Запах смерти

Все эти картины минувших дней навевали грусть. Нет, я не хотел жить в те времена, да и вообще, все эти экскурсы в историю больницы мало помогали расследованию. Зато, посмотрев на часы, я увидел, что убил за этим занятием почти пятьдесят минут. Вполне достаточно, чтобы идти на работу.

Выключив ноутбук, я сунул его в рюкзак, снял с вешалки куртку и со вздохом облегчения захлопнул и запер за собой дверь роскошной квартиры.

Несколько последних лет я подрабатывал на кафедре судебной антропологии одного из крупнейших лондонских университетов. Подобное положение устраивало обе стороны. Моя педагогическая нагрузка была минимальной, однако обеспечивала меня кое-какими средствами, доступом в лаборатории, а также оставляла достаточно времени на работу полицейским консультантом.

В начале этого года ситуация ухудшилась, поскольку полиция осталась мной недовольна в связи с неудачным расследованием. Однако после дела в Эссексе моя звезда снова засияла ярче, да так, что университет предложил мне двухгодичный контракт на более выгодных, чем прежде, условиях.

И тем не менее я медлил с его подписанием. Притом что мое положение в университете представлялось вполне стабильным, я не питал никаких иллюзий насчет того, что произойдет в случае новой неудачи. И после неуверенности и даже раздражения начала этого года сильно сомневался в том, что хочу ждать повторения. Появление в моей жизни Рэйчел многое поменяло, открыв новые перспективы.

Вероятно, настало время изменить и что-нибудь еще.

Я оставил машину в нескольких кварталах от университета и остаток пути одолел пешком. С тех пор как на двери моей старой квартиры обнаружили отпечаток пальца Грэйс Стрейчан, Уорд посоветовала мне не ездить на работу одной и той же дорогой. Береженого бог бережет, сказала она. Тогда это казалось бесполезным занятием, а теперь и подавно, но я дал обещание Рэйчел, так что каждый день парковался на новом месте и даже на факультет заходил не через главный вход, а через служебный.

Учебный год уже начался, и суета в университетских коридорах хорошо отвлекала мысли от опустевшей квартиры.

Брэнда, кафедральный лаборант, оторвалась от бумаг при моем появлении.

– Доброе утро, Дэвид! Как выходные?

– Спасибо, замечательно.

– Не ожидала, что вы так рано приедете. Вы не забыли, что сегодня заседание кафедры?

– Жду не дождусь.

– Ага, вижу. Да, и еще тот журналист-фрилансер прислал письмо. Фрэнсис Скотт-Хейз.

Я вздохнул. Скотт-Хейз преследовал меня уже несколько месяцев в надежде на интервью. Он присылал письма и на мой адрес, и на адрес факультета в надежде получить ответ. Точнее, тот, который его устраивал. На первое письмо я ответил вежливо, на второе – уже грубее, остальные просто игнорировал. Я терялся в догадках, откуда он про меня узнал.

Обычно мое участие в полицейских расследованиях носило исключительно закулисный характер, и меня это устраивало. Увы, мое имя засветилось в репортажах о двух делах: в прошлогоднем – в Дартмуре и более позднем – в Эссексе. Том самом, где мы познакомились с Рэйчел. В общем, я мог не сомневаться в том, что Скотт-Хейз увидел один из этих репортажей и решил, что из этого получится хорошая статья.

То, что у меня на сей счет имелось иное мнение, его, похоже, нисколько не обескураживало.

– Просто игнорируйте его письма, – сказал я Брэнде. – Рано или поздно до него дойдет.

– Вы уверены? Скотт-Хейз пишет во все крупные издания. Разве вам не хочется увидеть свой портрет на страницах журнала?

– Мне послышалось или кто-то сказал слово «журнал»? – раздался голос из-за моей спины.

Сердце мое ушло в пятки. Я повернулся и оказался лицом к лицу с профессором Харрисом, деканом факультета. Он стоял, крепко сжимая в руках сияющий новой кожей портфель, и одарял меня такой же сияющей, но абсолютно неискренней улыбкой.

