Жизнь Христофора Колумба. Великие путешествия и открытия, которые изменили мир

Между тем при дворе дона Жуана 11 было неспокойно. Созревший тайный заговор и мятеж были окончательно подавлены лишь после казни герцога Брагансского в мае 1483 года и личного убийства королем герцога Визеу в августе 1484 года. Теперь у монарха появилось время рассмотреть проект Колумба. По нашему предположению, «индийское предприятие» было представлено на королевское рассмотрение в последние месяцы 1484 года.

Португальский Ливий Жуан де Барросо, главный исторический авторитет в вопросе переговоров между Колумбом и королем, обладал своими, не совсем обычными средствами получения информации. В книге «Десятилетия Азии», начатой в 1539 году и впервые опубликованной в 1552-м, Барросо пишет: «Как заявляют все люди, Кристовано Колом был генуэзцем, человеком опытным, красноречивым, хорошим латинистом, а также весьма хвастливым, когда речь заходила о его делах. И так как в то время генуэзская нация была одной из держав Италии, которая плавала больше из-за своих товаров и торговли, он, следуя обычаям своей страны и собственным наклонностям, долго ходил по восточным морям, пока не решил посвятить себя хождению через океан, преследуя те же цели. Видя, что король дон Жуан часто приказывал исследовать африканское побережье, он вознамерился отправиться в Индию. Поскольку Колом был латинистом, интересовался географией и много читал Марко Поло, который умеренно (!) говорил о восточных делах королевства Катай и могучем острове Чипунгу, он пришел к мысли, что через Западный океан можно доплыть до этого острова и других неизвестных земель. Поскольку во времена инфанта дона Энрике были открыты Азорские острова, значит, и к западу должны быть другие острова и земли, поскольку природа не могла создать настолько беспорядочную композицию земного шара, чтобы дать элементу воды преобладание над сушей, предназначенной для жизни и сотворения душ^[75]. С этими фантазиями, порожденными у него постоянными путешествиями и разговорами опытных в этом людей, сведущими в прошлых открытиях, он пришел требовать от короля дона Жуана несколько судов для открытия острова Чипунгу в Западном океане, доверяя не столько тому, что он знал (или, скорее, фантазировал) о некоторых Западных островах, сколько тому опыту, что в этих вопросах иностранцы будут гораздо более востребованы…»

Далее Барросо ссылается на некоторых иностранцев, сделавших открытия для Португалии, в частности на Антонио де Ноли^[76], и находит время, чтобы опровергнуть написанное Кардано о связи путешествий Колумба с путешествиями карфагенян. Затем он продолжает: «Король, заметивший, что этот Кристовано Колом большой болтун, хвастающийся своими достижениями, а также фантазер, полный воображений, нежели уверенности в существовании острова Чипунгу, не удостоил просителя большим доверием, однако из-за назойливости последнего приказал посоветоваться с доном Диого Ортисом, епископом Сеуты, и мастерами Родриго и Хосе, коим были поручены вопросы космографии и открытий. Все они сочли слова Кристовано Коломба пустыми, основанными на таких же пустых выдумках, как и рассказы Марко Поло о Чипунгу…»

Здесь стоит обратить внимание на «японский» акцент истории Марко Поло, которая легла в основу идей Колумба относительно доступности Азии, а также на переписку Тосканелли. Его сильной стороной была практическая возможность добраться до покрытой золотом Японии. Кроме того, в предложении Колумба должна была присутствовать математическая составляющая, иначе король не выставил бы обсуждение в Морской комитет.

Фернандо намекает, что отец запросил у дона Жуана слишком высокую цену: «Ибо адмирал, будучи человеком великодушных и возвышенных мыслей, согласился бы на великую честь и выгоду, при условии что его собственная репутация и достоинство соответствовали величию работы и заслуг».

Лас Касас, писавший свою «Историю Индии» уже после публикации рассказа Барросо, по существу повторяет изложенное португальским историком, но добавляет значительные детали. По его словам, предлагая экспедицию «земле Индии, великому острову Чипунгу и владениям великого хана, что на нашем просторечии означает великого царя царей», Колумб выдвинул следующие требования:

1. Снаряжение за счет казны трех каравелл с экипажем и провизией на один год, нагруженных такими товарами, как ястребиные колокольчики, медные чаши, стеклянные бусы, красные колпаки и цветная ткань.

