В небольшой однокомнатной квартире, кроме Сергея и Марины, собрались родители Марины – жены Сергея, их соседи по лестничной площадке – милицейский майор с женой – той самой тётей Клавой, сестрой – хозяйкой поликлиники и я. Надо мной пошутили – почему я пришёл один, без своих подружек.
– Не смог решить кого пригласить, – пытался отшутиться… Вечер прошёл в настоящей семейной обстановке. Своих родственников у Сергея не было – он воспитывался в детдоме, и отношения с родителями Марины складывались вполне нормальные. Меня познакомили с присутствующими. Милицейский сосед был начальником местной милиции, а его жена меня сконфузила:
– Почему ты называешь меня Клавой? Клара я, Клара Давыдовна. Оказалось, что до недавнего времени, она работала врачом в этой поликлинике, но у неё что-то случилось с руками, и ей пришлось уйти с приёма больных. В конце вечера, Клара Давыдовна наставляла меня, вытащив в коридор на перекур:
– Если бы ты ошибся в выборе спутницы на этот вечер, то ничего страшного не произошло бы, но не ошибись в выборе спутницы жизни. Для тебя Соня не пара, а для Людмилы ты не пара. Это я, старая еврейка, тебе говорю. Людмила сделает тебе карьеру, но будет всю жизнь тобой командовать, как мальчишкой. Особенно держись подальше от Сони.
По поводу Людмилы я сам думал примерно также, а вот насчёт Сони я никак не мог понять, что тётя Клара имела в виду. Ясно одно – она что-то знает, но не может или не хочет говорить…
Ещё в начале, буквально за первый месяц службы влился в коллектив эскадрильи. Мы делали одно дело, каждый знал друг о друге, кто чего стоит. Не понаслышке, а по делам. У меня появились друзья, товарищи, всегда готовые прийти на помощь, и ты сам приходишь к ним, если видишь, что друг «зашился», и они не постесняются попросить, в любых вопросах – служебных или житейских, без разницы. Мы дружили всей эскадрильей, независимо от возраста, званий и занимаемых должностей. Эскадрилья приняла меня в свою семью.
Банальное правило – «один за всех и все за одного» было непреложным законом жизни нашей эскадрильи. Никогда и никого мы не оставляли один на один со своими проблемами.
Если кто-то из лётчиков отставал в лётной или боевой подготовке, опытные товарищи садились с ним в «спарку» и «вывозили» его до тех пор, пока всё не вставало на свои места.
Если техник не успевал или у него что-то не получалось, на помощь приходили все техники и расходились только тогда, когда самолёт был полностью готов к завтрашним полётам.
Иногда комэск устраивал «мальчишник» – нет, нет, это совсем не то, о чём вы подумали. Это означало, что в «узком» кругу намечался серьёзный разговор, подальше от глаз замполита и ушей особиста. Справедливости ради, надо сказать, что замполит был неплохим человеком – из лётчиков, списанный с лётной работы по состоянию здоровья, но всё же… у него своя служба… Об особисте и говорить не приходится. Приглашался и командир полка с заместителем – они были выходцами из нашей эскадрильи – «мальчишники» и совместный отдых – были детищем командира полка.
На этих «мальчишниках» шёл откровенный и серьёзный разговор о жизни эскадрильи: о лётчике, позволившем явиться на «работу» не в «форме», или о механике, допустившем при подготовке машины к полёту невнимательность или халатность, граничащую с преступлением. Речь могла пойти об офицере, допустившем хамство с подчинёнными или обложившем нецензурной бранью молодого солдата – срочника.
Речь могла зайти и о недостойном поведении некоторых офицеров и прапорщиков вне службы. С особой осторожностью и деликатностью говорили о личной жизни и семейных проблемах.
О темах «мальчишников» заранее не сообщалось, но комэск к разговору готовился сам, или поручал подготовку кому – нибудь из офицеров или прапорщиков. К разговору о личных или семейных проблемах, он готовился особо тщательно и скрупулёзно. Если вопросы были неоднозначными по своей сути, комэск подключал к этим вопросам жён офицеров.
