Но, забор едва задев,
на площадку поверну я.
Гневно скажет: «Что за день!
Разбудил какого чёрта?»
Во дворе фонарь мигал;
бомжики сидели ёжась,
словно пару лет в бегах:
воровской закон на рожах,
воровские партаки
на побитых кулачищах.
Мы слыхали про таких:
без зазрения обчистят.
На ночь стелют пенопласт.
Солнце вместо батареи
утром дарит грамм тепла:
неуютно в октябре им.
Мимо мусорки иду
утром рано в полшестого
сигаретой гнать бодун.
Злость на лицах и жестокость.
47
Боженька, выброси ножницы,
грабли подальше закинь.
Смотрим похмельными рожами
молча, забыв языки.
Вычислим улицы косинус
утром, спускаясь в метро.
Этой ли сказочной осенью
спать не даёт психотроп?
Глянешь на улицу: изморозь.
Пятница. Шелест возни.
Старых товарищей вызвони,
клавиш рояля коснись.
Очередная по графику
осень, и ветер неглуп.
Грыз шоколадную вафельку
юный мышонок в углу.
48
Разговоры мои про Норильск,
где рассвет безотчётный и бежевый.
Ты освой ремесло, пилигрим,
для того, чтоб не падать в невежество.
Пакистан, перестань наяву
появляться во сне моём взбалмошном.
Вас к ответу весной призовут
для того, чтобы кто-то украл наш мир.
Нам уже не зашить, не скроить
и к глаголу не выбрать наречие.
Только тёплый согреет гранит
да из детства заросшая речка та.
49
Не ветер в поле что-то ищет.
Москва осталась позади.
Попутчик трезвый, и Радищев
обратно едет не один.
Размоет дождик грязь по стёклам.
В стакане чай. Зачем еда?
Читать темно, и для чего клал
разбухший свёрток в чемодан?
Молчит попутчик. Скучно, Саша.
Зачем оставил Петербург?
Особо скучным нынче стал шар,
ещё не знают дети букв.
А помнишь, как в далёкий Лейпциг,
до грусти свежий, юный паж,
ты ехал мудростью согреться?
Не знал, что скользкая тропа.
То дождик злой, то снова вёдро.
Мороз, однако, тут не лют.
Горька судьба. Простит ли Фёдор
за то, что не давал пилюль?
Но время лечит. Ты чиновник,
с тобой красавица жена.
И что ж? Язык бы только вспомнить,
с кареты спрыгнуть и в Сенат -
с таким блестящим дарованьем.
Но снова, снова… Снова смерть.
«Как без тебя теперь мне, Аня?»
Однако унывать не смей.
Таможня – ты уже начальник.
Друзей-словесников союз.
Печать! Силён и не отчаян.
А книги в списках рассуют.
Екатерина: «Бунтовщик он!»
Ремарки гневные, цинизм.
Преступник: каждый штрих просчитан,
вот так ты милость оценил.
Вот Петропавловская крепость,
холодный мокрый каземат,
скамья сырая. И не требуй
свободы. К счастью, уж не май.
Допрос. Полиция. Шешковский.
Сожжён последний экземпляр.
Зачем, и для кого, и кто с кем?
Соврал: литературы для.
Вина маячит смертной казнью:
на десять лет теперь в Иркутск,
но вскоре Павел этак сразу
внесёт поправочку в строку.
Не ветер в поле что-то ищет.
Вот с царской водкою стакан.
Вернулся в Петербург Радищев.
Вернулся, но уже не к нам.