Паломник. Страницы европейской поэзии XIV – XX веков

Из поэзии Далмации^*

Петр Гекторович
1487–1572

Рыбная ловля и рыбацкие присказки
Отрывок

 
Выйдя в полдень жаркий к берегу залива,
                У рыбачьей барки повстречал я диво:
Чувствами богатых бедняков я встретил,
                Пусть наряд в заплатах – был бы разум светел!
Нас всегда смущает вид простонародный,
                Знайте – он скрывает разум благородный.
Нищета богата – Бог тому свидетель! —
                В ней, как в недрах злато, скрыта добродетель.
Бедняков считаем мы ненужным сором,
                Так что нищета им кажется позором,
Но когда при встрече к беднякам снисходим,
                Их простые речи мудрыми находим.
Кажется убогим их существованье,
                Но даны немногим мудрость их и знанье.
Диоген когда-то был увенчан славой,
                Жил он небогато – в бочке жил дырявой.
Персов победитель знал величью цену,
                Но познал властитель зависть к Диогену.
И сказал тогда я рыбакам смиренным:
                «Что же, обладая опытом бесценным,
Вы свой дар таите? Братья, вы не правы!
Если знать хотите, вы достойны славы.
Разум ваш чудесен, он во всё вникает,
                Сладость ваших песен в сердце проникает.
Мне бы плыть беспечно с вами по просторам
                И внимать бы вечно вашим разговорам».
И тогда Паское отвечал с поклоном:
                «Вы со всей душою – к людям неученым.
Наше вам спасибо, вы добры без меры
                К нам, крестьянам, ибо мы бедны и серы.
Не судите строго – знают даже дети:
                Тех, чья жизнь убога, больше всех на свете».
Прекратив беседу, я сказал крестьянам:
                «Приступить к обеду, кажется, пора нам».
Говорится слово – делается дело,
                Варево готово, быстро закипело.
И когда вкусили мы горячей снеди,
                Снова приступили к прерванной беседе.
Долго говорили про улов богатый
                И о том, как плыли мы в ладье дощатой.
Я сказал: «Свершилось всё, как мы хотели:
                Море покорилось, волны отшумели.
Долго мы блуждали по морю седому,
                Но опять пристали к берегу родному».
 

Никола Налешкович
1510–1587

«Как можешь примириться…»

 
Как можешь примириться
Ты с участью моею:
Я сохну и бледнею,
                Смерть зову я.
Тебе любовь даруя,
Я тщетно ждал ответа.
Какая же за это
                Мне награда?
Нет, золота не надо,
Я не стремлюсь к наживам,
Я преданным, не лживым
                Был слугою.
Бродил я за тобою
И ждал совсем иного —
Лишь ласкового слова
                Нежной вилы,
Я жаждал, друг мой милый,
Хотя бы только взгляда,
Вот высшая награда,
                Без сомненья!
Готов я на мученья,
Пусть боль терзает душу!
Коль верность я нарушу,
                Пусть я сгину!
Развей мою кручину,
Дай радости немного,
Молю я, ради бога,
                Дорогая!
Я счастлив, вспоминая
Черты живые эти,
Им равных нет на свете
                И не будет!
Твой взгляд мой жар остудит.
Ты облегчишь мне муку,
Лишь протяни мне руку,
                Я воспряну.
Твоим навеки стану,
Поклонник твой несмелый.
Бери, что хочешь делай,
                О царица!
 

Никола Димитрович
1510–1554

«Строка, ты крылата, лети же к Николе…»

