Царская дочь

Зиссель и Иавин

Вскоре – с появления Иавина в селении прошло несколько недель – плетельщик пришел вновь и попросил отдать мальчика ему в подмастерья. Лидия с Каменотесом переглянулись и сказали, что нарекли мальчика Иавином. И что Иавин еще слаб. Что раны его еще не зажили. Что он еще толком не выучил их язык.

Через две недели после того, как Зиссель впервые взяла Иавина с собой на реку, плетельщик пришел опять.

– Мальчик уже играет на улице и понемногу помогает в поле. Пусть идет ко мне в ученики. Я буду кормить его и хорошо с ним обращаться, – предложил он снова. – Лет ему, похоже, достаточно, смекалки хватает, да и слов он теперь знает довольно. Пойдет ко мне и, коли постарается, выучится ремеслу. А не то его заберут хозяева каменоломни с Высокого берега. Все знают, что вы приютили беглого раба. У нас тут мучать детей не принято, но люди считают, что раб должен трудиться, а не играть или в речке плескаться. Так что выбирайте.

Каменотес вздрогнул, лицо Лидии омрачилось.

– Сосед, а Берл тебе помочь не может? – спросила она.

– Берл больше не от мира сего, – глухо ответил плетельщик.

– Прости, сосед, – поспешил извиниться за жену Каменотес. – Мы надеялись, что теперь, когда Берл вернулся туда, где ребенком был счастлив, он придет в себя.

– Туда, где он играл с братьями… – Плетельщик отвернулся и наткнулся на внимательный взгляд серо-зеленых глаз Зиссель. Девочка тут же потупилась.

– Иавин совсем еще ребенок, – тихо добавила Лидия. Она знала, что мальчик до смерти боится Берла, но не смела произнести этого вслух. Берл никому не делал зла, и ей не хотелось ранить соседа.

Взгляд плетельщика смягчился.

– Тогда пусть пока набирается сил, помогает в поле да играет. После следующего полнолуния, на рассвете, пришлите его ко мне. Станет учиться у меня – и господа с Высокого берега оставят его в покое, ведь дело мое продолжать некому, и я вправе взять себе подмастерье.

Он продолжал смотреть на Зиссель. А та не отрывала взгляда от веретена у себя на коленях и делала вид, что не слушает.

– Вы уж поверьте, я этому мальчику только добра желаю, – сказал он, обращаясь к ней.

Теперь Иавин вместе с Зиссель трудился в поле. Другие работники были рады ему. Он единственный мог поведать им о дальних краях и развеять скуку – что-что, а рассказывать Иавин любил.

С блеском в глазах, оживленно жестикулируя и смешно коверкая новые для себя слова, вспоминал он об огромном змее, что заполз в постель к его тетке, и рабочие ужасались и смеялись разом. Говорил он и о неистовой буре, после которой еще много дней дождь лупил так, что обнажились корни деревьев. Жители его селения обмазались грязью и принялись воспевать властвующих над погодой богов, моля их унять ливень. Слушатели так живо представляли себе эту картину, что забывали о работе.

– И что, прекратился дождь-то?

– Еще целую ночь шел, но утром перестал. А чуть взошло солнце, мы увидели над деревней разноцветную дугу. Это боги ее воздвигли, чтоб оградить нас от дождя. Старейшина всех созвал и объяснил, что они решили вернуть солнце на небо, чтобы мы смогли обсохнуть и согреться, – завершил рассказ Иавин.

Работники разразились возгласами – кто потрясенными, кто недоверчивыми. Самые рассудительные лишь заулыбались и одобрительно похлопали мальчика по плечу.

О своих родителях или других родственниках Иавин не упоминал. Правда, за работой он пел на родном наречии – песни были непонятные, загадочные, но ритмичные. Другие дети старались подобраться к нему поближе и подпевали как могли. Когда они работали бок о бок с Иавином, сигнал, что можно идти домой ужинать и играть, всегда звучал нежданно, будто время рядом с этим мальчиком бежало быстрее обычного.

