Пятеро некогда лучших друзей двигалось по оврагам и лесам, Чехов, в силу своих закатанных глаз, постоянно падал и закатывал их еще сильнее, казалось будто вместо врача скоро будет ходячий мертвец с пустыми глазницами. Есенин видимо что-то напутал с картами, поэтому до злополучного оврага добраться компания не могла уже полчаса. Ваня заметно расстраивался, судя по тому как мутнело и становилось спокойнее его лицо, а у таких беспощадных эмоционалов как Хеттский, спокойное лицо обозначает волнение и тоску внутри сердца. И грустил Есенин не из-за того, что цель будто уходила все дальше, а из-за того, что может подвести друзей, ведь трое из них шагали с восторженными лицами. Страшнее всего для вечных лидеров расшатать свой авторитет, разочаровать тех, кто слепо доверился им как маячкам в темном заснеженном поле. На помощь приходил бесконечный Коровьев, чувствующий людей тонко и понимающий переживания друга, он кивал, улыбался и хлопал рыжего по плечу, проговаривая:
–Сень, видишь, как долго найти не можем? Значит точно заколдованный этот твой овраг.
Булгаков с Базаровым липли к картам и несколько раз попытались взять в свои руки всю ситуацию, на что получали огрызания Адама. В конце концов, когда Чехов выкинул уже штук пятнадцать своих никому не нужных замечаний, нога Есенина соскользнула по мокрой земле вниз, и он полетел кубарем на дно ямы, а потом, кое как не разбив голову о камни, измазавшись грязью и травой, поднялся и начал махать недоумевающим товарищам.
Первым к другу спустился Коровьев, похлопал его по спине и позвал остальных, боящихся слезть в овраг друзей. Адам с Ваней в последнее время стали необычайно близки, возможно так и должно было быть- из всей Свиты Есенин чувствовал родственность душ только с ним, и казалось, что лишь на него можно положиться. Скелеты в шкафах Адама мало пугали рыжего, он даже боялся осведомиться о них, а возможно лишь не хотел портить представление о единственном друге. А Коровьев действительно не видел смысла втыкать кухонный сервиз в спину Хеттского, он был слишком добр и хорош, чтобы предать того. Адам был первым, кто соглашался с авантюрами друга, он убеждал других присоединиться к этим похождениям, он был рядом тогда, когда остальным парням было плохо и да, возможно эмпатия в нашем мире качество исключительно женское, но Коровьев своей мягкости не стыдился. Есенин чувствовал себя нужным рядом с этим товарищем, сколько много сокрытых за улыбкой тайн вылил он ему словно компотом на белую рубаху.
Остальные юноши вскоре оказались внизу и устроились на камнях и земле, рискуя испачкать одежду.
–А что нам теперь делать, Вань? – пробормотал Базаров, утыкая глаза куда-то в землю и словно копая взглядом скважину.
–Просто ждать! И искать леших. – пожал плечами Есенин, словно говорил какую-то обычную истину.
–Бредятина какая-то. Полчаса шли сюда по лесам, ты чуть не сломал себе позвоночник, а все для того чтобы мы сидели на этих камнях и ждали чего-то, ты сам не знаешь чего? – Чехов сжал руки на плечах, укрывая себя в кокон от окружающей его глупости.
–Жень, пересядь на Гусь камень. Может от снобизма тебя вылечит. – огрызнулся Ваня.
–В точку. – Коровьев выставил пальцы пистолетиком, как бы подтверждая слова товарища.
–Вы хоть иногда можете не ругаться?
Коровьев, Чехов и Есенин разом повернули голову в сторону сжимавшего губы Булгакова и уткнувшегося в дерево лбом Базарова.
–Как собаки, честно.
–Он прав. – убрал пистолет из пальцев Адам и покраснел от стыда. – Я не менее виноват. Чехов, брат, прости.
Коровьев сам не понимал себя, он всегда был таким добрым, честным и хорошим, да и на первой стычке разрывал этих двоих, а теперь полностью на стороне Есенина. Держать швейцарскую позицию иногда сложно даже для такого хорошего парня как Адам.