Эти «мальчишники» не ставили перед собой задачу «пропесочить» виновного: на них ставилась задача каждому участнику понять причину и подоплёку проблемы, – искренне, от души высказать своё мнение по поводу случившегося.
На этих «посиделках» никаких «оргвыводов» не делалось; это право и возможность предоставлялось самому виновнику «торжества». Для этого и собирались без посторонних…
Между тем служба продолжалась своим чередом. В составе экипажа – ежедневная, будничная работа. Регламентные работы – подготовка самолёта к полёту… Послеполётное обслуживание: заправка топливом, боеприпасами, кислородом, сжатым воздухом, противообледенительной жидкостью. Тщательная проверка наиболее «опасных» узлов, устранение обнаруженных неполадок. До полной готовности машины к завтрашним полётам, независимо от времени суток и погоды. С разрешения руководителя полётов – контрольный запуск двигателя. Только потом – в ангар, под замок, под пломбу. Спокойной ночи… Если успеваешь, в душ и в лётную столовую…
Утром, чуть свет, уже в ангаре. Доброе утро!
Контрольный осмотр «опасных» точек. Проверка систем электропитания, давления масла, запаса кислорода, воздуха, спиртовой смеси. Запуск и прогрев двигателей… Всё в норме, заполнен журнал регламентных работ…
– Товарищ лейтенант! Самолёт к полёту готов! Двигатели прогреты, можно взлетать!.. Командир в кабине. Ремни пристёгнуты.
– Счастливого полёта и мягкой посадки! Фонарь закрыт, колодки убраны… Вслед за ведущим самолёт сначала нехотя, медленно, будто просыпаясь, трогается с места, не спеша, словно разминаясь, катится по взлётной полосе, но, словно очнувшись, взревев двигателем, рванулся вперёд. Короткий разбег, и машина в воздухе. Ещё мгновение, и обе машины исчезают в небесной вышине, «ушли в точку», только громоподобный рёв двигателей сваливается с небес на тебя, на всю Землю.
Время полёта кажется вечностью… В ангаре прибрано, инструмент протёрт и разложен по местам… В курилке тесно, собралось всё чумазое племя технарей. Молча дымят сигаретами, никто не травит «баланду». Не в первый раз, но с трудом сдерживается волнение, поглядывают на часы …
Наконец, где-то вдалеке, возникает тонкий, словно комариный писк, свист двигателей заходящего на посадку самолёта. Курилка моментально пустеет – все бросились на рулёжку, по стоянкам, – встречать своих. Так принято. Встречать машины, вглядываясь в фонари самолётов, в лица лётчиков. Поднятый вверх большой палец руки лётчика должен означать полный порядок. Есть палец! Двигатель ещё не закончил свою усталую песню, ты уже на верхней ступени стремянки. Фонарь настежь, кислородная маска снята, ремни расстёгнуты. Лётчик устало вытягивается из кабины, спускается, прыгает на бетонку. Всё. Полёт окончен!
На стоянке курить запрещено, но прикуренная сигарета, пока нет начальства – это тоже традиция. Только лётчику! Потом всё остальное. Начальство это знает, поэтому не торопится. Защитный шлем снят, фуражка на месте. Сейчас придёт автобус – собирать лётчиков на разбор полётов…
Тебе уже сигналит заправщик – первым делом заправиться под завязку. Потом боекомплект. Вместе с младшим персоналом, проверка предкрылков, закрылков, рулей высоты, горизонтальных рулей. Контроль давления… Всё, как вчера… Сухой треск красной ракеты – полётов сегодня больше не будет. Пылесос на стоянку – в кабине должна быть идеальная чистота – ни пыли, ни влаги. На соседней стоянке надрывается буксировщик. Сейчас подойдёт твоя очередь отбуксировать самолёт в ангар.