Помнится, в период моих неудач как консультанта Харрис держал себя по отношению ко мне гораздо менее обаятельно. Однако теперь ситуация изменилась, и его отношение – тоже.

– Это просто один журналист, который не понимает, когда ему отвечают отказом, – объяснил я.

Брэнда же просто пробормотала слова извинения и снова уставилась в свой монитор.

Харрис кивнул, продолжая улыбаться:

– Если так, возможно, вам следовало бы отозваться. Вы же знаете, что говорят насчет публичности. Небольшое, но удачное интервью положительно сказалось бы на вашей репутации.

Ага. И на репутации факультета.

– Вероятно, позднее, – согласился я.

– Кстати… Я слышал, в заброшенной больнице нашли чей-то труп. Где-то в Северном Лондоне? Уж не заняты ли вы в данном деле? Это ведь так удачно, совсем недалеко отсюда…

Объясните это жертвам, подумал я.

– Ну пока я не имею права…

– Да, да, конечно. Что ж, удачи вам в расследовании. И с интервью.

Брэнда сочувствующие улыбнулась мне, когда за Харрисом закрылась дверь.

– Ответ тот же самый: нет, – сказал я.

Пройдя в клетушку, служившую мне кабинетом, я сразу проверил почту. Она состояла из обычной факультетской переписки, новостных рассылок и пары вопросов от моих аспирантов по поводу их диссертаций. Там же обнаружилось и последнее письмо журналиста-фрилансера.

Моим первым побуждением было удалить его, но после разговора с Брэндой я чувствовал себя обязанным хотя бы прочитать, что он написал. Впрочем, ничего нового я в нем не нашел. Надо признать, Скотт-Хейз писал в престижные газеты и журналы, так что, наверное, мне полагалось бы чувствовать себя польщенным его вниманием. Вероятно, в словах Харриса тоже имелась доля истины: интервью укрепило бы мою репутацию, которой, видит бог, за последний год изрядно досталось.

Однако перспектива увидеть свой портрет на страницах журнала меня абсолютно не прельщала. Я нажал «удалить», и письмо исчезло.

Глава 5

Только на следующий день Уорд позвонила мне с известием о том, что им разрешили забрать с чердака мумифицированные останки. Первой моей эмоцией стало облегчение. Накануне вечером позвонила Рэйчел, усталая после перелета, но возбужденная в предвкушении работы. К утру она должна была находиться на борту исследовательского судна, возможно, уже покинувшего порт и направлявшегося к одному из Эгейских островов. Им предстояло провести в море долгое время, и, хотя на борту имелся спутниковый телефон, использовать его собирались только в самых экстренных случаях. В общем, на связь Рэйчел могла выходить теперь только в зоне покрытия сотовых сетей или при наличии вай-фай- роутера, и следующего разговора с ней мне предстояло ждать несколько дней.

Все это мы понимали еще до ее отъезда, однако, пообщавшись с Рэйчел, я ощущал ее отсутствие еще острее. Поэтому, когда Уорд сообщила, что они готовы возобновить работу, я быстро уладил факультетские дела и поехал на совещание занятых в расследовании полицейских специалистов. Пресса наконец сообразила, что в заброшенной больнице произошло что-то поинтереснее заурядной смерти от передоза, и теперь на улице у въезда на территорию выстроилась колонна ощетинившихся антеннами телевизионных фургонов, а у ворот толпились репортеры с камерами. Мой приезд вызвал у них оживление, которое, правда, быстро спало, когда дежуривший у ворот констебль пропустил мою машину внутрь.