–Нет уж! Хеттский, ты вообще видишь, что мы из-за тебя творим? Сперва напали на эту несчастную старуху, она, значит, мирно шла по улице, а вы вдвоем накинулись! Сейчас сидим в грязи в каком-то захолустье и ждем, цитирую, леших?!– выпалил Чехов, вставая и двигаясь в сторону Вани. – Ты ведешь себя как идиот, ввязал во все это еще и Адама… Может, потому что без него тебе никто не будет верить? Парни, вы что, до сих пор не разочаровались в Хеттском? Базаров, да хоть ты не молчи! Я-то знаю, как ты устал! А ты, Булгаков, бедняга вообще с ним в одном доме живешь!
–Моя фамилия- Есенин! – закричал Ваня, складывая руку на запястье и изображая перчатку. По спинам всех друзей побежал холодок, все знали, что означает этот далеко не добрый жест..
Рука рыжего проехалась по бледной щеке Чехова, а вторая ударила в грудь, так что физически неподготовленный медик полетел на землю, но вовремя ухватил вчерашнего друга за край рубашки, так что поэт упал следом. Женя вписал сжатый кулак в лицо бывшего товарища и, воспользовавшись замешательством, перекатил его под себя. Есенин не отступал, огонек зла в голубых глазах разжигался сильнее и сильнее. Юноши, как писал Лермонтов, сплелись как пара змей, они катались по оврагу, впечатывали друг друга в мягкую апрельскую слякоть. Рукав белоснежного халата медика быстро окрашивался красными цветами крови, когда он пытался прикрыть уже израненные щеки от рук врага.
–Как мне смешно смотреть на тебя сейчас, щенок. – сглатывая комок тревоги в горле произнес Ваня, за что получил очередной удар в бок и стремительно полетел вниз от положения вверху.
Падая в паре сантиметров от камня, что мгновенно мог разбить его голову, Есенин ухватился за ключицы соперника, надавил на его напряженное тело и перевалил головой в лужу.
И это не была битва врагов, это была дуэль лучших друзей. Чехов смотрел на Есенина словно глядит в лицо Ленскому, Есенин же видел в Чехове Онегина. И оба они хотели что-то исправить, перекатываясь с земли в воздух и игнорируя боль в носу и скулах, но гордости остановить стычку не хватало ни у одного, ни у второго. Раны, которые парни оставляли на лицах друг друга, конечно не были большими, их глубина измерялась в обстоятельствах, ведь драка с лучшим другом страшнее боя со злейшим врагом.
Когда остальные из Свиты поняли, что все переходит границы, они кинулись расцеплять Чехова с Есениным. Коровьев начал тащить в сторону Ваню, а Базаров с Булгаковым переключились на Женю, крича им в уши призывы остановиться. Адам со всей силы кинул Хеттского в сторону, тот размазал кровь из губы по лицу и переполз к краю оврага, собираясь встать и биться дальше. Чехова тряс Булгаков, выбивая из боевого транса.
–Остановитесь, черт возьми! Вы сами не видите, что творите! – перебивая друг друга верещали не дерущиеся.
–Псина…– прошептал Есенин, усаживаясь обратно, когда понял, что дуэль закончена.
–Вы забыли второй пункт Кодекса Свиты Воланда? Драки запрещены, идиоты!
–За этим следует исключение! – подтвердил слова испуганный как никогда Витя. – Неужели вы оба хотите выйти?
–Вы забыли…– вытирая с лица кровь, пробормотал Чехов. – Исключение следует только если…
–Если так становится решено на церемонии…– прошептал Есенин.
– Вставайте. – опережая свои слова, Коровьев подхватил за плечи Ваню, Чехов же поднялся сам.
Соперники оказались напротив друг друга, коротко кивнули и сложили руки за спиной. Остальные члены Свиты стали между ними, так что не закрывали взгляд на друг друга.
–Я, Коровьев Адам, властью данной мне Кодексом Свиты Воланда объявляют первое дело о драке между участниками открытым. – стараясь не выпустить слезы от предстоящей потери одного из ценнейших товарищей, выговорил музыкант. – Барьер, перчатка, секундант оказались не нужны в благородной дуэли между прекрасными некогда товарищами. Обращаясь ко второму пункту Великого Кодекса, голосование последует в случае если хотя бы один из дуэлянтов захочет исключения своего противника из рядов Свиты. Дуэлянты, подайте этот знак если голосование должно последовать. – Коровьев повторил то самое перчаточное движение, что сделал поэт перед началом боя, Базаров и Булгаков повторили за ним. Как ты уже понял, читатель, был этот жест знаком битвы. – Если он не будет отправлен в течение одной минуты дело будет закрыто.