– Спокойной ночи! Не мне давать оценку нашей службе, хорошо или плохо мы несли её, – по крайней мере честно. А хорошо отдыхать – это мы умели! Всей эскадрильей, кто мог и хотел, с женами и с детьми, с палатками и кострами, с рыбалкой и ухой, шашлыками и грибницей, домашними пирогами и салатами, с песнями и частушками, танцами и плясками – кто во что горазд, но практически без спиртного. Летом – на природе, зимой – на дивизионной базе отдыха – с лыжами и санками…
Вечером, уложив наигравшихся и уморившихся детей спать, усаживались вокруг костра и начинались неспешные душевные разговоры о житье – бытье, обо всём, о чём человеку хотелось рассказать или просто выговориться… Потом общий разговор распадался на отдельные беседы по интересам, на мужские и женские, о мужчинах и женщинах…, затем снова сливался в один общий… Много пели под гитару, или вместе с транзисторами… Не возбранялись и анекдоты – остроумные, но не похабные и не политические – о житейских ситуациях и отношениях между мужчинами и женщинами. Не приветствовалось сплетничать, обсуждать кого- либо за глаза и вторгаться в личную жизнь. Категорически запрещалась одна тема – обсуждение действий и приказов командиров – ни своих, ни чужих…
Домой возвращались, как правило, в субботу вечером, отдохнувшие и уставшие, возбуждённые и весёлые. Воскресения отдавались домашним делам и заботам, или просто отдыху в семье, занятиям с детьми, чтобы в понедельник быть на работе в «форме» и в хорошем настроении.
Такой совместный отдых ещё более сближал нас друг с другом, и никто не осмеливался подвести своих товарищей. Ни в чём и никогда.
.
В … евка-2, 1971 – 1972 г г
Год службы, или, как говорят, один календарь за плечами, всё в порядке. Со мной уже разговаривают как с равным. «Петушковым» наш экипаж уже не называют. Теперь всю нашу эскадрилью называют «беркутятами».
В экипаже меняются младшие специалисты – сержанты срочной службы. Сейчас служат по два года, из них почти год – в школе младших авиаспециалистов. Только освоятся – уже домой. Появляются неопытные новички – приходится контролировать каждый шаг. Редко кто из них остаётся на сверхсрочную – да и те после школы прапорщиков, стараются устроиться где-нибудь на складах, – продуктовых или вещевых…
Предполётное построение лётного и технического состава. Стандартные наставления, но отчего сегодня здесь присутствуют замполит и особист? После инструктажа расходятся не все – комэсков и командиров звеньев просят остаться.
Мы их не ждём – расходимся по стоянкам, нам есть, чем заниматься.
Командиров привозят минут через тридцать, – лица хмурые, даже недоумённо – испуганные. Что случилось? Пока молчат… Придёт время – скажут. Вероятно, опять у кого-то пьянка. Спирт в авиации льётся рекой. Противообледенительная жидкость – спирто – водяная смесь – «массандра». Прибор можно настроить так, что треть спирта остаётся, его можно слить и использовать для обогрева … самого себя, изнурти. Этим грешат не только солдаты – срочники … Лётчики побаиваются – они ежедневно проходят медкомиссию, а наземный состав…Комэск и парторг собирают всех офицеров и прапорщиков в одном из ангаров.
– Приказано обратить внимание на поведение личного состава, имеется в виду солдат и сержантов, тщательно контролировать всю их работу и не оставлять им свободного времени до окончания лётного дня.
– Что произошло? – Пока ничего, но может. На территории дивизии обнаружена «наркота». Особисты работают, ищут, но как она попадает сюда, пока найти не могут. В посёлке усилены патрули, подключены пограничники. Поочерёдно будем дежурить на КПП. Проверяется почта. Пока безрезультатно. Техникам – проверить все закутки в ангарах, могут устроить тайники. Будут проверки, можете считать обыски. Малейшее подозрение – тащите в санчасть на освидетельствование. Медики тоже предупреждены. Имейте в виду, кто попытается прикрыть, пойдёт под суд, как сообщник. Всё. Свободны…
В моих отношениях с «подругами» всё по – прежнему. Полная неопределённость. Не даёт покоя «наставление» Клары Давыдовны. Если следовать её «совету», не имеет смысла «морочить» голову себе и другим. Я уже привык к ним, чувствую себя с ними достаточно комфортно, но хотелось бы более серьёзных отношений…
Вообще, в небольших военных городках, найти подругу весьма непросто. Приезжие, в основном, уже замужем за молодыми лейтенантами – ещё сразу после их выпуска; местные девушки весьма неохотно изъявляют желание связывать свою судьбу с военными, зная, на примере своих отцов и матерей, все «прелести» гарнизонной жизни…
В сомнениях прошли ещё одни осень и зима. Нельзя сказать, что всё прошло гладко. В конце зимы отрабатывалась слётанность в парах. По установленному правилу, комэск садился последним. Мой командир уже на земле; я случайно, можно сказать автоматически, поднял голову на идущий на посадку самолёт, – это был самолёт Беркутова. Но это была не «беркутовская» посадка – чёткая, уверенная. Самолёт снижался осторожно, дёргаясь, словно спотыкаясь о невидимые препятствия.
