Дорогие коллеги. Как любимая работа портит нам жизнь

Одновременно с этим в конце XIX – начале XX века сложилась концепция белой домохозяйки из среднего класса, способствовавшая укреплению нуклеарной семьи. Чтобы поддерживать иллюзию, что дом – это пространство любви, свободное от труда, белой домохозяйке требовалась помощь одной или двух служанок. До брака белые женщины могли работать вне дома, но после замужества должны были сосредоточиться исключительно на домашних делах. Вплоть до 1980-х годов в ходе социологических опросов большинство американских женщин определяли себя как «домохозяек». При этом многие женщины также работали в чужих домах – до 1950 года чаще всего те женщины, которые имели занятость вне дома, отмечали в документах в качестве рода деятельности графу «персональное обслуживание: частное домохозяйство». В этот период происходило закрепление гендерных моделей, но одновременно внутри этих моделей укреплялись классовые и расовые барьеры^[160].

Противоречие между интересами нанимателей и домашних работников было особенно острым в сфере ухода за детьми. В отличие от других видов работы по дому, уход за детьми требует постоянного внимания и эмоциональной вовлеченности. Наниматели ожидали, что няни будут со всей возможной нежностью относиться к воспитанникам и любить свою работу. «Мы дарим чужим детям почти столько же любви, сколько дарили бы своим собственным», – рассказывала Дороти Болден, долгие годы проработавшая домашней прислугой. Но няни редко могли рассчитывать на ответные чувства. Если наниматели и говорили им о своей любви, то обычно пытались таким образом компенсировать отсутствие заработной платы^[161].

Няни должны были выполнять свою работу с любовью. При этом у многих из них были свои собственные семьи, которым они не могли уделять достаточно времени из-за того, что нужно было заботиться о чужих детях. Они столкнулись с проблемой «второй смены» задолго до того, как появился этот термин: дома им приходилось бесплатно заниматься той же самой нудной работой, которую они выполняли за деньги в чужих домах. В 1930–1940-е годы, когда благодаря организованным действиям промышленных рабочих и реформам «Нового курса» рабочему классу удалось добиться повышения заработной платы и сокращения продолжительности рабочего дня, домашние работники трудились в прежнем изнуряющем режиме по 80–90 часов в неделю. Как и Адела Силли, они проводили гораздо больше времени с нанявшей их семьей, чем со своей собственной^[162].

* * *

Домашние работники и прежде оказывали сопротивление, но с переходом к «Новому курсу» и успехом рабочих организаций начали размышлять о возможности создания профсоюза. Подобно Силли, они хотели провести более четкие границы между работой и домом, установить пределы возможных требований со стороны работодателей, ясно дать понять, что труд, которым им приходится заниматься в чужих домах, – это настоящая работа, которую нельзя выполнять, руководствуясь одной любовью.

«Новый курс» представлял собой результат компромисса внутри Демократической партии между либералами, выступавшими за равноправие белых и чернокожих, и расистами с Юга. По этой причине действие Закона о справедливых условиях труда (FLSA), определявшего минимальный размер заработной платы и устанавливавшего выплаты за сверхурочную работу, не распространялось на домашних работников и крестьян. Кроме того, перечисленные категории граждан остались лишены социального обеспечения. Государство, проводя реформы «Нового курса», призванные положить конец Великой депрессии, по-прежнему считало, что чернокожим женщинам должно заниматься работой по дому и уходом, тем самым подкрепляя идею об их «естественном» предназначении. Домашние работники надеялись, что они получат хоть какие-то гарантии после создания Национальной администрации восстановления (NRA)^[163], но эти надежды не оправдались. Среди представителей класса нанимателей встречались отдельные сторонники реформ, но даже они в большинстве своем не одобряли государственное вмешательство в дела частных домохозяйств. В ответ на призывы ввести регулирование домашнего труда начальник отдела корреспонденции NRA А. Р. Форбуш написал: «Действие существующих законов не распространяется на дома частных лиц. Даже если соответствующий закон был бы принят, мы не смогли бы осуществлять предусмотренные им меры на практике»^[164].