2. Получение наследственного дворянства, звания Великого адмирала со всеми вытекающими правами и привилегиями, присущими адмиралам Кастилии, назначение вице-королем и губернатором всех островов и материков, которые могут бы открыты.

3. Права на десятую часть всех доходов и драгоценных металлов, добываемых на этих землях, и на фрахтовку восьмой части всех судов, торгующих со странами, которые он откроет.

Это точно такие же условия, которые Колумб позже потребовал и получил от монархов Кастилии. Почти дословное сходство вызывает подозрение, что Лас Касас при описании португальских переговоров просто перечислил известные условия испанских «капитуляций» 1492 года^[77]. Особенно подозрительным является утверждение о том, что Колумб потребовал от короля Португалии прав адмирала Кастилии. Почему именно Кастилии? В Португалии должность адмирала передавалась по наследству в генуэзской семье Пессаньо. Несомненно, такая модель стала бы примером и для другого потенциального генуэзского адмирала. Очень похоже, что Лас Касас уловил от Фернандо намек на то, что первые переговоры его отца с Португалией были сорваны из-за того, что он запросил слишком много, и просто предположил, что в 1484 году Колумбом были поставлены те же условия, что и в 1492-м. Сомневаюсь, что вывод Лас Касаса был правильным. Колумб, несомненно, заметил, что Диогу Кан ^[78], такой же человек из народа, как и он сам, был облагорожен за то, что просто открыл большую реку и установил каменную колонну «дальше всех на юг». Вполне возможно, Колумб решил, что должен сделать что-то гораздо более оригинальное и значительное, нежели открытие устья Конго. Сын бездарного отца из низших слоев среднего класса, он познал бедность и борьбу, безразличие великих и презрение обеспеченных, поэтому, естественно, решил обменять успех своего предприятия на титулы, почести и богатства, которые могли бы унаследовать его потомки. Но очень сомнительно, что он когда-либо доходил до того, чтобы изложить подобные соображения королю, а вопрос о наградах и почестях не входил в компетенцию Морского комитета.

По итогам португальских переговоров 1484–1485 годов можно сказать совершенно точно только одно. Колумб потребовал от короля предоставить ему более одного корабля, обозначив Японию предполагаемым пунктом назначения. Это предложение было отклонено Морским комитетом, как бы сейчас сказали, по ряду технических причин. Следует учесть, что Япония была восточной частью Азии или «Индии», как тогда ее обычно понимали. Намерение Колумба именно достичь «индийских» берегов, а не просто захватить по дороге мифическую Ангилью или какие-то другие острова, можно считать абсолютно доказанным. Отсюда мы можем справедливо заключить, что возражение членов Морского комитета против «индийского предприятия» заключалось в том, что они поняли невероятно малую оценку расстояния, сделанную Колумбом. Старина Нептун, должно быть, смеялся и над нетерпеливым мореплавателем, и над скептически настроенными экспертами, но обе стороны в некотором смысле были и правы, и одновременно совершенно не правы!

Как бы там ни было, Колумб произвел на дона Жуана благоприятное впечатление: они расстались друзьями, и, скорее всего, король посоветовал ему обратиться в Морской комитет еще раз, если во втором путешествии Диогу Кану не удастся обогнуть Африку.

