Неисповедимы пути туриста

Когда мы вернулись из Гринвича в город, что-то внутри нас подсказывало, что все наши, безусловно интересные, экскурсии затмили пропущенный обед, который угрожал плавно перерасти в ранний ужин. Между тем часы на какой-то уличной башне показывали шестой час вечера. Вспоминая «никакой», но, безмерно дорогой, вчерашний обед, я воссоздал в памяти напутствие Эдика, который с Любой несколько месяцев назад уже побывал в Лондоне. Он настоятельно советовал мне питаться исключительно в лондонских барах, мотивируя это дешевизной и качеством подаваемых там блюд, оригинальностью английского пива и неординарностью интерьеров заведения. Надо же тому случиться, что не успели мы даже на двести метров отдалиться от причала, где нас выгрузил прогулочный катер, как в глаза бросилась красочная вывеска «The George Inn», что в переводе означала «Паб Джорджа». Мы ещё не знали, что создание этого паба датировалось 1380 годом, что это был постоялый двор, на мощёную брусчатку которого в средние века заезжали экипажи с, так называемыми, «людьми дела». Так в те времена называли лондонцы заключённых, бандитов, девиц лёгкого поведения и прочих прожигателей жизни. Когда мы попали вовнутрь этого древнего пивного заведения, то сразу окунулись в атмосферу богемного средневековья. Никогда и нигде в заведениях общепита я так глубоко не ощущал дух давно ушедших времён. Просто чувствовалась часть совершенно иной, наверное, лондонской культуры как в оригинальном, сохранившем элементы древности, интерьере паба, так и в доброжелательно-приветливой, совсем неагрессивно- пьяной, атмосфере общения посетителей бара. Можно предположить, что этому в немалой мере способствовали портреты, которые украшали стены заведения. Среди них были Чарльз Диккенс, Уинстон Черчилль и принцесса Маргарет. Самый большой портрет принадлежал Уильяму Шекспиру, который, как утверждалось, не только наслаждался пивом в этом пабе, а даже ставил в его дворе свои трагедии и комедии. Но, говорят, историей и богемой желудок не насытишь. Поэтому, следовало особо отметить, что, в сочетании с бесподобным пивом, накормили нас тут по разряду «выше крыши», выставив на стол копчёный лосось, ростбиф, картофель фри и овощной салат. При этом особую радость доставила нам цена всех этих вкусностей, которая была в два раза ниже, чем мы заплатили вчера в парковом кафе на берегу Темзы. Особая благодарность за это была мысленно послана моему другу, Эдику Могилевскому.

За дни, проведенные в Лондоне, мы чётко уяснили, что этот многоликий город насколько космополитичен, настолько и многообразен. В нём органично уживались многовековые памятники архитектуры, глубокое наследие и современные тенденции. Однако путеводитель настойчиво советовал сменить пёстрость английской столицы на идиллические пейзажи её пригородов: Оксфорд и Кембридж, которые располагались всего в часе езды на электричке. Мы потратили два дня для их беглого осмотра, о чём впоследствии вовсе не пожалели.

В Оксфорд мы попали ранним сентябрьским утром. Нам сказочно повезло с погодой, осенний тонус которой выражался солнечными бликами, разухабисто гуляющими по багряной листве на дорожной брусчатке. Тем не менее, совсем не хотелось сейчас подменять путеводитель и перечислять достопримечательности этого милого городка. Просто скажу, что Оксфорд – он, с одной стороны, многолюдный, здесь везде и повсюду перемещались, в основном, молодые люди, на лице которых читалось, что они принадлежали к сословию студентов оксфордских колледжей. С другой стороны, этот город многолик. Для кого-то он синонимичен с детьми богатых людей, которые обучались в тамошних университетах. Для других, он ассоциировался с местом, где получили образование множество известных людей. Для третьих, и таких немало, это место, которое привлекало своей аристократичностью, викторианским стилем, старенькими улочками, рынками, музеями и пабами.

