Примирение с женщиной

Одеваясь, стоя в коридоре, беря в руки шарф, он видит волосы, светлые и длинные тоненькие ниточки, то там, то там, прилипли к шерстяной поверхности шарфа. Запутались там, и теперь утвердительно намекают, свидетельствуя о наличие кого-то, кто носил этот шарф. Возможно, указывая и на того, кому он принадлежит. Стоя и глядя на вплетшиеся в поверхность шарфа белые ниточки, вселяется какое-то ощущение тепла, чего-то отдалившегося, но присутствующего сейчас тут, в воспоминании, но и не только. Нет, не только в воспоминании. Конечно нет. Незримо присутствует в том, кто держит этот шарф в руке, в том, кто отдёргивает ниточку за ниточкой от его ворсистой поверхности, отпускает их, прежде рассматривая каждую на свет, удивляясь особенным изгибам каждой, взглядом, находя новое, и стараясь отыскать их все, словно гадая, глядит, провожая каждую взглядом, они как тонущие исчезали или уходящие в перевёрнутую высь, растворялись, удаляясь и падая летели на пол. Ловя себя в мысли, что ощущает исходящее, от представления с образами, вызванных сочетанием настоящего и вымышленного, выраженного оставленными белыми тончайшими как шёлк ниточками волос, некоего понимания сделанного, но не разочаровавшего обоих. Чтобы насладиться сим размышлением, он решил, что пусть сам шарф, так, как и эти светлые ниточки на нём, принадлежат симпатичному человеку, приятному, дорогому для кого-то, где сейчас описание её волос вплетшихся в его шарф, и есть всего-то объект уже его искусства. Объект, содержащий в себе всё то, что может открыться глядящему на него, в самом творчестве, глядя на объект, отсылающей к нему через вещь, к опыту личного. Чувственного, пережитого, запечатленного образом. Теперь обращаясь к объекту живому, связываясь через его собственный предмет личности, стараясь войти в него через отчуждённое телом. Глядя так и чувствуя личное в нахлынувшем сейчас моменте боголепного созерцания в мёртвом предмете, но живом объекте, несущем тебя к берегам любви самого нежного замысла для человека, встречи с тем, кто вдохновляет тем, что оставил после себя. Теперь же создавая с ним то, что заставляет спросить, кто ты был там, откуда щекочет этот белый волосок, в том времени, рождающегося в ощущениях, нежных запахов волоса или отчаянных попытках убрать его изо рта. Воспоминаний нежных, не рождающих грусть не завершённым, потому, как ты сделал всё то, чем отозвалось в тебе созерцанием улетающих вниз, к земле, последней отпущенной с тёплым ощущением жизни в высь, живущих и по сей день, и в ней, и в нём ощущений. После чего, он накрытый мыслью, оставленной в последнем улетевшем волоске. Так могло быть. Думал он. И продолжает, одевает шарф, обмотав его привычно, как это он делает всегда. Потому как, это его шарф ровно, как и его волоски на нём. Окончив гардероб, не смотря по сторонам, и тут же глянув на себя в зеркало, отводит взгляд, как будто стараясь чего-то не замечать, выходит на улицу. А она оказывается идёт рядом.

Да, такая совместная прогулка – это лишь попытка показать себе, что существует ещё в нём истинный интерес не к объекту, а к предмету общения, способный развить притяжение, развернуть что-то новое и осознанное в ней, не поддельное к ней самой, где она существует в интересном для него существе человека. А если они существуют сейчас рядом, как идущие вместе по улице, думал он, значит есть что-то похожее на благонравное обращение, стоящее выше всяческого желания прелюбодеяния. Что считал он, откроет ему её и покажет сильнее чем что-либо. Откроется тайна, которая и не есть тайна, а загадка, загадка, которая не есть загадка. Загадка ли или тайна, попробовать увидеть себя в той непринуждённости от общения, будучи уверенным в необходимости быть всестороннее заинтересованным в том, что касается именно общения для радости соприкасаться друг с другом, а не для использования общения для удовольствия собственным превосходством. Не для интриг или обмана, не для чего-то большего, не для чего-то принуждающего или унижающего, показывающего преимущества быть мужчиной и открывающие примитивные желания. Но для того лишь, чтобы заинтересоваться и заинтересовать, чтобы узнать что-то новое. Чтобы увидеть настоящее. Чтобы наслаждаться чистотой и уединением ради того, чтобы снова научиться думать чисто и светло о ней.

Такие его желания не особо-то востребованы в быстро определяющем свою судьбу манерами обществе сегодня: так открытость мужчин зачастую почитается у женщин за дурака, разговорчивость на разные темы вызывает скуку, чрезмерное показное выказывание и все эти деланные подходы со всеми причастными почестями причастного к этикету омрачают тем последствием, что всё заканчивается, не успев начаться. И вот там, где-то далеко, у каких-то других, а на вид у этих двух, именно от того, что ум возбуждает, такое сказывается заблуждение, неверное, существующее, наверное, как иллюзии о счастье в браке – иллюзии присвоения возбуждают. Но только до поры, требований ответа, требования участия: а участие требует ума, ум требует ответа, да такого чтобы и ему было чем поживиться каждый раз видя ту которую возбуждает его. Женщины любят сделать дурака из мужчины, не принимая его открытость, принимая её как желание понравится, ждёт того, а над этим смеётся. Тоже самое делают и мужчины, принимая открытость и искреннее желание участия за флирт и слабость женщины, воспринимая всё это как сигнал к активному действию, в тоже время брезгуя её красотой несовершенства… Я и сам так ошибался, руководствуясь лишь сомнительными идеями на сей счёт, по незрелости, по глупости, будучи невеждой, подумал ещё раз он, взглянув украдкой на неё. Такую открытость от природы и доброту со стороны учтивой и заботливой подруги, к себе, принимал за проявления желания понравиться ради скорой и пошлой истории. Но сейчас, нет ничего из этого или того, о чём была речь, и говориться тут о том, что внимание всё ещё присутствует в отношении к нему со стороны женщин, настоящее внимание, о котором он спрашивал себя, есть ли оно и что оно из себя представляет теперь, а не тогда, такое, за которым следует всё то, в чём раньше он заблуждался. И только лишь теперь он может следовать за таким вниманием изучать его следить за ним, будучи искренне внимательным лишь потому, что ему этого тоже хочется и лишь до той степени, до которой это другому интересно в нём. Поскольку переосмыслил степень и причины любого внимания, как к собственной персоне, так и вообще к персоне, пресытившись искусственным вниманием. Перенеся любое внимание к себе со стороны окружающих в некую форму обыденного обращения, на которое конечно стоит отвечать, но не восторгаясь излишне собой или принижая того, кто оделил тебя вниманием, и уж тем более проходя игнорируя, наделив толикой отвращения, там, где внимание всего-то положено не к нему лично, а идёт от любопытства со стороны окружающих за несхожестью представителей мужской части населения с его манерой быть. Чуть внешнее с его внешностью, в конце концов, за то, что смог жить, отделив от себя уже не способное развратить настоящую, охарактеризовав её своим заблуждением относительно характера обращённого на него внимания особу.