Секунды текли долго, каждый мелкий толчок со стороны Чехова и Есенина заставлял Свитовцев дрожать. Женя пепелил глазами Ваню, словно спрашивая, когда же он уже поднимет перчатку. Ваня искал в глазах бывшего друга ответ на такой же вопрос. Секунды шли, а рука не вскакивала вверх ни у одного, ни у другого. Гордость отошла на второй план, на первый вышло все то человеческое, что таилось в сердцах соперников. Каждый был готов поднять эту руку, но уже за исключение самого себя из рядов Свиты.
Коровьев щелкнул пальцами и опустил руку, за ним последовали и Витя с Сашей.
–Минута. Дело закрыто.
–Пойдемте домой, а…– стыдливо прошептал Ваня.
Женя вытянул вперед руку для рукопожатия, что означало бы поднятие трубки мира к губам. Есенин сжал его ладонь, не пересекаясь с его виноватыми глазами такими же своими. Юноши притянули друг друга за запястья и хлопнули по спине, зацепляя объятия.
Глава 4. День независимости.
Ночь. Привычный запах табака бил изо рта Булгакова, ползал по его свитеру и крутился в волосах. Саша шел по апрельской московской аллее, не обращая внимания на лужи. Его ботинки уже намокли и в них было холодно и неприятно. Он устало склонил голову и словно уменьшился в размере, сжался в один крошечный силуэт. Руки теребили пустую пачку желтого «Кэмела», словно от этого в ней могли появиться новые сигареты. Злость кипела в венах юноши. И вот опять Булгаков в такой поздний час на улице. Луна уже освещает своим неполным огнем небо, а черноволосый идет в квартиру Коровьева. Почему? Так попросил Есенин. Этим вечером он опять приведет сюда красавицу из милой кофейни на Тверской, и лишние уши и глаза были бы не кстати. Отказать своему Иисусу Булгаков не мог, и все, что мог он сделать в знак протеста- поджать губы. Он и сам мог попросить Ваню уйти из квартиры, но только девушки так к Саше не липли, и причины выгонять Есенина не было. Да и если выгонит, пойдет рыжий к Коровьеву, их дружба укрепиться, а Булгаков опять будет на втором месте, чего не хотел страшно.
Ваня, застегивающий шелковую черную рубашку и бросающий взгляды пронзительных глаз на Сашу, Ваня, бархатным голосом спрашивающий может ли его товарищ покинуть квартиру на всю ночь, превращался в глазах Булгакова в другого человека. А точнее в себя. В такого Ваньку Хеттского, каким он был в школьные годы.
Касаткин смотрел на часы каждую секунду. Стрелка приближалась к тридцати минутам, а Хеттского все еще нет в классе. Неужели не придет? Что тогда делать Саше? Без него всегда скучно. В классе не стоит шум, никто не хохочет во время химии, никого не выгоняют из класса, никто не засыпает на уроках… Остальные ребята не были в глазах Касаткина хорошими, он помнил, что до прихода лучшего друга в школу отношения между Сашей и одноклассниками были, мягко говоря, плохими. С седьмого класса ситуация стала до боли клишированной. Несчастный одиночка сталкивается с харизматичным лидером, и тот почему-то выбирает себе в оруженосцы именно его. При желании Хеттский мог стать диктатором, умения управлять людьми у него не отнять. От парня веяло уверенностью и силой, на него хотелось равняться и его хотелось слушать и слушаться. Таких людей действительно мало, но их присутствие в жизни абсолютно любого человека превращает ее в невероятный сборник историй. И да, на все эти приключения Сашу подбивал Ваня, и никогда наоборот. Хеттский был очень сложной персоной- как вообще возможно и управлять кучами людей без капли сочувствия, и оставаться всеобщим любимцем при этом? Ангел с дьявольскими рогами.