Вдоль посадочной полосы завывая, несутся пожарные и скорая… Есть касание!.. Выпустились тормозные парашюты…
Самолёт остановился, не докатившись до стоянки. Все кто был, рванулись к самолёту, но стремянку схватил только я один. Растолкал толпу, пулей взлетел к фонарю, открыл – слава богу, – жив!.. Беркутов самостоятельно выбирается из кабины.
– Двигатель. Тряска в двигателе.
– Зачем садился? Надо было прыгать! Мог взорваться.
– Понимаешь, тряхнёт, и снова всё в порядке. Два или три раза тряхнуло, потом не стало. Решил садиться. На посадке ещё два раза тряхнуло… Да, не ори, чего орёшь, сел ведь, живой. Ай, ай, это в какой школе тебя таким словам научили?…
Откатили машину на стоянку. Запустили двигатель – работает ровно, без рывков. «Поиграли» газом, тоже всё нормально – обороты держит, на перегазовку реагирует нормально. Никто не знает, что делать. Не верить Беркутову нельзя, но сейчас двигатель работает нормально. Сами мы в двигатель лезть не имеем права; только менять. Этот только по приказу зампотеха дивизии – двигатель не выработал положенного срока. На этот двигатель надо вызывать двигателистов из Р… ска. Он ещё на гарантии. Стоп!.. Дядя Миша! Ну, конечно!
Прилетел вертолёт с комдивом и его свитой, наше всё командование стоит… Подошёл к Беркутову.
– Прикажи подогнать два бульдозера с самыми толстыми тросами. Я сейчас… Принёс из ангара стетоскоп – подарок дяди Миши. Я его немного доработал – теперь он сидел жёстко на голове, как наушники у радиста… Послал всех подальше… от самолёта. Беркутов в кабине. Если взорвёмся, то вместе. С величайшей осторожностью снова запустили двигатель, потихоньку добавляем обороты… Слушаю на малом газу – нормально, на среднем – нормально. Добавили ещё газу – стоп! Есть слабый стук! Больше добавлять газ нельзя – могут не удержать колодки.
Подогнали оба бульдозера, сцепили их, привязали самолёт за стойки шасси, – погнём? – чёрт с ними, заменим.
Добавляем газ – есть стук, слабый, но есть. Резко полный газ – отчётливый треск и вибрация. Рискнём. Форсаж – сильный металлический хруст и тряска. Сильная тряска. Стоп, двигатель! Запросто мог взорваться. Беркутов в рубашке родился. Третий или четвёртый подшипник развалился. Надо снимать двигатель.
Спасибо тебе, дядя Миша!
Слез со стремянки, свернул стетоскоп.
– На взлёте не было тряски? Ты мог взорваться ещё на взлёте.
– Нет, не заметил. В конце полёта затрясло.
– Значит, в воздухе развалился. Если бы включил форсаж раньше, обязательно бы взорвался.
Подошла генеральская свита.
– Докладывай – Беркутов ткнул меня в бок.
– Товарищ генерал! Двигатель неисправен. Третий или четвёртый подшипник разрушился. Необходима замена двигателя. Лейтенант Полянский.
– Как определил неисправность?… Что это такое?
– Обычный медицинский стетоскоп. – Сам придумал или подсказал кто?
– Подарил один старый фронтовик, моторист дядя Миша Марголит, на моторном заводе, в Р….ске, во время моей практики.
– Михаил Наумович? Работает ещё?