Необходимо было будто заново осознать сей факт. Каждый раз перебирая в голове обстоятельства нахождения с причинами. Ровно, как и забегающие мысли вперёд, цепляясь за всё подряд устремляясь по воздуху падая вниз, они продолжали общение, они шли в парк. – Сегодня необычная погода, заметила она. В медленном, как будто, в безвоздушном пространстве, на всё вокруг, опускается огромными хлопьями снег, ложась толстой пуховой периной друг на друга снежинки, создают ощущение отсутствия силы тяжести. Но это только снег, продолжил он мысленно в себе, молча поглощая глазами живописца мирную картину окружающего мира, погружённого в пух, может ли он то, что могу я? Может ли стать он снова таким лёгким, таким невесомым, если его притоптать, посыпать на него песок, или городской реагент, превратить в грязную кашу, сможет ли он стать снова тем же, прежним, а захочет ли, ели даже его попросить? Да, но, не прямо сейчас нет. Ему нужен, как уже знал, и ей нужен момент, который создаст природа, очистив его и её, как его очистила, теперь поднимет на верх, и снова опустит вниз, может быть в каком-то другом месте. На радость, самому снегу, и никому более, сделав снова тем новым чистым. В этом есть счастье? Быть включённым в цикл, в круговорот обстоятельств. Каждый раз становясь лучше, как бы выбрав лучшее из обстоятельств. Но не зависящих от самого суждения на них. И где тут большее счастье, родиться, понять, что ты снег, начать падать, упасть и лежать, быть замеченным кем-то, и познать радость того, что ты есть в чьих-то руках или под ногами. Пока тебя не сомнут, те, кто любит снег, как те, кто ненавидят его, стремясь к чистоте выметая его прочь, вытравливая его реагентами с улиц. И снова ждать того же? А стоит ли ждать? Или самому вершить обстоятельства своих метаморфоз. Нет, пронеслось в его голове, я уже летал, я уже знаю цену полёта, под действием ветра, без него никак, и что же, что я снег, точнее я не хочу им оставаться, теперь, я хочу быть вне пространства притяжения и ветров, я понимаю, что делаю, точнее я принимаю всё то, где оказался. Чтобы меняться. Сейчас я тот же? Я рад, что не тот же. Кем был до неё. Стараюсь ли быть таким, каким хотел бы быть, или стать, выбрал ли сам куда упасть, помню ли сам, куда хотел отправится в начале. Хочу быть таким кто есть он лежащий, белый вокруг, таким я и буду. Таким я хочу стать снова. – Прекрасный снег – недолгий белый снег! Ответил он ей, на замечание о погоде. Это ли есть то чувство, моё ли оно, если вокруг такое благолепие, если уже не снег, то что я в нём? А может всё, что я вижу и чувствую сейчас – это я сам?

Спокойно и в такт, всему движению воздуха в атмосфере, шагая прогулкой по парку, говоря на разные темы, вроде и не вызывает в них на взгляд ничего необычного. Не определяется во внешнем, в нём, то, что необходимо чувствовать ей в составленной им для неё компании, прогуляться сегодня. Так странно, знать всё это. Так странно, идя рядом, отыскивать, не глядя на неё, в ней недостатки, теперь открыв все недостатки, той внешности, которую он не видел в темноте вечера, укутанных в пальто манер, теперь открывшихся и смешанных словно с какой-то пудрой радости на её лице от приобретения, идущего с ней под руку. Но это точно такие же недостатки, которые можно отыскать в любом, как и в этой замечательной погоде. Заключив их от нелепости своего положения. Вот он то и продолжал выискивать их, точнее они сами начали находить его, её недостатки, первичные, проявляясь мелочами во всей натуре, начиная подло оттенять всё то положительное что успело накопиться из этого непродолжительно опыта с ней. И он начал представлять о том, а как это могло бы быть, вот так идти под руку, с кем-то, кто нравился бы настолько, чтобы его не нужно было бы прятать словно в себе и от себя, как может делать этот город, в котором каждый, даже родившийся и выросший, живущий в нём всю жизнь, может легко и непринуждённо скрыться и скрыть практически любое, даже прогулки с незнакомой для его близкого окружения особой. Скрывать, одно из упоительных черт большого и прекрасного города как этот, и теперь спрятанные в парке, под покровом белого одеяла, он представлял, как это идти гуляя по-настоящему. С той самой. И как это тогда прямо можно будет смотреть на неё, ту, что рядом, на ту, которую создал, а не привлёк, подвластным искусственным способом в намерении расквитаться от желания. Желая ещё и ещё того самого взгляда. Не верил он и тому сейчас, что именно такое же чувство, тайно рассматриваемое в себе, получая от спутницы рядом, он представлял себе тогда, когда вечерами очень хотел выйти на улицу, заключившись в компанию с ней. Но тут уже было только одно обстоятельство и не было уже ничего другого, того, что представлял не было, потому как, теперь уже невозможно больше ничего представить. И это одно обстоятельство, которое он тогда не мог учесть полностью, считая, что справится, но так давящее сейчас, то самое, которое было скрыто первой тайной обычного первого знакомства как с чем-тоновым будучи с новым, намереваясь узнать новое. И это чувство теперь, именно – лож. Лож присутствия с ней рядом сейчас задевала его потому как, она и догадаться не может сейчас, идя, украдкой поглядывая на него, держа его под руку, какие твари-мысли одолели его на втором плане, отдельного от того, что проецировало его всего, для неё, как вполне удовлетворённого и самой прогулкой и ею тоже, а также ходом их лёгкой и приятной беседы. И вот сейчас, идя с ней, он сам спрашивал себя и сам себе отвечал, на вопрос: почему же