В 1485 году король заключил договор с двумя мореплавателями на частичное осуществление проекта Колумба и Тосканелли – открытии Антильи, Острова семи городов. Некий фламандец Фернано Дулмо из Терсейры обратился к монарху за разрешением отправиться в плавание на двух каравеллах «для поиска большого острова, островов или материка, один из которых предположительно является Островом семи городов, за свой счет», в обмен на полное право владения всем, что сможет открыть. Король пообещал присвоить Дулмо, в случае успеха, соответствующие «почетные титулы». Скорее всего, имелось в виду присвоение претенденту рыцарского звания, как это было в случае с Диогу Каном. Не в силах справиться с задуманным в одиночку, Дулмо подобрал себе компаньона – Жуана Эстрейто из Фуншала, и король санкционировал экспедицию^[79] с интересным условием, что Дулмо будет командовать каравеллами в течение первых сорока дней путешествия из Терсейры и обладать всеми землями, обнаруженными за это время, после чего статус командора примет Эстрейто, взяв на себя обязанности хранить все добытые ценности до их возвращения домой. На фоне других монархов, не способствовавших ранним исследователям Атлантики, дон Жуан пообещал экспедиции Дулмо – Эстрейто военно-морскую помощь в случае, если жители Антильи окажут сопротивление аннексии их бывшей метрополии.

Из изложенного становится ясно, что дон Жуан был сильно заинтересован в исследованиях Атлантики, в том числе и западной дороге в Индию. Но Дулмо предложил королю более выгодную сделку, чем Колумб. Оснащение флота не стоило короне ни мара-веди. Дулмо и Эстрейто согласились идти на запад не менее сорока дней, что, по их мнению, было максимальным временем, необходимым для достижения Чипунгу. В самом деле, если они обнаружат Антилью, почему бы не продолжить путь и дальше? Тогда у Португалии автоматически появился бы альтернативный маршрут в Индию. Если нет, корона ничего не теряла.

Начало этого интересного путешествия было назначено на 1 марта 1487 года. В португальских источниках о нем абсолютно ничего нет, но из косвенного упоминания Фердинандом Колумбом земли, которую Дулмо «стремился открыть» и чью историю он собирался (но забыл) рассказать, Дулмо и Эстрейто, очевидно, действительно отправились в путешествие. Предложенная ими отправная точка, Терсейра на Азорских островах, стала ключом к их провалу. Подобно более ранним португальским исследователям Атлантики, им пришлось идти против запада в высоких широтах. Если бы Колумб совершил ту же ошибку, мы, вероятно, знали бы о нем так же мало, как о Дулмо и Эстрейто.

Колумб и Жуан II, как мы уже говорили, расстались друзьями, несмотря на то что его предприятие было отвергнуто и возможность окончательного примирения оставалась открытой. В 1485 году Колумб отправился в Испанию, где не имел успеха. В начале 1488 года он написал дону Жуану из Севильи о своем желании возобновить ходатайство и посетить Лиссабон, если удастся избежать ареста, поскольку у него, вероятно, остались неоплаченные счета. Король ответил в самых сердечных выражениях, назвав Колумба «нашим особым другом», восхваляя его «трудолюбие и хороший талант», убеждая и даже умоляя приехать немедленно, гарантируя свободу от ареста или содержания под стражей по любой причине и заверяя, что будет крайне признателен за приезд. Какова может быть причина столь удивительной перемены в настроении дона Жуана, если только не возвращение Дулмо с пустыми руками и отсутствие новостей от Бартоломеу Диаша^[80], искавшего африканский путь в Индию?

По сравнению с королем, Колумб не был так нетерпелив и появился в Португалии далеко не сразу. Возможно, он ожидал отчета от Морского комитета, который рассматривал его предложение более двух лет. Но к декабрю он все-таки добрался до Лиссабона как раз к тому времени, чтобы стать свидетелем драматического завершения великого путешествия Диаша.

Бартоломеу Диаш отплыл из Португалии летом 1487 года с двумя каравеллами и транспортным кораблем с припасами, намереваясь достичь Индии.

Пройдя самую южную точку второго плавания Диогу Кана (22° южной широты), он прощупал дальнейшую дорогу вдоль побережья и под Рождество достиг Ангра-Пеквена южнее Оранжевой реки на 26°38′. Когда ветер с моря усилился, две каравеллы пытались встать у берега, но попали в сильный северо-западный шторм, что для тех широт было редкостью, который погнал их дальше на юг. 6 января 1488 года Диаш потерял землю из виду. Когда ветер утих, капитан повернул на восток и, не видя земли в течение нескольких дней, изменил курс на север. 3 февраля 1488 года марсовые доложили о земле по левому борту. В действительности суда находились примерно в 200 милях к востоку от мыса, в заливе Моссел. Диаш проследовал вдоль побережья на север и уже почти подошел к Грейт-Фиш, но моряки отказались идти дальше, и капитан был вынужден повернуть назад. На обратном пути Диаш обошел мыс, который либо он, либо дон Жуан позже назвали Кабо-де-Боа-Эсперанса – мысом Доброй Надежды.

