Примирение с женщиной

Моя, теперь уже понятая и абсолютно в духе искусства глупая идея относительно того, что же я хотел бы получить конкретно для себя, сделав хоть что-то для следующей, если будет возможно надеется хоть на какие-то взаимные надежды относительно привлекательности её для меня в первую очередь, как я думал; а думал я так, что если мне удастся встретить красавицу, – да, да, ты не ослышался, случайный читатель этого письма, – тут, в этом приложении, на этом ресурсе, я затеял думы познакомиться с красавицей. Хотел лишь понять, каково это иметь дружбу с той, которой никогда не было по форме у меня. С той, которая была всегда не достижима, и трудно досягаема, потому как удивительна красива для обывателя. Общение с такой, значит испытать себя в общении с новой для себя формой, узнав о новом своём качестве, или не узнать. Всё это основа моей отвлекающей идеи, которую я заложил такой, или она сама залажилась в безусловной манере бессознательного диктата увлечением одиночеством? Но абсолютно точно созрело окончательно, оформилось и свелась в вектор дурацкого намерения, завладения прекрасной вазой для своей убого лачуги. Всё это уже родилось после. В точности с приходящим аппетитом, или желанием задействовать тот ресурс максимально. И теперь идея чётко состояла в том, чтобы обеспечить её собой в некоторой степени некий отвлекающий фон. Такой в котором мы оба не думали бы и не держали бы в голове рой мыслей, нацеленных на какой-то ещё дополнительный поиск, совершая ошибки, а просто смогли бы подождать, чтобы всё это можно было потом отпустить и не думать. Зная, что рядом есть тот, к кому можно прийти, в любом отношении. Совсем в любом. Мы одиноки и открыты, и нам всё грозит в этом отношении. В отношении того, что ищем, но хотим найти максимально в каждом потенциальной попытке. Начинаем спешить и разочаровываться. От этого я и хотел в своей идее оградить свою красавицу. Такой был у меня план. Спасти её от грязи. Моя же с ней возможность, как возможная договорённость, не исключала такой факт оценки каждой, встреченной тут, а точнее, я, как и в жизни, пробовал рассматривать каждую притянутую самим же к себе, как единственную и именно ту самую. Так в идее максимум хотел совсем исчерпать данный ресурс, познав искусственную возможность и больше не думать об идеале. Хотя бы какое-то время. Не хотел мериться с тем, чтобы жить в вакууме или в форме такого, недостатка или своего дефицита присвоить себе, пусть и условно искусственно созданную рядом с собой красавицу; вот видишь, всё те же лицемерные, болезненные парадигмы. Но мир открыт, вокруг много всех и всего. Но не это ли и есть причина главной тревоги? Вот, что касается меня самого, её-то я и хочу убрать своим присутствием с ней. Освободиться от последней донимающей меня тревожности. Быть спокойным, жить и не думать постоянно на сей счет. Отпустив подобные этим мысли, немного забывшись даже. Так делаю запрос на главное и неожиданное, то о чём мечтаю. Если живём ровно, не гоняясь за павлиньими хвостами и юбками. То и результат будет. Он будет если определён. Если же нет, мы сможем дружить и быть друг другу по-настоящему близки и будем любить друг друга. В свободе и уважении. Столько, сколько это понадобиться. Мне казалось это возможным тогда, но сейчас я больше склонен думать, что всё же склонность к присвоению и поиск пересилили правду и моя идея провалилась в двустороннем порядке. В данном конкретном случае. Поскольку ответа на правду не получилось, не получилось увидеть истинную красавицу, не за что было зацепиться и сейчас. И теперь, она должна быть отпущена и бежать дальше, искать то, что хочет найти для себя. Этого я хотел для себя и для неё об этом я и рассказал ей в самом начале. – А что же тебя не устраивало в ней? Ты знаешь, это вопрос скорее риторический. Поскольку он очень тонкий и лежит в области эстетического ума. И все же, прежде чем ответить на твой риторический вопрос, теперь же нужно сделать уточнение, чтобы понять о ком идёт речь. Т.