Иавин не отходил от Зиссель ни на шаг, и постепенно другие работники на полях стали ее приветствовать, а то и улыбаться. Рядом с Иавином Зиссель меньше смущалась и отвечала людям улыбкой, показывая, что слышит обращенные к ней слова. Но на ее левую руку все же по-прежнему косились – ну что за расстройство! А ведь за работой ее не спрячешь. Зиссель и сама видела, какой красной и грубой была кожа на этой руке, как она отличалась от другой, здоровой и сильной. По вечерам, перед сном она намазывала руку жиром и массировала, но, несмотря на всю заботу, та по-прежнему напоминала птичью лапку. Она никогда не станет такой, как правая. Ничего не поделаешь, надеяться на лучшее никакого смысла нет.

Вот так и вышло, что, когда сельчане насмотрелись на ее странную руку и детям надоело дразнить ее молчуньей и птичьей лапкой, все наконец привыкли к Зиссель.

Вот так и вышло, что судьбу Иавина без его ведома решил плетельщик.

Лидия с Каменотесом переставили кровать Иавина к другой стене. Никто больше не тревожился, что он сбежит. Теперь, когда мальчик много работал и играл на улице, спал он лучше, ночные кошмары его почти отпустили. Он понимал все больше и любил поболтать. Частенько с его языка слетало что-то забавное, потому что он неправильно пользовался словами или неверно выговаривал их, и он сам громче всех над собой смеялся. С Зиссель Иавин общался жестами, хотя она и без того понимала его речь. Жестикулировал он почти так же быстро и легко, как она, и явно получал от этого удовольствие. Однажды, после того как он поплавал в реке и они с Зиссель поймали копьем по толстой рыбине, Иавин попытался выдернуть из зарослей тростника два стебля. Удалось это, только когда он вцепился в них всем телом и рванул изо всех сил, навзничь повалившись в грязь.

Зиссель рассмеялась.

Зачем они тебе? – жестами спросила она.

Чтобы научить тебя говорить, – показал он в ответ, схватил стебли и убежал.

Говорить? Ее? Сгорая от любопытства, Зиссель бросила блестящих рыб в вершу и помчалась за ним.

Каменотес протянул Иавину свой нож и стал с интересом наблюдать, как мальчик режет и выскабливает стебли, связывает их парами между собой, и из-под его рук выходят две флейты. Иавин протянул Зиссель ту, что звучала выше, и поманил ее.

– Пошли к источникам.

Близился вечер. Провожаемые взглядом Каменотеса, они со всех ног помчались по тропе в гору. Иавин показал Зиссель, как правильно складывать губы и извлекать из флейты разные звуки. Когда у девочки получилось, он махнул рукой.

– Встань во-он там.

Зиссель послушалась и отошла подальше. Сам Иавин встал ниже по течению, где она не могла его видеть.

Он сыграл пару нот. Ветер подхватил их, донес до ушей Зиссель. И она поняла, что он задумал.

Теперь они могли разговаривать, даже не видя друг друга.

Они стали упражняться. Три коротких свистка: Кто-то идет. Низко – высоко: Где ты? Высокий протяжный звук: Осторожно! Два коротких и низких: Прячься!

Пара веселых переливов подряд, словно песенка: Ты идешь? Я тебя жду!

Каждый день учили они новые сигналы, и так, играя и придумывая, Иавин и Зиссель научились свободно переговариваться друг с другом даже на расстоянии.

Весь этот пересвист не ускользнул от сельчан.

– Я сегодня такую странную птицу в тростнике слыхала! – дивилась одна старуха, раскладывая одежду на солнце.

Проходившая рядом Лидия услышала ее слова и пересказала их дома.

Каменотес лишь с улыбкой покачал головой.

Зиссель переполняло счастье: теперь она могла разговаривать с Иавином с помощью флейты, даже когда его не было рядом. С появлением мальчика в ней зародилось неведомое ей чувство: ей хотелось сказать больше, чем она умела, и не только Лидии и Каменотесу, но и другим людям. Хотелось рассказывать истории, как это делал Иавин.