И тогда домашние работники начали объединяться. Можно сказать, что их профессиональные организации продолжали дело бастующих прачек, которые первыми стали добиваться признания ценности своего труда. Теперь все домашние работники также боролись за право существовать отдельно от своей работы, за то, чтобы их воспринимали как полноценных людей, жизнь которых не сводится к мытью полов и уходу за детьми. Требуя улучшения условий труда, они подчеркивали, что над жизнью американцев по-прежнему довлеет наследие рабства. В Нью-Йорке в те годы домашние работницы часто искали клиентов на улицах, и это явление окрестили «невольничьим рынком Бронкса». Элла Бейкер и Марвел Кук так описывали места, где работал «рынок»: «Здесь люди продают свой труд за мизерную плату, а человеческая любовь превращается в товар. Но назови это „любовью“ или „трудом“ – люди вынуждены идти на эти сделки из-за нужды». Унизительные условия подтолкнули женщин к самоорганизации: они требовали, чтобы с ними перестали обращаться как со скотом^[165].

Женщины действовали совместно с общественными организациями, боровшимися за гражданские права. Домашние работники сыграли ключевую роль в бойкоте автобусных линий в Монтгомери в 1955–1956 годах^[166]: они занимались сбором средств, объединялись с соседями и, конечно же, добирались на работу и с работы пешком, отказываясь пользоваться автобусами. Как объясняет историк Премилла Надасен, они возглавили движение, мобилизовав на бойкот работников других сфер, и разработали концепцию «коллективного сообщества», которое «сыграло важнейшую роль в противостоянии домашних работников со своими работодателями». Стремление защитить человеческое достоинство, ставшее причиной бойкота автобусов, также имело большое значение для домашних работников, бросивших вызов работодателям. Кроме того, в южных штатах автобусы стали тем местом, где домашние работники могли агитировать за улучшение условий труда^[167].

Такие организации, как Национальный альянс домашних работников (созданный Дороти Болден в Атланте в 1968 году), объединили людей вокруг идеи о том, что они вовсе не исполняют свою «естественную» роль, а занимаются квалифицированным трудом. Так, домашние работницы не только боролись за установление минимального размера оплаты труда, но и требовали, чтобы их называли не горничными, а специалистками по домашней работе, тем самым проявляя уважение к их труду. Кроме того, они открывали образовательные программы, чтобы подчеркнуть (а также повысить) свою квалификацию, составляли списки неприемлемых для себя обязанностей, отказываясь в числе прочего драить пол стоя на коленях. Идея обучения домашнему труду не была нова: к тому моменту уже существовало движение домоводства, в числе прочего ставившее своей целью подготовку квалифицированных домашних работниц. Однако теперь они сами контролировали процесс обучения, тем самым давая понять, что их труд достоин уважения^[168].

Домашние работницы указывали, что дом – это их рабочее место, а сами они, следовательно, не являются «частью семьи». Такое отношение со стороны нанимателей всегда было для них палкой о двух концах: на самом деле домашних работниц, конечно, не считали полноценными членами семьи, заставляли пользоваться черным ходом и вести себя максимально тихо, когда в дом приходили гости. Как говорила домашняя работница Кэролин Рид, «мне не нужна семья. Мне нужна работа». Однако чтобы добиться лучших условий труда, домашним работникам зачастую приходилось в индивидуальном порядке вести переговоры с работодателями, что требовало определенных навыков, помочь в освоении которых как раз и должны были профессиональные организации^[169].

Благодаря слаженной организации и политическому лоббированию домашним работницам удалось добиться частичного юридического признания своего труда – в частности, на них были распространены некоторые положения Закона о справедливых условиях труда. Но в целом индустрия оставалась практически нерегулируемой, и как только перед чернокожими женщинами открылись новые карьерные возможности, они перешли в другие сферы, где им не нужно было иметь дело с семейными разборками^[170].

А конфликты внутри семей между тем только обострялись. По мере того как работницы уходили из сферы домашнего труда, женщины из среднего класса начинали осознавать, насколько на самом деле тяжела работа по дому. Они перевели обсуждение этого вопроса в политическую сферу. Национальная организация женщин (NOW), созданная Бетти Фридан вскоре после публикации ее знаменитой книги «Загадка женственности», требовала распространить действие Закона о справедливых условиях труда на домашних работников. Она утверждала, что такой шаг увеличит предложение на рынке домработниц – в противном случае женщинам из среднего класса придется самостоятельно заниматься домашними делами вместо того, чтобы строить успешные карьеры^[171].