е. нужно сказать, что тут есть некая последовательность в сменяемости тех, о ком идёт повествование, но без повергания в разного рода подробности схождения с той или иной. Следовательно, присутствует нарратив собирательного образа, выстроенный в цепочку характерных особенностей, взятых как наиболее подходящие к повествованию смыслы, являющиеся тождественными с реальной натурой. Я же буду описывать и уже делаю это, отдельные черты отдельных персон, объединяя их в общем повествовании, не разделяя персонализацией. Поскольку она, как персона, отдельно рассматриваемая от общего – по-своему прекрасна. Она по-своему красива. Она добрая если не сказать – немного забитая. Но добрая. Она, та которой пользуются. Та, которая не имеет своего мнения, и только учится основываться и делать выводы на исходе шибок из своего личного опыта. Мне почему-то сразу стало понятно. Поэтому я отстранил такую возможность для себя. Мне не хотелось ей пользоваться, я хотел её любить, как может любить друг. Её формы во многом схожи с моими представлениями о желаемом во внешнем проявлении. Но есть некоторые вещи, которые меня смущали в ней. Когда я её первый раз увидел, и смог оценить со стороны в полный рост. Она чем-то мне напомнила тыковку, такую вытянутую с бочкообразным низом, сужающийся от плеч стан переходит из талии ровной торсу расширяясь в бёдра заканчиваясь не очень длинными ногами. В моём идеальном представлении –, подумал он, – эта форма не совсем подходит мне. Темперамент её не совсем, то, что мне нужно, характер молчуньи. Слишком покорна и в тоже время стремиться на волю. Не знает, чего хочет и чего ждать от того, что может получить. Хочет любви, полёта, хочет найти единственного. Не поняла и не вняла основной идеи такого с ней знакомства. И то, что именно он то и желает помочь ей, без корысти, безопасно найти того, кого она ищет. И он решил, что отдаст ей то, что сможет. И даже это оказалось трудно. Отдавать трудно. Трудно постоянно ждать чего-то, когда ты открыт и сам дал полную волю решать ей, как поступить. Ничего не требуя взамен. Только надеясь на то, что сам заинтересуешь её на столько, чтобы насладиться её желанием быть иногда вместе, но по-настоящему. Но и этого не произошло. Создалось ощущение, что тобой пренебрегают. А взамен на открытость ты получаешь только насмешку. Видимо оказывал воздействие эффект, который произвел на неё его позиция в изложении сути знакомства, а точнее тот факт, которым он обрисовал ей своё видение процесса общения, таким образом, закрыв какие-то её чувственные двери для себя самого. Ни в какой мере ожидания, на такое честное отношение к ней, не согласилась открываться в сути вопроса доверия к нему. Посчитав это ненужным. Обосновав всё нежеланием тратить время, тем, что, как она говорила: «не хочу залипнуть на тебя». Но и не ушла, а осталась. – Осталась? Но ты тоже не был с ней открыт, так, как мог бы, если бы полюбил как это бывает. Бумм! – Но мы же не дети. Мне казалось, субъективно, со временем, чтобы ты не имел в виду вначале, сможешь увидеть только плюсы того, с кем предпочёл бы задержаться во времени сейчас объяснив зачем тебе это нужно самому. Не потратив время зря, время, которого у неё, без определённости той неопределённости причину которой я бы скрыв оставил бы ей на потом, у неё не нашлось понять сейчас. Т.