Тайком от всех Зиссель начала упражняться. Об этом не должен был знать никто, даже Иавин. Она не слишком верила в успех и содрогалась от мысли, что ее станут жалеть.

По вечерам, когда остальные засыпали, девочка лежала без сна, но с улыбкой на лице: теперь у нее есть младший брат, Иавин, он подарил ей флейту, и благодаря ему жизнь ее стала теплей и богаче.

Она шевелила губами, но из горла не вылетало ни звука. Разве что звук ее имени давался Зиссель – шипящее «с-с-с», как у змеи. Для этого голос не требовался. Она просто выдувала воздух сквозь зубы, и этого было достаточно.

Судьба Иавина

Однажды за ужином Каменотес внезапно спросил Иавина, как его зовут на самом деле. Старик старался говорить обычным тоном, но все поняли: спрашивает он не просто так, и об этом было говорено с Лидией.

Зиссель испуганно вскинула глаза. Иавин тоже взглянул на Каменотеса и Лидию с тревогой.

– Иавин, конечно, – ответил он осторожно.

– Как тебя звали до того, как ты пришел сюда? – пояснила Лидия.

У Зиссель перехватило дух. В ужасе глядя на родителей, она замотала головой: нет. Нет! Они решили, что Иавину пора рассказать о своей жизни на родине, но ведь от этих расспросов все переменится! Им придется отослать его обратно или вернуть работорговцам!

Да и сам Иавин от этого вопроса взвился как ужаленный. Все время, что он жил здесь и у него ничего не выведывали, он был приветлив и послушен. Но сейчас он вскочил и попятился к выходу. Из глаз брызнули слезы, голос сорвался.

– К чему вам это знать? Тот, с моим именем, ныне в царстве мертвых вместе с моими родителями! Того мальчика больше не существует!

Перед Зиссель вновь предстал ребенок, которого она нашла в кустах среди колючек и ползучих гадов. Никто и не подозревал, что там лежит мальчик, что он живет и чувствует, говорит и смеется. Он мог бы исчезнуть без следа: дикие звери не оставили бы от него ни косточки.

С грохотом опрокинув стул, Зиссель вскочила, одним прыжком оказалась у входа и обхватила Иавина, обжигая Лидию и Каменотеса гневными, корящими взглядами.

Иавин попытался высвободиться, оттолкнуть ее, но она не разжимала рук. Вскоре он сдался, но стоял неподвижно и отчужденно, пряча глаза.

Лидия, бледная от испуга, воскликнула:

– Хорошо-хорошо, Иавин! Мы больше не станем тебя ни о чем спрашивать.

Тем вечером Каменотес и Лидия сидели на стульях у очага. Беляшку уже завели на ночь в дом. Иавин расположился на земляном полу и, положив руку козе на шею, слушал Каменотеса.

Зиссель, которая уже знала о предложении плетельщика, сидела, прислонившись к матери, и напряженно всматривалась Иавину в лицо.

– Плетельщик циновок хочет, чтобы ты пошел к нему в подмастерья. Но решать не нам, ведь мы тебе не родители, – объяснил Каменотес. – Мы спрашиваем, кем ты был раньше, не затем, чтобы напугать тебя или причинить боль. Поверь нам, Иавин, и послушай меня хорошенько. Мы думаем, ученику плетельщика можно не опасаться надсмотрщиков каменоломни с Высокого берега.

Иавин испуганно вздрогнул. Он боялся надсмотрщиков, но Берла – куда сильнее. У этого парня внутри пусто, как у мертвеца, душа покинула его. А ну как он решит забрать себе чужую? И почему бы не заграбастать душу соседского мальчишки? Есть и спать под одной крышей с Берлом, когда тот глух и слеп ко всему вокруг, – да ни за что на свете!

– Тебе необязательно спать в их доме. Сосед говорит, ты можешь по-прежнему жить у нас, если хочешь, – быстро добавила Лидия.

– Я хочу спать здесь! Рядом с Беляшкой, и с вами, и с Зиссель! – Иавин сжал губы в ниточку и обхватил руками колени.