Для меня же географическое название Оксфорд всегда связывалось с именем университета, который являлся чуть ли не самым старейшим в англоязычном мире и до сих пор считался одним из ведущих в мире со своими 38 независимыми колледжами. Достаточно сказать, что здесь обучались 26 премьер-министров Великобритании, президент США Билл Клинтон, 20 архиепископов и 27 нобелевских лауреатов. Заключительным аккордом пребывания в Оксфорде для нас стало посещение Бодлианской библиотеки знаменитого университета, где я не просто, как в былые времена, снова почувствовал себя студентом, а на полном вдохе ощутил собственное сопричастие к духу науки, окутавшее это здание.

Следующим номером нашей английской программы стал город Кембридж, город яркий, шумный, безумный и экспансивный. Все эти эпитеты опять-таки приурочены к студентам, которые обучались в не менее, а может быть, даже по неким меркам, более эпатажном месте, чем оксфордский, университете. Сюда приезжали учиться сюда со всего мира. Тут в своё время находились Чарльз Дарвин, Исаак Ньютон и даже, представьте себе, русский писатель Владимир Набоков. Как и Оксфорд, Кембриджский университет был разделён на три десятка колледжей. Каждый из них это не просто отдельное здание, двор, библиотека, общежитие, а свой, присущий только ему, мир науки, философии и мировоззрения. Интересно, что кембриджский университет опередил оксфордский: он подарил миру почти девять десятков нобелевских лауреатов.

В целом Кембридж, несмотря на кажущуюся необузданность, более уютное место, чем Оксфорд. Виновницей этого являлась, наверное, неторопливая река Кем. Древний город, как мы убедились при его рассмотрении, был знаменит не только своим университетом. Он таил в себе множество исторических памятников, интересных музеев и роскошных парков. Это удивительный уголок старой Англии с прекрасными узорами готической архитектуры на старых зданиях. Подводя итог нашей экскурсии одним предложением, можно сказать, что город вдохновил нас, невиданной ранее, атрибутикой науки, свободолюбием студенчества и очаровал своей изящной красотой.

Пять лондонских дней пролетели, как одно неповторимое мгновение. Его последний блик застал нас на центральном вокзале английской столицы Сент-Панкрас. У нас оставался ещё час до отправления поезда на Париж. Да, господа, я не ошибся, именно на изумительный и романтический Париж. Но об этом чуть позже, в соответствии с хронологией нашего повествования.

Пока мы ещё находимся в шикарном вокзальном холле английской столицы, в обычном станционном Макдональдс. Дело в том, что последнее наше лондонское утро было отдано кварталу под названием Сохо. Именно он являлся приютом лондонской богемы, колыбелью бит-культуры и колоритным местом для тех, кто был готов увидеть другой, лишённый пресловутой респектабельности, разгульный и беззаботный, Лондон. А ещё Сохо славился увеселительными заведениями и многочисленными магазинами. Наших жён, к сожалению, заинтересовало не первое, а, именно, второе из перечисленного. Другими словами, пока они в течение нескольких часов занимались «шопинговой терапией», мы с Сашей находились в состоянии некой аритмии, которая отключила нас от животворного биения пульса шумного квартала. Причём отсоединила настолько, что мы в тягостном ожидании наших «половинок» не то, чтобы пива не выпили, а даже перекусить не успели. Поэтому я, Мила и Слава и томились сейчас в очереди в привокзальном Макдональде. В это же время Саша находился вблизи станционных путей, охраняя от английских воришек наши чемоданы. Когда, мирно, никого не трогая, он гордо восседал на одном из них, не без удовольствия поглощая принесённый нами чизбургер, к нему подошёл полицейский, которых в Англии почему-то называют ласкательным именем «бобби». Он довольно грозно что-то выговаривал ему на своём английском речитативе. В ответ, нарушившему его вокзальный ланч, блюстителю порядка, Саша непринуждённо проговорил, единственно известную ему на английском языке, фразу:

– I do not understand.