е. на дружбу времени у неё не оказалось, только на фатальное погружение в недра увлечения, влечения и страсти. Которыми я не увлекаюсь. При том, что она 24/7 занята на работе, потом побеждает пустоту, посещениями разных мест. От выставок до небольших тусовочек, чайных, и разных хипстерских сквотов. Такая, знаешь, «насыщенная» познаванием современного «интеллектуального» мейнстрим-андеграунда жизнь дневного клерка. Что в целом не плохо, но мне это было не интересно. Тут мы были не вместе, как будто в разных срезах времени, куда мне без неё уже не попасть. Всё, что я мог ей предложить – это свою компанию. При этом, выставляя условия самому себе, главное не стать жалким или смешным. Мне почти удалось и то, и то, и, я вовремя записал эти строки. И продолжил рассуждать, выступая в качестве остова дружеских отношений и общения. Без цели присвоить или отнять её у себя самой, отобрать, заменив на себя. И он был готов дать себя ей, если ей это нужно. Но, как и раньше, он увидел холод и прохладное отношение, напомнившее то место из детства, где ты не так нравишься девочке, как тебе хотелось бы, чтобы быть ближе к ней. Совершая какие-то, как будто первые шаги знакомства с женским полом. Ну, а, когда ты мог интересовать готов был причинять боль и пользоваться, игнорируя внимание той, которую считаешь недостаточно привлекательной для себя в силу незнания условий красоты истинной. – Как и она сейчас? Тебя не поняли? Не приняли? – Не совсем так, я попытаюсь сказать об этом дальше. – Тогда какие выводы можно из этого сделать сейчас? – Нельзя переспорить себя и свои желания. И нельзя идти на поводу у своих желаний даже если они берут верх. А если уж решил, иди до конца. Выбери одну из сторон, ту которую нужно проработать и иди к ней. Сделайся сатаной на время. Оставь разговоры и просто действуй. Возьми своё, и, уходи. Только так можно добиться свободы хоть и временной, но свободы от низкого. А если ты стал говорить о высоком, тогда не суйся туда. Женщины тут не помогут. Если только они не твои музы. Но они эти, совсем не музы, а скорее медузы, выброшенные на песок уходящей водой отлива моря. Для которого их уже нет, как и его для них. Но есть для другой. Только для одной. – Для какой? Для той силы. Что живёт в нём самом. Состоящее в любви к Миру, в желании быть полезным. И развиваться в стремлении стать человеком с такой же.

И тут, независимо от развитости воспринимающего аппарата, все оказываются в равных условиях, зажаты во времени переходной системы ценностей. Которая долгое время провоцирует на восприятия себя как истины. – Но что должны включить в себя истинные изменения в этой системе, кроме тех, которые выгодны таким любителям, как мы? Задала она своевременный вопрос. – Если ты спрашиваешь: «каким должно быть организовано общежитие, чтобы система истинных ценностей продуцировалась городом, а не разрушалась им?» Т.е. чтобы город стал образцом произведения истинных ценностей, а не игрищ, с постоянно повторяющимся сценарием финалом. Тогда нужно понять вначале хорошенечко, в чём состоит смысл города для нас сейчас и на что мы тратим свои силы прибыв сюда из своих укромных лежбищ, пытаясь обуздать или распустить свои желания, играя по правилам эпохи индивидуальной необходимости или старым правилам создавая ячейки общества приходящим приказом диктата его образования. Я отвечу тебе так: «для того, чтобы идти по пути индивидуальным построением общества в идее общего, необходимо понять суть всех собственных стремлений будучи индивидом, а значит необходимо находиться в отношении с «зеркалом», т.е. необходимо перейти в систему восприятия окружающего тебя мира в идее чистого творчества. Для этого я и открываюсь тебе полностью, говорю, как есть, о своих желаниях, не принижая твоё достоинство вымыслами или ложью, обозначая их, и если тебе интересно что-то ещё во мне, кроме того, что ты хочешь присвоить как понравившееся тебе тело с головой и лицом, то я готов развивать это в себе чтобы этого стало больше и оно стало сильнее проявлено в тебе самой. И только в том случае, если то, что ты во мне открываешь есть истина моего стремления развития себя для меня самого, а не только для тебя, находящегося в твоём желании. – Но таким откровением ты разрушаешь мои иллюзии. – Естественно, само откровение которыми повествую происходящее способно полностью перечеркнуть твоё желание быть со мной, что открывает истину для нас обоих.