Касаткин, сидящий спиной к двери, понял, что товарищ пришел, когда несколько одноклассников и одноклассниц кинулись к выходу. Саша обернулся. Улыбающийся Ваня обнял одну из одноклассниц за талию, другую поцеловал в щеку, пожал руки поочередно всем парням, кроме одного, около ладони которого убрал свою, в лицо которому снисходительно засмеялся. Хеттский закинул рюкзак на стол и сел, положив ногу на ногу, рядом с Касаткиным. Он не изменился с начала седьмого класса в этом плане… Саша часто вспоминал первое сентября, когда одетый в яркую рубашку новенький подсел к нему за последнюю парту. Уже тогда стало Касаткину понятно, кому здесь наплевать на правила и установки.
–Саш, ты учебник взял? Я свой забыл. – Ваня повернул голову на товарища, обливая его одним из тех взглядов, которые отличали его от других.
–Ты не брал его с начала года. Как тебя учителя не убили еще? – усмехнулся черноволосый, передвигая книгу на центр стола.
–Меня слишком любят, чтобы убить, Сашка.
Все верно, юный Хеттский редко учился по-настоящему, однако почти все учителя завышали его оценки за счет красивых глаз и красноречивого языка. Все они видели в парне потенциал, но никто не понимал какой именно.
–Саш, еще одно. Сегодня по школе перемещаемся аккуратно, сперва идешь ты, следом я.
–С чего это?
–Катя гоняется за мной. Вчера расстались, сейчас в раздевалке чуть отбился. Умоляет, чтоб я вернулся. – Ваня захохотал.
–Хеттский, завязывай эти твои холостяцкие аферы устраивать. Когда-нибудь и с тобой так поиграются.
–Кто? Саш, ты сам прекрасно понимаешь, что железку у меня в груди ничто не расплавит.
И Касаткин понимал. Не мог представить того, кто разобьет сердце этого разгильдяя. Ваня словно по определению вечно молод и вечно одинок, даже сам себя Саша ощущал на расстоянии от друга.
–У тебя девушки раз в год случаются, а я обольщением занимаюсь профессионально. Так что со своими леди я буду сам решать сам как поступать, услышал? От тебя требуется помощь лишь в спасении от ее розовых коготочков на моей шее. – Ваня пожал плечами и резко повернулся в сторону одноклассников. – Ребят, ну чего вы этого Славу обижаете? Вполне безобидная никчемность.
Он поднялся и пошел к кучке одноклассников, окруживших худого и напуганного мальчика Славу. Ваня вклинился в центр, поставил ноги по ширине плеч и сверху вниз осмотрел объект травли.
–А вы знаете, что я вчера нашел после математики на его парте? – Хеттский достал из кармана скомканный клочок бумаги. – Слушайте все!
–Замолчи! – рявкнул Слава.
–Тебя кто-то спрашивал? Внимание. «Моя любовь к тебе цветет как небо. Мои глаза горят от рук твоих. Любить тебя- сокровище и кредо. Тебе я посвящаю этот стих.»
Парни начали очень громко смеяться, передавая друг другу листочек и указывая пальцами на наиболее смешные строки.
–А вы помните с кем Слава за одной партой сидит?
–С Касаткиным! – смех зазвучал еще громче, напуганный мальчишка вдавился в стену.
–Наконец-то, Саша, у тебя будет девушка! – выкрикнул Хеттский, оборачиваясь к другу. – И что, с этой тоже играться не планируешь? Почувствуй тяжелую ношу разбивателя чужих сердец!
–Да не люблю я Сашу, хватит смеяться! Это не ему посвящено!
–А кому? Колись! – разом закричали юноши.
–Ну, Слава, с такими стихами ты ни одну девочку не влюбишь!