Когда до «копа» дошло, что, сидящий на чемоданах, мужчина, действительно, не понимает его, он путём смешной мимики и жестов довёл до его сведения, что принимать трапезу полагается только в кафе и ресторанах и ни в коем случае вблизи станционных путей. Выудив из своих форменных штанин тощий кошелёк, он недвусмысленно дал Саше понять, что дело может обернуться денежным штрафом. Мой свояк не стал искушать судьбу и, вспоминая ненормативную русскую лексику, поспешно ретировался в сторону ближайшей закусочной.

На этом, вызывающая много толков, английские чопорность и законопослушание не закончились. Когда мои спутники уже зашли в поезд и до его отправления оставалось не более двух минут, зная, что в английском поезде, в отличие от советских, нет тамбуров для курения, я вышел на открытую платформу, чтобы затянуться израильской сигаретой «Time». Перрон, во всю его полукилометровую длину, был безлюдный и пустой. Все пассажиры уже заняли свои места в вагонах. Я, медленно выпуская вверх замысловатые колечки дыма, наслаждался последними мгновениями табачного отравления. Вдруг увидел, что по направлению ко мне стремительно бежит, грозно размахивая разноцветными флажками, служительница железнодорожного порядка. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы догадаться, что курить на перроне категорически запрещается и что, если эта разгневанная англичанка доберётся до моей персоны, то вместо парижского Монмартра у меня есть, вполне вероятные, шансы увидеть камеры Тауэрской крепости. Я не стал испытывать судьбу на прочность, без промедления запрыгнув в пассажирский вагон. В тот же момент поезд тронулся в направлении, страстно желаемой, столицы Франции.

Пока мы не ступили на землю, по которой в своё время ходили Нострадамус, Наполеон Бонапарт и Жанна д’Арк, в тиши комфортабельного экспресса я размышлял об уникальной и, в тоже время, в чём-то парадоксальной Англии, которую для меня олицетворяла её столица. Я всё думал, почему, ещё в своё время, Александр Герцен сказал:

– Нет города в мире, который бы больше отучал от людей и больше приучал бы к одиночеству, как Лондон. Кто умеет жить один, тому нечего бояться лондонской скуки.

Трудно опровергать русского писателя, скорее всего нужно согласиться с ним. Хотя, по правде говоря, у меня не было каких-либо поводов для этого. Разве я был вхож в лондонскую богему, разве говорил хотя бы с одним англичанином, разве общался с британцами, кроме продавцов в супермаркете, кассиром в музее или официантом? На это существует лишь один отрицательный ответ: «нет». Но кроме области объективной есть ещё и сфера чувственная. В соответствии с ней, на уровне ощущений, мне казалось, что проведя несколько дней в Лондоне, я повсюду испытывал в атмосфере города, если не равнодушие, то непременно какую-то холодность, если не скуку, то уж точно какое-то неудовольствие.

Что можно сказать об англичанах, не будучи лично знакомым с ними? Что это единственная европейская страна, которая не жаждет быть Европой. Что они островная нация, которая существует вне социальной зависимости от других народов. Что они лучше всех, ведь даже нулевой меридиан проходит через их страну, а не через соседнюю Францию, которую они не очень-то и жалуют. Что в Европе только в Великобритании придумали правый руль и левостороннее движение по дорогам. Вообще-то, не это я хотел подчеркнуть. Просто англичане, по сравнению с итальянцами, испанцами и даже с немцами и швейцарцами, с которыми я, правда, также не ел с одного котелка, но имел счастье лицезреть, выглядели не такими весёлыми, дружелюбными и раскованными. На рынке в английской столице мы даже заметили на одном из студентов футболку, на которой было написано:

– Никакого секса, пожалуйста, мы – британцы.

Отсюда становилось понятным, почему от Лондона веяло холодком не столько даже климатическим, сколько альтруистическим.