Колумб был уже в Лиссабоне, когда в декабре 1488-го корабли Диаша гордо вошли в Тежу. В одном из замечаний на полях своего экземпляра «Имаго Мунди» Пьера д’Альи Колумб, опровергая мнение Птолемея о том, что только одна шестая часть земного шара – суша, записал: «Заметьте, что в этом 88-м году, в декабре месяце, в Лиссабон прибыл Бартоломеус Дидакус, капитан трех каравелл, посланных светлейшим королем Португалии опробовать гвинейские земли. Он сообщил… что достиг мыса, который назвал Кабо-де-Боа-Эсперанса, находящегося, как мы полагаем, в Адже-синбе (Абиссиния). Дидакус говорит, что в этом месте он обнаружил с помощью астролябии, что находится на 45° ниже экватора^[81]. Он описал свое путешествие и нанес его лигу за лигой на морскую карту, чтобы поместить его перед глазами упомянутого короля. Я присутствовал при всем этом».

Теперь, когда Африка была обогнута и восточный морской путь в Индию открыт, королю Португалии Колумб был больше не нужен, поэтому он вернулся назад в Испанию.

Прежде чем последовать туда за Колумбом, позволим себе еще один португальский постскриптум. В 1484 году в Лиссабон приехал молодой нюрнбержец по имени Мартин Бехайм, который, выдавая себя за ученика математика Региомонтана^[82], сумел войти в самые высокие ученые придворные круги. Дон Жуан назначил его членом Морского комитета (по-видимому, при обсуждении плана Колумба Бехайм отсутствовал). Он посетил Азорские острова, женился на дочери губернатора Фаяла^[83], а в 1485 году получил от короля рыцарское звание. В следующем году ему предложили стать участником экспедиции Дулмо – Эстрейто, но, судя по всему, Бехайм отказался. После возвращения в 1490 году в Нюрнберг, в 1492-м он сконструировал свой знаменитый глобус, успевший получить похвальное упоминание в Nuremberg Chronicle^[84]. Масштабы и протяженность Азии на восток, а также узость океана на представленной Бехаймом модели земного шара настолько схожи с ложными географическими представлениями, на которых основывал свое путешествие Колумб, что это наводит на мысль об их своего рода математическом сговоре, но мы не имеем никаких достоверных свидетельств, что их дороги когда-либо пересекались.

Тем не менее у нас есть одна предпосылка, позволяющая сделать предположение, что такая связь все-таки могла существовать, вытекающая из необычного письма немецкого астронома Иеронимуса Мюнцера к дону Жуану II, написанного в Нюрнберге 14 июля 1493 года, в полном неведении автора о том, что Колумб уже вернулся из «Индии» четырьмя месяцами ранее. Он утверждал, что Восток находится очень близко к Западу, приводя многочисленные аргументы, демонстрирующие, что по океану можно добраться до Восточного Катая за несколько дней. Это «доказывалось» присутствием слонов в Азии и Африке, а также тростником, выбрасываемым на берега Азорских островов. По мнению Мюнцера, моряки его высочества доказали, что пригодная для жизни земля находится в тропической зоне Африки, следовательно, стоило ожидать, что аналогичные земли будут найдены на той же самой параллели в Азии. «Вы обладаете средствами и большим богатством, – писал Мюнцер, – а также способными мореплавателями, жаждущими обрести бессмертие и славу. О, какую славу вы бы приобрели, открыв обитаемый Восток Западу, и какие прибыли принесла бы вам торговля с ним, ибо вы сделаете острова Востока своими данниками, а их изумленные владыки безропотно подчинятся вашей воле!» А кроме того (вот к чему вел Мюнцер), автор письма упомянул, что молодой человек Мартин Бехайм готов взять на себя руководство таким путешествием и отплыть с Азорских островов по первому королевскому слову.