Николе Нале

 
Строка, ты крылата, лети же к Николе,
                Сожрал с ним когда-то немало я соли,
Лети же с приветом над славной Рагузой,
                Любезной поэтам, взлелеянной музой.
Порой мы в такие уносимся дали,
                Которых иные во сне не видали.
В далёких державах скитаюсь я ныне.
                Дворцов величавых полно на чужбине.
Мне столько изведать пришлось в этих странах —
                Всего не поведать и в книгах пространных.
Сегодня в стране я неведомой, новой,
                Здесь рожи чернее икры осетровой;
Здесь силу и старый подчас сохраняет,
                Посмотришь – кантары^* шутя поднимает;
Здесь молодец ражий за трапезу сядет —
                С подобной поклажей и лошадь не сладит;
Когда не хватает для выпивки денег,
                Свой скарб пропивает мгновенно мошенник,
За выпивкой пищи глотает он горы —
                Обжора почище любого обжоры.
В тех землях святыми считают безумных,
                Толпятся за ними на торжищах шумных.
Они здесь персоны всех выше на свете,
                Здесь бьют им поклоны и старцы и дети.
Диковин немало в земле этой странной:
                Врата из металла, а ключ – деревянный,
Здесь люди порою к учтивости глухи:
                Облают свиньёю и отпрыском шлюхи.
Тебя лиходеи побьют между делом,
                Беги поскорее – останешься целым.
Без чести, без сердца живут образины,
                Любой иноверца предаст за майдины^*.
Тебя супостаты обманут открыто,
                Здесь деньги лишь святы, а совесть забыта.
Налешкович славный, всё это не диво:
                Ведь силою главной здесь стала нажива.
Здесь можно порою нажиться нехудо,
                С набитой мошною уехать отсюда.
Венеция стала сильна и богата —
                Не здесь ли стяжала Венеция злато?
Она посещает давно эти страны
                И вдаль посылает галер караваны,
И грузит их, Нико, она не холстами —
                Торгует гвоздикой, корицей, шелками.
Мы, друг мой, робеем в торговле недаром —
                Совсем не владеем купеческим даром:
Тростник поставляем и лес басурманам,
                Барыш уступаем купцам чужестранным.
Когда бы мы были немного лукавей,
                Мы их бы затмили в богатстве и славе,
И мы б торговали тогда не впустую…
                А впрочем, мой Нале, о чём я толкую!
Тебя бы о жизни хотел расспросить я:
                Какие в отчизне случились событья?
Слыхал я: от мору страна пострадала,
                Погибло в ту пору сограждан немало.
Пускай наградит их наш Бог-Вседержитель
                И примет забытых в Господню обитель!
А коли с чумою ты справился чёрной,
                С болезнью любою ты сладишь бесспорно.
Ты силой отмечен и ладно сколочен,
                Как тисс долговечен, и кряжист, и прочен.
Ведь четверть ягненка съедал ты, бывало,
                В придачу цыплёнка, жаркого немало,
С друзьями гуляя под сенью Парнаса,
                Вином запивая горячее мясо.
Обижен судьбою, я горько заплачу,
                Коль дружбу с тобою навеки утрачу.
Кто рифмой не хуже владеет, чем Матко,
                И пишет к тому же так нежно и сладко?
Тревожусь о Матке: он в Стон перебрался —
                В краю лихорадки живым бы остался!
Но тягостней муки, когда умираем,
                Скорбя от разлуки с отеческим краем,
Плывёшь на чужбину – и солнце не светит;
                А Матко кончину с улыбкою встретит,
Он мир не покинет, останется здесь он,
                Поскольку не сгинет краса его песен;
Поёт для влюблённых он песни поныне,
                Как пел Арион их, плывя на дельфине.
Хоть дома бывают болезни жестоки,
                От них умирают и здесь, на востоке.
Мне страны такие ещё не встречались,
                Где жизни людские два раза кончались;
Два раза кончаться захочет ли каждый —
                Со светом прощаться приятно ли дважды?
Нас гибель – о Боже! – одна ожидает,
                Кто раньше, кто позже сей мир покидает.
О Нико мой милый, ты знаешь прекрасно:
                Избегнуть могилы живое не властно.
Я жив, и при этом здоров я покуда;
                Здесь гибельно летом, а нынче нехудо;
Зимой расцветают поля и долины,
                Плоды созревают, бобы и маслины,
Пройди по базарам: капусты, салату
                Дадут, коль не даром – за малую плату.
Ни глада, ни стужи здесь нет и в помине,
                А в поле к тому же привольно скотине,
Баранина всюду жирна неизменно,
                И льётся в сосуды молочная пена,
В три гроша монетку достань наудачу —
                Получишь наседку и яйца в придачу,
И мелочи тоже на рынке достаток:
                Динар – не дороже – голубок десяток.
Здесь сыра головки, там бочки сметаны,
                На пыльной циновке огромные жбаны,
Здесь столько съестного всегда продаётся,
                Лишь сала свиного купить не придётся,
Огромнейшей рыбы цена – полдинара,
                Вовек не уйти бы с такого базара!
Хлебов здесь пятнадцать за грош покупаем,
                Два наших сравнятся с таким караваем.
Здесь сладостна даже вода из колодца —
                В Рагузе не слаже вино продаётся.
Всего не изложишь. Рассказ покороче
                И то ты не сможешь дослушать до ночи.
Не край здесь, а чудо, с ним рай не сравнится;
                Кто станет отсюда в могилу стремиться?
Я точку на этом поставлю, пожалуй,
                Не медли с ответом, бродягу побалуй.
Матьело я тоже поклон посылаю.
                (Он жив ли, о Боже!) На этом кончаю.
 