Глава 12

И я виноват в разрушении этой его части, твоего первичного желания, не меньше, чем ты своим отказом быть со мной, в моём желании близости с тобой, что теперь вопреки желанию готов признать. Так как явил настоящее, отдавшись тебе полностью, без лжи, – но ты против правды, я вижу это. Я прочитал это в тебе. В твоих глазах и в твоих действиях. Я понял, у честности есть побочный эффект, нельзя быть честным до конца, нельзя быть искренним там, где тебя не должно быть. Тем более, если финал предрешён, и он един вне зависимости от контекста, учитывая применённую мной систему нашего знакомства. Тогда и теперь сама честность становится ложью. Поскольку я использовал эту честность не во благо, ведь такая открытость, она нужна для укрепления и осуществления взаимоотношений только с тем, с кем ты предполагаешь остаться, совершив с ним нравственный союз? Не так ли? Окончив свою мысль, как речь, он задал ей вопрос. Хоть он и видел, что ей не нравился ход его мыслей, но она понимала, если даже ему казалось, что она понимает, и она не ответила. Только грустно пожала плечами, сидя на против, откинувшись на спинку сидения, в каком-то кафе, крутя в пальчиках салфетку, или как бы повисая, опираясь на локтях, уперевшись ими в стол, сжав немного лицо, положенное на ладони, а может, держась за его предплечье, ухватившись обеими ладонями за него, как за трубу, торчащую откуда-то сверху. И почему-то решила заговорить. – Само ощущение; то, что есть сейчас, это из того света вначале, той радости, где есть тёмная сторона желания овладеть чем-то, ты прав. Да, это та сторона, которая отвечает за то, чтобы ты следовала именное ей в просветлении, а иначе, тебе не хватит сил чтобы жить и развиваться самой. И я солгана, что именно твоя открытость, твоя нежность по отношению ко мне, твоё желание быть вовлечённым, не взирая на обстоятельства нашего знакомства, есть основа настоящего отношения вообще ко всему. Моё же желание жить, не скрывая и не скрываясь, возбудили во мне ощущение вечности, той, которую не хочется терять. И делая по-другому, поступая запираясь, в угоду правил прошлого, вызывает во мне мумификацию чувственного аппарата, поскольку так мне не быть честной с собой. А как жить, если не быть искренней, не быть честной? – Именно! Как будто дождавшись того момента, который он так ждал, чуть усилив голосом ответ, воскликнул, и поблагодарил её, радостно, слегка прижав её к себе, притянув её ладонь в своей руке, вложив её в свои ладони и подул на неё словно стараясь смягчить ожог, шуточно конечно, приобняв, поднял чуть над землёй, обхватив за талию, притянув немного к себе. И весело продолжил вызванную в ней им мысль. – Кажется именно тут и начинается всё то, чтобы хоть как-то удержать то истинное, чем хочешь делиться в настроении. Чтобы побыть тем, кем сейчас чувствуешь себя, а не тем, кем нужно, лишь бы поскорее получить своё, становясь тем, кого не уважаешь в себе. Но и конечно я не ставлю себе цели быть дамским угодником и жить ради наслаждения и услады других. Этого я не хочу. Так же, как и не хочу, чтобы открытость превратилась в символ чего-то пошлого смешавшись с бестактностью к чувствам другого в игре в эту открытость. Сделав такое поведение обычным, втиснув его в обыденность, стало бы для меня неприемлемым и притворным. Я иду туда, где во всём могут существовать высокие нравственные ценности. А дружба есть наивысшее желание постичь своё и