Мои итоговые мысли о Лондоне и, населяющих его англичанах, прервал поездной контролёр, который вежливо попросил предъявить наши билеты. Какое-то мгновение я отстранённо смотрел на него, забыв, что нахожусь в экспрессе, который за два с половиной часа должен перенести меня с островной столицы европейского государства в столицу страны континентальной. Пока же я с наслаждением смотрел в вагонное окно, наслаждаясь сочно зелёным, чисто английским пейзажем, который вызывал где-то в глубине подсознания, неведомую ранее, на первый взгляд, несуразную акварельную медитацию. Не зря, видимо, в этом аспекте британский актёр Майкл Фландерс говорил:

– Если бы Господу было угодно, чтобы мы летали на самолётах, он не создал бы железных дорог.

Да и, в самом деле, кто-то правильно сказал, что путешествие на поезде это больше, чем просто перемещение из точки А в точку В, это целая философия. Что касается последней, это было правильно применительно к Советскому Союзу, когда железнодорожный состав, который ехал, скажем, из Москвы во Владивосток, пересекал при этом семь часовых поясов. При этом, справедливости ради, знаменитый нулевой меридиан Гринвича он не проходил.

Что же касается нашей поездки на евроэкспрессе, то её концептуальность состояла в том, что буквально через час нам предстояло въехать в уникальный подземный туннель, проложенный под проливом Ла-Манш, который соединял город Фолкстон на юге Англии с городком Кокель во французском регионе Нор-Па-де-Кале. Путеводитель подсказывал нам, что этот двухпутный железнодорожный туннель имел длину 51 километр, из которых 39 проходили под водой. Поэтому, примерно около получаса, за окном вагона зияла непроглядная чернильная темнота.

Пока я думал о бренности нашего путешествия, поезд уже давно выбрался из подводного туннеля, всё ближе и ближе приближаясь к французской столице. За окном, как по мановению волшебной палочки, вдруг исчезла зелёная расцветка старой Англии, которую сменили, набрызганные серой краской, индустриальные пейзажи, тоже пожилой, Франции. Буквально минуты отделяли нас от прибытия на самый большой в Европе Северный вокзал (Gare du Nord) Парижа. Я лихорадочно вглядывался в карту, чтобы отыскать местоположение отеля, который лично заказал в тель-авивском турагентстве. В спешке потребовалось несколько напряжённых минут, чтобы отыскать на ней улицу Rue Лаfayette, на которой находилась гостиница. Понадобилась ещё минута, чтобы найти на этой же карте вокзал, куда прибудет наш поезд. Удивлению моему не было конца, когда я увидел, что расстояние между ними составляет менее пятисот метров. Когда наша туристическая бригада уже покинула поезд, когда мы уже воочию увидели фасад Северного вокзала в виде триумфальной арки, сложенной из крупных каменных блоков, когда Слава просила Сашу отыскать стоянку такси, я, не без торжественности в голосе объявил, что до нашего отеля всего несколько минут неспешной ходьбы. Уже через четверть часа мы стояли у стойки регистрации, без труда найденной, гостиницы. Правда стойкой это место можно было назвать чисто условно, имея в своих извилинах бесчисленную меру фантазии. На деле она представляла собой крохотную конторку, за которой едва помещался портье. Визуально гостиница, порог которой мы пересекли, совсем не походила на трёхзвёздочную. Однако номер, который располагался не в полуподвале, как в Лондоне, а на втором этаже, выглядел гораздо эффектнее, чем у англичан, хотя, по большому счёту, вряд ли я бы выделил ему больше одной звезды. Не столько коробило, что отель находился в старом, времён трёх мушкетёров, здании и что туалет и душ теснились в микроскопическом помещении, где вряд ли бы поместился кто-то из этих же мушкетёров, сколько то, что окно выходило в маленький каменный, с большими мусорными ящиками, дворовый колодец, ограниченный стенами древнего дома. Мила, переводя взгляд с панорамы, открывающейся из окна отеля, на моё недовольное выражение лица, с деланным оптимизмом прошептала мне на ухо:

– Ну, что ты так расстроился, Сенечка, ты же сам говорил, что гостиница нам нужна исключительно для того, чтобы ночью перекантоваться.