Вопрос о домашней работе и о том, кто должен выполнять ее, был крайне проблематичным. Идентичность домохозяек долгие годы строилась на том, что они занимались поддержанием дома в чистоте и создавали там атмосферу любви и уюта. Домохозяйка, неспособная создать в доме уют, считалась плохой женщиной. По этой причине женщины из среднего класса с трудом признавали, что значительная часть работы по дому выполняется вовсе не ими, а домашними работницами. Кроме того, тот факт, что посторонний человек проникал в интимное пространство дома и мог узнать личные секреты, воспринимался ими как потенциальная угроза. Поэтому, пишет историк Филлис Палмер, нанимателям было важно относиться к прислуге так, словно это не совсем полноценные люди, – именно по этой причине они предпочитали брать на работу чернокожих женщин и иммигрантов. Стоит отметить, что схожей логикой руководствуется большинство современных управленцев, присваивающих себе результаты чужого труда. Белые домохозяйки действительно чувствовали себя «боссами»: они были «мозгом», а нанятые ими женщины – «телом». Белым домохозяйкам нужно было поддерживать у самих себя иллюзию того, что именно они выполняют всю работу по дому, даже если они всего лишь присматривали за прислугой^[172].

Уборка считалась грязной работой для грязных женщин. Домохозяйки нанимали женщин из рабочего класса, чтобы сохранить свои руки в чистоте. Как пишет социолог Эрин Хаттон, в «нарративах безнравственности и привилегий» домохозяйки изображались чистыми и возвышенными существами, совершенно оторванными от мира работы. При этом женщины, убиравшие в их домах, считались такими же нечистыми, как «падшие женщины», которые смывали свой позор в ирландских «прачечных Магдалины»^[173], стирая чужую одежду. По сей день труд женщин, занимающихся уходом за больными и пожилыми людьми, воспринимается как «нечистый»^[174].

Работа по уходу на дому, как и домашний труд в целом, продолжала ассоциироваться одновременно с интимностью и нечистотой, а ее восприятие было завязано на меняющихся представлениях о женственности и заботе. На заре «Нового курса», когда домашний уход оплачивался государством, занятые в этой сфере работницы воспринимались как «заместительницы матерей», выполняющие работу по дому. Но в скором времени основной их обязанностью стал уход за пожилыми людьми, при этом сами работницы не были включены в программу социального обеспечения и не могли рассчитывать на достойную старость. Как пишут историки Айлин Борис и Дженнифер Кляйн, после Второй мировой войны их работа приобрела новое значение: «Занимаясь домашним трудом, они брали на себя обязанности государства всеобщего благосостояния». В последующие десятилетия число пожилых людей в мире стало стремительно расти, а вместе с ним увеличивалось и количество работников, занятых в сфере домашнего ухода^[175].

До Великой депрессии уход за больными и престарелыми людьми либо ложился на плечи членов их семей и частных благотворительных организаций (часто церковных), либо был прерогативой работных домов и богаделен. Программы социальной поддержки в рамках «Нового курса» превратили уход в отдельную профессию. Это позволяло, с одной стороны, создать рабочие места для женщин, а с другой – удовлетворить потребности общества. Программа была расширена в 1960-е годы, когда развернулась «война с бедностью»^[176], и стала еще более масштабной в следующем десятилетии, когда движения за права инвалидов и пожилых людей стали организовывать уход на дому, предложив альтернативу государственным институтам. Однако за увеличением финансирования последовало его сокращение, вызванное экономическим кризисом 1970-х^[177].