– Нет. Работал последние дни, уходил на пенсию, поэтому и подарил. Вы его знаете?
– Он был мотористом на моей машине. Разве на заводе некому было его передать? – Значит, некому. Там сейчас приборами двигатели тестируют. Нам бы в полк один такой прибор, можно не допускать такого, – кивнул в сторону самолёта Беркутова.
– Возьми на заметку, – генерал повернулся к зампотеху, – узнай всё подробно. Потом доложи… Ты мне уже третий раз на заметку попадаешься, – это ко мне, – я с тобой ещё за стойку шасси не рассчитался. Тогда нельзя было, но я не забыл. Сколько ты уже прослужил?
– Полтора года.
– Хватит. С завтрашнего дня, ты старший лейтенант, досрочно.
– Служу Советскому Союзу!
– Кстати, ты почему в поликлинику не приходишь?
– Служба, товарищ генерал!
– Правильно! Только дяде Мише напиши и от меня привет передай.
– Есть написать!..
Подъехал тягач, отбуксировали машину в ТЭЧ. Начали замену двигателя. К утру всё было готово – самолёт встал на крыло.
Я сам хотел написать дяде Мише, но адреса его у меня не было. Не мог же я сказать об этом генералу. Тем не менее приказ надо выполнять.
Не долго думая, вместо домашнего адреса, я написал на завод, в сборочный цех, на участок контроля. Дяде Мише.
Через месяц мне пришёл ответ. Из сборочного цеха. От начальника участка.
Извиняясь, что прочитали моё письмо, с прискорбием сообщали, что дядя Миша скончался полгода назад и похоронен на городском кладбище, рядом со своей женой. Родственников его не нашли и просили сохранить стетоскоп не только как память о нём, но и о его жене – дядя Миша хранил его в память о ней. В конверт была вложена его фотография на последнем юбилее.
В местной фотографии заказал копию этого фото. Когда заказ выполнили, пробился на приём к комдиву. Показал письмо и предложил ему фотографию. На память. Я видел, как омрачилось лицо генерала. Фотографию он взял…
Похоже, что тётя Клара была права. Вопрос комдива о поликлинике, быстрее всего, не был случайным, значит он был в курсе наших взаимоотношений. Что означало его «Правильно» – что не хожу, или, что «Служба»? Можно было допустить, что моё досрочное повышение, могло быть не случайным, не без помощи Людмилы. Но тогда и насчёт Сони, тётя Клара могла оказаться права. Я понимал, что для этого у неё есть основания, иначе она не стала бы меня предупреждать. Я совсем растерялся. Неопределённость во взаимоотношениях терзала и выводила меня из себя …
Новый техник «беркутовского» самолёта, старший лейтенант Кузмичёв, неплохой, в общем, парень, добросовестный, аккуратный и ответственный, но, как говорится, глаза у него не горели. Единственное, чем он занимался с огромным желанием – вооружением. Я видел, с каким удовольствием он возился с пушкой и пулемётами, занимаясь с ними всё свободное время, хотя ими должна заниматься команда оружейников – он их просто не подпускал к ним…
Разговорились… Оказалось, по специальности – он оружейник. Одно время считалось, что пушки и пулемёты в современном воздушном бою самолётам не нужны, их не закладывали в конструкции самолётов; «разгоняли» команды оружейников. Под такую раздачу попал и он. Отправили на ускоренные курсы авиаспециалистов. Будучи «технарём» от природы, он освоил и эту специальность, но душа его по – прежнему принадлежала оружию. Вскоре пушечно – пулемётное вооружение вновь появилось на самолётах…
Зная о наших отношениях с Беркутовым, на следующий день после приказа о присвоении мне старшего лейтенанта, он написал рапорт о переводе в дивизионную оружейную команду. Зампотех дивизии даже обрадовался такой «находке», и через два дня в одном приказе, он был назначен начальником этой команды, а я старшим техником – лейтенантом в экипаж командира эскадрильи капитана Беркутова…