 
Сей Александров град основан Македонцем,
Здесь, Нале, твой собрат живёт под жарким солнцем,
Здесь в тысячу пятьсот пятьдесят третий год,
С тех пор когда Господь явил Христа приход,
В день тёплый января на солнечном Востоке,
С тобою говоря, писал я эти строки.
 

Динко Ранина
1536–1607

«Не вижу я счастья в именье богатом…»

 
Не вижу я счастья в именье богатом,
Не стану я властью прельщаться и златом.
 
 
Ни белоколонных дворцов мне не надо,
Ни сводов зелёных тенистого сада,
 
 
Не любы мне, право, ни дух благовоний,
Ни бранная слава, ни борзые кони,
 
 
Ни княжья порфира, ни сладость короны,
Ни таинства мира, ни Божьи законы,
 
 
Не жажду постичь я судьбы повеленья,
Не жажду величья, не жду поклоненья.
 
 
Все люди во власти тщеславья, наживы,
Мне чужды их страсти, смешны их порывы,
 
 
О друг мой, не скрою, я жду одного лишь,
Что вечно с тобою ты быть мне позволишь.
 

Юрий Баракович
1548–1628

Славянская муза

 
Как верное чадо, ты должен по праву
Родимого града поддерживать славу,
 
 
Отчизны былое ты помнить обязан,
Ты с этой землёю, как с матерью, связан.
 
 
Нас мать породила, вскормила, и всё же
Земли этой милой и мать не дороже,
 
 
Ведь женское бремя не длится столетье,
В известное время рождаются дети,
 
 
А лоно земное и после рожденья
Хранит всё живое, все Божьи творенья.
 
 
Адама когда-то земля породила
И вновь без возврата во чреве сокрыла.
 
 
Подумай же здраво, настрой свою лиру!
Прошла моя слава – верни ее миру!
 
 
Слагай свои песни, любовью пылая,—
В них дух мой воскреснет и слава былая.
 
 
Прославить дано мне отчизну родную.
Народу напомни, что я существую!
 
 
Хочу объясниться сегодня с тобою,
Не стану таиться, всю правду открою.
 
 
Я здешняя вила, славянская муза,
Но жизнь мне постыла и стала обузой.
 
 
В безвестности людям темней, чем в могиле,
Себя мы забудем, коль нас позабыли.
 
 
Я в нашей отчизне была знаменита,
А ныне при жизни я всеми забыта.
 
 
Ты помнишь поэта Морулича славу?
Латинянам это пришлось не по нраву.
 
 
Но годы промчались бесследно, и ныне
У нас помешались на школьной латыни.
 
 
Все музы стяжали бессмертные лавры:
Своих почитали и греки, и мавры,
 
 
Поляки, тевтоны гордятся своими,
У нас же каноны заимствуют в Риме.
 
 
Язык свой ругая, сограждане наши
Твердят, что другая поэзия краше.
 
 
Но мы бы стяжали всемирную славу,
Когда б уважали язык свой по праву.
 