Долгие годы в сфере ухода на дому были заняты в основном чернокожие женщины, которым приходилось постоянно бороться с идеей, что они – всего лишь прислуга на государственной зарплате. С другой стороны, они были вынуждены конкурировать с дипломированными сиделками, которые придерживались определенных стандартов и потому позиционировали себя как профессионалов, укрепляя представление о том, что домашние работники занимаются «неквалифицированным» трудом. Несмотря на то что у работников, занимавшихся уходом на дому, якобы не хватало необходимых навыков, они, как пишет председательница Национального альянса домашних работников (NDWA) Ай-Джен Пу, «часто одновременно выполняли обязанности диетологов, учителей, физиотерапевтов, психотерапевтов, спасателей, водителей, секретарей и медсестер». Кроме того, они оказывали своим клиентам эмоциональную поддержку, выслушивая их жалобы и выражая сочувствие. Однако домашних работниц считали недостаточно квалифицированными не из-за отсутствия у них необходимых навыков, а из-за их положения в обществе. Какой бы хорошей подготовкой ни обладали чернокожие работницы и сколько бы людей ни зависело от их труда, они не могли избавиться от этой стигмы. Когда в 1980–1990-е годы ряды сиделок и домашних работниц начали пополнять иммигрантки, им пришлось столкнуться с теми же стереотипами^[178].

В 1974 году, сразу после того как домашние работницы добились распространения на них Закона о справедливых условиях труда, Министерство труда США отменило его действие для «лиц, занятых в сфере домашнего обслуживания и предоставляющих услуги компаньонов лицам, которые не в состоянии самостоятельно заботиться о себе (в силу возраста или немощи)». Теперь такие работники не имели установленного минимального размера заработной платы и не могли рассчитывать на компенсации за переработку, даже если были наняты через частное агентство и до этого находились под защитой закона. Несмотря на то что уходом и работой по дому долгое время занимались одни и те же люди (и оба эти занятия были окружены одинаковыми стереотипами), теперь многие из них, занятые в сфере ухода, были лишены звания «работников». Если прежде их труд называли «неквалифицированным», то теперь его вовсе перестали считать работой^[179].

Правительство США по-прежнему исходит из того, что заботиться о стариках и людях с инвалидностью в первую очередь должны их родственники. Программа Medicaid оплачивает семьям с низким доходом услуги по уходу, но если семья не соответствует требованиям программы, родственникам приходится самим искать деньги, чтобы оплатить услуги частных сиделок и специальных агентств. Рональд Рейган, открывая в 1988 году «Неделю домашнего ухода», заявил, что «разговоры о смерти семьи были сильно преувеличены». В его официальном заявлении отмечалось, что «дома члены семьи в состоянии обеспечить [своим родным] уход и подарить [им] любовь». Билл Клинтон, проведя в 1996 году реформу социального обеспечения, еще раз подчеркнул, что забота о близких – это «ответственность семьи». Многие из тех, кто в прошлом получал пособие по программе AFDC и после реформы был вынужден устроиться на работу, стали заниматься как раз уходом на дому^[180].

Одна из основных проблем, с которыми сталкиваются люди, занятые в этой сфере, заключается в том, что их интересы постоянно вступают в противоречие с интересами нанимателей. Идея о том, что люди занимаются работой по уходу из чувства любви, призвана скрыть тот факт, что у работников есть потребности, которые они не могут и не должны приносить в жертву интересам своих клиентов. Между тем для многих людей личные помощники становятся залогом независимого существования. Они помогают клиентам справиться с определенными проблемами, что дает им возможность жить у себя дома, а не в клинике или доме престарелых, и самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Но для того, чтобы клиенты чувствовали себя независимыми, помощники должны быть «невидимыми» – только так у человека может возникнуть иллюзия, что он сам справляется со всеми делами^[181].

В этом отличие персональных помощников от родственников или друзей. Чтобы заниматься своим трудом («трудом любви», как его называют) и в полной мере удовлетворять потребности клиентов, помощникам нужно согласиться быть невидимыми – хотя бы до некоторой степени. «Я – это продолжение тела [моего клиента]», – сказал один из таких помощников исследовательнице Линн Мэй Ривас. Другой помощник, которого клиент называл «просто сиделкой», отметил в разговоре с Ривас, что его ранит такое пренебрежительное отношение. Низкий социальный статус таких работников способствует тому, что их не замечают: в особенности это касается иммигранток, ведь наше общество и так не обращает внимания на этих женщин, обесценивая их навыки утверждением, что работа по уходу – это естественное для них занятие. По мнению Ривас, даже если работник, руководствуясь заботой о клиенте, позволяет ему обесценивать свой труд, пренебрежительное отношение все равно его ранит: «Стать невидимым – это первый шаг на пути к тому, чтобы перестать быть человеком»^[182].