А дальше в памяти словно провал. Булгаков, шагая по ночной Москве, никак не мог вспомнить кому посвящены эти строки, и что сделал Есенин после того как узнал это. Скорее всего, назло несчастному, позвал эту девушку на свидание, повстречался неделю и бросил. Саша также ловил себя на мысли, что не злился на проступки товарища даже тогда. Посмеялся над недотепой, и что с того? Он сравнивал Хеттского и Есенина в голове. Есенин добрее, приятнее и позитивнее. Да, влюблять в себя кого попало осталось его хобби, но это тоже Саша оправдывал. Конечно, призраки прошлого играли в поведении поэта до сих пор, начиная от любви к ярким рубашкам, заканчивая агрессивным поведением в некоторых моментах. И остался этот ужасный, жестокий взгляд, которым одарил его раньше Хеттский. Представьте будто на вас смотрит тигр из-под сени тропических лесов, представьте будто вместо глаз у человека ножи, представьте, что с каждой сотой секунды взгляда вам на язык падает по одному перцу Чили. Характерный прищур, расслабленное лицо, напряженное лишь в районе губ, изображающих наглую ухмылку. Верно говорят, что глаза- зеркала души. Ртом человек может говорить, что душе его угодно, движения могут быть нарочито мягкими и приторными, но глаза ты не обманешь никогда. И сейчас, когда Есенин изредка смотрел на Булгакова так, черноволосый понимал, что в душе друга породы золотистый ретривер еще не до конца мертв доберман. Да, Ваня определенно изменился. Теперь он всегда был на пике дружелюбия, из всех щелей сквозила доброта, Есенин всегда готов был помочь и в любое время суток кинуться к товарищу. Есенин был душой и сердцем компании, его хотелось почесать за ушком и смотреть, как будет этот парень вилять хвостом. Но пару дней назад, глядя как Ваня бился с Женей, Саша видел Хеттского. И именно это так напугало востоковеда. Перспектива возвращения змея искусителя за место его Иисуса заставляла Булгакова дрожать от страха. Саша единственный знал Ваню в двух личностях, и вторая до безумия пугала. Черноволосый представлял, как поэт целует сейчас новую пассию, как его черная рубашка обнажает красивые бледные плечи, а после падает на пол, но видел то он беспощадного задиру! Саше было стыдно и от себя самого. Он жил в культе личности еще со школьных лет. И в хулигане, считающем нормой травить мальчика послабее, и в добром шутнике, не желающем никому зла, видел Касаткин бога. Всего себя он тратил на друга, стараясь привлечь к себе хоть крошку внимания обожаемого идола. Но и тому, и другому он страшно завидовал.
Москва встречала мысли Саши зажженными фонарями. Востоковед решил не ехать к Коровьеву, а вернуться на Патриаршие пруды. Он сел на лавку и оглядывал водную гладь пустым и несчастным взглядом. Мимо пробегали влюбленные пары, одинокие работники офисов, старики, фотографы и группы друзей- ночные жители Москвы. Во всех лицах Булгаков видел голубые глаза, все волосы казались рыжими. Ко всем бегущим Саша хотел кинуться с просьбой хоть однажды стать неидеальным!
–Ты что тут делаешь, Саш? – пронесся над ухом тихий голос.
–Черт! Ты меня напугал! Садись.
Рядом с Булгаковым опустилась фигура в черном плаще и водолазке. На нос были надвинуты очки в коричневой оправе, в ладонях лежала книжка об анатомии, ногти парень сгрыз. Базаров кинул на Сашу короткий взгляд.
–Есенин выгнал. Опять со своей девушкой сидит. А ты что в такой час забыл здесь?
–Я пришел почитать, но забыл, что первого мая все дружно попрутся на улицу и будут мешать учиться.
–Пошли на бульвары тогда, сидеть смысла нет. И так движения в жизни никакого.
Базаров пожал плечами и встал. Двое друзей двинулись на Тверской мимо водосточных труб в форме голов львов. Базаров остановился около какой-то подворотни, задумался и повернулся к Булгакову.
–Пошли покурим. Место знаковое, я тут впервые попробовал.
–Это когда вы с Есениным ходили долг в кафе отдавать?
–Ага.
–Ясно… Ох уж этот Есенин, правда. Все первое только с ним.
Базаров резко наклонил голову, поднял брови и собирался что-то сказать, но его перебил Саша.
–Черт, ты не так понял. Не совсем все. Я имею в виду курение, да. – Булгаков неожиданно начал чесать голову и быстро побежал в закоулок.
Базаров достал свои сигареты, протянул одну Саше и поднял горящий цветок спички в сторону двух никотиновых палочек.
–Лаки Страйк? Серьезно?
–Их Чехов курит. – Витя пожал плечами.– Есенин вроде тоже…
Базаров приставил голову к стене, Булгаков сел на ступени. Фонарей здесь не было, поэтому единственным светом был медный таз луны над головами.
–В чем смысл жизни, Вить? – прошептал Саша, выдыхая клубы пара в воздух.