Я не стал переубеждать свою жену в справедливости собственных слов и, как бы оправдывая самого себя, грозно воскликнул:

– Ну раз так, быстренько переодевайся, мы немедленно отправляемся выпить хотя бы двадцать грамм «Наполеона» в честь приезда в город-герой Париж и ознакомиться с окрестностями нашего «гранд отеля».

Слава с Сашей, сославшись на усталость, остались в номере, а мы с Милой вышли на, прилегающую к отелю, улицу, подсвечиваемую неярким светом замысловато-закрученных фонарей. Мне казалось, что вот, вот из переулка покажется пролётка, в которой, передавая друг другу сигару, о чём-то мило беседуют Эмиль Золя и Ги де Мопассан. Однако вместо классических куртизанок из их произведений, первое, что бросилось нам в глаза, так это пёстрая вывеска над одним из закусочных заведений. На ней красочными семитскими буквами было написано «фалафель и шаурма по-израильски». В подсознании моей жены тут же проснулись патриотические чувства приверженности к Святой земле, и она, указывая на эту сомнительную фалафельную, безоговорочно заявила:

– Всё решено, здесь и отпразднуем наш приезд.

– Может быть лучше здесь, – нерешительно возразил я, направляя указательный палец на витрину не то бара, не то винного магазина, в которой пестрели причудливые этикетки чуть ли не полсотни бутылок, явно алкогольного содержания.

Но моя жена решительно настроилась посетить заведение, где она может внести свою посильную лепту в его доход. Наяву получалось, что, как в Италии, так и в Испании именно она находила уголки, связанные с присутствием наших соотечественников. Вот и здесь у ней взыграло, так сказать, национальное самосознание. Только ни она и ни я ещё не знали, что наш отель, со всеми прилегающими к нему заведениями, располагался в еврейском квартале.

Ресторанчик, в который мы зашли, по тель-авивским меркам относился к второразрядным заведениям общепита и, разумеется, звёздами Мишлена награждён не был. Но, когда мы сознались, что приехали из Израиля, нас обслужил сам хозяин, который, на иврите говорил похуже нас с Милой. Когда на нашем столике появились заказанные блюда, и я попросил у него принести бутылку вина, он виновато развёл руками, что означало, что алкоголь не входит в меню его заведения. Уловив на моём обескураженном лице тень неудовольствия, «начальник ресторации» подобострастно улыбнулся и заискивающе провозгласил:

– Как бы трудно нам не было, мы всегда выполняем желание клиента.

Буквально через несколько минут он уже открывал бутылочку красного сухого Шато (Chateau). Так что наш приезд мы с Милой отметили совсем неплохо. Правда, выходя из ресторана, я заметил, в ранее найденной, соседней магазинной витрине точно такое же вино, по цене в два раза меньшей, чем было указано в счёте израильского заведения. Нетрудно было догадаться, что вино, стоявшее на нашем столике, было куплено в этом магазине хозяином заведения, в котором мы отмечали наш приезд. Когда я поделился своим открытием с Милой, прибавив к этому:

– Всё идёт по плану, как ты и хотела, дали хозяину увеличить свои дивиденды, – она, весело всплеснув руками, нежно проговорила:

– Это для того, чтобы ты в романтическом Париже почувствовал маленький кусочек родины. Ты же знаешь, что евреи – всегда евреи, особенно за рубежом.

