Иерусалим. Биография

12. Последние из дома Ирода
40–66 гг.

Ирод Агриппа: друг Калигулы

Юный Ирод Агриппа воспитывался в Риме в императорской семье, где очень сдружился со своим сверстником Друзом – сыном императора Тиберия. Этот обаятельный мот, внук Ирода Великого и Мариамны, дитя их казненного сына Аристобула наделал громадные долги, стремясь ни в чем не уступать императорскому сыну и окружавшим его кутилам, не стесненным в средствах.

Когда в 23 году еще молодой Друз внезапно умер, убитый горем император не мог больше видеть друзей своего сына, и Ирод Агриппа без гроша за душой отправился в Галилею ко двору Ирода Антипы, женатого на его сестре Иродиаде. Антипа поручил ему скучную работу в Тиберии, но скука была невыносима для Агриппы, и он сбежал в Идумею, на историческую родину их семейства, и там даже подумывал о самоубийстве. Но этому повесе и моту всегда улыбалась судьба.

Примерно в то же время, когда был распят Иисус, умер Филипп – тетрарх северных владений дома Ирода. Антипа попросил у императора позволения расширить свою вотчину. Но Тиберию всегда нравился Ирод Агриппа, и тот не преминул воспользоваться случаем, чтобы приехать в императорскую резиденцию на Капри: заявить свои права и оспорить дядины. Он нашел мрачного Тиберия на вилле Юпитера; его пресыщенность, по словам историка Светония, развлекали только мальчики, которых он именовал “своими пескарями” и которые были научены целовать его гениталии, когда он плавал в бассейне. Тиберий обрадовался появлению Агриппы, но разгневался из-за шлейфа долгов, который тянулся за молодым мотом по всему Средиземноморью. Однако Агриппа, прирожденный игрок, уговорил Антонию, подругу своей матери, одолжить ему денег и заступиться за него перед императором. Строгая и целомудренная Антония, дочь Марка Антония, пользовалась большим уважением Тиберия, который видел в ней идеал римской матроны. Он внял ее просьбам и простил повесу-иудея. Агриппа же потратил деньги Антонии не только на уплату своих долгов, но и на щедрый подарок еще одному растратившемуся моту – Гаю Калигуле, внучатому племяннику Тиберия, которого император назначил своим наследником наряду с Гемеллом, сыном покойного Друза.

Император попросил Агриппу присматривать за юным Гемеллом. Но вместо этого ловкий Агриппа счел для себя более полезным завести тесную дружбу с Калигулой. Сын популярного полководца Германика, Калигула еще в детстве сопровождал отца в его германских походах в качестве своеобразного талисмана. Легионеры, обожавшие и Тиберия, и его сына, одетого в миниатюрные доспехи и маленькие солдатские сапоги-калиги, дали мальчику прозвище Caligula –“сапожок”. Теперь, в 25 лет, это был лысеющий распутник, явно страдавший расстройством психики. Тем не менее народ по-прежнему любил его, и Калигула с нетерпением ждал, когда ему достанется трон империи. Калигула и Агриппа, бесконечно далекие от набожных единоверцев последнего в Иерусалиме, вели жизнь, состоящую из череды экстравагантных сумасбродств. Во время одной из прогулок по Капри друзья позволили себе пофантазировать о том, что будет, когда Тиберий умрет, забыв, что у возницы есть уши. И когда Агриппа однажды наказал возницу за воровство, тот в отместку донес на него императору. Агриппа был брошен в темницу и закован в цепи. Но благодаря заступничеству Калигулы ему было дозволено купаться, принимать друзей и лакомиться излюбленными яствами.

Когда же Тиберий в марте 37 года наконец умер, Калигула стал императором и тут же приказал убить Гемелла. Первым делом новый император освободил из темницы своего приятеля, подарил ему ножные кандалы из золота – в память о том времени, когда тот томился в настоящих оковах, – и присвоил Агриппе царский титул, отдав ему северные владения Ирода Великого – тетрархию покойного Филиппа. Так Ироду Агриппе в очередной раз улыбнулась судьба. Его сестра Иродиада и ее муж – “лисица” Антипа – пожаловали в Рим, чтобы оспорить решение Калигулы и предъявить собственные права на эти земли. Но Агриппа успел оговорить сестру и зятя, обвинив их в том, что они собираются поднять восстание. Калигула низложил Ирода Антипу, убийцу Иоанна Крестителя, и сослал его в Лугдунум (современный Лион), где тот позднее и умер в изгнании, а все его земли отдал Ироду Агриппе.