Весна вступала в свои права. Вместе с первыми лучами весеннего солнца, наступили «горячие» дни боевой учёбы. На краю запасного аэродрома, в небольшом лесочке, разбиты армейские палатки. Для всего полка. Полёты, полёты, полёты… В одиночку, парами, звеньями, в составе эскадрильи. Днём и ночью. По два, три вылета в день. Боевые стрельбы. Воздушные «бои». Лётчиков с трудом вытаскивают из кабин. Подъёмы по тревоге. Техники ночуют прямо в ангарах. Осунувшиеся и обветренные лица – чёрные от загара. Никто не ропщет, никто не жалуется. В короткие минуты отдыха никто не «травит». Замолкли даже неутомимые острословы. В обед – два стакана компота, больше не лезет. Посадки на незнакомых аэродромах. Техническое обслуживание по минимальному регламенту. Для технического состава выходные отменены. Отгулы, отпуска отменены всем. Боевые дежурства кажутся райским отдыхом, но дежурные экипажи тоже поднимают по тревоге, слава богу, только учебные. Пока лётчики летают, «земляне» отражают атаки «противника»: танков, мотопехоты, воздушного десанта – они тоже тренируются… Семейным приходится особенно тяжело… Родных видят только на фотографиях, скучают… Первой не выдержала погода. Тучи цепляются за верхушки деревьев. Порывы ветра до тридцати метров – где -то над океаном бушует тайфун. Вынужденный, долгожданный отдых. Для лётчиков. Техники пытаются наверстать упущенное, провести самые необходимые работы – никто не знает, сколько продлится непогода. Только к вечеру можно передохнуть и …перекурить. В лесу чуть потише. Из поваленных деревьев сооружена импровизированная курилка, развели небольшой костёрчик; поджариваем кусочки хлеба, печётся в углях картошка. Семейные нашли выход. В короткие перерывы между полётами пишут письма домой; полковой почтальон отвозит их на КПП основного аэродрома. Домашние сообщают последние новости – тоже оставляют их на КПП… Почтальон развозит их по стоянкам. Как в кино – ждут почтаря. Как в молодости… Завязываются разговоры – не о службе. О доме. О семье. О детях. Лица немного потеплели – появилось нечто подобие улыбки. Даже печёная картошка напоминает о домашнем очаге. Делятся домашними новостями… Постепенно все расползаются по палаткам. Комэск, как всегда, последний; я остаюсь с ним.
– Что нос повесил, старлей? Устал?
– Как все, не больше.
– Врёшь, по глазам вижу, устал. Никак не можешь решить задачу с двумя неизвестными?
– Да нет. Всё давно решено, только ответа нет.
– Значит, решаешь нерешаемое, либо не тот «курс» решения держишь.
– И «курс» вроде тот, и скорость в норме, только цель всё время за горизонтом остаётся.
– Значит не твоя эта цель.
– Ты тоже так считаешь?
– Кто ещё так считает?
– Соседка твоя по площадке.
– Что она тебе сказала? Когда?
– На твоём дне рождения. То же самое, что ты мне сейчас сказал – не моя эта цель.
– Кого она имела в виду?
– Обоих.
– Даже так? Почему? Что она тебе сказала?
– Сказала, что одна мне не пара, другой я не пара.
– Знаешь, Я бы поверил ей на слово. Она мудрая женщина – много лет проработала судмедэкспертом; многое повидала, и что самое главное – хорошо разбирается в людях.
– Может мне поговорить с ней ещё раз?
– Бесполезно. Как все люди их профессии, она умеет держать язык за зубами. Поверь ей на слово и ищи другую цель. Пошли спать.
Следующие несколько дней погода несколько улучшилась и полёты возобновились, правда не такие интенсивные, но всё же…
Давая возможность Сергею отдохнуть, мы не засиживались у костра. У меня тоже работы прибавилось. В общем, несколько дней мы не возвращались к неоконченному разговору…
Только через три или четыре дня, Сергей кивком головы усадил меня у костра – Какое решение ты для себя принял? – Какое решение?… Скажи, ты знаешь принцип радиопеленгации?
– Примерно. Это когда две радиостанции ищут третью? – Да. Каждая из них находит только направление, но вместе они дают точное расположение радиохулигана. Если два человека, решая одну задачу, получают один и тот же ответ, даже если способы решения разные, значит этот ответ единственно верный.