При дневном свете больница не производила столь гнетущего впечатления, как ночью. Угрожающие тени и неясные очертания оказались грудами строительного мусора и остатками стен сносившихся корпусов. Лишенное милосердной вуали темноты, здание демонстрировало напоказ свою увядающую красоту. Вероятно, прежде оно обладало великолепием загородного дворца. Два длинных флигеля выступали вперед по сторонам псевдоантичного портика главного входа, придававшего дому облик мавзолея. Широкие ступени поднимались к высоким двустворчатым дверям, хотя симметрию нарушал прилепленный в соответствии с современными нормами бетонный пандус для инвалидов-колясочников. Фасад производил впечатление, однако годы заброшенности, конечно, не могли не взять своего. В щели между каменными блоками ступеней пробивалась трава, а потемневшие от времени стены почти сплошь покрылись потеками птичьего помета и граффити. Некогда смотревшие на парк высокие окна были теперь заколочены, а выцветшие щиты с информацией о давным-давно закрытых медицинских отделениях лишь усугубляли ощущение заброшенности.

Совещание проводилось в стоявшем перед входом полицейском трейлере. Впервые Уорд участвовала в нем в качестве старшего инспектора, поэтому откровенно нервничала. Она уронила на пол свои записи и, чертыхнувшись, нагнулась собрать их. После доклада сразу ушла, и я даже не смог с ней поговорить. Зато когда вся казенная часть закончилась и я, переодевшись в комбинезон, пробрался сквозь толпу полицейских чинов и автомобилей к крыльцу, там стоял Уэлан. Рядом с ним находилась констебль в форме, и взгляд ее, направленный на третьего члена их маленькой группы, выражал высшую степень неодобрения. Это был крупный, крепкого сложения мужчина в желтом жилете со световозвращающими полосами. Я направился к ним, но, увидев, что они заняты спором, замедлил шаг.

Точнее, спорил больше крупный мужчина. Лет ему было около пятидесяти, и поверх пояса у него выпирало монументальное пузо, каковым он, судя по всему, в качестве неопровержимого аргумента целился то в одного, то в другую. Желтый жилет вблизи оказался сильно запыленным, а из-под протертой кожи на мысках строительных башмаков просвечивала защитная стальная скорлупа. Красный цвет лица и обилие на нем лопнувших сосудов выдавали в нем сильно пьющего человека, хотя в данный момент лицо это побагровело еще сильнее от сильных эмоций.

– Можно подумать, мало мне мышей летучих было! Мерзких мышей, чтоб их! А теперь еще это! Я тут не в бирюльки играю – знаете, во сколько это все мне обойдется?

На голову выше Уэлана ростом, он грамотно пользовался своим преимуществом, угрожающе нависая над инспектором. Впрочем, Уэлана это не смущало. Лицо его, когда он отвечал здоровяку, оставалось абсолютно бесстрастным.

– Я сказал уже, что мы приносим извинения за помехи в осуществлении работ… Хотя какие помехи? Бог свидетель, теперь это место преступления. Мы не можем разрешить никаких работ до окончания следственных действий.

– А когда они закончатся?

– Увы, этого я вам сейчас сказать не могу. Но чем быстрее мы все завершим, тем раньше вы сможете приступить к работам. В ваших же интересах оказывать нам содействие.

– Обрадовали! И что прикажете делать до тех пор? Платить моим людям за просиживание штанов?

– Мы искренне вам сочувствуем, мистер Джессоп, но это зависит не от нас. А теперь, если вы не будете против пройти с констеблем вон в тот фургон и подождать…

– Ага, снова ждать! Можно подумать, я мало ждал!

Повернувшись к Уэлану спиной, Джессоп устремился прочь в сопровождении констебля, хранившей такое же невозмутимое выражение лица. Я отступил в сторону, пропуская его, и он вихрем пронесся мимо меня в раздувающемся желтом жилете.

Что-то выпало из жилетного кармана и звякнуло об асфальт. Я опустил голову и увидел, что это очки. Одна из линз выпала из оправы и лежала рядом на грязной мостовой.

– Эй! Вы обронили! – окликнул я Джессопа, подбирая очки.

Он обернулся и испепелил меня взглядом. По-моему, Джессоп даже не понял смысла моих слов. Потом, оставив констебля ждать на полпути к фургону, он вернулся.

– Спасибо, – буркнул он, выхватывая очки у меня из руки.

– И еще вот это, – добавил я, протягивая ему линзу.