Впрочем, новый царь редко наведывался в свои владения, предпочитая оставаться при дворе Калигулы, которым, похоже, всецело завладела мания убийства, быстро превратившая его из любимца Рима в ненавистного тирана. Калигула, в отличие от своих предшественников, не мог похвастаться военными подвигами, поэтому он пытался укрепить свой престиж более эксцентричным способом – насаждая в империи собственный культ. Он повелел поставить собственное изображение во всех городах и храмах империи – в том числе и в Святая Святых Иерусалимского Храма. Иерусалиму был брошен вызов; готовые поднять восстание, иудеи послали своих делегатов к Петронию, римскому наместнику Сирии, которые заявили ему, что “придется сначала принести в жертву весь еврейский народ”, прежде чем совершить подобное святотатство. Между тем в Александрии вспыхнули этнические распри между греками и евреями. Обе стороны отправили свои посольства к Калигуле. Греки убеждали императора, что иудеи единственные из всех подвластных ему народов не желают поклоняться его статуям.

К счастью, царь Агриппа был в это время в Риме и еще теснее сблизился с Калигулой, который вел себя все более и более странно. Когда император предпринял поход в Галлию, иудейский царь сопровождал его. Но вместо того чтобы сражаться, Калигула объявил, что одержал победу над морем, и велел собирать морские раковины для своего триумфа.

Калигула повелел Петронию вторгнуться в Иудею и сломить сопротивление Иерусалима. Еврейские делегации во главе с представителями дома Ирода умоляли Петрония оставить их в покое. Наместник колебался, сознавая, что установить в Храме статую Калигулы без войны с иудеями не удастся, но не выполнить приказ императора – это верная смерть. И тут Ирод Агриппа, этот легкомысленный прожигатель жизни, неожиданно показал себя верным защитником иудеев, бесстрашно написав Калигуле одно из самых удивительных посланий от имени Иерусалима: “Я, как ты знаешь, по рождению еврей, родился в Иерусалиме, где стоит верховный Храм Всевышнего… С тех пор, мой господин Гай, как стоит этот Храм, он не знал ни единого рукотворного изображения, ибо там пребывает истинный Бог; творения же художников и ваятелей суть подражания зримым богам, а запечатлевать Бога незримого считалось нашими предками неблагочестивым делом. Марк Агриппа, твой дед, сам прибыл, чтобы почтить наш Храм, и Август почтил его… Если я стану перечислять благодеяния, которые ты мне оказал, не хватит дня… Так не лишай меня своей милости и теперь, самодержец… Одарив меня сверх всякой меры, не отнимай необходимого и не ввергай в самый глубокий мрак, прежде поднявши к сиянию и свету. Не нужен мне весь этот блеск, не вымаливаю я недавнего своего счастья, я все готов отдать, лишь бы законы предков остались нетронуты! Каков я буду в глазах своих соплеменников и вообще всех людей? Одно из двух: или я предал своих, или нет больше нашей дружбы. Какое из двух зол страшнее?”

Написать подобное послание Калигуле было крайне рискованным делом. Но вмешательство царя спасло Иерусалим. На ближайшем пиру император поблагодарил Агриппу за помощь, которую тот оказывал ему до воцарения, и обещал выполнить любую его просьбу. Царь иудеев попросил Калигулу не воздвигать свою статую в Храме. Калигула согласился.

