Потом снова выпили и поговорили о здоровье, у кого какие болячки, и кто как от своей хворобы лечится.
– Понимаешь, – говорю я Витьке, – у меня все кругом болит, иногда даже не разобрать что именно. То ли печенка, то ли гланды… У меня же чуть ли не каждый день спазмы периферических сосудов случаются! Я даже в метро не могу спокойно кататься, – меня из стороны в сторону мотает и все стошнить норовит…
– Меньше пить надо! – глаголет Витька прописную истину, прерывая тем самым нескончаемый поток моих жалоб.
– Да я же не так уж много и пью, – говорю, – И к тому же я каждый стакан всегда корвалолом запиваю. А иногда даже валокардином! И все равно не помогает… У меня защемлено здесь, вот здесь и вот тута…
И показываю Витьке с Ленкой, где именно у меня защемляет.
– А у тебя случайно нету перелома матки? – измывается надо мною Витька и предлагает прямо сейчас сделать мне операцию или сразу, чтоб не мучился, харакири.
– Ты все, – говорю, – смеешься, а я ежеминутно живу в страшных мучениях… Я же тебя на полгода старше… – зачем-то добавляю я.
– Не расстраивайся, – успокаивает меня Витька, – У меня у самого в последнее время что-то печень пошаливает и почки не держат…
Короче, после длительной беседы мы пришли к общеизвестному выводу, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. И выпили за это.
Потом хряпнули за Митрия Иваныча Менделеевского, родоначальника нашей русской водки. Вот настоящий химик был, не то, что нынешние. Умел химичить и необходимость сорока градусов очень классно доказывал. Целую докторскую диссертацию, говорят, ей, нашей всенародно ненаглядной посвятил! Не чета современным докторам: не пить, не лечить не умеют… А некоторые еще удивляются, почему это вдруг ему табличка менделеевская привиделась, а никому другому… Чего уж тут удивляться? Немудрено, после стольких-то трудов… Мы, когда хорошо посидим, ее тоже частенько видим…
А потом Харитоныч приплелся. Ну и нюх у этого прохиндея! Восемьдесят лет старику, а спиртное за сотню верст чует. А как унюхает, мигом приковыляет. Это ж известно: на халяву и уксус сладкий! Пришлось ему плеснуть в стакан за поздравления. Еле выпроводили этого проходимца, все уходить не хотел, еще один тост порывался сказать.
Потом, кажется, после восьмого стакана Витька не утерпел и потянулся к моему подарку. Опять с нескрываемым пристрастием стали рассматривать журнальную красотку и с присущим нам чувством юмора смаковать ее прелести. Короче, вволю поиздевались над нею, кто во что горазд. Горелой спичкой пририсовали ей для пикантности гусарские усики и снова ржали до потери пульса. Конечно, с нашей стороны было не совсем культурно использовать для этой цели спичку, но как мы не искали, нам во всей квартире не удалось найти авторучку или хотя бы какой-нибудь огрызок карандаша. Долго Витька с Ленкой изучали мою сюрпризную коробку, но при мне открыть ее так и не решились. Какова выдержка! До сих пор удивляюсь, как они тогда устояли, я бы так не смог… Культурные они все же люди, даже в таком состоянии слово свое держат. Посмотрели, посмеялись и поставили коробку обратно на сервант. То ли для украшения, то ли для устрашения, – я не расслышал. Ленка, когда малость выпьет, очень уж нечленораздельно своим писклявым голосом выражается.
Потом я и Витька по очереди танцевали с Ленкой. Двое пляшут, а третий лишний губами на расческе аккомпанемент откалывает. Здорово у нас получалось! Какие только па не выделывали! С чувством танцевали и долго. До тех пор, пока у Ленки не лопнули джинсы на самом интересном месте. Мы выпили за это и все вместе, хором, стали их зашивать и кричать "горько".
А потом снова о жизни говорили. О прошлых счастливых временах, когда водка, хоть изредка, но дешевела. Вспомнили любимую нами "андроповку", которую в простонародье называли также "школьной" водкой, наверно, потому что она появилась в продаже как раз первого сентября. Вот как легко любому кагэбэшнику стать любимцем публики, завоевать всенародную любовь и почитание. Стоит только полтинник сбросить с бутылки и все в ажуре, ты – народный герой! Молодец Андропов! Понял душу русского мужика… Тогда даже слово "водка" в народе расшифровывали: Вот Он Добрый Какой Андропов! Но как быстро проходит слава… Эх, бывали времена… Спиртным хоть залейся, и никакой перестройкой не пахло…
Потом… А что было потом, я уже и не помню. Вернее, помню, но как-то очень невразумительно. Что-то пили, о чем-то говорили, Ленка навзрыд пищала, Витька орал "горько" и целовался по очереди то со мной, то с Ленкой. Но все это сейчас вспоминается с трудом, все видится в каком-то непонятном тумане. Но как бы то ни было, свадьба получилась отличная, прошла культурно, – обошлось без поножовщины, – и, если б я не отключился, должна бы запомниться мне надолго. Хорошо посидели… И стол был что надо. И я со своим подарком выглядел неплохо, очень даже культурно. И Витька с Ленкой ко мне уважительно отнеслись, вечером в воскресенье проводили меня до самого дома. Один бы я не дошел, потому что очень темно было. Телевизор уже ни фига не показывал и я с чистой совестью лег спать.
