Северная рапсодия

Они поплыли. Ондатра неспешно размахивал вёслами, больше направляя лодку в нужную сторону, чем разгоняя её – течение Хьерима само несло их к пункту назначения. Для слепого волхв и впрямь неплохо справлялся с обязанностями паромщика – он постоянно держался правого берега, подальше от зорких глаз и метких стрел людей Тарлинга на левом берегу. Впрочем, чтобы их заметить, нужен был действительно зоркий глаз, ведь Хьерим – одна из самых полноводных и широких рек Филнъяра. Вытекая из Волчьего озера в самом сердце земель варангов, в которое впадает большинство других филнъярских рек, Хьерим вбирает в себя воды со всего заснеженного севера и несёт их в Бескрайнее Северное море. Как раз там, где река превращается в море, и стоит Шорхольм – портовая крепость на Белом острове, неприступный замок шоров, первых жителей Филнъяра, и их последний оплот.

Несмотря на то, что Ондатра ответил на их с Эгилем вопросы и тем самым затащил их на борт, Лейф так и не понял, что имел в виду волхв под «важной вещью». Стало ясно только то, что это изделие из дерева и железа – работёнка для плотника и кузнеца, но это могло быть что угодно. Ещё он сказал, что вещь эта «нужна любому человеку». Что бы это могло быть? Нож? Он каждому нужен, но это слишком просто – конечно, хорошие ножи могут стоить дорого, но простой ножик может изготовить любой подмастерье. Щит? Он нужен каждому бонду на севере, чтобы в случае призыва ярла присоединиться к стене щитов владыки. Но щит где угодно можно достать, и довольно дёшево. Топор? Самая нужная вещь для любого варанга – и дров на зиму наколоть, и голов врагам нарубить – для всех случаев жизни сгодится. Нет, всё это было слишком просто, волхв бы о таком не попросил. Неужто ему нужна некая сложная конструкция, вроде водяной мельницы или лангскипа? С таким бы Лейф с Эгилем не справились без посторонней помощи. Сколько бы он ни ломал голову, ничего путного на ум не приходило.

Дело шло к закату, и вновь начало сильно холодать – на реке задувания ветра ощущались особенно сильно. Лейф спросил у Ондатры, собирается ли тот делать остановку на ночь, но волхв напомнил ему о том, что с его глазами между днём и ночью нет никакой разницы, потому в остановках не будет нужды. Тогда они с Эгилем залезли в спальные мешки прямо в лодке, оставшись в сидячем положении – не очень удобно, зато тепло. Укутавшись в истрёпанные шкуры своего спального мешка, Лейф предложил свою куртку с меховым воротом Ондатре – ему почти физически было больно смотреть на то, как Фаренгар безжалостно задувает под рваные лохмотья тощему худому старику. Но волхв отказался, поблагодарив его за предложение всё с той же непроницаемой натянутой улыбкой на лице.

Быстро преодолев устье Денвы, братья со своими проводниками теперь плыли вдоль берега Мёрзлых топей, представлявшего собой густую поросль камыша и тростника, из которого местами, словно скрюченные отмороженные руки, торчали почерневшие верхушки мертвых деревьев. Иногда сухие жёлтые заросли расступались, открывая взору всю неприглядность этого гиблого места – земля здесь представляла собой вязкую чёрно-зелёную жижу из грязи, ряски, склизкого ила и прочей тухлой вонючей гадости, в которую, единожды провалившись, ещё долго не сможешь отмыться, если вообще сможешь выбраться из этой трясины. Тут и там торчали чёрные коряги, иногда, в местах повыше и посуше, можно было увидеть небольшие рощицы убогих ёлочек и сосен, высота которых не превышала человеческого роста. В заводях, полностью покрытых полями из ярко-зелёной водяной травы, изредка можно было встретить цапель и уток, быстро прячущихся в тростнике при приближении лодки. Эти унылые виды невольно вызывали у Лейфа чувство облегчения оттого, что им не нужно продираться по этому месту пешком – бессчётное количество северян нашли бесславную кончину в зыбучей трясине Мёрзлых топей, и их кости ныне гнили в этой отвратительной жиже, среди лягушек, тритонов и болотных червей. Лейф больше всего боялся закончить именно так, а ведь к этому всё и шло, до тех пор, пока они не встретили Камыша. Как же тут жили волхвы столетиями?