Ирод Агриппа и император Клавдий: убийство, слава и черви

В конце 37 года император заболел странной болезнью; физически он от нее исцелился, однако психика его расстраивалась все больше. Источники сообщают, что в течение следующих лет он вступил в преступную связь со своими тремя сестрами и при этом “отдавал их на потеху своим любимчикам”, а собственного коня ввел в сенат и назначил консулом. Нелегко оценить достоверность свидетельств о подобных скандалах, но ясно, что чудовищные поступки императора явно ужасали и отвращали от него многих знатных римлян. Калигула женился на одной из своих сестер, но когда та забеременела, якобы вырезал младенца из ее чрева. Целуя в шею жену или любовницу, он всякий раз говорил: “Такое красивое горлышко, а прикажи я – и его перережут!” Он любил повторять: “Если бы только у Рима была только одна шея!” и непредусмотрительно дразнил своих телохранителей, гвардейцев-преторианцев, назначая скабрезные пароли для смены караула – например, “Приап”. Так больше продолжаться не могло.

В полдень 24 января 41 года Калигула в обществе Ирода Агриппы выходил из театра по крытому проходу, когда один из преторианских трибунов выхватил меч и прорычал: “Получи свое!” Удар меча рассек плечо императора. Тот упал, крича: “Я жив!” Тогда остальные заговорщики воскликнули: “Бей еще!” – и прикончили Калигулу. Его германцы-телохранители начали мародерствовать на улицах, преторианские стражи разграбили императорский дворец на Палатинском холме, убили жену Калигулы и разбили голову его дочери о стену. Сенат, воспользовавшись смутой, попытался восстановить республику и тем положить конец деспотизму императоров.

Ирод Агриппа завладел телом Калигулы, выиграв время тем, что распустил слух, будто император жив и только ранен, и привел отряд верных преторианцев ко дворцу. Они заметили какое-то движение за занавесями и нашли там хромого, заикавшегося ученого по имени Клавдий – это был дядя Калигулы и сын Антонии, друг семьи Агриппы. Преторианцы и Агриппа провозгласили его императором, и гвардейцы на щите перенесли Клавдия в свой лагерь. Клавдий, сторонник республики, пытался отказаться от оказанной чести, но царь Иудеи посоветовал ему принять императорский венец и настоял, чтобы Сенат предложил этот венец Клавдию. Ни один еврей – ни до этого, ни после, ни даже в новое время – не имел такого могущества. Новый император Клавдий, показавший себя твердым и благоразумным правителем, вознаградил Агриппу, пожаловав ему Иерусалим и все царство Ирода Великого, а также титул консула. Даже брат Агриппы получил царство.

В свое время Ирод Агриппа покинул Иерусалим нищим авантюристом, но вернулся в город в короне царя Иудейского. Он совершил жертвоприношение в Храме и, как и подобало царю, читал Второзаконие пред собравшимся народом. Евреи были тронуты, когда он оплакал свое смешанное происхождение и посвятил Храму подаренные ему Калигулой золотые кандалы, символ удачи. Священный город, который Агриппа рассматривал не только как столицу Иудеи, но и как центр притяжения всех еврейских общин Европы и Азии, принял царя и покорился этому новому Ироду, который чеканил на своих монетах слова “Великий царь Агриппа, друг Цезаря”. За пределами Иерусалима он вел образ жизни настоящего эллинистического царя, но когда пребывал в городе, становился истинным иудеем и каждый день совершал жертвоприношения в Храме. Он украсил и укрепил растущий Иерусалим, соорудив Третью стену, которая включила в круг городских укреплений новый пригород – Безету (ее северная часть была изучена археологами).

И все же Агриппе пришлось приложить много усилий, чтобы смягчить напряженность в Иерусалиме: за два года он сменил трех первосвященников и преследовал членов иудео-христианской общины. Так совпало, что в это же время Клавдий подверг репрессиям евреев-христиан в Риме – они были изгнаны за “подстрекательство к беспорядкам именем своего Хреста”. “В то время, – говорится в Книге Деяний святых апостолов, – царь Ирод поднял руки на некоторых из принадлежавших к Церкви” и обезглавил апостола Иакова Зеведеева (тезку брата Иисуса). Он также арестовал апостола Петра, которого намеревался казнить после Пасхи. Петр каким-то образом уцелел. Христиане считают это чудом, но другие источники допускают, что царь попросту освободил его, возможно, желая угодить толпе.