Джессоп стоял, хлопая глазами и переводя взгляд со сломанных очков на мою руку с линзой и обратно. От него исходил сильный запах пота, табака и перегара. Затем Джессоп резко развернулся и зашагал обратно к фургону.

Я вернулся к Уэлану. Вид он имел не слишком веселый.

– Видали, каков? Это Кит Джессоп, ответственный за снос. Он уже несколько месяцев потерял из-за протестов и летучих мышей, бедный парень. – Уэлан улыбнулся, едва ли не впервые с начала разговора. – Хорошо то, что нам еще не раз придется иметь с ним дело. О конструкциях Сент-Джуд ему известно больше, чем кому-либо, поэтому мы попросили его помочь нам отыскать иные потаенные помещения… если они, конечно, есть. Ну вы сами видели, как Джессоп обрадовался.

– Думаете, найдутся еще? – спросил я и тут же сообразил, что вопрос глупее глупого: я так много думал о беременной женщине и двух других жертвах, что подобная вероятность просто не пришла мне в голову.

Уэлан покосился на мрачный фасад больницы, смотревший на нас слепыми глазницами заколоченных окон.

– Мы уже, можно сказать, не прикладывая никаких усилий, обнаружили три трупа. С учетом размеров этого здания, бог знает что там еще находится.

Он качнул головой, приглашая следовать за собой.

– Идемте. Только прежде, чем вы приступите к эвакуации останков, мне хотелось бы, чтобы вы кое-что увидели.

Палата, как выяснилось, была в отделении педиатрии, на верхнем этаже, чуть дальше по коридору от того места, где мы поднимались на чердак.

Я и забыл, как холодно на больничных этажах, и в застывшем без движения воздухе густо пахло сыростью и плесенью. Теперь в коридоре выстроилась редкая цепочка прожекторов на треногах. Путь они высветили более-менее ярко, зато тени в углах сгустились сильнее. Как и везде, пол здесь был усеян мусором и обломками штукатурки, которые с хрустом крошились под ногами. На стенах висели плакаты о вреде табака, алкоголя и наркотиков; другие запрещали использование в стенах больницы мобильных телефонов. Мы миновали зашторенную дверь, над которой висела табличка: «Рентгеновский кабинет. Не входить при горящем сигнале». Рядом была красная лампочка, покрытая толстым слоем паутины.

Интересовавшая нас палата располагалась через пару дверей от рентгеновской. Из распахнутой настежь двустворчатой двери в коридор лился свет от стоявших внутри прожекторов, и отбрасываемые им резкие тени мешали разглядеть мультяшных персонажей, украшавших собой стены. Тут еще сильнее пахло плесенью. Из стен торчали покореженные крепления для кислородных баллонов, все помещение было захламлено самыми разнообразными предметами: проржавевшей койкой без матраса, тумбочкой без дверцы и ящика, даже парой старых автомобильных аккумуляторов. К пеленальному столику устало прислонился пыльный плюшевый мишка, а рядом валялись сломанные счеты, разноцветные костяшки которых рассыпались по полу.

– Что, жутковато? – усмехнулся Уэлан, заметив, что я оглядываюсь по сторонам.

– Разве нельзя оторвать хотя бы пару досок с окна? – поинтересовался я. В палате действительно было жутковато. Часть окон закрывалась еще шторами, а деревянные щиты со стороны улицы не пропускали в помещение ни лучика дневного света.

– Могли бы, но тогда какой-нибудь длинноносый ублюдок тоже сумел бы заглянуть сюда длинным телевиком или с дрона. А так мы, по крайней мере, спокойны за то, что наша работа не будет завтра представлена на первых страницах газет.

Уэлан прошел в дальний конец палаты, где прожектора помощнее освещали группу безликих фигур в синих комбинезонах.

Они возились у стены, которая на первый взгляд была самой обыкновенной. Четыре ярда в ширину, три в высоту, она оказалась выложена не из кирпича, а из шлакоблоков и покрашена в цвет, более или менее совпадающий с окраской остальных стен. В общем, я понимал, почему полицейские во время поисков Конрада не заметили ее. Совершенно безликая перегородка и не могла привлечь к себе внимание.