я не смотрю на неё, почему же мне не интересно глядеть на неё и на её лицо. Совершенно не интересны детали её гардероба и в то же время, удручали мелочи, на которые вначале беспристрастно он постоянно отвлекался, не подовая наружно вида. Почему на ней именно та шапка, фасон которой он не мог переносить. Такая, знаешь, с большим помпоном, образующего хоть и симпатичный, как у дикобраза хохолок на её темечке, но всё же постоянно обрекал на желание отвести и от него взгляд. Такие головные уборы смотрятся, как и вещи подобные тому, словно взятые с ребёнка на взрослом человеке. Это мелкие придирки, к внешности, это, позволь, как нечто, что остаётся, если сам не смог договориться с собой, при создании первого настоящего портрета, словно молодой, но радивый художник, вначале даже боящийся посмотреть, и уж точно показать кому-то своё первое законченное осознанно выстраданное произведение. Чувство стеснения, чувство неловкости за сам предмет. То, что создал сам. Зная о недостатках, но лишь видимых одному ему сейчас, находящегося в несовершенстве со своим творением. Как тот, кто хочешь довести до совершенства то, что начал, имея опыт понять назначение пробы. И какая разница, если она говорит об ощущениях. Неужели я сейчас не даю ей иллюзию, наслаждаться. Украдкой взглянув на неё. Продлеваю момент прекращения, оттягиваю его, отпуская нить связанного с землей воздушного змея, обрекая его, как будто на полёт в высь… Но на самом деле, обрекая на скорое падение. Я действительно с ней гуляю. Я гуляю с ней. Ей нравится. Она испытывает восторг. Эта женщина рядом. Обычная, самая обычная. Самая настоящая. И самая вымышленная. Вот это, то… Я как будто за кулисами представления, или ещё снимающегося кино, в кадре. Где я прокручиваю сценарий будущих сцен, пытаясь лучше отточить их в голове, лучше представить, как обыграть тот или иной кусок перед реальным выходом на сцену. … то самое. Когда знаешь свою героиню и её роль, она прекрасна в своей роли, но её нет рядом для меня, пришло ему в голову. За кадром, вне театра. Её нет. Но есть сцена, сыгранная и запечатленная. Я был честен? Спросит актёр сам себя. Слушая неутихающие… что это? Вопль негодования или браво. Он слегка, на этой мысли, отдёрнул руку, рефлекс, она обратила на это внимание. «Что случилось?» Он улыбнулся, прибавив о том, как пробирает мороз его снизу, начиная пронизывать ноги. – «Но у тебя на ногах, не зимняя обувь», обратила она на него внимание, он шёл в осенней на вид, но достаточно подходящих для такой погоды замшевых полуботинках. Такую обувь носят в субкультуре экстремальных видов спорта. Наследие прошлых занятий, закрепившиеся в его гардеробе. В таком гармоническом несоответствии общего образа серьёзного человека, заставляла уже отличаться в отдельных деталях рождая достаточно любопытное сочетание в его одежде, его самого, так ему сообщалось. Много лет обуваясь так, как и теперь, теперь уж точно считал, после переезда с севера, именно той необходимой обувью, которая позволяла многое в ходьбе, чем и выражалась в своём пригодном для Московской среды с её расстояниями. А ходить он действительно любил. Да и сами ноги, почитал за сакральное в отношении с ними. А на её неожиданный и меткий вопрос, он молниеносно поймал себя на мысли, что и правда, в такую зимнюю погоду может смотреться не по погоде. Обрадовшись такому её акценту. Поговорив об обуви вообще. И о назначении именно той, что была на нём, в особенности для коротких прогулок. Про ноги. Про их сакральное назначение для человека вообще и обоих полов принципе. Как о части тела. Они шли, гуляли, продолжая путь, мерно шагая, чувствуя руки друг друга их изгибами взявшись под руку. Создавая тем самым классический визуальный элемент из гуляющих в парке особ. Но даже и в этом уже не находилось отчёта, в том именно, что просто по необходимости нужно было так держаться, вторя роли. Конечно же, которую нужно поддерживать и доиграть до конца, без сомнения, учтиво отвечая происходящему, в рамках отведенной ролью приличия. Но уже не в силах противостоять безразличию, да, и без особого желания реагируя на внутренне стремление обсудить сам с собой, тот факт, по какой причине он позволяет положить так ей руку. Как будто анализируя, всю её, каждый жест, каждый миг, совершено, как бы не обращая, не позволяя выкупить себя, не глядя на неё, он продолжал искупать, всё то, что давило на него в эту минуту. А давило. Нет лёгкости. Как будто рядом плывёт свинцовый кусок какой-то чуждой, но притянутой им материи, который сам поднимаешь прикасании и тянешь левитируя им, увлекая за собой, одной лишь силой положительного настроя. Но отпустишь свой предмет наблюдением, и он сразу утянет тебя вниз. В пучину негодования злости и абсурда собственных вымыслов. Как только ты сдашься, и начнёшь указывать на своё противоречивое состояние. Как только поддашься негативной эмоции, ненавистного цербера. Пытающего её своими внутренними замечаниями, разоблачая всё новые и новые подробности её несовершенства. Эту перемену в настроении он знал. Он знал, как низко он может упасть. Если поддастся прямо сейчас волне неприятного негодования на себя самого, за устроенные им маскарад. Он знал, что это начало. И конец, который скрыть не удастся, и в ближайшее время, придётся сказать ей о начавшем давить дискомфорте, изменяя воздушную основу его первичного свойства. Но, а пока, находясь в атмосфере благолепия, созданного природой, окутавшей всё в белый пух, он решил наслаждаться прогулкой, и беседой со своей новой, но уже бывшей знакомой.