Доминко Златарич
1558–1613

«Сегодня тает снег, проснулся мир растений…»

 
Сегодня тает снег, проснулся мир растений,
И снова человек встречает день весенний,
Я к вам иду, луга, спешу навстречу той,
Что сердцу дорога, что блещет красотой.
Пусть ищет кто другой почёт, богатство, славу,
А мне удел такой, признаться, не по нраву.
Под кровлею ветвей уснуть я был бы рад,
Где свищет соловей, не требуя наград,
Любимую мою его прославят трели,
Чтоб, вторя соловью, и горы зазвенели.
Глупцы! Вам не дано простую суть понять,
Что золото одно не может счастья дать,
Коль совесть нечиста, не пожелаешь трона,
Уж лучше нищета, чем царская корона,
Чем ты бы ни владел, хотя бы всей землёй,
Не сладок твой удел, когда исчез покой.
 

Паское Примович
1565–1619

«Фигли строила ты двум молодцам в сутанах…»

 
Фигли строила ты двум молодцам в сутанах.
                Сколько мне пришло на ум мыслей нежеланных!
Или вправду промеж вас шашни? О Создатель!
                Всё проведает тотчас грозный настоятель.
Он таков, душа моя, – все пред ним робеем,
                словно малая змея перед лютым змеем.
Как ты терпишь, ангел мой, черноризцев рядом?
                Уж меня ты удостой благосклонным взглядом.
А тебе я послужу честно, без обману,
                днём и ночью госпожу ублажать я стану.
 

«Фра Мартин зазвонил в свои колокола…»

 
Фра Мартин зазвонил в свои колокола,
                денницу возвестил, и – светлая взошла.
Измученный тоской, сомкнуть я глаз не мог,
                лишь утренней порой уснул без задних ног.
О, как был счастлив я, когда в чудесном сне
                владычица моя пришла в постель ко мне.
Когда обнять хотел я несравненный стан,
                вдруг сон мой улетел, растаял, как туман.
А мне опять страдать, смиряя горький стон.
                О, если бы опять увидеть этот сон.
 

Хорацие Мажибрадич
1566–1641

С острова Млет

 
Отверженным я стал, наказан за грехи я,
                живу средь голых скал в плену морской стихии.
Ревет прибой всю ночь и днём рыдает снова,
                уходит радость прочь от проклятого крова.
А для благих бесед на тихих побережьях,
                к несчастью, места нет, поскольку нет заезжих.
Царящий надо мной закон жестокий рока
                нас разлучил с тобой, унёс меня далеко.
И твоему рабу влачить, увы, до гроба
                злосчастную судьбу, чья непомерна злоба.
Отчаясь, восстаю и вслух кляну светила,
                чья воля жизнь мою твоей красы лишила.
 

Иван Гундулич
1589–1638

«В деревцах кудрявых ветры зашумели…»

 
В деревцах кудрявых ветры зашумели,
                радостно в дубравах соловьи запели,
Ручейков напевы ранний луч встречают,
                и венками девы юношей венчают.
Дудочки пастушьи песнь слагают милым,
                услаждая души ясноликим вилам.
Вилы голосисты водят хороводы
                там, где брег тенистый и прозрачны воды.
Но к чему всё это? Что мне ясны зори?
                Не найти привета мне в любимом взоре.
Струи зажурчали, ветр вздохнул глубоко —
                мне в слезах печали слышен рёв потока.
В каждой песне – стоны, в мыслях – горечь яда,
                сердце – луг зелёный, где моя отрада.
В этом ярком свете тьма слепит мне очи,
                ничего на свете, кроме вечной ночи.
 

Из французской поэзии

Бонавантюр Деперье
ок. 1510–1544(?)

Любовь

 
                Вышел на праздник
                Юный проказник,
Без упоенья и слёз,
                В день изобилья
                Новые крылья
Сплел он из лилий и роз.
 
 
                Сладости любит,
                Но лишь пригубит —
Вмиг улетает, пострел,
                В этой снующей
                Праздничной гуще
Мечет он молнии стрел.
 