Если, конечно, не знать, что находится за ней.

Приглядевшись, я уловил кое-какие нестыковки. На окрашенной поверхности перегородки отчетливо выделялись прямоугольники блоков, тогда как остальные стены покрывались ровной штукатуркой. И подходила перегородка к стенам с обеих сторон без перевязки блоков, с хорошо заметными вертикальными швами – так бывает в заложенных дверных проемах.

– Как прогресс? – спросил Уэлан, остановившись у разложенных на полу перфораторов, кувалд и скорпелей. Голос его отдавался от стен гулким эхом.

Один из возившихся у перегородки людей оторвался от работы.

– Пока не сильно. Мы залезали на ту сторону и закрепили там полиэтилен, чтобы защитить замурованную камеру от пыли и обломков. Пока все, что успели.

– Уж постарайтесь. Новых несчастных случаев нам не надо.

Уэлан произнес это не угрожающе, но и шуткой это не прозвучало. Снова загрохотали молотки. Я заметил в углу пустую банку из-под краски и пластиковую кювету, обе в следах той же краски, какой была покрыта перегородка. Рядом с ними лежал большой валик в той же, засохшей до состояния камня краске.

– Это то, о чем я подумал? – спросил я.

– Угу, – кивнул Уэлан. – Кто-то не пожалел сил на то, чтобы замаскировать стену, а потом оставил тут инструменты. Мы сняли с них неплохие отпечатки. И с раствора в швах между блоками. Судя по отпечаткам, крупный тип.

– С их стороны неосторожно, правда?

Он пожал плечами:

– Такое случается. Люди изо всех сил стараются быть хитрее, а потом прокалываются на какой-нибудь ерунде. Ладно, ну их.

Мы снова вышли в коридор. Цепочка прожекторов тянулась дальше палаты, за угол и упиралась в дверь. За дверью была деревянная лестница, уходившая куда-то вверх, в темноту. Мы остановились, давая дорогу спускавшемуся по ней детективу в перепачканном комбинезоне, а потом вошли и начали подниматься.

– Она ведет на часовую башню, – пояснил Уэлан, тяжело ступая по узким ступеням. Здесь витал отдающий перцем запах пыли; деревянные ступени скрипели под нашими шагами. – Только там теперь немного осталось. Механизм вытащили на металлолом, но нам так высоко и не нужно. Мы пришли.

Мы стояли на узкой площадке. Очередной прожектор освещал низенькую, не выше пяти футов, дверь в стене. Штукатурка на стенах осыпалась, открыв взгляду деревянную дранку. Створка двери была открыта, на дверной раме и полотне белели пятна талька: полиция искала отпечатки. С наружной стороны виднелась простенькая металлическая задвижка: круглый стержень, вставлявшийся в петлю на раме.

– На чердак ведет с дюжину люков и лестниц, – сообщил Уэлан. – Но за исключением того, которым мы пользовались вчера, этот ближний к месту, где мы обнаружили тело. Головой не стукнитесь.

Он пригнулся и нырнул в проем. Я последовал за ним и выпрямился. Мы находились на чердаке, но в другой его части – не там, где лежали останки беременной женщины. За нашей спиной громоздилась стена часовой башни, а перед нами уходили в темноту деревянные конструкции кровли, напоминавшие грудную клетку дохлого кита. Даже воздух тут отличался от остального дома: казалось, он здесь тяжелее. Легко заразиться клаустрофобией, подумал я, поворачиваясь к месту, где стоял Уэлан.

Рядом с дверью на чердак алюминиевые щиты, уложенные на деревянные балки перекрытия, образовали временный настил. В центре его было оставлено свободное пространство – прямоугольник грязного утеплителя. В белом свете прожекторов над ним склонились два детектива в белых комбинезонах.

– Мы нашли это пару часов назад, – произнес Уэлан. – Что вы об этом скажете?