Лидия с Каменотесом обеспокоенно переглянулись.

– Или у тебя есть родные, к которым ты хотел бы вернуться? – решилась наконец Лидия. – Я спрашиваю только потому, что не могу не спросить. Твои родные имеют на тебя право. Я вовсе не хочу сказать, что тебе нельзя остаться у нас, слышишь?

Иавин кивнул. Он пытался взять в себя в руки, но его губы дрожали.

– Мама…

По щеке, пыльной после уличных игр, пробежала слеза. Он покачал головой, сложил руки у груди, будто качая младенца, потом показал рядом с собой ребенка лет шести и замахал воображаемым ножом.

Зиссель шумно втянула воздух. Не привыкшие слышать от нее хоть что-нибудь, Каменотес с Лидией удивленно взглянули на дочь, но тут же снова повернулись к Иавину. Тот показал всадника, держащего вожжи. Изобразил удары кнута и провел рукой у горла, будто перерезая его.

То, что он рассказывал, было слишком невыносимо, слишком страшно, чтобы произнести вслух. Он мог говорить об этом только на языке Зиссель – голос тут не требовался, да его и не было из-за душивших мальчика слез.

Зиссель налила в плошку воды и протянула ее Иавину. Он шумно отпил пару глотков, опустил плошку, повернул рыбкой к себе, будто вбирая ее силу, и с трудом заговорил.

– Они забрали меня и других детей. Посадили в запряженный волами воз, как зверей в клетку. Мы ехали много дней и ночей, пока не оказались в краях, где люди выглядят как здесь. Не знаю, сколько мы провели в пути. Кормить нас кормили, но скудно, и воды тоже не хватало. Они часто были не в духе – те, что нас похитили. Гневались. Чуть ли не всю еду оставляли себе. Изредка нам доставалась горстка каши или пара смокв. Несколько раз нас выпускали по нужде, но чаще оправляться приходилось прямо в углу.

Он взглянул на Лидию. Та ободряюще ему кивнула.

– Однажды мы услышали какой-то шум, крики, и вдруг нас потащили с воза. Велели помыться, дали вдоволь еды и питья. А потом отвезли в город, на рынок. Туда съехалось полно всадников: щупали нам мышцы, осматривали руки-ноги, заглядывали в рот и между ягодиц. Меня и еще нескольких мальчиков обменяли на серебро. Что произошло с детьми, которые заболели в пути, мне неведомо.

Иавин набрал побольше воздуха в легкие. Его голос зазвучал выше.

– Нас снова посадили на воз и повезли куда-то – похоже, они спешили. Несколько дней и ночей нас трясло и укачивало. Мы были все помятые, в синяках, как битые яблоки. Один мальчик… добрый такой… все умолял: «Воды! Дай воды!» Я звал на помощь, но никто меня не слышал. Остальные оттащили меня от него. «Он болен, брось его, не то сам заболеешь!» Мой друг лег и отвернулся от нас. Наконец мы остановились, и старшие мальчики спрыгнули с воза. Только тогда мне удалось подползти к нему. Я позвал его и перевернул на спину. Жизни в нем уже не осталось. Он был пуст.

Зиссель затрясла головой и спрятала лицо в ладонях.

Лидия налила всем травяного отвара. По потолку пробежали друг за другом два геккона, где-то за домом лаяла лиса. Они пили медленно и молча, погрузившись каждый в свои мысли.

– Как ты сбежал? – спросил Каменотес, когда Иавин снова поднял глаза.

– Нашел острый камень и перерезал веревку на ногах. Всадники не обернулись, и я уполз в темноту. Как можно дальше. Днем прятался. А ночью все бежал и бежал. Не знаю, сколько дней. Я изнывал от голода и жажды. А потом… – Иавин улыбнулся Зиссель. – Потом меня нашла Зиссель и запустила мне камнем в голову.

Зиссель сложила ладони и умоляюще посмотрела на него.

– Да, за это и вправду стоит попросить прощения! – пожурила дочь Лидия.

– Я прощаю тебя, Зиссель, – сказал Иавин и улыбнулся.