– Я тебя понял, только чем ты Людмиле не угодил?
– Она считает, что ей нужен не лейтенант, а генерал – лейтенант, но, чтобы повелевать им она могла, как лейтенантом…
– Вот оно что. Знаешь, пожалуй, соседка права. Пусть каждая из них идёт своим курсом, а ты лети своим. Когда, кому – нибудь из них, ты понадобишься, пусть они тебя ищут. Пусть они меж собой сами разбираются, кому из них ты нужнее, и тогда они обе станут, как шёлковые. Если не опоздают.
– Серёга! Ты умница! Ты мудрый умница!
Подсказанный Кларой Давыдовной и Сергеем «курс» не очень меня обрадовал, но другого пути, вероятно, действительно не было.
Не сразу, только после долгих раздумий, принял тяжёлое для себя решение – не встречаться пока с девушками. Пусть пройдёт время, может оно само расставит всё по местам.
Вскоре эскадрильи разлетелись по своим «базам», но «плотные» полёты продолжались до поздней осени…
В самых первых числах сентября в третьей эскадрилье обнаружили двух солдат – дембелей под «кайфом». В этот день я дежурил по аэродрому и доставлял задержанных на гауптвахту. Вели они себя развязно и нахально, считая, что им всё позволено и они останутся безнаказанными. Позвонил командир полка и приказал запереть их, но до его приезда не трогать. Ясно, что полковник затевает какую-то игру – он был мастак на такие штуки.
О чём говорил полковник с солдатами – неизвестно, вероятно, безрезультатно, ибо вышел полковник багровый и злой. – Что с ними делать? Где взяли – не говорят. Сдать в милицию – позору на всю страну не оберёшься, выгнать домой, – другие найдутся, источник остался неизвестным…
… Мой бывший командир роты, покойный капитан Мугульдинов, служил ранее в конвойных частях и рассказывал, как надо «общаться» с подобным контингентом, особенно, с «первоходками»…
Пересадив их в «обезьянник», у них на виду с «аппетитом» закурил. Вскоре их терпение лопнуло, и они умоляют меня дать им закурить.
– Ну, вы, ребята, попали… под самое… не хочу, – сказал я им, протягивая по сигарете.
– Ничего не докажете. У нас ничего не нашли. На нет и суда нет. Ну нагрубили, нахамили. Отсидим трое суток и уедем домой.
– Нам и доказывать ничего не надо. Сейчас прилетит доктор – нарколог из областной поликлиники, возьмёт анализы крови, проведём освидетельствование, составим протокол и поедете вы, ребята в дисбат, один – года на три, другой лет на пять. Или сдадим в милицию. Тогда – в тюрьму на такие же сроки. Если милиция не захочет вами заниматься – сдадут вас в ГБ, по законам погранзоны, тогда вас вообще потом не найдут.
– Почему один на три, другой на пять?
– Потому, что взяли вас вдвоём. Один из вас пойдёт только за употребление, второй за хранение и распространение наркотиков. Это уже совсем другая статья. Вы уж договоритесь меж собой, кто за что. И ещё. Дела по наркотикам адвокаты берут очень неохотно, за очень большие деньги.
Пятиминутное молчание.
– Что же нам делать, товарищ старший лейтенант?
– Не знаю. О чём с вами говорил командир полка?
– Требовал сказать, где взяли.
– Что обещал взамен?
– Десять суток ареста и дембель. Прямо отсюда.
– Вы что ответили?
– Ничего, не согласились.
– Ну и дураки! Два года прослужили и ума не набрались.
Снова десятиминутное молчание.
– Товарищ старший лейтенант! Позвоните полковнику – пусть приедет, поговорим.
– Он вам, что, девка по вызову?
– Позвони!!!
Делаю вид, что разговариваю с командиром полка…. Кладу трубку.
– Ну, что?
– Послал на… Велел рассадить вас по разным камерам.
Рассаживая по камерам, сунул им по куску бумаги. – Пиши, где взяли. Сравнив обе бумажки, проверяю, не врут ли. Вроде нет, оба написали одинаково. Называют фамилию старшины со склада запчастей. Логично – воровать там нечего, решил на наркотиках заработать. Проверим.