Услужливый хозяин ресторана рассказал нам немного об истории квартала, где мы сейчас находились. Оказалось, что он был уже еврейским чуть ли не с двенадцатого века. Именно здесь проживали евреи, изгнанные из Испании. Да и сейчас здесь обитала не одна сотня тысяч евреев, придавая кварталу место, пропитанное особой атмосферой, радушием и приветливостью еврейского народа. Мы с Милой с удовольствием бродили по вечерним улочкам квартала, полагая, что мы не в Париже, а в Иерусалиме. Только сейчас заметили, что не только фалафельная, а и названия разнообразных сувенирных и антикварных лавок, магазинов с кошерными продуктами, кафе с традиционной еврейской кухней и даже улиц дублируются на иврите или идиш.

Продолжая совершать вечерний моцион по кварталу, мы увидели старинный особняк, где расположился Музей истории и культуры иудаизма, экспозиции которого знакомили посетителей с искусством и бытом еврейского народа. Неподалёку расположилась большая синагога, а чуть дальше Мемориал неизвестному еврею-мученику, посвящённый жертвам Холокоста. Еврейский квартал оказался не таким уж и маленьким по своей площади, более двух часов мы прогуливались по нему, осматривая французские (а не наоборот) вкрапления в еврейское бытиё Парижа. В этот вечер я ещё не ощущал романтическую эйфорию настоящего Парижа, которую, порой обветшалый и изношенный, порой нестерильно чистый его еврейский квартал, превзнести никоим образом не мог.

Зато чуть ли не наркотическое опьянение от волшебства Парижа я испытал уже на следующее утро. В немалой степени этому восторженному хмелю способствовал путеводитель, который был составлен талантливой американской журналисткой, прожившей в Париже десять лет. В отличие от других туристских справочников он заводил нас в невероятно-фантастические места, неведомые штатным экскурсоводам и гидам. С его неоценимой помощью нам удалось проникнуть в таинственные дебри совсем другого Парижа, раскрывающего в неиссякаемом лабиринте своих кривых переулков и блистающей брусчатке, ниспадающих к Сене безмолвных и горбатых улочек, незабываемые персонажи Оноре де Бальзак, Виктора Гюго, Александра Дюма, Гюстава Флобера и Стендаля. Мы окунулись в бездну какого- то таинственного восприятия, никогда не познаваемых ценностей волшебного города. Это отнюдь не означало, что мы не знакомились с популярными общеизвестными достопримечательностями города. Приведу их неполный список в качестве некоего отчёта о проделанной туристической работе.

День первый. Он ознаменовался тем, что мы поднялись на знаменитую Эйфелеву башню, взметнувшуюся на 324 метра над Марсовым полем. До сих пор мне иногда снится чудесная панорама старого Парижа, которая открывается с её смотровой площадки. Во второй половине дня мы посетили Лувр, наверное, самый знаменитый художественный музей мира, расположенный в старинном королевском замке. Здесь мы совершенно зря боялись, что среди 350000 картин, статуй, гравюр и эстампов не найдём самое известное живописное полотно эпохи Возрождения, картину Леонардо да Винчи «Мона Лиза», известную под названием «Джоконда». Зря волновались, именно возле неё толпилось настолько много посетителей, что пробраться поближе к картине представлялось почти неразрешимой задачей. Говорят, что «эффект Моны Лизы» заключается в том, что изображённое на полотне лицо наблюдает за человеком, в какой бы точке зала он не находился. Во всяком случае на себе я этого явления не ощутил. Более того, после двухчасового осмотра музейных ценностей я почувствовал невероятную усталость. Скорее всего это был не столько эффект, предписываемый Джоконде, сколько сокрушительная энергетика, исходящая от всех, вместе взятых, картин музея. Иначе, чем объяснить, что я был способен целый день без устали бродить по городу, а какой-то час прикосновения к духовным ценностям приводил меня к изнеможению.

В себя я пришёл только в момент, когда мы вышли из музея и оказались в, расположенном возле Лувра, Саду Тюильри. Буквально через несколько минут, пройдя площадь Согласия, мы попали в царство магазинов и бутиков, окутавших прославленные Елисейские поля. Надо же тому случиться, что именно здесь, возможно от избытка чувств и впечатлений от увиденного, Миле потребовалось что-то более прозаическое и житейское. Она, как-то поспешно, как артист Георгий Вицин в фильме «Операция «Ы «и другие приключения Шурика», спросила меня:

– Вы не скажете, где здесь туалет?