Чтобы стать более «видимыми» и попытаться улучшить свое материальное положение, работники сферы ухода на дому (чья реальная заработная плата в период с 1999 по 2007 год снизилась, хотя спрос на их услуги вырос) стали создавать профсоюзы. Благодаря тому, что их нанимателем было государство (ведь именно оно спонсирует программу Medicaid), а не конечные получатели услуг, работники по уходу получили возможность выступать как единая трудовая сила и вести коллективные переговоры об изменении условий труда. Однако добиться этого оказалось непросто. Некоторые штаты поддержали политику федеральных властей, другие же выступили против и отказались распространить Закон о трудовых отношениях на сферу ухода на дому. Международный профсоюз работников сферы обслуживания (SEIU) оспорил это решение в ходе разбирательства по делу Эвелин Коук, гавайской иммигрантки, ухаживавшей за больными на дому в Лонг-Айленде. В 2007 году дело дошло до Верховного суда, но тот встал на сторону работодателя, сделав упор на то, что предоставление требуемых гарантий работникам сферы ухода приведет к увеличению издержек для государства и клиентов. Эвелин Коук и многие ее коллеги оказались лишены средств к существованию. «Я чувствую, что меня ограбили», – сказала она журналистам. Тем не менее Коук была рада, что ей удалось привлечь внимание общественности к своей истории. «Люди должны получать деньги за свою работу», – подчеркнула женщина^[183].

Работники сферы ухода, чьи услуги оплачивались государством, продолжили создавать профсоюзы в тех штатах, где это было разрешено законом. В 2020 году SEIU представлял около 700 таких организаций по всей стране – цифра, сопоставимая с числом крупных промышленных профсоюзов в 1900-е годы. Иначе говоря, работники сферы ухода составляют значительную часть организованного рабочего класса даже несмотря на то, что их работу по-прежнему обесценивают и считают «ненастоящей». В 2014 году Верховный суд нанес еще один удар по домашним работникам, вынеся решение по делу «Харрис против Куинна»: судья Сэмюэл Алито придумал термин «частично государственные служащие», чтобы оправдать исключение этой категории работников из системы охраны труда. Памела Харрис, основная истица в этом деле, получавшая от Medicaid средства на оплату ухода за своим сыном с тяжелой формой инвалидности, заявила, что не хочет, чтобы государство или профсоюз вмешивались в их семейные дела. Перед нами одна из разновидностей аргумента «вы нам как родные», обесценивающего труд сотен тысяч работников сферы ухода на дому, которые вовсе не являются членами семей своих клиентов^[184].

Как отмечает Ай-Джен Пу в книге «Эра достоинства» («The Age of Dignity»), проблема прав работников сферы ухода на дому особенно обострилась по той причине, что сейчас во многих странах, десятилетиями придерживающихся режима строгой экономии, резко увеличилось число пожилых людей. При этом в ходе неолиберальных реформ были разрушены многие институты, призванные помогать людям в старости. Пу пишет, что в Германии и Японии были внедрены универсальные программы, которые предусматривают долгосрочный уход за пожилыми людьми и исходят из потребностей человека, а не уровня его дохода или наличия у него родственников. В Великобритании работники сферы ухода сталкиваются во многом с теми же проблемами, что и их коллеги в США: их изматывают долгие рабочие смены и необходимость тратить много времени на дорогу. В статье, опубликованной в одном из британских медиа, рассказывается о том, какая ситуация сложилась в Манчестере, некогда важном индустриальном центре: многие представители рабочего класса в этом городе теперь работают не в промышленности, а в сфере ухода. Что интересно, многие из них ухаживают за пожилыми мужчинами и женщинами, которые раньше трудились на промышленных предприятиях и могли похвастаться более высокой зарплатой и большим количеством льгот, чем их нынешние сиделки^[185].