Я склонился над открытым участком утеплителя. Он располагался около двери, и неровная поверхность стекловаты была усеяна крошечными черными крапинками, напоминавшими зернышки черного риса. Они казались почти правильным овалом. В центре поверхность утеплителя была чистой, потом плотность крапинок возрастала и снова редела по краям.

Пальцами в резиновой перчатке я осторожно поднял одно зернышко. Похожая на бумажную скорлупка треснула пополам и опустела; организм, находившийся когда-то внутри, давным-давно выполз наружу.

Мы с Calliphoridae старые знакомые. Назойливое жужжание взрослых мух сопровождало множество мест преступлений, на которых я работал. Хотя я не питаю к ним особой любви, однако с уважением отношусь к роли, которую они играют. И не только в процессе распада мертвой органической материи, включая человеческую плоть, но и в определении того, как давно умер конкретный организм. Мясные мухи – естественный секундомер, а их жизненный цикл – от яйца в личинку, а потом и во взрослый организм – оказывает неоценимую помощь в расчетах времени, прошедшего с момента смерти.

Часы остановились слишком давно, чтобы хоть как-то помочь нам. Однако это вовсе не означало, что пустые скорлупки не могут ничего нам поведать.

– Я проконсультируюсь с судебным энтомологом, но в основном тут мясные мухи, – сказал я, разглядывая опустевшую скорлупку. – Не вижу ни одной личинки, правда, спустя столько времени здесь и не должно их быть.

Любая личинка или превратилась во взрослую муху, или погибла и разложилась после того, как иссяк источник пищи. Но хотя лежавшее здесь когда-то тело исчезло, следы его пребывания остались. На поверхности стекловатных матов темнели следы жидкостей, сопутствующих процессу разложения, более-менее ровный овал пустых скорлупок кое-где был нарушен, а часть их – раздавлена.

– Похоже, вы были правы, – произнес Уэлан. – Тело лежало тут, пока не мумифицировалось, а затем его перенесли в глубь чердака.

– Вы ничего не нашли на брезенте, в которое оно было завернуто? – спросил я.

– На нем обнаружили нечто напоминающее собачью шерсть, а в одном из люверсов застрял человеческий волос. Не того цвета, что у жертвы, – значит, не ее. Мы пробьем его по базе ДНК, посмотрим, не найдется ли совпадений, но на это уйдет время. Сам брезент из тех, что можно купить в любом хозяйственном магазине или взять на стройке. Пыль на нем – смесь цемента и штукатурной смеси, а синяя краска самого распространенного сорта, мы даже производителя не можем определить по ней. Наверное, тот, кто переносил тело, спешил и взял для этого первое, что подвернулось под руку. Однако это не объясняет, почему они так долго ждали, прежде чем сделать это.

– Они?

Уэлан махнул рукой в темноту.

– Отсюда до того места, где ее нашли, двадцать или тридцать ярдов. Если только этот кто-то не использовал носилки, тело надо было тащить так. Гораздо проще переносить его, завернув в брезент, но даже так в одиночку это почти невозможно. Не столько из-за тяжести, сколько из-за необходимости сохранять равновесие на узких балках, не провалившись ногой сквозь потолок.

Что ж, логично. И если бы тело женщины просто волочили, это оставило бы четкие следы и на перекрытии, и на самом теле. Ни того ни другого я не заметил.

Я снова пригляделся к месту, где прежде лежало тело. Помимо пятен – следов разложения, – на поверхности утеплителя виднелись и какие-то светлые потеки.

– А это что?

Одна из детективов покачала головой:

– Мы пока не знаем. Для крови слишком светлые. Похожие пятна мы нашли на ступенях за дверью, так что не исключено, это вообще не имеет отношения к телу. Может, просто кто-то что-нибудь пролил. Мы послали образцы на анализ, но что бы это ни было, это слишком старое, чтобы определить точно.

– Мы обнаружили еще кое-что, – добавил Уэлан и ткнул пальцем в дверную раму со стороны чердака. – Вот, видите?

На неокрашенной, потемневшей от времени деревянной поверхности были светлые полосы.

Царапины.