отдать нужное другому. Ибо только нравственное поведение открывает тайны загадочной и поразительной божественной игры. В которой сама нравственность, есть единственное, что необходимо строить, как редут к наступательному, аннигилирующего лож войска. Всё остальное это придумано нами в попытках оправдать любое безнравственное действие новой нормой морали, построенной на допущении меньшинством. И в таком вот ключе, как бы спускаясь вниз, снова к ней, ощущая её рядом, посматривая на неё сидя рядом с ней, на пассажирском месте в её авто, он заключил выше родившуюся настороженность, вызванную её словами о том, что она поверила ему. «Открытым нельзя быть только снаружи, открытым необходимо быть внутри». Открытым снаружи можно только казаться, быть открытым можно только внутри. Так зачем показывать чувства, если можно действовать согласно внутренним ощущением?» Заключил он. Как-то странно и по-детски восторженно. «Но, и я по-настоящему отдалась ощущениям и эмоциям и случайно, пустила тебя в свою душу», подумала она про себя. И тут же проговорила в слух, то, что только что подумала. А потом спокойно и чуть с придыханием, смотря в зеркало обзора, то в одно, то в другое, словно тем самым стараясь не выдать волнения, ведя, машину, смотря в противоположную сторону от того, к кому обращалась, произнесла: «Я сама хотела этого, и дело не только лишь в эмоциях, я просто отпустила жизнь. Я пошла за приключением, я захотела ощутить будоражащее чувство. Я не знала, чем это закончится, я не думала сколько это продлится. Конечно, я не предполагала, что всё закончится так быстро. И мне хотелось пожить этим моментом непредсказуемости как можно дольше».

Они ехали после прогулки и небольшого импровизированного ужина каждый к своим домашним делам. Они молчали, хотя всё ещё и сидели рядом в её машине, а она везла его к нему домой, находясь за рулём своего автомобиля. Тихая обстановка в авто: вечерний город, прекрасный проспект, разговоров почти нет. Только чёткое и ясное ощущение некоего находящегося под ним постамента, идущее от пассажирского кресла. Несмотря на это, сидя расслабленно и даже заняв несколько вальяжную позу, он смотрел на то, как она ведёт машину, чтобы увидеть её спокойное и сосредоточенное лицо в самый этот момент: сидя рядом, в перемигивающимся от проносящегося мимо света ночной иллюминации города салоне красивого авто, под звуки музыки, объединяющие всё в целое. Так я гляжу на женщину, которую обтекала нежная обстановка, созданная нашим с нею движением, такой она мне казалась в этот момент: сильной, уверенной и красивой в своём настоящем, не поддельном сосредоточении, находясь в своём водительском сидении. А я смотрел на неё и чувствовал момент, пролетающий как мгновение, находясь в машине своей новой спутницы, с которой мчался на огромной скорости по ночному мегаполису; так, сидя на своём пассажирском месте, в этот самый момент, чётко ловил себя на мысли, что сменяем. Смысл такого ощущения передался мне от абсурдности её истории о предыдущим владельце этого места. Какое-то странное абстрактное видение пришло, как это ощущение, что ты тоже временный. А она постоянная. Странно и немного страшно ощущать себя в череде такой непосредственной сменяемости. Вечер был насыщенный, она отвезла его домой, нужно было расстаться, так они захотели вместе, и она сегодня не стала у него оставаться. Они попрощались. Условились встретиться в другой день.