Мне ничего не оставалось, как ответить своей жене:

– Простите меня, мадам, но я не имел счастья родиться и жить в этом городе, и поэтому не знаю.

Взглянув на её встревоженное лицо, я понял, что всё-таки имело бы смысл родиться в Париже, чтобы достоверно знать, где находятся там места, обозначаемые в России буквами «М» и «Ж». Вместе с тем, я весьма своевременно вспомнил, что вычитал в путеводителе, что, если вам не удаётся найти туалет где-нибудь поблизости, можно без всяких проблем воспользоваться им, зайдя в ближайшее кафе или ресторан. Что можно сказать по этому поводу? Мы как раз, закончив свой замечательный маршрут по Елисейским полям, подошли к их концу, к Триумфальной арке. Именно здесь, в этом, олицетворяющем символ Парижа, месте прямо на нас, мигая неоновыми огоньками, вызывающе смотрела вывеска «Restaurant Laurent». Я, не совсем уверенно, сказал Миле:

– Мой внутренний голос подсказывает, что именно здесь находится то место, что мы ищем, причём, в не самом худшем его виде.

В ответ на свою витиеватую фразу я увидел испуганные глаза своей жены. Пришлось взять туалетную инициативу в свои руки. Не без опаски, приоткрыв массивную резную дверь, мы попали в, увенчанный изящными пилястрами и мраморными скульптурами, красивый зал. Если бы не столики, покрытые белоснежными скатертями, можно было бы уверенно предположить, что мы оказались в музее. Не успел я подумать, что на сленге современной молодёжи ресторан можно было бы охарактеризовать мощным словечком «крутой», как к нам приблизился гарсон в темных брюках белой рубашке с обязательной чёрной бабочкой. Выразить доходчиво на языке Стендаля, что желает моя жена, представлялось для меня задачей, не имеющей решения даже в элементарных функциях. К счастью, слово «туалет» в русском, английском и французском звучании имело один и тот же смысл. Именно его я, криво улыбаясь, и произнёс официанту, указывая подрагивающим пальцем на свою жену. То, что произошло дальше, указывало на состоятельность, описанного в путеводителе американской журналисткой. Французский гарсон, жестом указав мне оставаться на месте, вежливо взял Милу под руку и повёл в глубь зала. Ожидая возвращения жены из, не таких уж и отдалённых, мест, я подумал, что может быть нам в знак благодарности за полученный сервис стоит поужинать в этом ресторане. Есть бог на свете в том смысле, что прежде, чем сесть за столик, я заглянул в красочный буклет-меню, составленное, в том числе, и на немецком языке. То, что я увидел там, полностью подтвердило крутизну ресторана: оказывается его расцвет пришёлся ещё на эпоху Наполеона III. Однако больше всего поразили меня цены: бизнес-ланч (по нашему комплексный обед) стоил там около 400 израильских шекелей на одну персону. За эти деньги в, средней руки, тель-авивском ресторане я мог неплохо накормить себя, жену и двух дочерей. Пока я раздумывал о ценовой политике французских, по-простонародному, кабаков, в проходе между столиками появилась моя, заметно повеселевшая, жена. Она поведала мне, что гарсон, который встретил нас у входа, провёл её в конец зала и у лестницы, ведущей на второй этаж, передал её другому официанту, сопроводившему её до двери туалета с какими-то непонятными, но, наверное, благостными пожеланиями, прозвучавшими на французском языке. Вот и не верь после этого путеводителям!