А наутро, едва проснувшись, звоню Витьке.
– Неплохо, – говорю, – мы вчера погуляли? Или позавчера?.. Правда, хорошо водочка шла?
– Да, – говорит Витька, напряженно зевая, – но она из тебя хорошо и вышла… Устроил Ленке внеплановый субботник. Она всю брачную ночь, вместо того, чтобы со мной в кровати развлекаться, пол мыла…
Я, понятное дело, быстренько меняю направление разговора.
– А как у тебя? – говорю, – Головка не болит? Тебе, – говорю, и настойчиво говорю, – не очень плохо?
И дурак бы понял, что я его усиленно наталкиваю на мысль о моей дареной коробке. Но Витька с похмелья всегда какой-то ненормальный. Ни черта не соображает! Ни в зуб ногой… Я уж потом ему прямо говорю:
– Давай, Витька, – говорю, – вскроем коробку!
А он мне:
– Не-а, мне счас очень даже хорошо! Вот Ленка яишню справит, я ее съем и снова спать буду… – и трубку повесил, гад ползучий.
Помучился я, помучился, но делать нечего. Не бежать же отбирать подарок!? Это было бы вовсе некультурно с моей стороны.
Не раз я потом вспоминал о своей, теперь уже Витькиной, заветной коробочке, так временами мне хотелось в нее залезть и попробовать содержимое. Даже по ночам снилась в газеты запеленатая бутылка "Пшеничной". Сам не пойму, в чем причина подобных галлюцинаций? Вроде бы в спиртном я не ограничен, в худшем случае раз в неделю свою поллитру выпиваю, но, видно, душою я к той зелененькой бутылочке так привязался, что позабыть ее никак не мог… И преодолевая неловкость, я вновь крутил телефонный диск и, наплевав на всякую культуру, без зазрения совести намекал Витьке, что не мешало бы вскрыть коробочку, нарушить целкость приклеенной красотки. Но разве этого паразита расколешь на доброе дело!
Сначала Витька просто прикидывался непонимающим. Все про Ленку свою небылицы рассказывал, какая она оказалась хорошей хозяйкой и вообще бабой, что надо… А потом, – сейчас уж точно не помню, на двадцатом или тридцатом звонке, – сорвался.
– Чего ты, – говорит, – ко мне пристал!? Постоянно твердишь: плохо да плохо! А мне очень даже хорошо! Так и знай! И запомни, – говорит Витька, – плохо мне никогда не будет!
Очень некультурно он тогда со мной разговаривал и опять первым бросил телефонную трубку. Конечно, сила воли неплохая вещь и хорошо, что она у Витьки имеется, но зачем же так немилосердно со мной обращаться? Я сначала, понятное дело, обиделся, а потом хорошенько поразмыслил и воочию понял, что Витька просто-напросто меня за нос водит. Сам, небось, давно всю бутылку выжрал, гад! С Ленкой своей! Без меня! А еще друг называется… Здесь уж не до обид, – оскорбиться надо. И я вовсе перестал ему звонить.
Витька, правда, пытался замазать свое подлое предательство. Изредка мне телефонировал, чуть ли не каждый месяц в гости приглашал… Но, как назло, всегда в субботу, когда у меня традиционное банно-колбасное мероприятие. Неужто нельзя выбрать для гостеприимства другой какой-нибудь день, менее занятой? Нет, думаю, это Витька специально так поступает, нарочно назначает субботу, чтобы лишний раз надо мною поиздеваться. Что ни говори, а бескультурье из него так и прет, со всех сторон выпирает наружу…
А намедни в воскресенье проснулся я поутру весь расклеенный. Голова шумит, – сил нет. Опохмелиться бы, да все вчера до последней капли приговорил. Слишком уж долго шла телепередача, насилу ее досмотрел до конца, – вот и бутылка вся вышла… Лежу я, о жизни думаю. А тут звонок! Дотащился, как мог, до телефона, а там Витька-предатель меня домогается. Наверно, думаю, снова надо мной глумиться будет.