Фактически возведя на престол двух императоров подряд, Агриппа, похоже, несколько возгордился: иначе как объяснить, что он созвал собрание местных царей в Тиберии, не спросив разрешения у Рима. Римляне встревожились и приказали царям разъехаться по своим землям. Клавдий запретил строительство новых укреплений в Иерусалиме. Некоторое время спустя Агриппа в расшитых золотом одеждах, словно греческий обожествленный царь, вершил суд на форуме в Кесарии Приморской, когда вдруг ощутил сильные боли в животе. Согласно Книге Деяний святых апостолов, царь “был изъеден червями”. Все время скоротечной болезни царя иудеи, облаченные в покаянное вретище, молились о его выздоровлении, но тщетно. На пятый день Агриппа, харизматический вождь, умевший расположить к себе и умеренных евреев, и иудейских фанатиков, и римлян, этот единственный человек, который мог бы спасти Иерусалим, умер.

Ирод Агриппа II: друг Нерона

Смерть царя спровоцировала беспорядки. Хотя его сыну и полному тезке Агриппе II было всего 17 лет, Клавдий желал отдать царство ему. Однако советники убедили императора, что юноша слишком молод, чтобы справиться со своим взрывоопасным владением. Тогда император восстановил прямое римское правление посредством прокураторов, пожаловав право назначать первосвященников и вести храмовые дела брату Агриппы I – Ироду Халкидскому. И следующие 25 лет Иерусалимом управлял противоречивый альянс, состоящий из римского прокуратора и царя из рода Ирода. Однако ни тот, ни другой не могли полностью погасить смуты, возникавшие из-за все новых пророчествующих шарлатанов, этнических конфликтов между греками, евреями и самарянами и все более углублявшейся пропасти между богатыми, проримски настроенными вельможами и бедными набожными иудеями.

Христианская община, членов которой иудеи называли назареями, во главе с апостолом Иаковом и так называемыми пресвитерами (старейшинами) продолжала существовать в Иерусалиме, и христиане продолжали молиться в Храме, как и остальные евреи. Но Иисус оказался далеко не последним в ряду проповедников, бросавших вызов римскому порядку: Иосиф Флавий описывает целую чреду сменявших друг друга лжепророков. Большинство из них были казнены римлянами.

Прокураторы оказались не в состоянии изменить положение дел. Подобно Пилату, они отвечали на активность лжепророков, истребляя их последователей, и одновременно выжимали все соки из провинции ради собственного обогащения. Однажды на Пасху в Иерусалиме какой-то римский солдат, задрав тунику, продемонстрировал евреям свою голую задницу. Начались беспорядки. Прокуратор вывел в город легионеров, это вызвало панику, и в начавшейся давке тысячи горожан были затоптаны на узких улочках. Через несколько лет, при подавлении очередного конфликта между иудеями и самарянами, римляне распяли множество евреев.

Обе стороны призывали Рим рассудить их. Самаряне, возможно, и преуспели бы, но молодой Ирод Агриппа, получивший римское воспитание, сумел расположить к себе влиятельную жену Клавдия Агриппину: император не только поддержал иудеев, но и приказал казнить римского чиновника, повинного в расправе. Как и его отец в случае с Калигулой, Агриппа II добился расположения не только Клавдия, но и его наследника Нерона. Когда умер дядя Агриппы, Ирод Халкидский, племянник получил в управление его наследство – вассальное княжество Халкида на территории современной Сирии. Кроме того, Агриппе было возвращено право попечительства над Храмом и полномочия назначать первосвященников.

