского.
– Ой, Леночка! – вдруг вскрикивает Витька, – Я забыл его в холодильник поставить!
Витька извиняется, а мне смешно. Это ж не водка, чтоб его охлаждать! А вообще-то, честно говоря, мне не до смеха было. Пить кислятину – какая же радость!? Но в этом доме все не по-людски. Чего уж еще ожидать…
А Ленка Витьке сначала втык сделала:
– Вечно, – говорит, – ты что-нибудь забудешь! Ну вам пить, не мне… Сами решайте. Можете на часик в морозилку засунуть…
У меня сердце так и упало: неужто, еще час придется дожидаться? Но Витька, наверно, понял мои мучения, потому что не среагировал на Ленкин совет и стал невозмутимо срывать с бутылочного горлышка фольгу. Молодец! Права пословица: выслушай женщину и сделай наоборот!
А Ленка передо мной оправдываться начала:
– Мы эту бутылку, – говорит, – почти год назад специально для сегодняшней годовщины купили. В магазинах сейчас, сам знаешь, приличного вина не достать, не то что шампанского… А как стенку привезли, Витя в бар бутылку засунул и позабыл о ней.
Ну Ленка! Ну актриса! Все хитрости ее видны как на ладони. Ничего нового, вроде бы, и не сказала, но все так вывернула, чтоб я сразу мог усечь, какой у нее хороший непьющий мужик, который целый год о бутылке не вспоминает.
Но тут хлопнула пробка и пена шибанула прямо на середину стола. Туда, где розочки. Я кричу: "Держи ее!", а Ленка руку с бокалом тянет, пытаясь хоть что-нибудь поймать. Представляете картинку!? Взглянул я на бутылку в Витькиных кривых руках и, простите, в сердцах обматерился. Оно и понятно. Что еще скажешь? Во-первых, полбутылки как ни бывало. Во-вторых, криворукий Витька обрызгал шампанским рукав Ленкиного платья и испортил ей весь марафет. А в-третьих, детей-то рядом не было, почему бы не излить чувство?
А Ленка мне сразу же:
– Ты, – говорит, – нисколько не изменился. Разве так можно? Не в котельной же…
Застыдила меня Ленка, но я классно выпутался из этого скользкого положения.
– А что, – говорю, – нельзя Витькину маму в годовщину вашей свадьбы вспомнить? Мы еще за нее выпьем! Как никак, а она бабушкой моему тезке приходится.
Короче, замяли мы мой промах. Кто же знал, что они настолько щепетильны? Насквозь культурой пропитались, что уже не могут вынести искреннего мужского возмущения.
Забрал я у Витьки бутылку. Трезвенникам нельзя доверять такие ценные вещи, – вдруг, чтоб организовать безалкогольную пьянку, выльет на скатерть остатки драгоценной жидкости. Я сам наполнил бокалы: себе – доверху, Витьке, как штрафнику – половинку, а Ленке, как она не сопротивлялась, чуть-чуть на донышке. Чтоб малость с нами посидела за компанию. Кстати, – раз зашел об этом разговор, – у них теперь не граненые, всем привычные стаканы, а изящные фужоры. Культура, скажу вам, – высший класс!
Я давно знал, что шампанское – стоящая вещь и употреблять его считается неминуемым признаком высокой культуры, но когда в давние времена, помнится, я его пил, у меня всегда почему-то в горле першило и мозги как-то не совсем так туманились. Но делать нечего. Да и на нет и суда нет! Надо пить, что наливают. Как говаривал покойный Харитоныч, не тем будь старик помянут: "На халяву и уксус сладкий…" Поднимаю я свой фужор и, памятуя о культуре возлияний, тост толкаю:
– Желаю вам, – говорю, – всех благ! – и собираюсь единым залпом опрокинуть в себя содержимое.
Но не тут-то было.
– А у нас все блага уже есть! – опять Ленка встревает, – Вот на днях мне ужасно повезло: у нас на работе разыгрывали облигации на разные дефицитные товары и я выиграла облигацию на цветной телевизор. Если все будет хорошо, то в третьем квартале девяносто третьего года должны его приобрести…
Я аж даже шампанским подавился. С одной стороны, как Ленка может себя так вести? Никакой культуры пития! Надо же дать сначала всем выпить и выпитое занюхать, а потом уж под закуску, когда все будут ее себе в рот метать, разглагольствовать. Если, конечно, пожелают закусывать и по второй не нальют… А с другой стороны, им действительно здорово повезло! Кто бы не хотел иметь цветной телик, чтоб в красках изучать окружающий мир?..