Глава 11

– Странно, не правда ли, терзать себя мыслями, относительно того, чем ты занимаешься. Тебе не кажется? – Дурно ли так думать? В тот самый момент занятия, продолжая само занятие? Если уже произошло, то что произошло? – Без души? – С душой, но только в рамках. Поскольку, необходимо жить учитывая современные реалии, так же и в отношениях, сохраняя главное в ощущениях к жизни её – контроль скорости, в свете смены разных увлечений и течений. Сегодня модно одно завтра другое, поэтому излагая мысль в этой фазе образного диалога, необходимо действовать исходя из ощущений момента, определяя его рамками, чтобы обезопасить себя от игры в любовь. Именно от игры. Где могут быть и признания в любви, но это всего лишь диктат симпатии, всегда лишь манипуляция импульсом, всего лишь порыв временного увлечения. Поскольку в начале нет границ, границы, позволяют смотреть более серьезно во вне и последовательно открывать двери черт характера того, с кем ты, того, с чем ты, того, ради чего живёшь. В противном случае ты как бы просто летишь сквозь всё это с огромной скоростью, поглощённый увлечением временным, приняв увлечение от удовольствий. И даже если оставить такой вариант, даже если предположить, что пока кроме симпатии вызванной так называемой химии, – приятного ощущения и легкости в общении, не напряжённость, ощущаемое присутствие чего-то невидимого, но ощущаемое, как ощутимое кожей расположение, присутствующей, как явное комфортное ощущение, указывающее на то, ради чего уже в нашем быстром мире стоило бы беспокоится тут. Но, ощущение, если следовать за ним безрассудно, оно всё же остаётся тем, что может угрожать, тем куда все это может привести, если начать манипулировать в открытую, имитируя что-то серьёзное, вводя в заблуждение партнера, сбивая его с толку, не чувствуя на самом деле того, что может позволить открыть столь серьёзные чувства. Куда может завести такая игра, если ты играешь для себя лишь, выпивая того, с кем находишься, зная, что не исполнен к нему той незабвенной ослепляющей нежностью истины, ежесекундно испытывая правдивое ощущение действительности, что нашёл в ней в нём, того, кого ты открыл или открыла в себе? В таком случае чувства, они могут проявиться истинным порывом: сжать руку, обнять за плечо, чтобы проверить на месте ли всё с чем ты рядом, не сон ли это. Значит сейчас не получилось? А что, если вот так? Или тут чего-то не хватает? Именно тут то и нет ничего! Кроме ощущения от любопытства, и то угасающего с каждой минутой. Не хочется чувствовать руку сжимая нежно её кисть в своей руке. Нет особого рвения обнимать её плечи, проверяя её присутствие рядом, смотреть в глаза. Хочется лишь оторвать этот чёртов помпон с её детской шапки. Выдохнув прохладный воздух, словно дым сигареты, он словно вспомнил, где он и с кем он. Всё так же двигаясь в белизне дневного пространства, но уже выходя из парковых ворот, он снова, обронил на неё свой незаметный взгляд, в который раз смотря на неё в профиль, а не в анфас, при дневном свете и в таких условия они встречались впервые, просто изучая её украдкой, как бы постоянно пытаясь понять, есть ли в ней хоть что-то интересное, а если есть, то что? Он словно пытался себя переубедить в чём-то, а именно в том, что в ней меньше того, что ему совсем в ней не нравится, не в ней, не в женщинах, чей тип она представляла теперь, при свете белого дня. Я не буду описывать детали, разочаровавшие его в её складе, кроме тех достаточно иронических уже озвученных, присутствующий в части её нынешнего гардероба, и нескольких назревающих впереди, поскольку каждый волен судить лишь за себя, и уж точно не имеет права судить кого-то за несхожесть со своими идеалами. Таким образом, после каждого взгляда украдкой на её профиль, получал неутешительный ответ, делая это, сравнивая спорящую с реальностью фантазию, возникающую в сознании как дорисовка, ровно в тот момент, как только он отводил от неё свой незаметный для неё взгляд, чтобы понять, сможет ли увидеть в этот раз желаемое И так каждый раз с каждым новым взглядом на неё, отвечая на вопрос, осталось ли хоть что-то что он ещё не разглядел в ней, интересуясь некоторыми подробностями её наружной внешней стороны. Так постепенно, в первый из светлых дней их совместной трапезы жизни, вопрос на счёт её внешней привлекательности для него теперь был исчерпан окончательно. Ему стало грустно осознавать, что то, что он наблюдал сейчас в её фигуре, в её одежде, в том, что она постоянно шмыгала носом на холоде, почему-то отказываясь принять чистый платок. Да всё то, чего ему не хотелось бы исправлять или как-то влиять на это, теряя время зря. И вдруг, возникла какая-то учительская мысль, как какая-то насмешка – в голове родилось: да и сколько, сколько ещё нужно добавить в неё или отнять от него совершенного, для наступления совершенства хотя бы для одного, который, я уверен, захочет останется с ней, а она с ним. Или сколько нужно отнять от себя, устранив, чтобы сие произведение стало любо? Да и нужно ли? Добавлять-то тут ничего! Или менять! Да и лишний элемент тут явно он сам, подумал он. Да и в чём оно – совершенство? В том ли, что, любое несовершенство будешь готов отвергнуть ради большего, ради того, что присутствует в мире фантазий, чтобы на веки исправить такое несовершенство в себе самом оставшись наедине с собой? Или, как сейчас, однажды выйдешь, наконец-то набравшись уверенности в том, что приблизил сам есть истина части тебя самого. – Но существует ли совершенство без любви? – Думаю, да. Но в дружбе. Так как в дружбе, некомпанейской, не какой-то на отдельный срок времени, поскольку, дружба, понятие безотносительное. Видимое несовершенство, становится не только видимым, но и понятным. Не таким обидным и более податливым, потому как на прямую не относится к тому, что всецело могут ассоциировать именно с тобой, то, как в отношении с женщиной, в том примере отношений в виде союза двух супругов, такое разделение отсутствует практически полностью. Дружба существует, лишь в своей неизменяемой форме и только во всём объеме сразу. Хотя может изменяться отношение к существу дружбы