Тем временем в Риме дряхлый Клавдий был, как говорили, умерщвлен Агриппиной^[75], возможно, с помощью блюда отравленных грибов. Новый император, юный Нерон, пожаловал Агриппе II новые земли в Галилее, Сирии и Ливане. В благодарность Агриппа переименовал свою столицу, Кесарию Филиппову (на современных Голанских высотах), в Неронию и увековечил дружбу с Нероном, приказав чеканить на своих монетах слова “Любящий Цезаря”. Однако прокураторы, назначаемые Нероном, все глубже увязали в коррупции и злоупотреблениях. Едва ли не худшим из них был Антоний Феликс – продажный грек-вольноотпущенник, который, как писал историк Тацит, “пребывая правителем Иудеи, считал, что при столь могущественной поддержке может безнаказанно творить беззакония”. Поскольку он был братом Палланта, секретаря Клавдия и (какое-то время) Нерона, евреи больше не имели возможности жаловаться в Рим.

Воплощением же развращенности самой иудейской элиты были сестры царя Агриппы. Друзилла, “отличавшаяся необыкновенною красотою”, была замужем за Азизом – арабским царем Эмессы. Антоний Феликс воспылал к ней страстью и подговорил бросить мужа и выйти замуж за него. Несчастливая в браке и желавшая избавиться от бесконечного ехидства своей сестры Береники, Друзилла сбежала от Азиза. Сама Береника, бывшая царица Халкиды (она была замужем за собственным дядей), тоже бросила своего нового мужа, царя Киликии, и поселилась у родного брата; у римлян ходили слухи об их кровосмесительной связи.

Феликс продолжал “доить” Иудею ради собственной наживы, а тем временем в Иерусалиме появились разбойники совершенно нового рода – так называемые сикарии (“кинжальщики”, от латинского sica – “кинжал”). Они убивали знатных евреев среди бела дня прямо на улицах города. Первой их жертвой стал один бывший первосвященник. Римский наместник пытался сдержать волну преступности и этнических беспорядков, не забывая при этом о личном обогащении.

В условиях такой поистине апокалиптической смуты христианская община приобретала все новых и новых последователей – как из числа иерусалимских иудеев в Иерусалиме, так и из среды язычников в огромном римском мире. И настал час, когда самый энергичный из всех последователей Иисуса, более чем кто-либо другой способный на то, чтобы выковать новую мировую религию, задумался о будущем христианства.

Павел из Тарса: верховный апостол христианства

Иерусалим приходил в себя после очередной вспышки апокалиптической жестокости. Некий египетский еврей только что привел толпу народа на Масличную гору и возвестил, вторя Иисусу, что собирается обрушить стены Иерусалима и захватить город. Лжепророк и в самом деле пытался организовать штурм города, но на этот раз горожане объединились с римлянами, чтобы отбить самозванца и его последователей. Легионы Антония Феликса истребили большинство из них, но самому шарлатану удалось скрыться, и на него как раз шла охота, когда в город прибыл некий Савл. Он хорошо знал Иерусалим.

Отец Савла был фарисеем, достаточно процветающим человеком, достойным того, чтобы получить римское гражданство. Своего сына, родившегося примерно в то же время, что и Иисус, только не в Галилее, а в Киликии (на территории современной Турции), он отправил учиться в Иерусалимский Храм. После распятия Иисуса Савл поддерживал угрозы в адрес учеников Иисуса и даже их убийства. Более того, он стерег одежды тех, кто побивал камнями Стефана и “одобрял его убиение”. Этот грекоязычный фарисей и римский гражданин зарабатывал на жизнь изготовлением палаток, а также исполнял поручения первосвященника до тех пор, пока где-то около 37 года по дороге в Дамаск не пережил свой личный “апокалипсис”: “Внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! Что ты гонишь Меня?” Так воскресший Христос сделал его тринадцатым апостолом для проповеди Благой вести язычникам.