Эгиль уже начинал клевать носом, Камыш достал удочку и стал рыбачить, а Ондатра продолжал править лодку, теперь лишь изредка погружая вёсла в воду. Солнце скрылось за горизонтом, в небе стал виден месяц, и округа начала быстро погружаться во тьму. Небольшие волны на реке, поднимаемые Фаренгаром, мерно качали лодку, и эта лёгкая качка действовала на Лейфа успокаивающе – настроение его с каждым часом становилось всё лучше и лучше. Похоже, Троица, и правда, решила смилостивиться над парой обездоленных бродяг, и подарить им шанс на новую жизнь. Старик и его племянник оказались простыми, но добродушными людьми, и он уже планировал вновь найти их после обустройства на новом месте и достойно заплатить им обоим за переправу с первого прибыльного заказа. Лейф сам не заметил, как стал улыбаться, представляя в голове картины далёкого будущего – свой новый бревенчатый дом, скромный, но добротный, свою мастерскую, похожую на отцовскую, только ещё лучше. И кузницу брата, которую он поможет ему построить. Конечно, сперва им нужно будет стать подмастерьями у Ойстейна, или какого другого местного мастера, и долго и упорно трудиться, чтобы заработать на своё дело и свой дом, но, в конечном итоге, каждый честный ремесленник мог рассчитывать на достойный плод своего труда, уважение бондов и признательность ярла. Хотя нет, на последнее рассчитывать не следовало. Так или иначе, Лейф уже думал над тем, какие изделия могут быть в наибольшей цене, и как он будет над ними работать – собирать ли ему вёдра да пивные кружки для обывателей, или же мастерить колёса для торговцев? А, может взять, крупный заказ у ярла или каких других шорских владык – топорищ наделать для целого хирда¹² али щитов? Или, может, вообще заняться украшением хижин – резьба по дереву стоит дорого, на этом можно хорошо заработать, при этом, почти не потратив материала. Такие размышления доставляли Лейфу удовольствие, доводя до нетерпеливого предвкушения – казалось, уже на следующем повороте реки он увидит величественный город, который даст ему возможность начать всё сначала. Он не представлял, сколько времени займёт путь до Шорхольма, и воображал, что стоит ему заснуть и вновь проснуться, как они уже окажутся в порту, обязательно на рассвете, распрощаются с Ондатрой и Камышом, пообещают смастерить для старика всё, что его душе угодно, искренне улыбаясь и извиняясь за все сомнения и подозрения, а затем они с Эгилем отправятся в город, навстречу новой жизни.

– Старче, долго ли нам плыть? – дружелюбно поинтересовался Лейф. Все эти воодушевляющие мысли нагнали на него охоту поговорить.

– Не то чтобы, – также дружелюбно отвечал Ондатра.

– До завтра управимся?

– Коли богам будет угодно.

– А Камыш говорил, что его дядюшка никогда не ошибается. Может, проверим его слова? Где будет солнце в тот момент, когда мы достигнем порта Шорхольма, почтенный волхв?

– До порта города мы не доплывём, но в город вы заедете верховыми, – произнёс Ондатра. Вот это уже было интересно.

– Это… Как это так, старче? Ничего не понимаю, мы вроде так не договаривались. Уговор был доплыть до Белого острова, если я помню. И с чего это нам заезжать туда верховыми? Где мы лошадей-то возьмём? Что за шутки такие, почтенный?

– Я не сказал, что мы доплывём до порта города, я сказал, что доведу вас до Белого острова, – уточнил Ондатра, хотя Лейф не понимал разницы. Хорошее настроение как рукой сняло, вместо него появилось нехорошее предчувствие. – И это было при условии, что вы мне заплатите три серебряка и четыре медных монеты. А потом мы договорились плыть бесплатно.

– Что за ерунда? Ты сам предложил оставить деньги себе, и вместо этого смастерить тебе «важную штуку», – вмешался Эгиль, видимо, разбуженный разговором брата со стариком.

