– Нужны. Нужны второй новый пилот. Вместо того, кто заболел. Такие правила в федерации полетов.
– Правила?
– Камеры наблюдения требуют. Нужен второй пилот. Второй пилот-человек, не глупнец. Тебе не нужно много делать, двуликая. Просто сиди, где пилот. Включай голову, слушай виману, делай команды. Камеры летают, смотрят, передают в содружество. Содружество смотрит, содружество считает, что все в порядке. Престол считает, что все в порядке.
Мы не в карантине. Полет нормальный, товар нормальный, все нормально. Ты прилетишь на Престол, мы дадим тебе баллов на кредитный счетчик. Ради Всемилостивейшего.
– Но как же я… Я ведь не знаю, как!
– Знать не нужно. Нужно быть человеком. Для камер содружества и для Престола все люди – люди. Все одинаковые. Одинаковые перед Всемилостивейшим. Сделай это ради его милости, двуликая…
Когда искины упоминали всемилостивейшего, выбирать обычно не приходилось. Вот и сейчас, не дожидаясь ответа, глупнецы разжали руки. От неожиданности Эрта пошатнулась, едва не потеряв равновесие.
Глупнецы шагнули к пилотскому креслу с мертвецом, подхватили труп, бросили о стену. Тот вошел в фильтр с тихим жужжанием, растворяясь, становясь частью корабля.
«Словно восточники своего мертвяка в соляную топь сбросили», – почему-то подумалось Эрте, когда она, скинув ненавистную личину, уселась в кресло.
Корабль стал её частью. Как будто в глубине мозга вызрела новая, прежде незнакомая мысль: ясная, спокойная, дрожащая. Живая. Эрта стала и кораблем, и глупнецами, и гаосцем, и искином, и даже космическим пространством вокруг корабля.
«Притворный пилот», – подумалось ей своей мыслью, теперь казавшейся маленькой, простенькой на фоне громады пространств и идей, по которым разрослись, разлетелись ее мысли.
Это оказалось ошибкой. На долю секунды мысль Эрты заглушила и расчеты искина, и мерное, ритмичное гудение лоцманских расчетов гаосца.
Корабль сошел с курса и, сойдя с траектории, оказался втянут во внутреннюю орбиту Престола, так и не завершив маневр внутреннего перехода.
Эрта почувствовала, как запаниковали глупнецы. Фоновое присутствие гаосца нарастало. Не злоба, не удивление и не тоска, а некое недоступное человеческому пониманию или выражению чувство.
Затем перед глазами каждого мелькнула чёрно-зелёная старомекканская вязь: искин брал упраление на себя, отключая прочих. Их сознания дробились на единицы, Эрта почувствовала, что у неё снова остаётся только она сама – её мысли, языки, тело. Стены каюты завибрировали, раздалась старомекканская речь: искин произносил «шахаду джиннов».
Последнее, что она почувствовала, было мягкое, ползучее прикосновение кресла. Кресло обволакивало тело, плавно и стремительно превращаясь в десантную капсулу.
Затем капсулу стала заполнять амортизационная взвесь, и на Эрту навалилось мутное забытье.
* * *
Расположение пустошей и пустынь на Престоле было рассчитано так, чтобы капсулы и обломки потерпевших крушение кораблей или сбитых вражеских эскадр (планету развивали еще в те времена, когда у Империи были сильные враги) падали именно туда.
Захотелось чихнуть. Под лучами престольного солнца Эрта открыла глаза. Пространство оказалось непривычно, пугающе открытым. Таким же, какими были ее мысли там, на борту у искина, когда она подключилась к сети корабельного управления, пусть это и было всего лишь подключение напоказ.