Однако предприятие Колумба уже было завершено даже без учета свидетельств о корягах, прибиваемых берегам Азор, и наивного предположения Мюнцера, что короли Востока пассивно подчинятся первому европейцу, достигшему их берегов. Не имеет значения, получил ли Бехайм эту идею от Колумба или разработал ее независимо, пользуясь теми же источниками, что и первооткрыватель. Письмо Мюнцера является последним документом португальской эпопеи Колумба, начавшейся с письма Тосканелли 1474 года. План Колумба достичь Востока, плывя на Запад, витал в воздухе в течение восемнадцати лет, прежде чем он претворил его в жизнь. Если бы Колумб стал колебаться или потерпел неудачу, за его спиной уже стоял следующий, кто был готов пуститься в такое же смелое приключение.

Однако, судя по всему, Мартин Бехайм совершил бы старую ошибку предшественников, начав трансатлантическое путешествие с Азорских островов вопреки западным ветрам.

Примечание к переписке Тосканелли

Читатели, следившие за противоречивой литературой о Колумбе последних сорока лет, могут быть удивлены тем, что я принимаю письма Тосканелли к канонику Мартинсу и Колумбу за подлинные документы, поскольку Генри Виньо посвятил целый том и еще нескольких других работ, в которых доказывает их фальшивость. Если кто-то все еще принимает гипотезу Виньо, им следует обратиться к умелому, научному и критическому обсуждению вопроса о Тосканелли доктором Диего Луисом Молинари из Университета Буэнос-Айреса в работе Historia de la Nacion Argentina, t. 2, c. 398–425 (1937). Глава из этой книги – лучший отчет о великом предприятии Колумба, который когда-либо появлялся на любом языке.

Глава 7
В кастилии (1485–1490)

Отпусти мой народ, чтобы он мог служить мне.

Исход, 9: 1

Примерно в середине 1485 года Христофор Колумб со своим пятилетним сыном Диего отправился из Лиссабона в порт Палое в Андалусии, чтобы предложить «Эмпреса де лас Индиас» в высших кругах Кастилии. Лиссабон пришлось оставлять украдкой и в спешке – долговые расписки продолжали висеть дамокловым мечом. Многомесячное проживание в столице и расходы на похороны Фелипы, соответствующие ее рангу, пробили значительную брешь в бюджете Христофора, поглотив сбережения, оставшиеся от путешествия в Гвинею и торговых дел в Фуншале. Бартоломео оставался в Лиссабоне по крайней мере еще три года, зарабатывая на жизнь изготовлением и продажей карт.

Корабль, доставивший Колумба и его маленького сына из Португалии в Испанию, обогнул мыс Сент-Винсент, пересек залив Сальтес и бросил якорь у города Палое на реке Рио-Тинто. Это было тихое и меланхоличное местечко, и нам не известно, выбрал ли его Колумб намеренно или случайно. Древний Кондадо-де-Нибла представляет собой холмистую прибрежную равнину, пересеченную двумя приливными реками, Одиэль и Тинто, которые, соединившись в нескольких милях от моря, впадают в Кадисский залив. Морские порты окружали необъятные болота, и даже больший оптимист, нежели сам Колумб, ощутил бы тоску, разглядывая маленькие невзрачные причалы Уэльвы и Палоса после яркого и оживленного Лиссабона или аккуратного Фуншала, окруженного виноградниками. На самом деле кажущаяся сонность портов Уэльвы, Палоса и Могера была лишь временным явлением. В свое время Ньебла была центром работорговли Кастилии, хотя ее мореплаватели были не так искусны, как португальцы, поднаторевшие в дальних африканских плаваниях. Но Кастилия отказалась от своей африканской торговли по договору 1481 года, и теперь этот бизнес попал под запрет. У входа в Рио-Тинто Колумб обратил внимание на францисканский монастырь Ла-Рабида, подсказавший ему, что делать с Диего, пока он будет занят поиском друзей и средств, – на помощь единственных родственников, семейства тетки по фамилии Мольяр, проживающих в Уэльве, особо рассчитывать не приходилось. Минориты, славившиеся гостеприимством и часто бравшие маленьких мальчиков в свои монастыри на обучение, возможно, могли бы помочь с заботой о сыне. Вскоре после высадки в Палосе Христофор и Диего отправились в Ла-Рабиду.