В эпоху позднего капитализма, когда все больше людей вынуждены устраиваться на оплачиваемую работу, стремительно увеличивается число занятий, которые некогда считались домашними, а теперь превращаются в платные услуги. Бóльшую часть подобных услуг в нашем все более глобализирующемся мире предоставляют иммигранты из развивающихся стран, в результате чего меняется сама динамика властных отношений. В первую очередь это касается США, где нелегальных мигрантов все сильнее стигматизируют, они становятся все более незащищенными, несмотря на то что их роль в экономике растет. За спадом в сфере оплачиваемого труда последовал резкий подъем. В частности, сейчас сфера ухода за больными на дому – одна из крупнейших и наиболее динамично развивающихся в США. «Территория, на которой домашние работники ведут свою политическую борьбу, кардинально изменилась», – объясняет Премилла Надасен. Если в 1970-е годы движение добивалось гражданских прав, то в 2010-е годы на повестке дня оказалась борьба за сам статус гражданина^[186].

Женщины-иммигрантки, для которых нелегальная работа по дому – один из немногих возможных вариантов трудоустройства, оказываются в самом невыгодном положении: им меньше всего платят и их больше всего эксплуатируют. Труд иммигрантов стоит дешево, поэтому семьям из среднего класса выгодно нанимать их на работу. Не будь иммигрантов, они бы не смогли позволить себе услуги домашних работников. Многие отдают предпочтение иммигранткам, которые оставили семьи на далекой родине и поэтому могут отдавать все свою любовь детям клиентов. Чтобы отправиться на заработки, им пришлось доверить заботу о своих семьях другим людям – перед нами пример того, что исследователи называют «офшорным воспроизводством». Совокупный объем денежных переводов, которые они отправляют на родину, может соперничать с доходами нефтяных компаний^[187].

Эта категория работников также уязвима в силу иммиграционной политики государства. Нынешняя американская система по контролю над иммиграцией была создана в 1990-е годы – в то же самое время, когда проводилась реформа социального обеспечения. Оба этих преобразования стали результатом совместных усилий демократов и республиканцев. Закон о борьбе с терроризмом и применении смертной казни и Закон о реформе нелегальной иммиграции и ответственности иммигрантов 1996 года были построены на фундаменте, заложенном рейгановским Законом об иммиграционной реформе и контроле над иммиграцией, который «легализовал» три миллиона официально не зарегистрированных мигрантов, но одновременно ужесточил иммиграционные нормы. По мере расширения тюремной системы иммигранты стали подвергаться уголовному преследованию просто за то, что существуют^[188].

Множество иммигрантов без документов находятся в серой зоне американского законодательства, чем пользуются наниматели. Если иммигрант попытается уйти с работы, на которой его притесняет начальство, он рискует быть депортированным из страны. Иммигранты, оказавшиеся вдалеке от своих семей, чаще соглашаются жить вместе со своими нанимателями и работать практически круглосуточно. Домашние работники сообщают о физическом и сексуальном насилии и даже о случаях торговли людьми. Как отмечает историк Лора Бриггс, жесткие меры со стороны государства сделали иммигрантов более уязвимыми, но не остановили приток людей в страну. Дело в том, что экономика нуждается в свежей рабочей силе, которую можно было бы эксплуатировать^[189].

В уязвимом положении оказываются иммигранты не только в США, но и в Европе, где женщины, приехавшие из стран Азии, Северной Африки и бывшего восточного блока, выполняют значительную часть домашней работы и тоже страдают от ужесточения иммиграционного законодательства. Как пишет исследовательница Кармен Типл Хопкинс, всех работниц такого рода объединяет то, что «они не имеют гражданства и поэтому часто вынуждены жить там же, где работают»^[190].