Вызываю дежурную машину, еду к командиру полка. Показываю обе бумажки.
– Как тебе удалось их разговорить?
– Удалось!
– Что будем делать со старшиной?
– Не знаю. Его, действительно, надо брать с поличным, иначе ничего не докажем. Нужно провести ревизию на складе, но можно ничего не найти. Склад огромный. «Шмонать» на КПП? Можно, но долго. Если он узнает, что двое его клиентов арестованы, он затаится. Может быть, солдат отпустить – они свое дело сделали. Или спрятать. Так, чтобы они со старшиной не встретились, например, на гарнизонной гауптвахте. Объявить, что отсидели трое суток и уволены. Быстрее всего, всё это надо делать в комплексе. Необходимо посоветоваться со знающими людьми.
– Где их взять?
– Найдём! Самое главное – нейтрализовать солдат и особистов.
Так и сделали. Солдатам объявили по десять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Старшину задержали на КПП со свёртком, но свой источник он, по сути, не выдал. Его «втихую» выгнали из армии без выходного пособия, якобы, за крупную недостачу.
В дивизии следов наркотиков больше не наблюдалось. Личному составу объявили, что солдаты осуждены судом на три и пять лет. Старшина – на десять лет. На КПП установили постоянное дежурство офицеров с обязательным досмотром всех пакетов и сумок.
Однако в посёлке и ближайшей округе наркотики всё же появлялись. Это стало настоящей головной болью местной милиции. У неё имелись весьма отрывочные сведения об источнике их появления …
… После возвращения на свой аэродром, всё это время, до середины осени, почти не появлялся в посёлке. Работы было очень много – нужно было привести технику в порядок…
Проходя мимо поликлиники, увидел выходящую тётю Клару. Ради приличия, поинтересовался своими «подругами»
– Люда ушла час назад, а Соня ещё с обеда ушла, сказавшись больной.
Поужинав в кафе, возвращался к себе. Возле дома офицеров, две бабули торговали последними цветами. Не отдавая себе отчёта, приобрёл букетик, и пошёл к Соне. На звонок в дверь долго никто не откликался. Уже собрался уходить, когда дверь открылась. На пороге стояла Соня…
Лучше бы я не приходил. Она стояла, практически раздетой, судорожно пытаясь накинуть на себя халат, но запуталась в рукавах. Я готов был провалиться сквозь землю. Хуже, чем много лет назад, когда незваным гостем пришёл к соседям на ёлку. Зачем я это сделал? Заявился без приглашения к больному человеку, разбудил её, да ещё в таком виде. От неожиданности мы оба потеряли дар речи…
В наступившей тишине из-за неплотно прикрытой двери в комнате раздались голоса. Я ещё не окончательно растерял навыки радиста и хорошо различал эти голоса. Это были мужские голоса. Громко говорили двое, только говорили они не по – русски, какими- то гортанными голосами. Мне доводилось слышать такие голоса – так громко говорили между собой кавказцы в солдатской чайной, не обращая внимания на остальных. Что они здесь делали, вдвоём, поздно вечером? И почему с ними Соня в таком виде?
Я продолжал стоять, полностью оцепенев.
Очнувшись, бросил букет, и опрометью пустился бежать прочь, ничего не видя перед собой и совершенно ничего не соображая. Последнее, что осталась в моей памяти, это висевшие на вешалке две мужские болоньевые куртки синего цвета и два жёлтых портфеля в прихожей.
Я не помнил, как добрался до своего общежития. Очнулся только у себя в комнате, одетый, в ботинках, в не расправленной кровати. Что это было? Сон? Наваждение? Но я не спал. Как только закрывал глаза, передо мной возникали эти гортанные голоса, синие куртки и портфели. И глупые мысли – откуда они? В посёлке таких курток я не видел. Если в военторг завозили что-то новенькое, то в них ходила половина населения. Портфелями вообще никто не пользовался. Если они приезжие, то откуда у них пропуска в погранзону и в наш городок?… Заснул только под утро; еле встал, привёл себя в порядок и поплелся на службу.