словно меняется настроение, но на удалении, а не перед лицом существа субъекта. Так сохраняя дольше настроение к существу объекта, соответственно проявляющего оценку своих действий на предмет обнаружения свойств несовершенного объекта в себе по поступкам, пользуясь удалением или приближением субъекта дружбы. Так определяешь суть тождества дружбы пользуясь предметом компромисса в отношении к свободе берущего начало от самого объекта в себе. Поскольку в самой дружбе и находится настоящее совершенство, каким бы уродливым ни было бы существо. Дружба рождает уверенность. Ведь убрав высокие чувства, причём высокие, не значит, -точнее, я хочу, чтобы ты правильно поняла меня, высокие, значит исполненные в осознанной конкретике, и в последовательности следуя в высшей связи к дружбе, а затем к полному родству. И для того, чтобы понимать суть отношений связывающими друг друга дружбой им не обязательно находиться вместе 24/7. – Ты сказал родству? – Да сказал. – Но, нравственно ли излагать дружбу вот так, механически, даже не веря в неё? – Ну почему механически? И почему не веря? Отношения – это творчество. Поскольку творчество, как искусство – это именно то, во что ты веришь, когда создаёшь, с одним лишь отличием, в искусстве это всегда неодушевлённый предмет. Скрупулёзность в более широком смысле, черта творчества. Заводить дружбу, хороших знакомых – интересно, но говорят, чем старше ты становишься, тем это становится сложнее, поскольку самодостаточность растёт, и стремление к социализации уменьшается, а за ними и весь зримый мир, как представление переходит в подсознание как опыт, а собственный мир, там создаётся и оттуда проецируется и живёт. Так реальность и открылась полностью теперь, переходя из философских знаний. Так происходит личная философия, она становится тем проводником, в котором ты уже имеешь друга. И когда чувствуешь, только представив, что нет никакой уверенности, хуже того, искренней симпатии уже тоже нет к тебе, тогда всё заканчивается. И все быстро может перейти в усталость от пресыщения, а, следовательно, новое разочарование, заложенное в быстротечность процесса без чувств. Принимая желания за познание – принижая назначение любви считая её смысл плотским притяжением. Где ты создаёшь страдание и в конечном счёте продолжаешь дальнейшее разочарование в себе, транслируя его в реальность без возможности удовлетворить себя в том, что мы сейчас ищем поскольку так это отыскать нет возможности, накапливая разочарование за разочарованием от ложных ощущений в игре в догонялки с современностью. Но самое страшное тут – это каждый раз, настающее разочарование, от неудовлетворения несовершенством – образом в деталях, становясь лишь иллюзией собственного соответствия чему-то большему. Такое мировоззрение приводит тебя к ханжеству, брезгливости, теперь более ничего не будет, кроме причинения страданий таким отношением, изначально выстраивая их на потребительском уровне с предназначенным кому-то прекрасным. Демонстрируя возвышенное отчуждение разной непотребной риторикой в адрес противоположного. Начинается то, что называется невежество в отношении к высшему чувству. Порождающий такую реальность, к тому же, перестаёт всё это замечать, считая, что нет любви, нет дружбы, за дружбу принимая услугу за услугу, а за любовь почитать только некий давно ставший односторонним в достижении цели, бесплодный акт. И от осознания такого будет ещё хуже. – Хуже? Для кого? Если уже не чувствуешь ничего сам? Как будто переспросила она. – Я бы сказал не для кого, а для чего. Для образа правды в отношении нравственности. Мы творим тайну. В тайне мы и есть настоящее. Но тайна не скрывает нас от истины, и другой правды тут нет, кроме той, что мы очень сильно ошибаемся, поступая так друг с другом, на уровне цивилизаций и мировых сообществ, а значит на уровне субъекта личности запечатлеваясь в информационном образе, всё же настоящими, а не теми, кем хотим показаться. Следовательно, подводим себя к тому порогу необратимости в оправдании с вселенной, как мира невозможного в том, где суждение о нём идёт из вне, а не изнутри каждого. «По крайней мере», -продолжал он, но уже как бы про себя, находясь в своём поминутном рассуждении, кое усиливалось в присутствии того, к кому он и хотел обратиться сейчас, в её присутствии: «сейчас, ты для меня осталась в свете, и мне тепло вспоминать о тебе, – думал он, и я бы не хотел это разрушить, поэтому и хочу закончить всё. Но неужели закончить всё это можно лишь, начав разрушать?» Мысленно спрашивал себя. Стараясь понять, а может ли быть по-другому, по-другому – это лучше или хуже? И что же хуже тут теперь и что лучше? Поскольку полученный тут опыт он не приблизил и не отдалил к тому, что искал, но дал нечто интересно для памяти. Казалась, что это она обратилась к нему, тоже мысленно. И он чуть было не ответил ей в слух, вовремя очнувшись от своего внутреннего рассуждения. Решил переменить тему своих рассуждений, вспомнив недавний вечер с ней. И из немногих проведённых вместе вечеров, почему-то вспомнился недавний вечер в театре. Вынырнув из размышлений, снова оказавшись рядом с той которую провожал до машины, продолжил: – «я хотел сказать тебе, но тогда не хватило времени обсудить его, – тот наш совместный поход в театр – просто шедевр, воплощение полного обаяния вечер». Глядя вперёд и лишь иногда, впрочем, по-другому и не мог, искоса поглядывая, на неё, как будто проверяя тут ли она ещё. И добавил: «как и сам спектакль, был предопределён и прозорлив, подарив полный событий вечер, только лишь одним присутствием в театре». Тут нужно пояснить, что весь идущий разговор, то обращение, которым он пытался объяснить своё положение к ней сейчас. Даже не к ней сомой. А к сфере. К сфере, в которой они определились в том начале, у продолжения которого есть непродолжительный и однообразный сюжет и быстрый финал. Теперь воспользовавшись всеми за и против, вообще, пользуясь всеми имеющимися за и против, пытался объяснить ей мораль таких столкновений, побуждающих начал, где всё определилось именно в контексте события того вечера в театре, не хватило лишь времени