Иаков и другие иерусалимские христиане поначалу отнеслись к новообращенному с понятной осторожностью. Но Павел (так его теперь звали) воспринял свою новую миссию со всей ответственностью и присущей ему кипучей энергией: “Это необходимая обязанность моя, и горе мне, если я не благовествую!” Наконец Иаков признал Павла и принял его как нового члена общины. В следующие 15 лет этот неутомимый проповедник нового учения путешествовал по странам Востока, конструируя догматы собственной версии учения Иисуса – версии, которая недвусмысленно отвергала исключительность евреев. “Апостол язычников” свидетельствовал, что ради всех людей Бог, Отец Иисуса, “не знавшего греха… сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом”. Основной акцент Павел делал на Воскресении, которое он воспринимал как связующее звено между человечеством и Богом. Иерусалим Павла – это Небесное Царство, а не земной город, где находится Храм; “Израиль” – это все последователи Иисуса, а не только еврейский народ. В каком-то смысле Павел кажется удивительно современным, поскольку, в противовес суровой этике древнего мира, он верил в любовь, равенство и общность всех людей: греки и евреи, женщины и мужчины – все они одно, и все могут достичь спасения, лишь веруя во Христа. Его Послания составляют весомую часть – примерно четверть – Нового Завета. Его размах были безграничен, ибо он горел желанием обратить в веру Иисуса все человечество.

У Иисуса изначально было совсем немного последователей из числа неевреев. Павел обратил множество язычников и так называемых “богобоязненных” – то есть тех из язычников, кто разделял догматы иудаизма, но не был согласен на обрезание.

Обращенные Павлом сирийцы из Антиохии первыми стали называться христианами. Около 50 года Павел вернулся в Иерусалим, чтобы убедить Иакова и Петра допустить христиан-неевреев в общину. Иаков согласился с его доводами, хотя впоследствии узнал, что Павел восстанавливал иудеев против Закона Моисеева.

Одинокий аскет, не имевший ни семьи, ни дома, Павел пережил во время своих странствий кораблекрушения, ограбления, избиения и попытки побить его камнями, но ничто не могло помешать ему идти к цели – превратить провинциального еврейского проповедника из Галилеи в Иисуса Христа, спасителя человечества, который должен вернуться на землю во Втором пришествии и открыть для людей Царство Небесное. Порой Павел был настоящим добрым евреем, и, вероятно, он возвращался в Иерусалим не менее пяти раз, но иногда он смотрел на иудаизм как на врага. В самом раннем из дошедших до нас христианских текстов – Первом послании к фессалоникийцам (жителям города Салоники, грекам-язычникам, обращенным в христианство) – он возлагает на евреев вину за убийство Иисуса и древних пророков. Павел считал, что обрезание, знак завета евреев с Богом, обязательно для них, но совсем не подходит для язычников: “Берегитесь псов, берегитесь злых делателей, берегитесь обрезания, потому что обрезание – мы, служащие Богу духом и хвалящиеся Христом Иисусом, а не на плоть надеющиеся”. Он гневно обличал христиан-неевреев, желающих обрезаться.

В этом Иаков и пресвитеры иерусалимской общины не были согласны с Павлом. Но пусть они видели и знали Христа лично, Павел все же настаивал: “Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос”. Он утверждал: “Я ношу язвы Господа Иисуса на теле моем”. В 58 году Павел снова прибыл в Иерусалим, чтобы проповедовать среди иудеев.

Смерть Праведного Иакова: династия Иисуса

Павел в сопровождении Иакова пришел в Храм, чтобы, как настоящий еврей, совершить очищение и помолиться, однако его опознали какие-то иудеи, видевшие, как он проповедует во время своих путешествий. Римскому центуриону, который отвечал за порядок в Храме, пришлось спасать Павла от толпы линчевателей, жаждавших растерзать его. Когда же Павел вновь начал проповедовать, римляне решили, что он тот самый беглый лжепророк, египетский еврей, ускользнувший в свое время от Антония Феликса. Павла заковали в цепи и отвели в крепость Антония, чтобы там подвергнуть бичеванию. “Разве вам позволено бичевать римского гражданина, да и без суда?” – спросил Павел. Центурион был совершенно ошарашен, узнав, что этот проповедник с безумным взором – гражданин Рима, имеющий право апеллировать к суду самого императора. Римляне разрешили первосвященнику и Синедриону допросить Павла на глазах у разъяренной толпы. Его ответы были сочтены столь оскорбительными, что Павла снова чуть было не разорвали на куски. Центурион охладил страсти, отправив Павла в Кесарию Приморскую.