До нас дошел примечательный забавный инцидент с милостыней, произошедший у дверей монастыря. Гарсия Фернандес, врач из Уэльвы, свидетельствовал в Палосе в 1513 году, «что упомянутый Адмирал дон Кристобаль Колон со своим сыном доном Диего, также ставшим Адмиралом, пришел пешком в Ла-Рабида, францисканский монастырь в этом городе, и попросил привратника дать хлеба и воды уставшему ребенку». Без сомнения, так оно и было: неблизкий путь из Палоса в Ла-Рабиду проходил по пыльной дороге, и вполне понятно, малышу захотелось есть и пить. Но доктор Фернандес перебрасывает этот случай примерно на шесть лет позже, подразумевая, что в 1485 году Колумб находился в отчаянии, и только позже монах Хуан Перес^[85], вышедший к воротам монастыря, поговорил с будущим Адмиралом, благосклонно выслушал его проект и договорился с королевой об аудиенции. Таким образом, по мнению Фернандеса, получалось, что лишь случайная встреча и своевременная благотворительность привели в движение колеса великого открытия. Случайно ли доктор Фернандес объединил два визита Колумба в Ла-Рабиду в 1485-м и в 1491-м в один? Известно, что Колумб в 1485 году познакомился с Пересом. В это же время в монастыре находился монах Антонио де Марчена, известный космограф, в котором Колумб обнаружил человека духа и ума, пользующегося репутацией блестящего астролога и увлеченного проектом открытия нового мира. Гарсия Фернандес, по-видимому, допустил ошибку, повторяемую почти всеми последующими авторами, исследующими эту тему, соединив Переса и Марчена в одно историческое лицо. Оба монаха оказали материальную помощь Колумбу, который признает свои обязательства в одном из писем королю и королеве, отмечая, что все высмеивали его, кроме двух монахов, всегда остававшихся верными (Мартин Фернандес де Наваррете утверждает, что Колумб в этом отрывке говорил о Пересе, францисканце, и Диего де Дезе^[86], доминиканце).

Антонио де Марчена не был настолько тверд в своих представлениях о размерах земного шара, чтобы не выслушать аргументы Колумба. По крайней мере, этот монах относился к немногим испанцам, считавшим, что будущий первооткрыватель, безусловно, прав, и, по мере сил и возможностей, продвигал его предприятие. Этот человек, одинаково обладавший и воображением, и сочувствием, сумел рассмотреть перспективность индийского предприятия и стал его защитником. Следуя совету Антонио де Марчена, в первую очередь Колумб обратился к дону Энрике де Гусману, герцогу Медина-Сидонии, знатному испанскому вельможе и одному из богатейших подданных двора. Герцог определенно заинтересовался предложением и уже был готов пообещать снарядить флот для Колумба, когда из-за неблаговидного конфликта с герцогом Кадисским был вынужден покинуть Севилью, и переговоры с мореплавателем прервались. Затем Колумб обратился к дону Луису де ла Серда, графу Мединасели, крупному флотовладельцу в Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария.

На этот счет у нас есть однозначные доказательства, подтвержденные современниками. Через несколько дней после возвращения Адмирала из своего Первого плавания, Мединасели (к тому времени ставший герцогом) написал великому кардиналу Испании письмо, в котором отмечал, что принял Колумба, когда тот впервые прибыл из Португалии, и решил поддержать индийское предприятие, предоставив генуэзцу «три или четыре хорошо оборудованные каравеллы, поскольку он не просил больше». Полагая, что для такого важного дела желательно королевское разрешение, Колумб обратился к королеве, которая назначила ему аудиенцию. Выслушав мореплавателя, Изабелла решила выставить его предложение на обсуждение специальной комиссии, согласившись при этом, что Мединасели может оснастить флот и инвестировать в средства в случае положительного решения. Позже она возьмет все расходы на себя, а герцог, на том основании, что великое путешествие, так или иначе, было косвенно с ним связано, станет умолять кардинала упросить королеву, чтобы та разрешила ему ежегодно отправлять несколько каравелл в недавно открытые земли.