Теперь как-то нужно себя забрать, вернуть в исходную точку, пришло ему на ум. Забрать себя из её души. – Неужели это правда? Вот, что сделал наш герой. Ведь он всегда помнил, что стоило ему быть тут, рядом с ней, помнил-то ради чего, а точнее, ради кого он тут. «Я дал тебе принадлежащее только одной», продолжал он в себе самом, – «той, которую пока не встретил и возможно не встречу никогда, а поступая так с тобой сейчас и с самого начала, я нарушаю целостность образа нравственного человека, к которому стремлюсь, предначертав заранее свои действия неким оправданием момента поиска, совершая эту ошибку, как шаг к забвению чистоты образа, так как я знал, что скажу это уже тогда, еще даже не зная, что буду сейчас перед тобой, но и буду ли вообще перед кем-то». Знал так же он всё, что скажет, ещё на подступах к самому действию, о том, что так всё и будет. А значит, за долго, ещё только мучаясь в размышлениях, и проводя время в попытках отстранить точно такое же желание, которым ты описала мне только что своё состояние в причине желания получить хоть чуточку сострадания. Так он говорил с ней и обратился он к ней потом, вернувшись к этому разговору с другой. О, прошу, только не жалость! Увидев её страдальческое лицо, воскликнул в сырцах, уже в другой день, уже не в снежном парке, не в машине, а совсем в другом месте, потому, как и она была уже другая, не та, но всё та же, сидя в небольшом кафе огромного города. Странный этот момент, момент расставания: прощение, прощание и слёзы униженного существа, самой своей же надеждой и расчётом. Этот интересный момент открывает многое в глазах на настоящее из содержания истинного значения доброты и любви человека к человеку. Как и близость, так и разлука, т.е. сам момент разрыва. Момент, так называемого, прощания. Каким был раньше этот момент? Он всегда наполнялся, переполнялся, жалостью, угрозами, попытками манипулировать, обидеть, оскорбить, обвинить, сделать виноватым того, с кем вынужден проститься, не по своей воле, ударить хлопнутой посильнее дверью? Сжиганием мостов и конечно наслаждением, которое хочется повторять: содержащегося в унижении приниженного и воспалившегося себялюбия, складывающегося из щекотливого положения некоего жалкого на вид, напускного и выдуманного чужого горя. А потом гордости его преодоления в последствии принятого за обретения счастья свободы. Вся эта мелочность, в принятии жалости, как милостыня сочувствием в ответ, показывает в самый ответственный момент совсем не великодушие истину смысла каждого. Да и любой конфликт на почве ссоры двух, всегда показывает именно на внутреннюю злость, вызванную жалостью одного, таящуюся внутри субъекта. Злость, которую уже нельзя будет унять в тот самый момент, когда сердце хочет остаться добрым и простить того, с кем не по пути или же того, кто по мнению внутреннего ложного, но цербера, есть виновный в разрыве. Стремление затоптать, осудить, оскорбить, уничтожить того, кого как будто любил в самый главный момент необходимости проявления этой любви никогда не наступает. Чего стоят все эти игры, униженных и оскорблённых некогда униженными и оскорблёнными собственным безумием по отношению к себе, игры в то, кто кого переборет в стойкости с непреклонностью в своём отчаянном равнодушии – невозможности побороть самоунижение, самоуничижением, жалость к себе одному? Такие тонкие, острые ощущения, почти сладкие, но болезненные от этой сладости и остроты, пронизывают, словно зубной болью в сознании – обидой, той самой, получаясь только лишь чёрствостью в пока ещё чёрством сердце. Вот и вся любовь. И вот настал момент, снова, двигая нашего героя в краю обрыва и новым открытиям, именно такого свойства. Он видел, что назревает, он понимал, что его ждёт, но в этот раз, не хотел прежнего. Он знал, что она не может и не хочет отвечать ему. Мучала его молчанием, равнодушием, как это вечно делают робкие и красивые