Действия Павла, возможно, сильно повредили иудео-христианской общине Иерусалима. В 62 году первосвященник Анания, сын того самого Анны, что судил Иисуса, заключил под стражу Иакова, подверг его допросу в Синедрионе, и в результате Иаков был сброшен с “крыла Храма” – вероятно, с того самого юго-восточного угла Храмовой горы, где его брата в свое время искушал Дьявол. После этого Иакова забили камнями, причем он продолжал молиться до тех пор, пока какой-то суконщик своим вальком не нанес ему последний, смертельный удар^[76]. Иосиф Флавий, живший тогда в Иерусалиме, называет Ананию “дикарем” и свидетельствует, что большинство иудеев были совершенно потрясены этой расправой: брат Иисуса был чрезвычайно уважаемым человеком. Царь Агриппа II немедленно лишил Ананию сана. У христиан же начало складываться нечто вроде династии: Иакову в качестве главы общины наследовал его двоюродный (или единокровный) брат Симон.

Между тем Павла в оковах доставили в Кесарию; прокуратор Антоний Феликс принял его в присутствии своей жены Иродиады (которая прежде звалась царицей Друзиллой) и предложил освободить за взятку. Павел отказался. Но прокуратора одолевали и гораздо более серьезные заботы: между иудеями и сирийцами опять разгорелся конфликт. Антоний Феликс снова истребил множество иудеев, за что был отозван в Рим^[77], куда и отбыл, оставив Павла в темнице. Когда был назначен новый прокуратор, Агриппа II и его сестра (и, возможно, любовница) Береника, бывшая царица Халкиды и Киликии, прибыли в Кесарию приветствовать его. Новый римский чиновник передал дело Павла царю – как Пилат в свое время послал Иисуса к Антипе.

Павел изложил христианскую Благую весть царской чете, возлежавшей перед ним на ложе “с великой пышностью”. Он дальновидно адаптировал проповедь для царя, известного своими умеренными взглядами: “Ты знаешь все обычаи и спорные мнения иудеев… Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь”.

“Ты чуть не убедил меня сделаться христианином, – произнес царь и дал прокуратору такое заключение: – Можно было бы освободить этого человека, если бы он не требовал суда у цезаря”. Но Павел требовал этого суда – следовательно, его надлежало отправить в Рим.

Иосиф: накануне восстания

Павел был не единственным иудеем, ожидающим судебного решения от Нерона. Антоний Феликс отправил на суд к императору нескольких чем-то провинившихся священников из Храма. Их друг, 26-летний Иосиф, сын Маттафии, решил отплыть в Рим и заступиться за своих товарищей. В разное время Иосиф был и командиром мятежников, и сторонником иродиан, и императорским придворным, но в истории остался как главный летописец. Его звали Иосиф Флавий.

Иосиф родился в семье священника из рода Маккавеев. Он вырос в Иерусалиме, владел землей в Иудее, и его уважали за ученость и мудрость. Подростком он присматривался к трем главным иудейским сектам и даже провел три года отшельником в пустыне, но затем вернулся в Иерусалим.

Приехав в Рим, Иосиф познакомился с одним актером-евреем, который пользовался благоволением императора – человека порочного, но страстно любившего театр. Нерон к тому времени уже избавился от жены и был в связи с Поппеей – замужней красавицей с огненно-рыжими волосами и аристократически бледной кожей. Став императрицей, Поппея подговорила Нерона убить его мать – властолюбивую и опасную Агриппину. Но при этом Поппея была также и одной из “богобоязненных”. При содействии друга-актера Иосиф смог получить аудиенцию у императрицы, и та помогла ему освободить его друзей-священников. Итак, миссия Иосифа увенчалась успехом, но когда он с друзьями вернулся в Иудею, то нашел Иерусалим полным “надежд на восстание против римлян”. Впрочем, восстание не было неизбежным: знакомство Иосифа с Поппеей показывало, что каналы связи между Римом и Иерусалимом были все еще открыты. Ежегодно город наводняли толпы паломников, и это не доставляло римлянам особого беспокойства, хотя в крепости Антония была расквартирована всего одна римская когорта (от 600 до 1200 солдат). Богатый храмовый город пребывал “в состоянии мира и процветания”, управляемый иудейским первосвященником, которого назначал царь Иудеи. Как раз в это самое время строительство Храма было наконец завершено, и 18 тысяч строителей остались без работы. Чтобы они не шатались праздно по городу, царь Агриппа поручил им прокладку и мощение новых улиц^[78].