– Это объясняет повреждения на пальцах женщины, – продолжил Уэлан. – Мы даже выдернули из дерева один из ее ногтей. Дверь заперли снаружи, а она достаточно крепкая. Слишком тяжелая, чтобы она сумела сломать ее или выбить.

Господи, подумал я, представив это. Мы полагали, что женщину убили где-то в другом месте, а потом притащили ее тело на чердак. Мы ошибались.

– Кто-то запер ее тут и оставил умирать.

– Чего я не могу понять, – заявил один из детективов, пожилой мужчина, глаза которого печально смотрели поверх марлевой маски, – так это почему она не выбралась через один из других выходов. Ведь этот точно не единственный.

– А как бы ты карабкался здесь, будь ты беременный? – усмехнулась его коллега. – Тебе даже с твоим пивным брюшком нелегко пришлось бы. И откуда ей было знать, где они?

Действительно, на чердаке царила непроглядная тьма, и мы не нашли на теле ни телефона, ни зажигалки, которыми женщина могла бы посветить. Один неверный шаг – и она провалилась бы сквозь потолок.

– Я только предположил, – обиженно буркнул детектив.

Я все еще пытался понять, что же тут произошло.

– Но зачем кто-то запер ее и ушел?

Уэлан пожал плечами:

– Есть вероятность того, что это случилось непредумышленно. Какой-нибудь розыгрыш, обернувшийся бедой. Люди много чего вытворяют, будучи пьяными или под наркотой, и мы знаем, что здесь тусовались наркоманы. Но я плохо представляю, чтобы беременная женщина пряталась на чердаке забавы ради – под наркотой или нет. Я бы сказал, кто-то либо завлек ее сюда, либо за ней гнались, и она здесь укрылась. В общем, кто-то запер ее тут и бросил. По меньшей мере на несколько месяцев. Возможно, узнав, что больницу будут сносить, они решили перенести труп подальше, в место, где найти его будет меньше шансов.

Неплохая версия, не хуже других. Однако мысль о беременной женщине, за которой гнались, напомнила мне еще кое о чем.

– Светлые пятна на утеплителе, – сказал я, глядя на мятые стекловолоконные маты. – Вы упоминали, что похожие пятна есть на лестнице. Это не могли быть околоплодные воды?

Женщина-детектив присела на корточки и произнесла:

– Да, думаю, такое возможно. Однако пятна слишком старые, чтобы определить точно.

– Вы полагаете, у нее отошли воды? – спросил Уэлан.

– Не исключено. Но если так, судя по тому, что я видел у ребенка, это было преждевременно.

– Значит, она могла умереть от этого?

Я кивнул, потрясенный этой мыслью. Без медицинской помощи преждевременное отхождение околоплодных вод может быть опасным для жизни и в гораздо более благоприятных условиях. Запертые на чердаке без еды и питья, женщина и ее дитя не имели шанса выжить. Все, что им оставалось, – медленно умирать в темноте.

Все молчали. Потом Уэлан повернулся к двери.

– Пошли, – угрюмо буркнул он.

Спускаясь по деревянной лестнице, я остановился у высохших пятен, о которых говорила женщина-детектив. Едва заметные, похожие скорее на потеки воды, чем на кровь. Их было несколько; некоторые размерами не превышали капли, и цепочка их тянулась вверх, на чердак. Они могли оказаться чем-то совершенно безобидным, твердил я себе, какая-то жидкость, пролитая строителем или вообще случайным человеком. Легко вообразить бог знает что, особенно в таких эмоциональных ситуациях, как данная.

Но, следуя за Уэланом по пустому больничному коридору, я никак не мог отделаться от образа молодой женщины, убегавшей от какого-то преследователя – или преследователей. Она искала спасения на чердаке, а оказалась там взаперти. Я снова подумал о царапинах на дверном косяке – глубоких от страха и отчаяния. Изможденная, с преждевременно отошедшими водами женщина боролась за свою жизнь и жизнь ребенка единственным доступным ей способом.

А когда это не удалось, легла на грязный утеплитель и умерла.