– Здравствуй, – говорит Витька, – Как живешь!? – опять, гад, издевается, – Давно, – говорит, – мы все-таки не виделись. Только и разговариваем, что по телефону…
Я молчу, внимательно слушаю, Витькиным словам внимаю.
– Приходи, – говорит, – к нам сегодня на обед. Хорошо? Мы тебя к трем часам ждем… Договорились?
Я головой киваю и сказать ничего не могу по причине своей утрешней расклеенности. Да и что скажешь на такое культурное приглашение… А потом вдруг сообразил и, честно признаюсь, страшно обрадовался. Я ж в тот день был на мели, в карманах ветер гулял, – это ж понимать надо! Финансов – кот наплакал, – даже на стакан не наскрести, не то, что на полноценную бутылку, а тут такой щедрый, прямо-таки с небес свалившийся подарок! Надо же как, думаю, повезло! Задарма выпить и изничтожить свою головную боль! Вот что значит настоящий друг! В самый трудный жизненный момент позвонил, почувствовал мою безысходность… Друг есть друг! Когда потребуется – из могилы вытащит…
Забегал я, в гости стал собираться. Прежде всего брюки на ноги натянул, минут десять искал рубашку посвежее. Потом очнулся, в окно глянул – на улице темень кромешная, до трех-то часов, думаю, еще о-го-го сколько… Набрал "ноль-восемь", а телефонная бабешка гнусавым голосом нудно эдак мне и говорит: "Восемь часов двадцать три минуты…" Пару раз прохрипела и запикала. Вот стерва! Как будто трудно сказать, что уже два часа пополудни… Да и Витька тоже хорош! Не мог обед, что ли, сгоношить пораньше?
Бегал-бегал я по комнате, голова раскалывается, во рту изжога, самочувствие самое, что ни на есть, мерзопакостное. Эта чертова телефонистка кому угодно настроение испортит! Тем более мне… У меня ведь иногда по утрам неврастеничность случается, особенно после тяжелого трудового дня. Вот и на этот раз хотелось так напиться, чтобы позабыть, где пил и что пил…
Прошло, наверно, полчаса. Снова звонить гнусавой тетке и узнавать у нее который час было нестерпимо противно. По ящику опять показывали какую-то муру. Я стал понемногу нервничать. Это ж сколько еще можно ждать!? Немудрено и с ума сойти… А потом я подумал: чего я зазря беспокоюсь? Поеду-ка я к Витьке прямо сейчас. Хоть и не культурно так рано являться в гости, но Витька, думаю, меня поймет. К тому же он прекрасно знает, что у меня вовек часов не бывало.
Вскоре я был уже у Витькиной двери и колошматил по ней, что есть силы, ногой.
– Здорово… – несколько удивленно, но в то же время достаточно культурно, чтобы не показать свое удивление, приветствует меня Витька и протягивает пятерню.
В ответ, – раз он этого хочет, – я жму Витькину мозолистую ладонь, хотя не понимаю зачем. Ведь всего лишь час тому назад мы с ним, вроде бы, по телефону уже здоровались.
– А ты почему звонком не пользуешься? Не умеешь? – самым нахальным образом спрашивает меня Витька и с неподражаемой наглостью нажимает кнопочку входного звонка, демонстрируя мне как им нужно пользоваться. По лестничной площадке и Витькиной квартире плывет мелодичный перезвон. Звучит красиво. И культурно. Не то, что поведение хозяина, который, не дав гостю переступить порог и отдышаться, начинает над ним измываться.
– По привычке, – отвечаю я Витьке, – А ты что, уже его починил? – кивая на звонок, задаю я Витьке глупый вопрос, потому что сам не понимаю, как могло произойти подобное чудо. – Когда ж ты успел?
– Да нет, я новый звонок поставил, – говорит Витька, – Прежний очень уж был пронзительным… Разве ты не помнишь?
А как же мне, скажите, помнить, если все двадцать лет, что мы с Витькой знакомы, звонок был напрочь испорчен? Странные какие-то вопросы задает Витька. С похмелья, что ли? Вроде, непохоже… Пригляделся я к Витьке внимательно и вижу, нутром чувствую, с ним за последние пять лет произошло что-то невообразимое. Если б мы с ним встретились на улице или где-нибудь в другом месте, и он сам первым со мной не заговорил бы, то я бы его вообще не узнал. Изменился он здорово. Посмотришь на него – совсем не тот человек, что раньше. Отпустил рыжеватые усики, свою щетину зачем-то сбрил. Глаза не рыскают, а смотрят на меня спокойно. И внешне Витька весь до предела упитанный. Что произошло? Он как-то непонятно облагородился, – в пижаме по хате ходит… Короче, на сытого немца стал похож.