День второй мы начали с осмотра сердца Парижа, с острова Ситэ. Парижане называли его ещё и колыбелью города потому, что именно здесь был построен первый французский королевский дворец (Дворец правосудия) и именно здесь воздвигнут величественный Собор Парижской богоматери. Старый Париж долгое время размещался в пределах этого острова, который изобилует массой достопримечательностей. Мы обошли весь Ситэ в течение сорока минут, но дальнейший осмотр только половины того, что упоминалось в путеводителе, занял у нас ещё полдня. Собор, не какой-то там, как говорится в незабвенном фильме, матери, а самой, что ни есть, Парижской богоматери поразил нас величием своей архитектуры, богатством декора и уникальными святынями. При осмотре этого Нотр-Дам-де-Пари мы почувствовали, надо полагать, божественную энергетику, исходящую от священных реликвий, включая терновый венец, гвоздь, которым прибивали к распятию Иисуса и частички самого креста.

Передохнув после осмотра античных парижских ценностей в нашем отеле, вторую половину дня мы решили посвятить Монмартру. Ведь именно в этом богемном районе жил Эмиль Золя, писали картины Ренуар, Ван Гог и Пикассо, творили Хемингуэй и Френсис Скотт Фицджеральд. Пока я ожидал в холле гостиницы свою жену, ко мне за столик подсела симпатичная брюнетка из тех, возраст которых визуально не определяется. Она, подсмотрев в моих руках путеводитель на русском языке, неожиданно проговорила:

– Здравствуйте, месье. Будем знакомы, меня зовут Роксана, а вас?

Мне ничего не оставалось, как назвать своё имя. Выяснилось, что Роксана, родившаяся в Ереване, жила в Париже уже больше десяти лет. Она оказалась настолько контактной, что уже через пять минут у меня сложилось впечатление, что я знаком с ней много лет. В разгар нашей беседы из номера вышла Мила и, бросив недобрый, даже подозрительный, взгляд на Роксану, спросила меня, куда я положил её сумку. Когда моя жена ушла опять в номер, моя армяно-французская знакомая поинтересовалась:

– Вы не подскажете, Семён, эта симпатичная женщина – ваша жена?

Получив утвердительный ответ, она, не без сожаления, взглянула на меня и нежным голосом проворковала:

– Кто же, дорогой товарищ, в Париж едет со своим самоваром, – что в иносказательном переводе, наверное, означало:

– Не бери с собой то, чего там, куда ты приехал, и так хватает.

Я не успел ответить, так как в этот момент, вышедшие из номера, Саша и Слава подхватили меня за руки и повели к выходу из отеля, полагая, что на этом моё знакомство с блудной парижанкой подошло к концу. Как же они ошибались. Когда на станции парижского метрополитена я подошёл к схеме, чтобы определиться, как лучше добраться до Монмартра, я услышал позади, знакомый уже, голос Роксаны:

– Я могу вам помочь, Семён?

– Нет, спасибо, – ответил я, – мы, вроде бы, справляемся, скажите только, – спросил я разглядывая схему движения подземных поездов, – на карте видно, что на Монмартре есть две остановки: одна сверху, другая снизу, где лучше выходить?

Роксана кокетливо передёрнула плечами и, не глядя мне в глаза, кокетливо прошептала на ухо:

– Не знаю, как вы, Семён, но я предпочитаю сверху.

Увидев приближающихся ко мне родственников, она поспешно вскочила в вагон уходящего метро и вместе с ним навсегда исчезла из поля зрения.

В соответствии с эротическим советом Роксаны мы вышли на верхней станции метро и сразу попали на вершину 130-метрового холма самого высокого и колоритного района Парижа. Тут же перед нашим взором предстало необыкновенной красоты, примерно стометровой высоты, белокаменное, отливающее розовым цветом, сооружение, называемое базиликой Сакре-Кер. Полюбовавшись чудесным интерьером храма, мы вышли на компактную, но многолюдную площадь Тетр, которая по совместительству являлась центром бурной богемной жизни района. Именно здесь мы пили кофе в старейшем бистро La Mere Catherine, именно здесь около двухсот лет назад русские офицеры кричали «быстро», наделив тем самым экспрессный парижский общепит этим благозвучным названием.