 
                Скольких ни встретит,
                В каждого метит,
В сердце стремится попасть.
                Лучник умелый
                Шлёт свои стрелы,
Яд их погибельный – страсть.
 
 
                Смех твой – награда
                Тем, кто от яда
Гибнет, печаль затая.
                Мальчик жестокий!
                Наши упрёки
Мать услыхала твоя.
 
 
                Взор её строгий
                В смутной тревоге
Ищет тебя на лугу,
                В дикорастущих
                Чащах и пущах,
В праздничном шумном кругу.
 

Пьер де Ронсар
1524–1585

Кот

Реми Белло, поэту

 

 
Бог вездесущ, и всё в руках Творца:
Любая жизнь с начала до конца.
А дух Его – ограда и опора
Всему, что есть, что требует призора.
Он душу влил в скудели наших тел,
Чей каждый член давно бы омертвел,
Когда б сия Божественная сила
Недвижный механизм не оживила,
В движение его не привела.
Она – всему начало; все тела —
Из элементов, сущих во вселенной;
Дырявят стрелы дней покров наш бренный,
Душе не страшен времени закон,
Она – от Бога, вечная, как Он,
Бессмертна так же, так же совершенна,
Часть существа, не знающего тлена,
Не может ни возникнуть, ни пропасть,
Поскольку вечны целое и часть.
А дух преблагий, растворённый бездной,
Вращает звёзды, движет свод небесный
И волны моря, а земля даёт
Листву, плоды и злаки в свой черёд;
Я – о земле, счастливой в звёздном храме,
О матери с набухшими сосцами,
С широким лоном, породившим встарь
Зверей, пернатых, водяную тварь,
Все, друг Белло, зачаты в этом чреве —
И те, кто на скале или на древе
Свивает гнёзда, даже груды руд:
Алмаз, индийский яхонт, изумруд,
Сапфир и жемчуг – все они оттуда,
А дух им дарит мощь, являя чудо,
Тем дарит малость, этим – в самый раз.
А сколько, люди, этой силы в нас?
Ты помнишь, как святую Иудею
Господь возвысил пред землёю всею,
И боговдохновенная страна
Явила нам пророков имена?
Здесь местность, воздух, климат преуспели,
И дух здоровый жил в здоровом теле,
Здоровье плоти выше прочих благ,
А сила духа озаряет мрак.
Так среди тысяч смертных единицы
Рождаются – авгуры и провидцы, —
Являя поколениям иным
Свою причастность к сферам неземным,
Так среди нас рождаются Сивиллы
От жалких жен, чем ум ничтожной силы,
Так от скотов рождаются на свет
Предвестники грядущих наших бед,
Кто, прозревая знаменье Господне,
Желает смертных просветить сегодня.
Так наш Отец Небесный захотел,
Бессонный попечитель наших дел.
Он окружил заботой благотворной
Животных разных на земле просторной,
Чтоб мог прозреть и не блуждать во мгле
Тот, кто толкует о добре и зле.
Отсюда и авгуры, взор которых
За птичьей стаей следовал в просторах,
Им знаки тайные чертил полет
По воле Божьей, а ведь Бог не лжёт.
Дома людей он одарил сторицей,
Гусями, петухами, всякой птицей,
В чьём пенье и повадках много раз
Нам Провиденье свой являло глас.
Цветы в садах, кусты, деревья, травы
В пророчествах своих нередко правы,
Пример подобный был в мой судьбе.
Послушай, что поведаю тебе.
В моём саду произрастало древо,
Дочь фессалийских рощ, младая дева,
Которая, чтоб избежать любви,
Преобразила волосы свои
В листву, шумящую порой весенней,
И я её сильней других растений
Любил, лелеял, поливал с утра
И вечером, всё ждал: придёт пора,
И юный лавр раскинется широко.
Мы вправе полагать, а воля Рока
Располагает. Скоро грозный Рок,
Свалив мой лавр, мне преподал урок.
Я на рассвете видел: древо было,
А часом позже дьявольская сила