– В итоге, мы так и не поняли, что это за штука, нужная каждому человеку. Почему её не может изготовить любой другой ремесленник, зачем нужны именно мы двое, идущие с пустыря? И как ты узнал, что у нас ровно три серебряка и четыре медяшки? – добавил Лейф. Он, на всякий случай, обернулся к брату и Камышу – последний продолжать сидеть в недвижимой позе с удочкой в руках, укутанный в свой мешковатый плащ.

– Воистину, слепец зачастую видит то, чего никак не может разглядеть зрячий, – повторил Ондатра. Он поднял вёсла и убрал их в лодку, вынув из гнёзд. – Ведь вы уж сами знаете, что я волхв, и я сказал вам – в моих же интересах довести вас до Шорхольма. Но не весь путь я смогу проделать вместе с вами – я вижу это так же ясно, как твой почти пустой кошелек, Лейф…

Пока Лейф пытался осмыслить сказанное, ему на плечо легла рука брата, и тот обеспокоенным голосом вскрикнул:

– Брат, гляди! Вон там, в воде!

Лейф выглянул из лодки, пытаясь всмотреться в неспокойные речные воды, покрытые рябью от задувания ветра. В тусклом свете неполного месяца он едва смог разглядеть тёмный силуэт торчащей из воды коряги, толстой и острой, словно скрюченный палец болотной ведьмы. И лодка плыла прямо на эту корягу!

– Ондатра, мы сейчас разобьёмся! – заорал Лейф, вскочив с места и пытаясь вернуть вёсла в воду.

– Вы хотели знать, что за вещь такая, какую создать сможете только вы двое? – продолжал говорить Ондатра, словно не обращая внимания на их крики. Лейф, схватив одно из вёсел, погрузил его в воду, но то ли из-за того, что оно было скользким, то ли из-за того, что у него тряслись руки в приступе паники, весло выскользнуло, мгновенно погрузившись в темноту. – Дорогие мои! Вам двоим суждено выковать новое конунгство! – произнёс волхв, разведя руки, и в этот момент произошёл удар.

Лейф, вцепившись в край лодки, чуть не вылетел из неё – коряга впилась в нос ветхого судна, тогда как течение продолжало подгонять его с кормы, и, в итоге, спустя несколько секунд, лодку развернуло боком, а затем и вовсе перевернуло, увлекая за собой истошно вопящих братьев и Камыша. Лейф едва успел вынуть ноги из спального мешка, а затем мир погрузился во тьму и холод…

Свадебная лютня 2

Неспешно бродя по холодным залам Фрестена, Олаф обдумывал просьбу Леофина. Что именно он может сказать ярлам Филнъяра, чтобы заручиться их поддержкой? У каждого был свой нрав и свой интерес – во время войны они объединились под знамёнами коалиции, но теперь, когда каждое ярлство было само по себе, поди разбери, что у каждого из них на уме. В целом, нынче перед ними стояла та же самая задача, что и в прошлый раз – уничтожить конунга и его род. Точнее, ярла, возомнившего себя конунгом. И, если верить словам Леофина, новая столица Вордвигерна, так называемая «Гранитная цитадель», или как там её, ещё не достроена. В отличие от штурма Виндскара – полноценной крепости, построенной гномами, бывшей не менее грозной, чем Фрестен – захват груды камней, которую бык успел натаскать в Ущелье Буранов, не казался таким уж сложным делом.

Незаметно для себя, Олаф прибрёл обратно ко входу в замок. Холлард стоял всё в той же позе напротив двери, и при этом с кем-то пререкался, если судить по его раздражённому повышенному тону голоса. Только подойдя поближе, Олаф смог определить, с кем ругался херсир Локвелл.

Прямо перед витязем, в доспехах гвардейца Финстера, стоял ярл Дастин Ульфхарт собственной персоной. Дастин Ульфхарт был одним из самых специфичных ярлов Филнъяра, можно сказать, самым колоритным. Он был невысок, тем не менее, зачастую создавалось ощущение, что он над тобой нависает. Обросшее щетиной суровое лицо вечно смотрело с вызовом. Взгляд карих глаз пронзительный, тонкие губы поджаты. Когда Дастин говорил, то всегда открывал рот чуть шире, чем было необходимо для членораздельной речи, и сверкал зубами, словно бы скалился. В каком бы обществе Дастин ни оказался, будь то коалиция ярлов или свора бондов, присутствовавших неизменно преследовало внушаемое Дастином острое чувство опасности. На свадьбу ярл-волк заявился в кожаном дублете¹³, отороченном огромным воротом из чёрного меха – в точно таком же он прибыл на войну четыре года назад. Рукоять меча с серебряным навершием торчала из-под чёрного плаща, но, похоже, не оно вызывало негодование у стража Фрестена. У Дастина в ногах крутился его чёрный, как смоль, волк – Сумрак, легендарное животное, и неотъемлемая часть образа самого ярла-волка.