пообщаться за чаем, чтобы расставить нужные точки над и. А дело вот в чём. Сразу же, практически после их той встречи в театре, ему не двузначно показалось, что намерения у неё вдруг на счёт него стали гораздо твёрже, чем того мог позволить себе он, на её счет. Да, и весь этот разговор, он шёл от того вечера сегодня лишь для того, чтобы прекратить нарастание восторга, которым она пыталась пленить его, и сама погружала себя в бесплодные мечты. Выражалось всё это в основном преходящим в бестактный сиюминутный запрос на виртуальное общение в переписке. С открытием ему совершенно далёких для него, но понятных ему человеческим желанием поделиться подробностями с ним своей личной жизни. Поделиться тем, что есть, с тем, кто тебе нравится в критерии обычного досугового влечения. И это ещё одни парадокс, который он заметил в сообществе виртуальных знакомств. Он назвал это «экспресс экспрессия». Волна какого-то, как будто беспристрастного доверия, накрывает женщин, если в друг, ты даёшь почву для подозрений в исключительности её. Как будто ты потёр бутылку, и оттуда уже бесконтрольно, что-то начало вылетать и распространяться, пытаясь поглотить тебя полностью, желая исполнить любое твоё желание. Но за это взывая и требуя всё к большему и большему вниманию. Этот эффект, чётко прослеживается и в реальности, но учитывая современные способы коммуникаций, ускорился и обрёл напор многократно. И унять это нет никаких возможностей, если сразу не понял в чём дело и что ты уже потёр бутыль. Ты становишься всегда в зоне досягаемости экзистенциальным потоком. Это настораживало, учитывая гипотетический опыт вполне взрослой, состоявшейся и состоятельной женщины. Всё это походило на ничтожные, второстепенные, не важные, но по настоянию тревожащие особенности именно этой её странной распущенной черты. Порождалась какая-то невнятность, при всей этой открытости и доверии к нему, так просто, как будто к прохожему. Кем он с ней, собственно, и ощущал со всей щепетильностью внимательного и тактичного поведения обращаясь словно к задетой плечом встреченной незнакомке. Он не мог никак понять одного, человек прожив столько, точно не меньше того сколько удалось до этой минуты ему самому, (свой реальный возраст она почему-то решила от него скрывать) не понимает разницы. Не видит, что ли её. В том, что есть флирт и хоть настоящая не поддельная, но рамочная суть. Ограниченная только ушедшим или скорее уже прошедшим желанием. – Но она словно, условно, тупо на что-то надеется? Вот уж точно. Хочешь увидеть нигилиста или атеиста, или просто тому, кому всё одно, посмотри сейчас на этот текст. – Ага, словно, как в супермаркет сходить за спутником жизни. Ваш заказ оформлен, можете вводить в курс до дела. Загружайте экспресс данные. Всё это не могло не тревожить печалью. Да и, собственно, не подводило основных ожиданий. Весь смрадный поверхностный подход к таким тонким вопросам, оскорблял его чувства к высшему. Какая дружба может так начинаться, подумал он. Если ты словно механическая игрушка или что-то из фильма про подмену родственных душ клонами ушедших. Поскольку его уже оценили и теперь образом пытаются познакомить с тем миром, который, пока во всяком случае, не мог его, да и не должен был бы, интересовать искренне: дети, собаки, милые, дети милые, собаки милые, друзья, планы. Да, это то, что ей дорого, это то, что у неё есть самое ценное, дети, две дочери и собака. Ему было не неприятно, но, он с радостью переживал, то, что ему предлагали видеть. Присылая в ленту чата. Но он принял её правила, ему было не трудно, чтобы не обижать, или из жалости. Так как был и остаётся вполне способен реагировать без боязни не оправдаться в своём таком настоящем отношении к происходящему. Словно ему есть что сказать на сей счёт. При этом продолжая вести себя искреннее. На том уровне восприятия её. Но полагая, что искренность эта, уже скорее из жалости к ней. Продолжал, осознавая, если не остановит всё это сейчас, находя всё чаще её в таком её откровении, теперь может ещё больше навредить ей. Обеспечив её своим покорствующем участием, словно существовала только её жизнь, той надеждой, которую она вкладывала в смысл демонстрации данных подробностей. Считая, видимо, так, что сближается с ним. Он не мог позволить себе играть в эту игру долго. Сразу отдавая себе отчет в том, что он делает и куда идёт, о чём сообщал ей сейчас и до этого, теперь понимая точно, факт её отказа слышать его с самого начала. В общем, развлекшись и развеявшись этой мыслью, он решил незаметно себя похвалить. Взглянув на снежинку, которую он поймал взглядом, и которая была огромных размеров, плывущая впереди, спускалась с высоты на землю. Он отследил взглядом весь её плавный и непрерывистый путь от момента, когда заметил, до земли, видел куда она упала, казалось, видел её саму в этот сам момент падения. И тот момент, когда она при столкновении с землёй, ударилась о её поверхность, и как огромная хрустальная вата, словно из фильмов про падение астероидов или метеоритов на землю, или там, где космические корабли сталкиваются и крошатся о какое-то препятствие, в замедленном действии, наблюдая всё это с уровня поверхности земли в масштабе описываемого в фильмах, взглядом соизмеримым с человеком стоящем у эпицентра случившегося, видел, как ломалась и хрустела, трескалась, эпично разрушаясь, словно в замедленном режиме воспроизведения кадра, огромная иррациональная структура из белой и прозрачной материи с потрясающим звуком, поражающим слух и рождающим трепет и лёгкую панику разрушилась, рассыпалась по поверхности тверди. Разлетелась, шелестя своими деталями. В такой ситуации, – продолжал он, но снова не вслух, параллельно прокручивая в голове содержание, приведенное выше, так визуализируя катастрофу падением о землю этой огромной снежинки, которая к этому моменту уже стала частью превращённого снега в грязь на тротуаре: «конечно же, при той открытости которую ты демонстрируешь, Наташа, равнодушным может остаться только тот, кто давным-давно принял решение не любить, а только пользоваться и брать, брать. Я же желаю, чтобы мы в этом опыте постигли то, чем сможем делиться с теми, к кому обратимся с речью о нравственности в истинной любви, а не в проявлении хоть, как нам кажется истинных желаний, но на самом деле обуславливающих лишь нечто, то суррогатное тому значению. Именно поэтому, для этого, моё желание состоит в том, чтобы мы смогли и постигли любовь на том уровне, на котором должны оставить, войдя в этот страшный, грязный и обидный опыт. Словно выйдя из белого пространства парка на тротуар улицы, где встречаются, бегут, гуляют, несутся, не замечая никого и ничего, все те, кого мы можем найти там. Где мы познакомились с тобой. Чтобы увидеть, свою роль в отношении с правдой жизни. В которой, смысл для всего остаётся только в отношении друг-к-дугу. Состоящем в трезвом отношении и трезвом взгляде на те вещи, которые создаём сами. Действуя не исходя лишь из того, что есть судьба, а из того, например, что ты уже создал, как то, кем ты являешься и какими действиями проявляешься, приходя в этот мир, продолжая себя создавать или разрушать, как то, что есть этот мир. Поэтому и я сам стараюсь не претворяться перед тобой, а говорить о всех ощущения, которыми обладаю, находясь с намерением совершить то или иное, беспристрастно смотря в будущее. Вот так я это вижу. А как будет – посмотрим». Дальше обращаясь к ней в слух, он произносил слова, зачем-то делая после каждого длинные паузы, создав иллюзию неподготовленности и некоторого волнения. – Я не против тебя видеть. Ты мне приятна. Но и это лишь плотское от иногда накатывающего желания близости. Это страсть к ощущениям, порождённая городской средой не более, создающаяся от нехватки реальных переживаний, переживаний созидательных, настоящих, чистых и светлых, это всего лишь провокация накатывающих от иллюзорного и безнаказанности. От окружающего меня изобилия, за которое хочется уцепиться, которое хочется попробовать на вкус, не пожалев потом, что не решился попробовать. Теперь мы делаем всё это, только лишь чтобы компенсировать недостающее, искусственно привнесённое в нас самой средой, окружающей нас. Той её частью, которую создаём сами же, которой становимся, пытаясь обманывать не только себя сейчас. Так вступая в игру антагонистом, аннигилируя настоящую вверенную нам культуру для создания Людей. И не важно сознательно или бессознательно, среда все равно проявляется словно океан солярис, реагирует, производит и создаёт словно искажённый эстам трактуясь смазанным изображением предстаёт искажённая парадигма любви, но такая же живая, мораль субъекта пытается дотянуться и схватить каждого своей оскверняющей слизью, и если отдаться ей полностью, как и любовь истинная, поглощает нас. Развязывает руки, смещает приоритеты, смыслы, упрощает то, что упрощать нельзя и усложняет то, что необходимо упрощать в отношениях, в итоге ломает наше восприятие фундамента чистоты отношений женского и мужского начал, находящихся под искажённым антагонизмом влиянием. Одиночество, страх перед одиночеством, боязнь постареть так и не успев допить свой кубок до дна. Наивно полагая, что можно постареть и не допить свой кубок, не зная меры в питье. Мыслить так – значит вообще не становиться на путь мудрости и прозрения. И чем больше ты находишься под влиянием искусственной среды, полностью отражающей всю палитру её безнравственных и быстро бледнеющих красок, тем сильнее ты смещаешься в сторону допущений. А значит, в сторону потребления, меря всё в стандартах, идущих от самой искажающей культурной истины парадигмы. А мы лишь существуем, руководствуясь тем, что так можно, что так допускается обществом, значит правильное. – Значит ли это то, что с тем, что имеем сейчас, идя тут, шутить нельзя? – Нельзя шутить, а значит и увлекаться этим нельзя ни в коем случае, это порочная связь, и будет такой, до тех пор, пока мы теперь начинаем всё так, как начинаем, считая всё это нормальным. – Но кто эти мы? И что я тут такого совершаю, идя с тобой по улице? Но разве это не есть нормально? Женщина и мужчина встречаются, общаются. Да? – И что же они делают для друг друга? Цель их знакомства? Хотя это совсем не то, что важно. Тут он решил пояснить, продолжая начатый разговор, ответом на предыдущий вопрос: «мы это то, что называем обществом, в городе, да и в целом, то, что можно считать обществом, – говорил он, – в городе слишком агрессивно навязывается данная, фривольная стратегия отношений, в силу загруженности рутинностью, запуганных собственным бессилием перед огромным существом его, дарующего и отнимающего, заполняющим его чрево. Ускоривших своё мышление таким образом, чтобы удовлетворять только его – города, навязав и присвоив себе его потребности, поэтому времени на сфокусированное, сбалансированное, всеобъемлющее, бескорыстное и продолжительное общение нет и быть не может, слишком много помех, много раздражителей, ввергающих нас в безысходность бытия. Всё это сбивает с толку, меняет подход, меняет культуру поведения, соответственно сильно мешает делать необдуманные шаги на поприще соискателей собственного счастья. Времени и сил остаётся только лишь на периферийное общение, за которым может быть знакомство на авось. Влечение. Страсть. Побуждение. Расплата. Такое понятие как открытость не остаётся больше на уровне доверия, следовательно, и от эмпатии вовсе не остаётся и следа, если хоть кто-то смог понять, что это такое – эмпатия, в течении своей непродолжительной жизни, из-за жесткой выстроенном на эгоцентризме конкуренции при взаимодействии внутри системы городского общежития». – Что производят эти страждущие? Чем они занимаются? И кто они? Зачем они изводят себя до последнего изнеможения? Неужели можно надеяться на что-то в отношении истины любви и уж тем более дружбы, никак не объясняя своё легкомыслие Идя гулять в парки, за тем лишь, чтобы под видом одного из ингредиента этого ужасного салата, придаваться ещё и ещё тому отвратительному поведению, как простое объяснение сложных и аморальных, совершаемых вещей, называя это отношениями или чем угодно в человеческом определении? – Конечно же нет. Суть происходящего, в его границе, можно почувствовать если вычислить сам момент разрыва всего происходящего в отношении к здравому смыслу в самом себе, воззвав чистым творчеством в себе к человеку. И сделать это можно, считав ответы пространства, оно чётко показывает надлом, надрыв и смену приоритетов, выстраиваясь самим отношением к страждущему таких забав. Становясь проекцией счастья или несчастья. Я же хочу опередить и уже определил сей момент. И впредь буду осторожнее. Да. И ты спросила кто они, кто мы такие, те о ком ты спросила, кто они, зачем и чем занимаются, что производят? Отвечаю: они те, пользователи городской среды, субъекты, поскольку, только субъект может полноценно, на сколько это возможно для субъекта, существовать аннигилируя в любую кроме человеческой формы. Способен прибывать сколь угодно в таком пространстве как огромный город. Поскольку большой город, как этот, есть институт, университет образования, это школа, это путь, инструмент социального предприятия, где пустота внутри каждого прибывшего в него обретает смысл бытия. На время делая его, как и каждого, по его собственному разумению особенным. Но за это время субъект обязан понять свой уровень, после чего определиться в своём истинном отношении с жизнью. Субъект – это то, что и есть подавляющая составная городского населения. Отборного состава. Поскольку пытать судьбу сюда поступают самые отчаявшиеся в своей пустоте, но и в то же время самые дерзкие и самые циничные и эгоистичные, и в какой-то мере талантливые, и как будто нацеленные на перемены в себе и своём окружении. Только не все могут правильно определить границы, время наступление нужного и какие перемены им собственно нужны, кроме богатств и власти, известности, славы. Снова идя по пути обусловленным антагонистом. Город скрывает все пророки индивидуальности, все изъяны, позволяет избегать осуждения теми, от кого бежит субъект из своих маленьких и на сквозь прозрачных как аквариум для наблюдения окружающими уголков нашей родины. Оттуда, где каждый виден и каждый шаг виден, каждый поступок, а ко времени отбытия возможно и смотреть становится уже не на что. А тут каждый день с нуля. Новые люди. Новые места обитания. До поры до времени и тут, разумеется, тут важен не сам человек или личность, а создаваемый искусственный образ. Как сейчас всё созданное тобой и мной, искусственно и как будто нормально одновременно. Благодаря именно свойствам города, где увидеть всё, что происходит с нами никто не может, и осудить не имеет морального права, даже если я буду тут прогуливаться каждый день с новой компаньонкой, никто не осудит меня за это, так как никто этого даже не заметит. Хотя всё это совершенно неправильно, и точно недопустимо. И точно так же, как всё искусственное быстро разрушается, устаревает, уходит из моды, становится скучным, так и мы распадаемся без остатка, оставаясь ни с чем в итоге, потому, как не знаем свой уровень и судьбы определение, пока живём и граем ищем, меняем, желаем, постоянно заглядывая за все углы, смотря во все стороны, не отменяем поиск. Поскольку уже созданное не имеет возможности осуществлять переход от незначимого к значимому, поскольку всё значимое уже закончилось. Как то, ради чего всё начиналось, не может уже меняться, в отношении к новому, потому как уже устарело. Именно от настоящего себя и живого, с которым не могут объединиться бегут в города, те кто пока способен познать только искусственное. И не может существовать в примере живом, отражающимся своим прошлым, являясь настоящим в том, где вырос и виден всем: в поступках в достижениях или отсутствии их. А вот нахождение в таком городе, как этот – уже достижение! Есть вызов, к существу которого в той или иной степени будет приковано внимание тех, кого оставил. Одно слово – Москва чего стоит! Великое слово, великие люди покоряли её и покорялись ею! Поэтому там, откуда я появился, всё это невозможно, или крайне затруднительно, поскольку имеет более явные последствия в отношении отражения в низком. Точнее, возможно, но быстро приведёт к отторжению меня тем большинством небольшого общества, от взора которого мне не укрыться. И только тут можно создавать множество дополнительных реальностей, и насколько это возможно, комфортно в них прибывать, не создавая проблем, не дискредитируя себя. Но и это допустимо тут, лишь на какой-то момент, и возможно лишь до какой-то поры, чтобы забыть, забыться, взять, забрать и уйти. Что-то переменить или восполнить в себе. Используя все доступные и возможные методы растраты средства энергии для совокупления с созданным эго телом пространства города. Используя его возможности лишь для получения чего-то для себя в обмен на собственное достоинство. Без опыта сталкиваясь с его предложениями. Не осознавая лживости его характера. И вот мы и он сам, город, есть основа того, что мы производим! Что производит сам город! – Тогда кого он может породить? – Всё вот так вот и выглядит. Апатичный субъект к эмпатии, или алчущий субъект, плюс такой же, ровно сайт знакомств. А значит ещё большее искажение и ещё большее ускользание от чистого восприятия себя… «Та! Кто та? Какая? Чего ты хочешь, а чего она хочет? Шепчет на ухо, тому с кем, видимо можно разделить такой интерес. Потом снова глядя, в девушку на фото ищет её на улице в назначенный час. Кто она, знает она сама? Знает ли что она есть всего лишь форма без содержания? Просто искусственный объект проницающего и прицельного изучения им её за час, за день или два. А кто он? Так он или она? Она тот, и он она, но в момент, что он и что она, знает ли она, кто она и в какие сферы вовлекается, таким, как он отношением к ней его? Так же, знает ли, во что вовлекается и какими силами ведом в моменте максимального сближения с ней он? Что совершается, что получается? Кого оскорбляет таким отношением к святыне – её энергии? А только ли её, нет, он угрожает теперь сам себе он. Зачем же ты там? Для чего же ты тут? И что же ты хотел для неё? Чего ты хотел для себя? Какой вообще у тебя был план если он был?» Этот ход мыли запечатлелся уже после того, уже после, как они, выйдя с ней из парка, и проводив её до машины, отправился пешком домой. Жил он тут же, в районе парка на Красной Пресне.