Его повергла. Смертный человек
Столь быстро не свалил бы ствол вовек.
Я видел: чахло древо, так похоже
На хворого, простёртого на ложе,
Вот так и я потом страдал больной.
Оно мне говорило: «Демон мой
Меня сразил, и скоро лихорадкой
Тебе болеть». Пролив слезу украдкой,
Бежал я прочь. Какой-то срок прошёл,
Я вышел в сад, но где сражённый ствол?
Исчез, как на заре туман летучий,
Как под лучами исчезают тучи.
С тех пор прошло два месяца, и вдруг
Убила лошадь одного из слуг,
Так сильно голова была пробита,
Что брызнул липкий мозг из-под копыта,
В агонии ко мне воззвал бедняк.
О, этот взгляд! Какой недобрый знак!
Я сразу понял, что придётся вскоре
Каких-то неприятных ждать историй,
И вот прошёл уже почти что год,
Как я в жару и лихорадка бьёт.
Но к ворожбе способней твари прочей
Печальный кот с его душой пророчьей,
Не зря Египет почитал котов
В ряду псоглавых лающих богов,
К своим святыням причислял их смело.
Душа святая, движущая тело,
Даёт нам зренье, чтобы не упасть
И прозревать грозящую напасть.
Я кошек не терплю. Кому на свете
Вот так же ненавистны твари эти?
Когда я вижу этот лоб и взгляд,
То поскорее прочь убраться рад.
Я содрогаюсь весь, узрев такое,
И до сих пор коты в мои покои
Нос не совали, чуя наперёд,
Что здесь не терпят даже слово кот.
Один из этого отродья всё же,
Облюбовав себе помягче ложе,
Лёг на подушку, где я спал без ног,
Привычно завалясь на левый бок,
Как сплю я всякий раз, покуда в уши
На зорьке не ударит крик петуший.
Но гость незваный замяукал вдруг,
Я вне себя вскочил и кликнул слуг;
Один зажёг огонь, другой при этом
Сказал, что добрый знак по всем приметам —
Приход и ласка белого кота,
А третий мне сказал, что нищета
Придёт к концу и прочие напасти,
Что одинокий кот приносит счастье.
Насупив брови, я ответил так:
Мяукающий кот – недобрый знак,
Ведь это значит, что придётся вскоре
Принять мне муки от жестокой хвори,
Безвылазно сидеть в своем скиту,
Подобно домовитому коту,
Поскольку тот не покидает стены
Ни летом, ни зимой: как страж бессменный,
Блуждает непрестанно день и ночь
В пределах дома и – ни шагу прочь,
Так и несёт он свой дозор по дому
Под стать рачительному часовому,
Как пёс и гуси, чей скрипучий глас
От галльских полчищ Рим когда-то спас.
Ещё есть черепаха и улитка,
Которые ползут не больно прытко
И тащат на спине свой дом родной,
Где отдых обретают и покой
И думают, что кров их невесомый —
Огромные и пышные хоромы.
Тот, кто улиток или черепах
Узрел во сне, пускай отбросит страх;
Но если аист иль журавль приснятся,
Вот верный знак, что предстоит скитаться,
Поскольку путь у этих птиц далёк,
Они бегут посредством быстрых ног
И вдаль стремятся на крылах парящих.
А вот, к примеру, волк: он бродит в чащах
Вдали от дома: знайте, будет толк,
Когда болящему приснится волк.
Пророчит сон, что хворый понемногу
Излечится и скоро – в путь-дорогу.
Животных научил всесильный Бог
Вещать нам правду. Тот рассудком плох,
Кто все приметы почитает ложью:
Везде, во всем мы видим руку Божью.
Белло! Я в море воду лью, а в лес
Тащу побеги свежие древес,
Хваля тебя, столь славного собрата,
Переложившего стихи Арата
О тайных знаках всякого живья,
Которые Создатель бытия
Дал смертным людям, тёмным, неучёным,
В небесные дела не посвящённым.
Так Он судил, любя своих детей,
Не обошёл их милостью своей,
К ногам людей поверг Господь великий
Животный мир огромный, многоликий,
Ведь человек в ряду существ живых —
Творенье совершенней всех других.