женщины, не понимая этого сами, как будто бы не понимая. Хотя он ей все объяснял, как и каждой, между ним и ею, как и другой такой же оттуда, не было недоговорённостей. Но только лишь коснувшись каждой, даже до начала поиска, он начинал замечать, практически сразу дискомфорт, погружение в какую-то бездну, тех, старых, давно забытых ощущений. Нервозности, раздражительности, гнева. Всё это снова начало подниматься. Чувствоваться. Более того, он стал, как уже давно не делал, сердится на людей. Но всё это он считал только своим, то, что необходимо искоренять, исправлять в себе. Только сейчас, он как бы отыскал источник, точнее понял медиатор всего возникшего тогда, возведя не в ней причину, а в своём присутствии в контакте с самой системой подобного завлечения её в необходимости таких отношений. То, что было в самом начале. А теперь же, осознав ошибку своего увлёкшегося восприятия, хоть и настроенного на положительное отношение в том же начале, а теперь подорванное содержанием участниц поиска, он смог понять, что именно в нём его раздражает, какая мысль делает его бесплодным, зависимым приводя к зависимости от самого желания. Пропала злость, проявлявшаяся из-за несогласия в каких-то собственных представлениях обо всём, особенно, что касается её самой, как личности. Перестало быть важным и первостепенным то, ради чего всё начиналось. Возникло равнодушие в самом ощущении отсутствия предмета желания. Произошёл переход в стадию понимания главного смысла, олицетворяющего смысл общения с женщиной. Заключающийся в адекватном положении понимания паттерности форм плоти и характерности физиологии, не приводящей ни к какому удовольствию или удовлетворению на том уровне, на котором он искал его. И уж совершенно точно не приводило его такими контактами к равновесию в разрешении напряжения без свойств содержащихся в сопряжённости интересов к наполнению друг друга друг другом по умолчанию и в осознанности. Т.е. фантазийный подход к женщине, олицетворяющий только лишь удовольствие в перспективе, в уже привычном его понимании, перестал действовать, удивлять, интересовать.

Встретились, чтобы начать расставаться? Поистине, дети: смешные, невинные, глупые, постоянно совершающие ошибки. Куда-то бегущие, принимающие вид серьёзный, как бы подражая кому-то там, где требуется и лишь для того, чтобы казаться взрослее… Но кому мы подражаем и ради чего? Если в такую минуту, смывается вся напыщенность, разбивается вся серьёзность, хоть и момент, казалось бы, не серьёзный, куда девается всё то, что проноситься мимо на улице, в тех лицах. Сосредоточенных и обездвиженных мимикой отважных эгоисток и эгоистов, неприступных крепостей собственного я. Нет этого всего сейчас на лице её, что носит на своём лице начальник, а на лице подчинённый. Но почему не все тоже, что сейчас на лице руководителя, или подчинённой, а именно мольбы о пощаде продлить удовольствие. Потому как, нет ничего, что смогло бы перечить сейчас этим двоим: между ними нет ни единой капли сомнения в том, что правда этого момента была скрыта за первой реакцией на симпатию аватаров в сети и голодом телесного общения. А всё что есть сейчас, есть правда жизни, в которой каждый достоин только того, что пожинает сам чувствуя неправду какой бы правдой не оборачивалась она вначале. Нет смысла винить кого-то за слабость, есть смысл превратить эту слабость в успех коротких отношений с полным погружением в момент. Где сам момент не отличим от созидания вечности, в проявлении истинной нежности, которую он не поддельно отдал ей, а она, словно очнувшись ото сна, забыв откуда они пришли, поверила в то, что стала единственной. Так и должно быть. Всё созданное – есть правда. Правда намерения, правда желаний, правда отношения, правда удовлетворения, но и даже, именно тут, отчасти правда любви истинной. Хоть и проявленная лишь в желании утоление жажды объятий. Честных, словно родного человека.