Многим работницам пришлось оставить свои семьи, но от них требуют любить своих клиентов, ведь они существуют в рамках того, что Арли Расселл Хокшилд назвала «глобальной капиталистической системой любви». И тот факт, что многие работницы (особенно если они ухаживают за детьми и стариками) испытывают искренние чувства к своим клиентам, делает их работу еще более тяжелой. Ева Китти, чья дочь Сеша нуждается в постоянном уходе, наняла для нее сиделку Пегги. В одном из своих эссе Китти пронзительно рассказывает о тех вызовах, с которыми они столкнулись, когда и Сеша, и Пегги стали старше. Как можно закончить столь длительные «отношения, у которых нет названия?»^[191]

Описанная ситуация крайне проблематична для многих женщин, в первую очередь тех, кто получает выгоду от работы по уходу, выполняемой иммигрантками. Как отмечалось выше, феминистки добиваются, чтобы трудовое законодательство распространили и на домашних работников, однако во многих случаях залогом их успешных карьер становятся женщины, которые за небольшие деньги выполняют за них работу по дому. В этой модели воспроизводится извечная динамика властных отношений, порожденная теми самыми системами угнетения, с которыми так яростно борются феминистки. Проблема в том, что в отношениях «работник – работодатель» неизбежно присутствует неравенство. Как пишет журналистка и социальный критик Барбара Эренрайх, «если вы устраиваете беспорядок (разбрасываете носки, пачкаете зубной пастой зеркало в ванной, оставляете грязную посуду после ночного перекуса), убирать который предстоит другому человеку, то тем самым властвуете над ним в незаметной и интимной форме». Исследователи Семин Каюм и Рака Рэй пишут, что разговоры о дружбе между начальником и подчиненным – это всего лишь «эгалитарная» разновидность «риторики любви»^[192].

Перечисленные проблемы особенно остро проявились во время пандемии коронавируса: многие из нас оказались заперты дома, где нам пришлось одновременно работать и заниматься домашними делами. Когда в Великобритании были отменены ограничения на передвижение, некоторые обеспеченные феминистки радовались возможности снова нанять уборщиц – даже несмотря на то что запрет на все остальные визиты сохранялся. «Уборка – это работа, и я бы не хотела выполнять ее самостоятельно или просить об этом своих домашних. У меня и так есть работа», – писала Сара Дитум в журнале The Spectator. Тем временем на страницах The Telegraph прямо обсуждалось то, о чем многие говорили вполголоса: «Спор, похоже, сводится к вопросу о том, кого из женщин вы хотите защитить: тех, кто нанимает уборщиц, или самих уборщиц». Конечно, уборка – это работа, но дискуссия о найме уборщиц в пандемию напоминает о том, как привилегированные женщины зачастую решают домашние проблемы: нанимают менее обеспеченных женщин, чтобы те трудились за них. Оправдывая свои действия, некоторые британки утверждали, что уборщицы на самом деле любят свою работу^[193].

Узы любви легко использовать против домашних работников. «Ты нам прямо как родная», – заявил наниматель работнице по имени Эльвира. Когда Эльвира ответила, что у нее есть настоящая семья – и в этой семье с ней хорошо обращаются, – наниматель огрызнулся: «Не забывай, что ты всего лишь горничная». Семейный нарратив стал настолько привычным для домашних работников, что они уже подшучивают над его неискренностью. Когда филиппинские домашние работницы в Гонконге собираются, чтобы посетовать на переработки, комендантский час и помешанных на контроле клиентов, они часто прерывают истории друг друга возгласом: «Так ты тоже им „как родная“, да?»^[194]

Если семью и любовь так легко купить, к чему это может привести? Один из самых радикальных примеров – японская компания Family Romance («Семейный роман»), основанная Исии Юити и предоставляющая услуги актеров (в том числе самого Юити), которые за деньги готовы сыграть роли членов вашей семьи. Юити часто нанимают в качестве запасного бойфренда для светских мероприятий, но в начале своей карьеры он изображал мужа своей подруги, которая была матерью-одиночкой. Однажды его наняла женщина, чтобы он сыграл роль биологического отца ее дочери, которого она никогда не видела. «Настоящий отец для нее – это именно я, – рассказывает Юити. – Если клиентка не расскажет дочери правду, мне придется продолжать играть свою роль. Когда ее дочь выйдет замуж, мне придется изображать отца на ее свадьбе, а потом стать дедушкой. Поэтому я всегда спрашивают у клиентов: „Готовы ли вы поддерживать эту ложь?“» Юити отмечает, что из-за такого специфического занятия он стал воспринимать и свои «настоящие» отношения как работу: «Я по горло сыт семейными отношениями»^[195].