– С тварями в замок нельзя! – твёрдо и пренебрежительно заявлял Холлард тоном, не терпящим возражений. Возражения, однако, присутствовали.

– Ты, правда, хочешь, чтобы я оставил его в конюшне? Тебе что, не жалко замковых лошадей, Холлард? – в своей обычной вызывающей манере отвечал ярл-волк.

– Даже не думай, дикарь. Мне плевать, что ты с ним сделаешь – привяжешь где, утопишь или прирежешь, убери его прочь с глаз моих. Я не пущу эту зверюгу в замок, она опасна для гостей.

– Как и я, – добавил Дастин, оскалившись исподлобья, – Локвелл, ты знаешь, чем волк отличается от собаки?

– О, Троица милосердная, избавь меня от его бреда, – закатив глаза, посетовал Холлард. На Олафа накатил прилив ностальгии, едва он услышал этот вопрос.

– Если собаку сперва посадить на цепь, а затем отпустить, она обрадуется и будет лизать тебе лицо, – продолжал Дастин, не обращая внимания на причитания Холларда, – Если то же самое проделать с волком, он тебя загрызёт.

Это была не просто перепалка строптивого гостя и ответственного охранника – Ульфхартов и Локвеллов связывала глубокая, исконная вражда, тянущаяся поколениями. Их ярлства располагались по соседству, и богатые земли Анклайда, вотчины Локвеллов, неизменно привлекали падких до лёгкой наживы ульфингов. В то время, покуда маглахи вспахивали поля и выращивали скот, ульфинги, живущие преимущественно небольшими племенами, сбивались в банды и принимались грабить деревни своих осёдлых соседей. Фонтолану тоже периодически приходилось отбиваться от волчьих банд, но на долю Росби не выпадало и пятой части того, что терпели от ульфингов Локвеллы. Кроме того, Росби, в том числе и Олаф, не были склонны считать ярла Ульфхарта ответственным за нападения – при племенной структуре обычно каждое племя отвечает само за себя, власть ярла над ними весьма условна. Однако Локвеллы считали иначе. Дастин Ульфхарт для братьев Локвеллов олицетворял в себе безжалостных и кровожадных мародёров, терзающих их земли, и отношение к нему было соответствующее.

– Вот пусть он тебя и загрызёт, невелика потеря. Уж я точно особо не расстроюсь, – фыркнул Холлард.

– Вот, значит, как? А стоило бы. Только благодаря мне росомахи могут жить спокойно последние лет пять.

– Ага, конечно, мох в уши мне не пихай. Может, брату моему расскажешь про спокойную жизнь? С начала года он вот уж четыре налёта от вас, блохастых, отбил.

– Если бы мне было до вас какое-то дело, оголодавшие авантюристы стали бы наименьшей из ваших проблем. Возьмись я за вас как следует, не оставил бы ни одной целой деревни к западу от Рауты, – огрызнулся Дастин.

Широко раздутые ноздри Холларда и оскалившийся во все зубы рот Дастина недвусмысленно говорили о том, что оба они подошли к той грани, при которой от слов зачастую переходят к действиям. Олаф решил, что сейчас самое время вмешаться. Непринуждённо появившись в воротах, он сделал вид, что не слышал ничего из напряжённого диалога давних врагов, и дружелюбно махнул рукой ярлу-волку.

– Дастин, сколько лет, сколько зим! И ты пришёл поздравить мою сестру!

– Росби, – только и вымолвил Ульфхарт. Это сошло за приветствие. Холлард оглянулся – только теперь Росби смог отчётливо разглядеть, каким свирепым было его лицо. Кажется, Олаф и впрямь подоспел очень вовремя.

– Чего вы оба такие угрюмые? Опять ссоры из-за пограничных стычек? Может, оставите за дверью разногласия на время свадьбы? Вы этим только сестре настроение попортите.

– Я это и собираюсь сделать, Олаф, – отозвался Холлард, – оставить за дверью эту вонючую тварь. Нет, это я не про тебя, Дастин, хотя, знаешь, от тебя тоже душок имеется.

– Сумрак идёт со мной. Стая всегда держится вместе, – почти прорычал Ульфхарт.

– Холлард, неужели Финстер давал особые указания насчёт Сумрака? – самым располагающим голосом вопросил Олаф. – Бьюсь об заклад, он предвидел то, что Дастин приведёт с собой своего волка. Ведь на совете коалиции Сумрак также присутствовал, и вроде никому не мешал…

– Ну, одно дело – военный совет, где собираются ярлы, херсиры да прочие военные люди, и совсем другое – свадьба в замке, где полно бондов, трэллов и других домашних. Эта зверюга одним своим видом будет заставлять всех нервничать. А ещё чего доброго – загрызёт кого-нибудь. И случись такое – вся вина на меня ляжет.

– Локвелл как обычно печётся лишь о своей заднице, – фыркнул Дастин.

– Думаю, я могу поручиться за Сумрака, Холлард, – поспешил вставить Олаф, пока эти двое снова не начали цапаться. – Всё-таки, я один из ответственных за свадьбу, и со стороны невесты заверяю – ей будет только в радость наблюдать за такой диковинкой, как ручной волк. Если Леофин даст особые распоряжения, мы пересмотрим этот вопрос, но пусть ярлы это уже решают меж собой, – предложил Олаф. Холлард, насупившись, что-то недовольно проворчал себе под нос. Росби уж подумал, что Локвелл упрётся, как баран, что было вполне свойственно его натуре, но страж замка, громко цокнув, махнул рукой и отступил:

– Ладно, валяйте. Под твою ответственность, Олаф. Помяни мое слово: доверишься дикому зверю – падёшь его жертвой, – предостерёг он, делая шаг в сторону и пропуская ярла-волка, пристально наблюдая за Сумраком. Олаф прекрасно понял, что Холлард сейчас говорил не о Сумраке, а о его хозяине.

– Неплохо сработано. Только он не ручной, – произнёс Дастин, когда они отошли от привратника достаточно далеко. Олаф, сам того не замечая, вёл Ульфхарта в тронный зал по уже знакомому пути.

– Надеюсь, я не пожалею об этом решении, ярл Ульфхарт? Он умеет себя вести смирно у стола?

– Знаешь, чем волк отличается от собаки, Росби?

– Ммм, ну, собака ест то, что ей даст хозяин, волк – то, что сам добудет, – предположил Олаф.

– Это верно, но это не главное, – ответил Ульфхарт. – Собаку можно научить выполнять приказы, можно заставить слушаться, выдрессировать до полного повиновения. Волк всегда останется зверем свободным, и никому в полной мере не подчинится.

– Что-то эти слова не внушают спокойствия, – заметил Олаф.

– Они и не должны, – пожал плечами Дастин. Олаф ещё раз внимательно оглядел чёрного волка. За четыре года тот совсем не изменился – большой, красивый, с удивительно аккуратной блестящей шерстью. Он выглядел даже менее диким и лохматым, чем его хозяин-человек. Умные жёлтые глаза разглядывали окружающую обстановку с живым любопытством, но прижатый хвост говорил о том, что зверь нервничает. Олаф видел Сумрака и в бою – вот где спутник ярла-волка показывал всю свою необузданную звериную натуру, набрасываясь на людей и в мгновение ока разрывая им глотки, при этом с невероятной ловкостью и прозорливостью уклоняясь от ударов. Великолепное животное, вселяющее страх и трепет во врагов Дастина.

– Дастин, ты слышал о том, что Тортоннинг заделал ребёнка дочери покойного конунга? – недолго мешкая, перешёл к сути Олаф. Сейчас была отличная возможность выполнить просьбу Леофина. Росби считал Ульфхарта одним из самых ценных членов коалиции.

– Слышал, – коротко ответил Дастин, оскалившись.