–Ты серьезно?
–А то. Я вот думаю, что в Боге.
–Не знал, что ты такой верующий.
–Я наполовину.
–Мне не стоит спрашивать подробности, да?
–Да.
Базаров всегда понимал, когда что-то идет не так, но никогда не лез с допросами, считая это проявлением столь ненавистной ему навязчивости.
–Прекрасна Москва, да, Вить? – Булгаков лег на ступени сзади, распластавшись по всей лестнице.
–Прекрасна…– закивал Базаров, садясь рядом с другом. – Ветер в Москве интересный, ты замечал? Если вслушаться можно услышать слезы и стихи. Я всегда слышу.
–И Есенина слышишь?
–Нет, мне кажется он выше ветра. На небе где-то, в облаках.
–Не поспорить, Вить… – затянулся сигаретой Саша. – Где-то около Солнца…
Витя кивнул, отбрасывая и туша ногой окурок. Саша повторил за ним и встал. Ничего не говоря больше парни вышли на освещенные бульвары. Фонари заменяли Луну, толпы людей сменяли одну пустоту другой. Булгаков пытался смотреть на человечество глазами Есенина, но даже тут он был хуже товарища. Базаров не поднимал голову, а лишь смотрел под ноги. Интерес Базарова развивался не снаружи, а внутри. Он чувствовал все клетки своего тела, и не так как делают это остальные медики со своей скептической точкой зрения, а как какой-нибудь монах-послушник. Москва одаривала две фигуры огнями и плиткой улиц. Вдалеке виднелась освещенная сталинская высотка, как исполин стоящая над столицей. Москва заключена в эти здания, как в клетку, около них ощущаешь какую-то необъяснимую палитру эмоций, понимая, что стоишь около одного из семи сердец Белокаменной. Столица этой ночью влюбляла в себя все сильнее- она вся горела словно новогодняя елка, рассылая свою любовь каждому человеку. Возможно именно из-за этого разговор друзей ушел от смысла жизни и Есенина. Они просто обсуждали учебу, приключения, семью… Базаров показывал смешные картинки в своем сборнике, и возможно именно через такой непредвзятый смех Саша Булгаков ощутил долгожданную свободу и словно выполз из тьмы. Базаров смеялся непривычно громко, ощущая рядом такое же веселящееся лицо. Руки, ноги, головы в книге медика заставляли друзей хохотать как не в себя, вся жизнь словно заключалась в этих минутах счастья и спокойствия рядом с верным товарищем. Среди часов страдания секунды радости всегда самые ценные, и парни ощутили сейчас это на своей шкуре. К людям в сборнике Саша пририсовывал рожки и хвосты, что веселило товарища и его самого.
–Как хорошо жить, Сашка! – воскликнул вдруг не снимающий с лица самую счастливую улыбку Витя. Он поднял голову, оглядывая Москву, и казалось, что все стены, фонари и скамейки улыбаются ему в ответ.
–Ты прав, Базаров, хорошо! – радостно крикнул ему в ответ Саша. Он никогда не мог даже подумать, что сделать его самым счастливым в мире могли глупости, рисуночки в учебнике по анатомии и прекрасный товарищ рядом.
И вся Москва тогда смеялась с ними. Базаров вдруг резко бросился вперед, Булгаков побежал за ним. Неслись друзья к уличному музыканту в клетчатой рубашке и с гитарой в руках, Витя схватил Сашу за рукав и крикнул:
–Булгаков, ты когда-нибудь задумывался какая жизнь короткая?
–Постоянно!
Базаров сорвался с места, и каково же было удивление востоковеда, когда привычно спокойный и пугливый Витя начал двигаться в такт музыки, подпевать строки и прыгать на месте, закрыв карие глаза. Саша постоял пару секунд, пока в голове не пробежала мысль, что терять все равно нечего, а потом бросился к другу и начал также танцевать. И самым важным было то, что двигался каждый по-своему, а не подражая Есенину или Чехову. Руки возможно уходили не под ритм, ноги иногда поскальзывались, а лица словно были вырезаны из комедийных журналов, но было все это настоящим! Танцы шли от сердца, и два парня, скакавших рядом посреди главного бульвара Москвы, были наполнены этой невероятной независимостью, что не чувствовали никогда.