Допил я эту кислую отраву, хотел, было, Витьке напомнить наш разговор о телевизоре, а потом, думаю, бог с ним, чего зря человека травить. Себе дороже… Он же теперь непьющий, ни фига не понимает… Сижу, с тарелки все, что Ленка подкладывает, уплетаю и о жизни своей проклятущей размышляю. Вроде, все у меня прекрасно складывается в жизни, – и работа, и баня, и прочие развлечения, – но все же чего-то для полного счастья не хватает… Только чего, думаю? Просто не везет мне в жизни, вечно фортуна задом ко мне поворачивается… Витька – тот прушник! Ему всегда все удавалось… И через три года, как уверяет Ленка, у него будут и телевизор, и жена, и дети… А у меня?.. Нет, думаю, Ленка – определенно молодец! За Витьку по-настоящему взялась… И готовит хорошо. Вон какие салатики наворочала – язык проглотишь! Да-а, нормальную бабу Витька себе в жены отхватил. А я ей фингал зачем-то под глаз засветил… Ну, это – ерунда! Что ни делается, все к лучшему! Видно, нужен был и мой вклад в Ленкино воспитание… Где бы еще такую найти? На этот раз для меня…
Задумался я, приуныл малость, а Витька с Ленкой, чувствую, нервничают. И чтобы прогнать свои муторные мысли и их заодно уж развеселить маленько, начинаю новый разговор.
– Если б вы были чуточку потерпеливее, – говорю, – то мы бы сейчас не шампанским баловались, а настоящий мужской напиток употребляли. Понятное дело, – добавляю, – пока малец спит…
Витька с Ленкой переглянулись.
– Ты это о чем? – хором спрашивают меня.
– Как это о чем? – вторю я им и во весь рот улыбаюсь, стараясь выглядеть как можно загадочнее. – Подарок-то мой на свадьбу, небось, давно приговорили? Чего-то я его нигде не вижу. Признавайтесь, – говорю, – черти полосатые, куда вы подевали мой дареный сурприз на счастье!?
Тут Ленка с непонятной живостью вскакивает со своего места и выбегает в прихожую. Чего это с ней, думаю? Неужели, стыдно стало? А Витька меня успокаивает, по коленке хлопает. Подожди, мол, сейчас заявится. И точно, минуты не прошло, возвращается запыхавшаяся Ленка и подмышкой сверток какой-то, в газету упакованный тащит. Развернула, смотрю, – моя любимая ботиночная коробка!
Она, – говорит Ленка, – у нас лежит на антресолях. И не волнуйся: жива-здорова, цела и невредима, все узелки на месте!
Я было поначалу обиделся. Это ж надо, – мой сурприз, да куда-то в кладовку засунуть! Не стал я скрывать своего возмущения и высказал его вслух.
А Ленка сразу же оправдываться стала:
– Ну, разве можно, – говорит, – такую срамоту на виду держать? Вдруг детям на глаза попадется? Она же голая, да еще с усами…
– Ты, Ленка, – говорю, – абсолютно не права! Она не голая, а обнаженная… Хоть ты, – говорю, – коврами и стенками со всех сторон обложилась, но в настоящем искусстве ни хрена не разбираешься! Пусть бы мой тезка с малых лет изучал живописные произведения и не был бы таким серым, как его невежественные родители… На стенку бы повесили. У меня дома и рамка для такого доброго дела приготовлена, если хотите, могу завтра же вам притащить…
– Ну, уж нет! – вскидывается Ленка, как самка из мира животных, защищающая свое логово, – Вон, видишь, у нас репродукция "Грачи прилетели" висит и хватит с нас живописи…
Вот оно, наше современное мышление! Или мышление? Уж теперь и не знаю, как правильно говорить. До чего докатились! Никакой культуры в жизни простого трудового народа! Куда только государство смотрит? И Витька с Ленкой сами хороши! Подвесили под потолок Сурикова и счастливы до опупения…
– Ты, – говорит мне Ленка, – не думай, что твой подарок все время лежал на антресолях. Первые два года он стоял у нас на серванте. Как предостережение… Посмотрим мы на него с Витей, так сразу же тебя вспоминаем и еще крепче растет в нас желание: больше не пить!
– И меньше тоже… – язвлю я.
А сам внимательно разглядываю коробку. Точно, где она только за эти годы не валялась! Картинка выгорела, усатая дама поблекла и нужного эффекта почему-то в этот раз на меня не произвела. Но все узлы целы, даже бантик мой украшательный не тронут. Видно, в самом деле не удосужились вскрыть. Зря, значит, я Витьку нещадно тогда поливал…
– Давайте, – говорю, – сейчас ее откроем! – и к ножу уже потянулся, чтобы веревку разрезать.
– А зачем? – остановил мою руку Витька.
– Как зачем? – удивляюсь я, – А вдруг испортится!?
– Такие продукты не портятся, – снова встревает в мужской разговор Ленка, – И потом, мне кажется, что сегодня нам бутылки шампанского вполне хватит…