И вот они, они говорят о творении, он говорит о том, что создал сам сейчас. Если это можно назвать тем, что должно создавать. Видя всё, видя и то, что глаза её немного намокли. Он думал о своём творении, теперь седевшем перед ним. Реальное творение. Реальное, находящееся в её внешнем образе, фасоне платья, росте, весе, цвете волос, общей комплекции, в манере вести беседу, в мелочах, разочаровывающих его, как несовершенство уже законченного произведения. В возможности переделать которое есть только полный отказа от уже созданного, как того, кто способен в одночасье перечеркнуть свой труд словно ударом молота тора по мрамору, разнеся неугодную скульптуру на мелкие кусочки лишь чтобы забыть скорее о собственном несовершенстве. Видимое всем сейчас, глядящим на неё его глазами и толкающих его вперёд, как того, кто не верит пока окружающим сообщающих ему реакцией на само произведение о недостающем в нём качестве. Грубо? Нет не грубо. Смысл сказанного не игра. Вовсе нет. Это долгий разговор. Стоящий полёта фантазии и достаточно сухой конкретики в социально-мотивационной характеристике определения кто есть, кто в самой сути своего творения поистине, по любви, а не по расчёту или же в сути удовлетворения чьих-то желаний начиная угадывать их выставляя нужное в общественном пространстве в сети. Начавшееся со лжи, обречено на разочарование, потому как быстро разрушается. Нет смысла соглашаться с тем, что он сейчас думал, и нет смысла отвергать сказанное им самим. Поскольку совершенно очевидно, что женщина, находящаяся рядом с мужчиной, как и мужчина в сути самого явления себя в женщине, есть его наиболее полное отражение, в сути явления его самого, как властителя мира созиданием: истина, как неотъемлемая часть целого, ставшая видимой для всех. Это и есть результат всех действий, которыми можно создать образ чистоты, а можно его разрушить внутри себя, стремясь подражать великим, коих окружала живая красота не по принуждению или за вознаграждение, а по призванию быть частью того, кто создал эту красоту в себе. И только если есть ты сам создатель истиной красоты, никогда не преисполнишься похотью к ней, как к дитя радивого отца – здравый смысл которого отражён в поступках, отражающих суть существа отца. Так, только великий может создавать красоту, удивляя её своим могуществом. Так и он видел, как создал Он любовь, (его) же открытие состояло лишь в том, для таких попыток, что искусственное произведение влюбляется сейчас в него как в своё произведение. Становясь таким же коллекционером некой красоты. Так он выглядит, явив всего себя, на этом уровне, обычным приближенным к идеалу, но не суть его экземпляром, и оказалось, что он тут не первый, были ещё пробы и будут после. В том, что есть её или его идеал. И он, сидящий на против созданного им сейчас, завершённого последним жестом, добавив чуть грусти и влагу, набухших глаз, не ищет снаружи, он хочет сначала создать её внутри, собираясь в целое сам, благодаря ей, сидящей рядом, с трепетом рассказывающей о нём, как о том, кто подарил ей дни счастливого пробуждения. Но кто сказал ей, что всё это не сон? Да, они такие, эти двое, но они могут сделаться лучше, постигая друг друга, по-настоящему желая только лучшего друг для друга, в том, что есть они сейчас. И даже, если не встретят реально сами ту или того идеального на вечность свою. Пусть это сделает кто-то другой, более достойный, тот, кем они сами хотят быть, тот, кем он хочет быть рядом с ней. Глупо? Может быть тот, следующий будет он? А он встретит ту следующую её, чтобы сделаться ещё лучше во имя нравственности и высоких отношений, чтобы открыть себя вселенной и победить злое – не дающее покоя несовершенством той, с коей хочется быть став целым с ней. Но, и всё же, как бы странно и жестоко всё это не казалось тебе сейчас, тебе, кто читает этот текст, я думаю, он этот текст, как и тот, кто его написал помогает создать лучшее в нас с тобой, отдав ей на этом уровне удовольствий всё что смог отдать, честно, всего себя. Тем, что пытается не разрушить, взяв чужое, созданное кем-то лучшее, а только приумножить его хоть малость. Где поиск лучшего себя не даёт никакого права стяжать похотью радость за счёт кого-то другого, и обижать, кроме себя самого. Также как сказанное им только что, не дает права поступаться моралью чистоты другого, даже в ситуации, когда об этом особо уже и нет смысла говорить. Поскольку продолжать говорить правду значит унижать человека, в его желании быть рядом и не важно уже ради чего. Делать так, значит начать его призирать и разлагать в мелочах, ожидая пока он сам покинет тебя. А это форменно эгоистическое отношение. Так получается? Обращался он к себе. И как-то резко захотелось, сжать всё высказанное и коротко объявил, снова обращаясь к ней: