Примирение с женщиной

Встреча была назначена на вечер, даже на его вторую половину. Он выбрал тихое место, где раньше уже бывал. И знал его. Встретиться они должны были в холле огромного торгового мола, на четвертом этаже которого и находилось то тихое место, где можно было бы продолжить начатое в сети общение и знакомство. Он двигался ровно к назначенному времени и успевал точно, но она, немного опередив его, написала ему, что уже ждет его внизу у входа с маркировкой B. Такая предосторожность совсем даже обычное дело для жителей большого города, может сойти за воспитанную внимательность и говорила в пользу её. Поскольку, возможности войти в это огромное здание доходило до значений G, и он бы сделал так же, прейдя раньше намеченного времени лишь для того, чтобы не затеряться в толпе снующих по торговому центру посетителей. Опередив его в назначенном времени, она не решилась заходить внутрь, не дождавшись его. Это был южный вход огромного, как круизный лайнер сооружения из бетона и стекла. Высотою уходившее в высь, так высоко, что думалось, на которую поднимаются не все виды птиц. Теперь он точно знал где она его ждёт, но ему было удобнее зайти с противоположной стороны, теперь уже чувствуя себя так, как тот, кто проникает, а не заходит внутрь. Чувствуя некое накатывающее возбуждение. И вот он внутри огромного атриума, со снующими хаотично вокруг посетителями. Движение у всех вокруг лёгкое, словно отрешённое от него самого. И почему-то было совсем легко и желанно пройти сквозь эти хаотически двигающиеся частицы, хоть и означало пройти насквозь весь один из этажей торгового центра, оказавшись перед ней, но двигаясь к ней изнутри, а не с наружи, откуда она ожидала его встретить. Так он увидел её первым, стоящей вдали огромного стеленного коридора у самого входа. Он увидел женщину, не высокого роста, с густыми каштановыми волосами в приятном фасоне пальто. Стоявшую полубоком, но спиной к нему, как бы ожидая, что он зайдет с того входа, где она находилась, появившись ей на встречу, из расположенных по направлению её позе огромных дверей. Стоя так, как стоят школьницы, скрестив ноги, опустив глаза в свой гаджет. Стоя так, она слегка опёрлась, касаясь предплечьем, так оперившись на высокую 10 метровую светящуюся стеклянную стену, как это делают школьницы, на переменке, стоя немного изогнувшись в спинке, одним плечом подпирая стенки, и как это водится сейчас, глядя в свой телефон, отвечая на его с ней переписку, которую они шуточно вели, не взирая на то, что сейчас должны увидеться. Забавляясь своими ответами друг другу о их месте первой встречи. Вряд ли она могла его заметить в таком положении, да и он не хотел, чтобы она видела его из далека, и он мог какое-то время по мере приближения видеть её, не раскрывая самого себя. Вообще я, как и он при разных, гипотетических расспросах о ней, не склонен был бы дальше описывать её внешность. От себя, за него, ещё просто скажу, о нескольких деталях новизны в отношении самого образа этой предстоящей встречи. Она действительно, как и на фото в приложении, в реальности выглядела всё также представительницей деловых кругов, корпоративного мира, ровно той, кем и являлась на самом деле. Так о её деловом статусе в качестве руководителя в одной иностранной корпорации я кажется уже упоминал, а если и нет, то вот это и всё, что нужно сказать, говоря о новом. Поскольку, общение с такой женщиной для него уже означало что-то новое. И все предвещало это новое. Потому как, его круг это те, кого такие как она, в реальной жизни не рассматривали бы, уж точно, как потенциальное приближение, к своей системе отношений и ценностей. Но это на уровне неких социальных кругов, а всё в той же новой реальности положение выглядит именно так как выглядит стремящееся к нивелированию патетической невозможности таких знакомств, носящих смысл чего-то не явного и весьма отдалённого, напоминающее саму реальность лишь в её стихийной событийности. В общем по старинному обряду соответсвия их стремления к жизни носили совершенно противоположный взгляд, а его могли бы вообще подвергнуть сомнению посчитав бы за несостоявшегося человека. Как и он сам, сказал бы, ему чужды стремившиеся взаимодействовать с этим миром на материальном плане такие как она. А точнее: в том отношении материального счастья, к которому устремлены стереотипы о счастье на таком фоне самореализации как у неё или подобных ей. Короче говоря, разные они, в смысле, отношений к жизни, в которой, как ей казалось, необходимо всего-то успеть обеспечить себе достойное будущее и безбедное настоящее. Что-то приобретая или откладывая на потом, продвигаясь по лестнице увеличения достатка и статусности занимаемых положений в материальном обществе. Так формируя свою безопасность и надежность. Словом, в ней, ровно, было всё то, от чего он обычно старался уйти, обнаруживая некие схожие цели в себе. Не то чтобы он старался нарочно себя ограничивать в таких началах, просто оно само в нём не находит интерес в том, чего пока не достигло в нём само же. И вот они были ровно тем, что могло испугать их обоих в них самих открывшейся тайной. Но он шёл к ней, на встречу, на встречу с ней. Это два совершенно разных человека, и он почему-то уже знал заранее, только взглянув на неё издалека, просто почувствовал. Но отступать было поздно, да и не в его правилах делать так. Всё же он понимал, несмотря ни на что, в чём их сегодняшнее сходство. Схожие в моменте, сошедшие в какой-то своей нужде друг до друга.

Глава 10

Встретившись словно во вселенском портале соединяющегося перекрёстком миров. Поздоровавшись касанием щеки, он не стал вглядываться в неё сразу, впиваясь и изучая глазами, совершенно не стал рассматривать её. Просто скользил немного рассеянным взглядом только краем зрения касаясь её саму, её лица. Но волосы, он видел её пышные волосы. Они приковывали всё его внимание. И это сильно облегчало погружение в момент. Какое бы отрицание не осуществило бы в нём претенциозность того самого труса, живущего лишь иллюзией образа, всегда высказывающегося в отсутствии необходимости желание действовать. Того самого, который на корню пытается всё свести на нет, указывая на отсутствие сходства реальности с представляемым. В эту минуту он чётко понимал, не смотря не на что, он должен, просто обязан, довести всё до финала, в котором человек останется человеком или станет им, чтобы там на лице претензионного мечтателя, сидящего внутри и пытающегося сбежать не изображалось, в этом был весь смысл. Хоть и всё было не понятно, и даже как-то удручающе бесцельно теперь. Но требовало продолжения. Идя сейчас с ней рядом, он старался вообще не анализировать происходящее. Как бы ввергнув себя в некий вакуум, а точнее поддавшись ему. Сейчас впервые почувствовав в натуре, то же, как тогда, впервые зайдя в само приложение спустя некоторое время после откатившегося первого будоражащего возбуждения от открывшейся и вдруг, ставшей как будто доступной, прекрасной и ужасающей неизвестности – летящим сквозь пустоту и небрежность. Отчаяние и брезгливость, страх и огорчение от этих ощущений он как бы словно заслонялся сейчас самим своим существом, отдаляя всяческое презрение за свой обман перед вселенной. Пытаясь не замечать тут, по крайней мере сейчас, в эту минуту, но и даже некоторое время потом, предателя нравственности, в самом ощущении себя, толкающего себя же, против собственной воли, мыслью, теперь к чёткой, но не совсем ясной цели. И это был только страх на время потерявшего опору в своей на мгновение возникшей неуверенности. Внутренний – глубоко волнующий речитатив никак не проявляющийся наружно. Они поднялись туда, где было спокойно. Укромный уголок в этом исполинском человейнике. По пути до места, где можно было бы снять верхнюю одежду и развалиться на мягких креслах, для приятного общения, они почти не разговаривали. Устроившись поудобнее, расположившись в приятном свете небольшого ресторанчика, теперь он видел – она всё время немного улыбалась, как бы краем рта, едва заметно, словно довольно мечтающий подросток, поглядывая на него украдкой и пока только перебрасывались общими фразами. Он вежливо интересовался, как она добралась, сложно ли было найти вход. Она должна была приехать на личном авто, но выбрала такси, чтобы не тратить время на парковку. Ну и так далее. В первый же момент он отметил, что голос её был таким, какой принадлежит женщинам властным на посту, в нём чувствовался пробивающийся сквозь вуаль расположенности грубый напористый порыв командного характера принуждающего норова, это был властный голос. И он ей позже сказал об этом. Но сказал так, как бы ей понравилось. И это было правда. Он никогда бы не мог предположить общение с таким голосом в такой обстановке. Она улыбалась, видно было, что сейчас она расслаблена, и даже настороженная, расслаблена, она начала чувствовать, впитывать его. Она становилась безвредна и мягка. Но голос не спрячешь. Он прорывался из неё, в тот момент, когда она на чём-то невольно и невинно настаивала в их начавшей быть, приятной беседе. И на миг он представил, её в рабочей обстановке, как она может выглядеть в контакте с ним в момент рабочей обстановки. Как бы она вела себя с ним пытаясь управляться. Всё это было интересно. Любопытно и забавно представлять. Хотя, конечно, в реальности, это было бы не так забавно, уж он–то точно это понимал, встречаясь наружно с прототипами её в рабочих кругах. Но теперь всё его внимание было отдано и занимало его практически всего особенно тем, как она менялась перед ним, под действием чудотворных слов и плавно текущего начавшего становиться более сладким на вкус моментом. Откуда во мне всё это, подумал он, откуда я знаю, как мне управляться с ней? Он понимал, что она отдалась ему, и он руководит ею сейчас. Сейчас он её начальник. Это было новое, это было проникновение. Он вёл её. Когда они только зашли, хоть, теперь уже и сидели каждый в своём кресле, за столиком вечерней обстановки, небольшого восточного ресторанчика, без пафосное, но очень аккуратное и уютное место, выбрав место, вначале он помог снять ей пальто, отчего она видно отвыкла, стараясь самой вначале осуществить, не задумываясь, движения, помогающие себе снять его. Он вёл себя чинно, стараясь не выдавать своё любопытство и трепет, теперь наблюдая за всем с большим вниманием, усилием как бы находясь внутри капсулы своего тела и смотря через него, находясь действительно внутри, отдавая приказы собственному существу, отдавая приказы реагировать мимикой, движениями, словами. Предугадывал шаги и старался не оставлять долгих пауз. Подошёл официант, она выбрала из меню то, что пожелала, он заказ себе чёрный кофе и к нему мёд. Это был его наркотик, он любил кофе, за его возбуждающее действие на ум и сознание, действовавшее через тело. И сейчас счёл его уместным хоть и было уже далеко за вечер. Они общались, и он всё больше и больше понимал, что и как работает в ней сейчас. Понимал, что её желание сблизиться с ним сегодня даёт ему возможность узнать себя лучше, узнать, то, чего он никогда не знал. Выйдет ли он сам за рамки дозволенного себе? Хочет ли он сам этого? Не мог знать, поскольку не имел такого опыта ранее. А самое прекрасное в этом всём было то, что ему разрешили сделать всё, что он пожелает в этот первый с ней и может быть последний вечер. На счет того, последний ли это вечер и что может быть потом, он совершенно не думал. Всё это не было ему интересно, поскольку он пока не осознавал уверенно, а только начинал постигать свою уверенность в её согласии. Для того лишь, чтобы можно было заглядывать увереннее дальше. Вечер только начинался. Он наблюдал, как и сам реагирует на общие обстоятельства. В присутствии этой деловой женщины. Державшей себя не заносчивой, спокойной особой. Которая сейчас во всем с ним соглашалась и погружалась в ещё большую негу от удачно подобранных им слов и приятного напитка. Теперь же его интересовали обстоятельства, которые он старался объять, и приумножить в приятных ощущениях, исходящих от общей атмосферы окружения этого ресторанчика. Официант. Его обращение с ней. Внимание к разного рода деталям. Он старался контролировать всё, свою позу, свою осанку, свой тембр голоса, взгляд. Реагировать на любые проявления собеседника. Лавировать его между интересами и уводить туда, где и ему будет не скучно.

Несмотря на то, что всё его внимание было полностью отдано собеседнику, мысли шевелились параллельно, словно мягко потрескивая точно дрова в камине, охотно развивая ход событий, принимая их за возможность продолжить идущее общение, проявляя всё новые и новые положительные оттенки для обоих существ постепенно увлекающих друг друга теплом. Хорошо чувствовал всю смену тематических декораций, в уме, разумеется, предлагая и наблюдая как сменяются разные темы с таким звуком, если хотите, словно если бы кто-то в его голове щёлкал орешки. И вот эти щелчки, словно метроном, ровно разделяли каждое действие или мысль. Например, такую: «Можно ли, позволительно ли, быть тут тому, кто не задействован в природе вещей, связанных с продлением рода человеков? Быть тут, тем, кем ощущаешь себя, при этом позволительно ли, не сообщать большего, тому о ком и большего не нужно сейчас знать? Ставя такие эксперименты, предлагая себя в качестве смеренного во всём, но не смерившегося со всем. Оставаясь тем и сейчас перед ней, кого центробежная сила буквально, как он это понимал, выталкивала из круга общего, из того общего для всех круга, куда так хотелось попасть со своим новым. И куда такие как она обычно не пускают его, в виду своего действительного социального положения, руководителя, на деле же, и впрямь возненавидела бы его, боясь конкуренции и не принимая непокорности. Но сегодня ему казалось, что она словно втискивала его в круг, в котором суждено было бы осмысленное стремление для создания чего-то подобного как друзья. Но был ли это путь, устремленный вверх по спирали восхождения, или это путь, устремленный в низ, по той же спирали, но уже нисходящей. Он знал, конечно, да, он движется вверх, но на время отклонился в сторону, что именно могло бы указывать на это, кроме того, что путь этот продиктован каким-то тайным для него желаемым и его, и её самой. Это-то желание хоть и не есть сама цель, но не дать этому исчезнуть, начав творить тайную магию до конца теперь уж точно было разумно. Высшая цель же находится в раскрытии свойств мужчины, в осознании этих свойств, в творце, обретение недостающего в зримом и чувственном опыте, всё с той же целью: создать в себе Его по образу и подобию собрав все его – мужчины частицы качества воедино. Но как создавать, что делать, кроме того, что так ясно закреплено за понятием мужчина в том обществе, в котором он находился, котором он вырос, и в котором ничего схожего с тем, что чувствовал он в нём в этом обществе у тех, кого называли мужчинами, не было. Сила? Для чего она, без дела. Ум? Для чего этот ум без совести? Ответственность? К чему она ему без любви. И прочее, и прочее. Он спрашивал себя, почему он тот, кто он есть, и почему он тут, а не там? И тут же задавался вопросом: А там, это где? Там – это где всё решено, как у всех? А тут? Это где нет ясности, и которую он так хочет прозреть всю, словно течение жизни? Дойдя да самого этого момента – увидев ясно, что его ясность, личная, разумеется, как-то влияет на прозрение, как ему казалось, и уже по чуть-чуть стала проявляться в тёмных уголках чего-то светлого. Как тоже светлое в другом, но дающее больше света и тепла, чем то, что и без истины хорошо светит – есть честность. В просторах чванства лож о самих себе, лож о том, кто мы есть для других. Лож о своём высшем предназначении как существа, не дошедшего до самого человека и не став им в своём племени. Лож из жизни неверующих, неспособных уложить в неё последовательный и нравственный смысл, то обычное непосредственное, но простейшее и поэтому понятное, как жизнь в удовольствие или жизнь, как вечное страдание. Вот что всё это значит для него, если иметь некоторое суждение такого рода на счёт его цели. Эту-то цель он и преследовал, опять, открыть себе, кто он есть. Для этого и обратился к женщине на данном этапе. С этого начала. Цель, очевидно, это хорошо. Но на пути к этой цели, что необходимо будет делать, как нужно будет поступать, чтобы путь к цели не стал саморазрушением и самого его и цели. Так как он и находил сам метод, ведущий к цели вредоносным, но только так он мог выпутать себя ниточка за ниточкой, из сети лжи создавшего его мира, в примирении с тем, что постепенно образовалось в истину его пути и даже с некоторым вкраплением непосредственной миссии как нового элемента пространства.

Так они вели свою встречу, встречу назначенную и обусловленную в интернете. И конечно разговор постепенно выходил на то, чем они тут занимаются и что их ждет впереди. Какую составляющую этого мира они таким положением олицетворяю. Какой образ отношений создают своим энергоинформативным явлением. Определяясь в качестве двух разумных существ или же инстинктивно хаотически настроенных механизмов способных лишь на самоудовлетворение?

Теперь же, поскольку дальнейшее детальное повествование, происходящего с ними после кафе не имеет большого смысла, мы перенесемся вперёд… к тем подробностям умозрительно-чувственного характера, ради которых всё это и затевалось героем нашего повествования.

Продолжим наблюдать за этими двумя. Оказавшись рядом, наблюдая за тем, как теперь они будут выкарабкиваться из того, что создали под воздействием порыва некоего эмоционального голода. Пресытившись плотью, обнажив отведенным временем всё то, с чем мириться уже не является возможным, изначально оказавшись на пустом поприще, истекающего времени двух неизвестных друг другу субъектов. – Ты, знаешь, Наташа, – так он обращался к ней, такое её было имя, – я сейчас рассуждаю вот над чем. Как ты, наверное, заметила уже, сам много разглагольствую на счет нравственности. Познаю её значение и сферы определений. С каждым разом, когда испытываю что-то, что может поставить вопрос касательно истины её значения, определяю следующее, а именно: то, что значение её очень узкое, не имеет возможности смещения в морали. Выхватив фразу, слушая заинтересованно, она спросила. – Какова её мораль? Он отвечал ей, будто, не заметив её вопроса, но отвечал именно на её вопрос. – Она такова, каково наше желание воплотиться в морально окрепшем поколении, которое может найтись с нравственностью только в правдивости представляющего его, того самого поколения – субъектом, произошедшего индивидом или человеческой личностью в последствии. Так целиком выражаясь не предшествующим поколением, как феномен примера, а действующим, т.е. конкретной личностью в настоящем. – А не только ушедшим поколением, героизированным в массе? Переспросила, улыбаясь она. И продолжила. – Т.е. рассуждать о нравственности в назидании можно только индивидуально становясь личным примером для себя, так я понимаю? Справилась она, заключив всё в эмоциональную гримасу, застывшую на её лице на конечном слоге последнего слова её заключения. – Да. Ответил он. Нравственный аспект, если так можно сказать, что и есть сам нюанс понимания его, состоящий в некоем полупрозрачном невидимом спектре смыслов, предшествующих замыслам индивида и оценке уже свершённых действий. С учётом реакции на эти действия самой среды, как качества восприятия личного пространства, а, следовательно, и реакции самого пространства в обусловленности с предметом. Это то, что не может быть транслируемым в попытках быть скопированным внешне, как форма простого подражания. Поэтому не может выдаваться наружно, за некий воплотившийся натуральный пример для поколения в назидании. Такой пример может содержаться только, например, в мыслях лично каждого, после нахождения себя в дискомфорте, от собственных поступков и основываться такой вывод о необходимости сделать так, чтобы не искажать пространство истины в отношении с миром должен и будет, только на таком ощущении и разнице между двумя полярностями состояний: следовательно комфортного, состоящего в отсутствии какой либо тревоги и дискомфортного, следовательно, состояния содержащего ту самую тревожность. Проявлением чего, на индивидуальном уровне может служить, не поддельная чистота и прозрачность намерений, учитывающих фактор определения самой реальности, в аллегории некоего постоянно приготовляемого блюда, называемого реальный мир, предоставляемого оценкой каждым, с уверенностью в результате шефа. Глядя явно проявляя интерес к сказанному, но всё же находясь далеко от назначенной мыслью идеи. Она продолжала его и свою мысль. – Но кто может существовать без лжи, в таких условиях, в которых мы сами находимся сейчас, говоря о нравственности? Нравственность есть ли смысл говорить о ней? Не есть ли это сейчас, всего лишь попытка скрыть свой грех раскаянием, словно двойную жизнь? – Как раз об этом я и говорю, что попытка, и говорить о нравственности нет смысла, поскольку это предмет, не имеющий средств к выражению кроме самой личности в её личном фокусе. Что для окружающих может быть проявлено лишь в телесной чистоте и умственной расслабленности, в том смысле, что мы испытываем как облегчение в отсутствии ощущений тревожности. – Но тогда, где всё предыдущее, куда подевалось поколение за поколением, сотворившее миф о нравственности? С улыбкой переспросила она. – Что скажешь ты? Он продолжил. – А не было никакого поколения нравственно развитых. Так же, как и сегодня, тогда и во веке выступать авангардом в чистоте помыслом может и должен только тот, кто способен эффективно проявлять саму истину своего существа, вне зависимости от условий, в которых оказался. Нравственен только тот, кто сам отдаёт себе отчёт в значении смысла понятия о значении самой своей личности и её места нахождения, образуясь ею в смысл жизни, а не только на словах и не только в мифах о поколениях. Мы будем одними и теми же, если будем лишь уповать на ставшее мифом о благоденствии и прозрении прошлых времён прикрываясь ими. Их нет. И не было никогда. И цепляться в разговоре о достоинстве за него, за прошлое, нет смысла. – И как же дело обстоит сейчас, например, с нами? Снова как будто специально гримасничая. Переспросила она. Дальше он, отвечал ей, рассуждая так: «в данном, нашем, случае, будет более безнравственно все прекратить резко, словно одумавшись, прикрываясь нравственностью, получив что хотели, уже сделав то, что запрещает и мне и тебе о нас говорить, как о нравственно развитых людях»; он честно пытался объяснить, пытаясь апеллировать с нею во вне, уже обращаясь туда, где предстоит то, что выражается в понятии расставание. Старался вывести формулу, с которой можно выйти к пониманию равнозначности желаний и событий в развитии, не требуя что-то за сей счёт от окружающих. – Ты о любви говоришь? Уточнила она как бы для себя. Он никак не мог найти хоть какое-то оправдание себе, даже в свойстве эпидейктических речей говоря о любви, взывая вообще, и к истине в частности. Она была истиной. Поэтому решил быть во всём открыт, хоть и с запозданием, разделяя новый смысл для неё лишь тем, что необходимо двоим – проявлением своей правды, коей он руководствовался с самого начала, описывая ощущения, и строго идя от них. Не меняя положения в отношении к тому, откуда она взялась, и он сам для этой встречи, понимая всё происходящее уже на грани, уже свершившегося в момент встречи расставания, в последствии высвободившегося в уверенность, прекратить всё это, но не истерически, и не ожиданием истечения уважения к друг другу. Т.е. он должен сейчас признаться себе в том, что всё происходящее необходимо только ради плоти, и не о каких чувствах не стоит говорить, чтобы там не происходило вне нашего описания. Так объясняя всё с самого начала только тем, что есть взаимный и достаточно человечный способ удовлетворения определённых низменных желаний, но путать это с высшим проявлением желания находиться, наполниться целостностью, тем самым достраивая и дополняя друг друга не стоит. А это лишь помощь друг другу, на достаточно туманном отрезке пути, желание спастись на время от своего же разочарования собственным бытием, договорясь со вселенной, чтобы успеть получить хоть малость, на время утратив веру в собственное существо, начав покоряться таким желаниям приводя их в действие, чтобы получить необходимое в опыте. И что тут хуже, а что тут лучше? Истерзанное существо одиночеством прозябающее в страхе проспать остатки молодости или зрелости, или самоудовлетворённый, пресытившийся собственным заблуждением предмет, готовый спорить с каждой в праве на обладание ею? – Да, я как раз о любви хочу сказать. Именно поэтому нет ничего более правильного для данной ситуации, чем поступать, зная то, чем ты занят и о каких последствиях необходимо рассуждать в первую очередь. Не скрывая ничего, потому как есть отношение, к тому, чем пользуешься, того, что пользуется, перевоплощающееся то в одно, то в другое. И где ты будешь в следующий раз, точнее позицию какого предмета натурально будешь занимать определит не место и не время, а отчаяние, коим наполняешь себя, все больше идя по простому пути, пути обмана ради обмана. – А кого я обманула? Удивлённо спросила она. –Ты не обманула и тебя не обманули. Потому как я захотел, чтобы так было и мне не помешало твоё понимание деталей скорого будущего дойти с тобой до конца. Всё осталось как прежде, лишь твои домыслы и фантазии относительно прочего, как продолжение отношений на поприще виртуальных знакомств расстроили тебя, но это твоя личная глупость и я к ней никакого отношения не имею. – Получается, что ты перевоплощаешься на время и только для того, чтобы таким образом кому-то сделать тоже хорошо, но только на время пользования тобой мной и тобой меня в данном случае? – Да. Наверное, именно моя открытость искренность и свела тебя в заблуждение относительно моего намерения, ты трактовала это правильно, но забыла зачем и откуда мы тут. И не важно теперь, как это было, важно понимать причину расставания, побыв тем или этим. – Но представ, в итоге, тем, кто говорит о расставании первым? Почему ты считаешь, что тут нет лжи? – Думаю, фатальность состоит в личных откровениях, как отсутствие обещаний, определяющих условность такого начала в осознании побуждений, не подразумевающих ничего более того, что есть удовлетворение. Клятва, есть главный популистский рефрен греха, связанного с обращением к женщине. И вот этот-то порог и есть аннигиляция нравственного определения значения лож. И чтобы не заступить за него, нужно аннигилировать пространство отношений, что, собственно, сегодня и произошло в обществе, между мужчиной и женщиной, расставив правильно акценты в любой сфере отношений таким образом, чтобы удовлетворение всегда носило бы обоюдный характер и приносило бы какие-то уравновешивающие величины в психоинформационное поле нашей реальности. На мой взгляд, только на таком уровне уважения можно будет вернуться к разговору о нравственности. И насколько безумным может быть тот факт, когда мы видим начало, и видим конец одновременно, при этом сохраняя лицо, а несоответствие предположению того, какими они будут в конце и есть результат лжи и наоборот. И заметь, что правда сближает сильнее, даже если она просто правда. Показывающая открыто как могут выглядеть, каким будет каждый, к концу, по отношению к началу, тому, великолепному в нём и в ней как в нашей первой встрече. Я думаю, это именно то, к чему мы все можем стремиться, именно то, что нужно каждому здравомыслящему человеку, в обмен на его упорство или желание: а именно – правда, это всем нужное свойство мышления, в отношении с нравственностью, к чему все мы стремимся с каждым новым. Но, к сожалению, не с теми, кого использовали, обманув, уподобились солгав ради меркантильной выгоды. И плевать на принца, на единственную, на особенного или особенную! Обман есть обман! А я не хотел и не хочу тебя обманывать, и говорю тебе всё как есть. – Ну и как же быть, с теми, кто теперь в конце? Есть ли сострадание, осталось ли хоть кем-нибудь запомненное что-то из начала? Не страшно ли смотреть, на боль и ненависть в конце, тому, кого оставили, кто не понял, что настало время принять факт, завершившегося? – Разве не странно смотреть на ту, на того, кто раньше так мог нравится, а сейчас ничего не излучает кроме злобы и едкой правды? – Если это правда сейчас, то кто-то врал всё это время, скрывая её. – Не скрывал, тот, кому она предназначена, та для кого она, не слышит правды не видит её, не хочет ничего знать, упорно не видя очевидного, не понимая совершенно понятного. – Но для чего? – Чтобы пройти путь, до момента обнаружения правды. – А может быть это не правда? – Правда есть всё то, что с нами происходит сейчас, но лишь с оттенком лжи, если не быть честными. Правда всё, даже в том случае, если до её обнаружения теперь, и тот, кто не верит в эту правду, сам не знал, что есть такая правда. Не знал, что сам скрывает от себя правду, не зная зачем желать её? – Разве этого уже недостаточно, чтобы принять опыт, взвесить, и проститься с благодарностью с тем, кто открыл с кем открыл правду? Ведь боль, она, это и есть правда, порождённая неправдой, того, обоих, тех, кто всего лишь, хотел присвоить себе что-то видя в этом только своё и только для себя, играл лишь, позабыв, думая только о себе, руководствуясь только своими ощущениями на правду о самом себе, позволяя лишь испытывать себя любовью к наслаждению. Поглощая радость словно ребёнок от сладкого. Поскольку такому сразу невозможно было бы что-то сделать в будущем, и вот начался процесс распада. Словно кариес. А он удивляется. Откуда столько лжи взялось и столько боли от эмоционального ущерба. Почему вдруг он и она такими некрасивыми вдруг стали для друг друга, почему он раньше этого не видел, почему она раньше того не замечала, как мелок он. Видели. Все всё видели, но не хотели замечать. Но не хотел признавать это. Тогда, мы ждали и верили, что вот любовь – значит лишь быть спаянным, во мраке безвоздушного темного пространства космоса. Она есть осветившее мгновенной вспышкой темь, начертив царапну на своде. Где будет видно всем! Но, теперь то тело постепенно остывая, оседает пылью на твердь, где ходим все мы. И то, что ходим, есть уже удача для его остатка, в рамках бескрайности, став опытом которому мы радуемся, и мечтаем в достижении любой ценой, желаем загадывая, увидев чью-то вспышку, словно необходимое каждому открытие. Заметив что-то подобное на небе, как завершённый путь космического тела, вспыхнувшего и осветившего бескрайние просторы темноты в секунду растлившись в свет вдруг ставшее всем смыслом всего его полёта, но для нас лишь. А для него всё кончено, то, что видел ты. Оно уже сгорело. – Что же интересует нас теперь, рас всё сгорело в атмосфере? – Нас интересует, то загадочное для всех, загаданное нами же, как и прежде истинное желание. Как способность создания новой жизни в ком-то и для кого-то, осветив своим падением хоть на миг, дав надежду загадавшим новое, попыткой сплотиться, спаяться, обрести или же отдать. Но точно и наверняка понимая теперь, что тепло не выделяется просто так, и не может быть не израсходованной энергией, взятой, и, растраченной, с одной лишь верой, что может быть на тех, с которыми ты сам и выстилаешь свой путь, для нового… И разве кто-то хочет, чтобы всё это было припасено и отдано теперь, тому, для которого каждая новая встреча, нацелена не на что кроме, как на эксплуатацию чувств, высасывание энергии, употребление тепла на вроде пищи. Но без отдачи, но с постоянным требованием к повышению температуры. Тому отдать всё хочешь? Кто живёт, не представляя и теперь о себе самом ничего, кроме того, что может сказать о тебе как оставленное тобой же окружающее мнение лишь в суждении о предназначении женщины, как воительнице порока? И если, прости, сохранилась ещё хоть одна возможность, побыть тем, кто мог бы оказаться подле, сообщив о ханжестве, поражающего собственным пороком, то этим буду я…