В любое другое время более внимательный император и более справедливый прокуратор смогли бы восстановить порядок во взаимоотношениях иудейских кланов и фракций. Пока империей управляли энергичные греческие вольноотпущенники Нерона, его подданные были готовы терпеть притязания императора на актерскую славу, его выступления в качестве артиста и атлета и даже его кровавые расправы. Но как только экономика империи пошатнулась, управленческая бездарность Нерона тут же отозвалась в Иудее. “Не было того злодейства”, которое бы не совершали прокураторы. Они занимались рэкетом, вымогая деньги за покровительство и защиту, а их солдаты соревновались в бесчинствах с сикариями, терроризировавшими город.

Неудивительно, что очередной “пророк”, которого волею судьбы также звали Иисус, громко восклицал в Храме: “Горе Иерусалиму!” Признанный безумным, он был подвернут бичеванию, но не казнен. И все же Иосиф Флавий свидетельствует, что антиримские настроения среди иудеев были незначительны.

В 64 году в Риме произошел страшный пожар. Нерон, скорее всего, сам руководил тушением и открыл свои сады для тех, кто остался без крова. Но сторонники конспирологических версий шептали, будто император самолично поджег город, чтобы освободить место для постройки еще более обширного дворца, и не стал тушить пожар, предпочтя вместо этого декламировать свои стихи, аккомпанируя себе на цитре. В конце концов Нерон обвинил в поджоге быстро разраставшуюся полуеврейскую секту, неких христиан, и многие из них были по его повелению сожжены заживо, отданы на растерзание диким зверям или распяты. Среди жертв этого гонения оказались и двое узников, доставленных некоторое время назад из Иерусалима: Петр, согласно преданию, был распят вниз головой, а Павел обезглавлен. Этот антихристианский погром обеспечил Нерону место в “Откровении Иоанна Богослова” – последней из канонических книг Нового Завета: под сатанинскими “зверями” в нем подразумеваются римские императоры-язычники, а “число зверя” (666), согласно правилам гематрии, может заключать в себе слова “Нерон Кесарь”^[79].

Жестокие муки, на которые он обрек христиан, не спасли Нерона. Он ударил ногой в живот свою беременную жену, императрицу Поппею, и та умерла. Пока император расправлялся со своими врагами, реальными и мнимыми, и продолжал актерствовать, его очередной прокуратор Иудеи Гессий Флор “хвастливо выставлял свои преступления всему народу напоказ”. Катастрофа началась с Кесарии: сирийские греки принесли в жертву петуха чуть ли не у дверей синагоги. Иудеи выразили протест. Флор, подкупленный язычниками, “ринулся в Иерусалим с конницей и пехотой” и потребовал выдать ему из храмовой казны “налог” в размере 17 талантов. Когда весной 66 года он появился на ступенях Претории, горячие иудейские юноши забросали его собранными заранее мелкими монетами. Оскорбленный Флор приказал своим греческим и сирийским наемникам усмирить толпу и потребовал, чтобы храмовые сановники выдали ему смутьянов, однако те отказались. Алчность и жажда крови помутила головы легионеров: они “врывались во все дома и убивали жильцов”. Многих брали под стражу и тащили к Флору. Тот “велел их прежде бичевать, а затем распять”, причем среди наказанных и казненных оказались и знатные иудеи, имевшие римское гражданство. Это было последней каплей: даже храмовая аристократия не могла отныне полагаться на защиту Рима. Жестокость наемников Флора спровоцировала сопротивление иудеев. Его всадники носились по улицам в “безумной ярости” и даже попытались напасть на Беренику, сестру царя Агриппы. “Они не только мучили и убивали пленных на ее глазах, но и ее самое лишили бы жизни”, однако стража царицы успела увести ее во дворец Маккавеев. Однако Береника решила спасти Иерусалим.