– Тебя это не беспокоит? Дофин хочет захватить власть на севере и стать новым конунгом – всё, за что мы сражались четыре года назад, может пойти насмарку. Он уже строит себе новый замок. Финстер хочет возродить коалицию, чтобы предотвратить угрозу…

– Не Тортоннинг хочет стать конунгом. Не он один, – рыкнул Дастин.

– Что ты имеешь в виду?

– Сам подумай. После разрушения Виндскара, у кого остался последний в Филньяре гномий замок? – угрюмо намекнул Ульфхарт. Олаф пришёл в замешательство от слов ярла-волка. Он никогда не смотрел на старика Финстера как на претендента на трон. Да, он возглавлял коалицию и был весьма уважаем на севере, но другие ярлы, такие как Густав Хантерли, и его собственный отец, Хакон, были уважаемы не меньше.

– Зачем ему это?

– Ты всерьёз спрашиваешь, почему ярл может хотеть трон конунга?

– Но у него нет никаких прав на трон. Род конунга – Караболги, у сына Дофина будет право крови.

– Караболги уже подохли, всем на них плевать. Но Финстеры – такой же древний род, как и Караболги. Раньше было три гномьих гнезда, и в каждом жило по птице. Орёл подох давно. Филин подох четыре года назад. Остался только сокол.

В самом деле, первые владыки Филнъяра – венценосные орлы, сгорели вместе со своей столицей – Волдом, первым из трёх гномьих замков, ещё давным-давно. Вслед за ними отправился венценосный филин – Караболг из Виндскара. Финстер был последним из троицы древних маглахов с гербовыми птицами, но его сокол никогда не был венценосным.

– Не бывать этому. Север настрадался от бремени конунга, как объявится новый – все ярлы, все пять народов ополчатся против самозванца. Финстер хоть и возглавляет коалицию, но он – не главный, мы все равны меж собой.

– Вот, значит, как? То-то он себе заложников набирает, чтоб не ополчились, – фыркнул Дастин.

– Каких ещё заложников?

– «Каких» спрашиваешь? Братьев и сестёр нынешних ярлов.

Олаф взял паузу, обдумывая услышанное.

– Хочешь сказать, вся эта свадьба лишь для того, чтобы заполучить себе под руку мою сестру?

– Что я хотел сказать, я сказал, – отмахнулся Дастин, прибавив шагу, и тем самым давая понять, что разговор окончен. Олаф остался стоять в замешательстве – сказанное Дастином, безусловно, имело смысл, но Олаф ещё никогда не смотрел на Финстера, доброжелательного лысого дядьку Финстера, друга его отца, как на интригана, охочего до власти. Да, со своими врагами Леофин был беспощаден, но Финстеры и Росби дружили уже несколько поколений, их связывала славная многолетняя история военных походов и многочисленные династические браки. Мать Олафа сама была кузиной Финстера. Леофину не нужны были заложники из их семьи – его отец в любом случае поддержал бы старого сокола.

«Но не в становлении конунгом» – сама собой родилась в голове Олафа важная поправка. Дастин самостоятельно добрался до тронного зала, оставив Олафа позади, а у самого Олафа резко отпало желание туда идти. Вместо этого, Росби развернулся и побрёл обратно ко входу. И всё же, до чего ярл-волк вероломный человек – так отзываться о хозяине замка прямо у него на пороге, и его, по-видимому, нисколько не беспокоил тот факт, что кто-то из прислуги мог их подслушивать.

Настроение от этих разговоров становилось всё хуже и хуже, он даже в какой-то момент забыл о свадьбе, полностью погрузившись в невесёлые мысли о надвигающейся войне, и об интересах ярлов, которые могут быть в неё втянуты. После слов Дастина ему также начало казаться, что цели свержения конунга были не такими однозначными, как ему представлялось раньше. Что, помимо освобождения от непосильного бремени конунговых податей и свободы от тирании, у создателей коалиции были и другие, более честолюбивые планы. Какое-то время Олаф пребывал в этих гнетущих раздумьях среди каменных залов где-то между входом и троном, пока его не прервали два хорошо знакомых голоса – один старческий дребезжащий и второй, громкий и зычный. Со стороны входа плёлся Валад в компании ярла-медведя.

– А я ей, значит, говорю, – пока сына мне не родишь, о месте в замке можешь и не думать! Или я что, должен каждую шлюху, поделившуюся со мной вареником, домой пускать и объявлять наложницей? Ха, много чести! – непринуждённо вёл рассказ Якен Тарлинг, владыка Берлоги.

– Верно-верно, этим бабам спуску нельзя давать, раз дашь слабину – вконец оборзеют, – поддакивал Валад. Вот уж нашёлся знаток – у самого херсира ни одной наложницы не было ни разу, сколько Олаф его помнил. Когда Росби и Тарлинг встретились взглядами, оба расплылись в дружеских улыбках:

– Кого я вижу! Батюшки, да это ж «Герой Виндскара» во плоти, честь-то какая! – прогремел Тарлинг, широко разводя могучие руки для объятий. Якен, громадный детина двух с лишком метра ростом, как и Дастин, был ульфингом, но, кроме диковатого норова, меж ними было мало сходств. Таких крупных людей, как Тарлинг, на севере ещё надо было поискать – торс его был подобен огромной пивной бочке, а руки – стволам деревьев. Широкое лицо с плоским носом украшала жёсткая рыжая борода, такая же лохматая, как и волосы на его голове. Большие глаза под кустистыми бровями смотрели немного ошалевшим, немного подвыпившим взглядом, в котором читалось веселье. Широкая улыбка с плохими зубами редко сходила с этого добродушного лица, и все, кто достаточно хорошо знал Тарлинга, предпочитали, чтобы эта улыбка не сходила с него вовсе – в гневе этот громила был настоящим чудовищем. Его двуручный топор с широким лезвием без труда одним взмахом мог разрубить человека надвое, даже если тот был в кольчуге, даже если удар приходился по ребрам. Якен по праву считался одним из величайших воителей севера, и в грубой силе с ним мог потягаться только один ярл – берс Берроуз.

– Посмотрите-ка, кто вылез из спячки, – в той же шутливой манере отвечал Олаф. – Что, старый медведь, почуял казённую выпивку и тут же прибежал?

– Шутишь что ли, Олаф, когда это я пропускал знатные пирушки? Чтоб ты знал – свадебные попойки самые лютые, как я мог не приехать? Но, что значит «казённая выпивка»? Я с собой привёз мьода больше, чем есть вина во фрестенских погребах, не будь я ярл-медведь!

– Да, Якен, видел твои лангскипы из окна, впечатляет. Ты и твоя выпивка, как всегда, самые желанные гости.

– Ха, ну ещё бы! Такого мьода, как в Берлоге, больше нигде не варят! Да, что уж там, таких мужиков, как я, тоже больше нигде не делают, ха-ха-ха!

– Один лангскип разгрузили, отигнир, – доложил своим дребезжащим голосом Валад, портя веселье, – ярл Якен также швартуется у замка, мы там все не помещаемся, договорились остальные суда разгружать по очереди, и…

– Да-да, я понял, – отмахнулся Олаф, поравнявшись с Тарлингом и вместе с ним отправившись к тронному залу, оставив херсира бухтеть у себя за спиной.

– Ты невесту то покажешь, оленёнок? Жуть, как интересно поглядеть на неё. Кстати, как её хоть звать-то?

– Фрида. Увидишь её на застолье, куда торопиться? Мне вот, напротив, интересно глянуть на Вальгарда – как приехал, ещё не видел его. Мальчишкой он был смышлёным, тогда ещё, во времена свержения конунга.

– Это да, умный соколёнок, далеко пойдёт. Хотя, говорят, заносчивый стал.

– Заносчивый? Что ты имеешь в виду?

– Да ничего такого. Бабские сплетни, не бери в голову, – замялся Якен, однако, не выдержав вопросительного взгляда Олафа, тут же продолжил, – говорят, язык у Вальгарда наперёд ума рыщет. Как сказанёт чего – хоть стой, хоть падай. И своего, и чужого острым словом обидеть может, не подумав. Больше, чем надобно, родом своим кичится. И маглахов лучше всех прочих считает, не в обиду сказано, Олаф. Знаешь, я два года назад тут, во Фрестене, в гостях был, с Леофином кой-какие вопросы утрясал, и, между делом, предложил Финстеру сосватать Вальгарда одной из моих дочерей. Идём мы, значит, со старым соколом, у мальчишки мнения спросить, вопрос ему вместе задаём: «Хочешь себе жёнушку – молодую медведицу?» Так он такую кислую морду скорчил, будто лимон укусил, и говорит такой, с пренебрежением в голосе: «Чтоб жена моя была ульфингой? Вот ещё!». Как тебе такое, Олаф? У меня там чуть борода торчком не встала. Леофин сам от стыда чуть под кладку не сполз, извинялся потом за сына. Очень надеюсь, что он затем устроил ему порядочный нагоняй.

– Вот оно как, – воскликнул Олаф, подражая мимике Якена, – может, он не понял, о чём речь? Или к женитьбе в целом относился пренебрежительно?

– Да надобно понимать уже, что к чему, в четырнадцать-то лет! Особенно, отигниру. В итоге, в тот год мы с соколом ни о чём не условились, а теперь, как видишь, у Финстеров другие договорённости. Да оно, может, и к лучшему – мальчишка сам не понял, от чего отказался, я тебе точно говорю! Кстати, сам-то ты как к этому делу относишься? Никого себе ещё не присмотрел, оленёнок? У меня две дочери незамужние есть свадебного возраста, ещё одна подрастает – выбирай любую! Для «Героя Виндскара» кровинушки не жалко, ха-ха-ха!

– Польщён, Якен, уж я-то не побрезгую, – улыбаясь во весь рот, ответил Олаф, – только я, знаешь, не нагулялся ещё. Ещё пару-тройку лет не хочу себя обременять брачными узами.

– Ха, скажешь тоже, «обременять». Да кто ж ярлу запретит пробовать разные вареники? У меня вот жена есть, окромя неё, три наложницы, и ещё с десяток девиц в городе. И служанок я в Берлогу беру не абы каких, а чтоб с сиськами были, плотненькие, а то худосочных, знаешь, на хмельную голову и раздавить случайно можно.

– Ах, ты ж, старый медведь-развратник, видать, где мёдом помазано, туда и прилипнешь, – расхохотался Олаф. – Тебе бы только вареники собирать да мьодом запивать.

– А чего такого-то? Бабы с сиськами, крепкое пойло да хорошая драка – ради чего ещё жить варангу? Ха-ха-ха!

– Всё верно ярл Тарлинг говорит, – откуда-то из-за плеча поддакнул Валад.

– Кстати, о хорошей драке. Кажется, скоро одна такая намечается, – ловко, под шумок и дружеский хохот ввернул свою тему Олаф.

– Это какая «такая»?

– Якен, слышал про Тортоннинга? Леофин говорит, тот строит новый замок, да ещё и на дочери Караболга женился, уже и обрюхатил её. Новым конунгом себя планирует сделать, не иначе. Надо бы бычару проучить, мне думается.

– Ха, Олаф, ты будешь мне рассказывать про Тортоннинга? Я с прошлого года с ним воюю.

Олаф вскинул брови, изумлённо глядя на Якена. Вот те раз! Для кого-то война уже началась!

– Воиновы портки, Якен, а почему ты никого из ярлов не попросил о помощи? Я впервые слышу о том, что кто-то из ярлов воюет в открытую! Леофин уже надумал вновь собирать коалицию, чтобы выступить против Дофина сообща.

– Пффф, буду я ещё помощи у кого-то просить. Я и сам неплохо справляюсь! Зимой мы славно померились силами у Хьерима – этот хитрожопый ублюдок решил застать нас врасплох, напав в самый разгар месяца топора, когда все были заняты заготовкой леса. Коварная паскуда, одно слово – гаркар. Да только медведей без штанов хрен застанешь – мы его прихвостням рогатым так вдали, что их жалобное мычание, поди, аж в империи было слышно. Потом ещё всю зиму на реке бодались, пока та не оттаяла, – тут Якен сделал паузу, широко при этом улыбнувшись. – И плыву я, значит, чуть ни с поля брани, к соседу на пирушку, чтоб маленько отдохнуть, но не успел я и пинты мьоду хлебнуть, как молодой оленёнок прям у порога мне заявляет: «Якен, а пошли-ка проучим Дофина». Вот так шутеечка! Пойду-ка я, пожалуй, её своим хускарлам расскажу – они под кладку сползут от смеха, ха-ха-ха!