Наиболее интересно утверждение, что Колумб тогда потребовал лишь не более трех или четырех каравелл, соответствующим образом оснащенных. Разумеется, Мединасели не имел права даровать наследственные титулы, должности или обещать десятую часть доходов от торговли с Индией. Следуя португальскому прецеденту на Западных островах, «Индия», в случае открытия ее Колумбом, могла бы перейти под суверенитет герцога, который, в свою очередь, имел право вознаградить первооткрывателя наследственным капитанством и любой долей доходов, которую сам посчитал бы нужным. Итак, если рассказ Лас Касаса о португальских переговорах 1484–1485 годов верен, то в Испании Колумб значительно снизил первоначальные аппетиты. Гораздо более вероятным представляется, что Лас Касас допустил ошибку и Колумб не требовал титулов, почестей и доходов вплоть до 1491 года.

Христофор был настолько человеком действия, так неизменно смотрел вперед, не оглядываясь, что в его сочинениях осталось очень мало каких-либо воспоминаний. Одна из записей точно фиксирует дату его прибытия в королевский город Кордову – 20 января 1486 года. Хотя Колумб опоздал и не смог застать короля и королеву (они уехали в Мадрид в конце 1485 года), он всегда считал себя постоянно находящимся у них на службе с самого дня своего прибытия.

Ожидая возвращения монархов, Колумб вступил в отношения с молодой женщиной из Кордовы по имени Беатриса Энрикес де Харана, которая в конце лета 1488 года и стала матерью Фернандо. Об этой женщине ходило много разных слухов. Одни историки утверждали, что Беатрис была знатной кордовской дамой, другие называли ее горничной гостиницы, где останавливался Колумб. К счастью, исследования моего друга Хосе де ла Торре в муниципальном архиве Кордовы позволили точно установить, кем же была Беатриса на самом деле и как произошла их встреча.

Крестьянская семья Харана давно обосновалась в Кордове, занимаясь садовничеством и виноделием. Беатриса, дочь крестьянина Педро де Торквемады (дальнего родственника Великого инквизитора) и Анны Нуньес де Харана, родилась приблизительно в 1465 году в деревушке Санта-Мария-де-Трассиера, расположенной среди холмов к северо-западу от Кордовы. Оба ее родителя умерли, когда она была ребенком. Вместе со своим старшим братом Педро де Харана (впоследствии он командовал одной из каравелл во время Третьего путешествия) она переехала жить в Кордову к двоюродному брату своей матери Родриго Энрикесу.

Родриго, хотя и был простым виноделом, отличался интеллигентностью и культурой, женился на девушке выше своего положения и жил явно не по средствам. Его сын Диего де Харана, троюродный брат Беатрисы, стал маршалом флота во время Первого путешествия. Хараны были друзьями и соседями маэстре Хуана Санчеса (впоследствии хирург на «Санта-Марии») и генуэзского аптекаря Леонардо де Эсбаррайи, лавка которого находилась недалеко от Пуэрто-дель-Хиерро в Кордове. В то время аптеки играли роль своего рода неформальных клубов общения врачей, хирургов и просто ученых-любителей. Колумб, вероятно, стал часто посещать эту botica^[87], потому что она принадлежала его соотечественнику и служила местом сбора местных ученых. Там он и подружился с Диего, членом этого неформального клуба, был приглашен в дом отца и познакомился с юной сиротой, вскоре ставшей его любовницей.

Хотя наиболее сентиментальные и церковные биографы настаивают на факте тайного бракосочетания Колумба и Беатрисы, в его жизни нет ничего более достоверного, чем отсутствие такового обряда. Хотя Лас Касас и Овьедо заявляют, что Фернандо был рожден в законном браке, сам Колумб, дважды упоминая Беатрису в своих дошедших до нас трудах, в 1502 и 1506 годах, называет ее девичьей фамилией, а не своей женой. Беатриса пережила внебрачного супруга на четырнадцать лет и во всех дошедших до нас документах, в том числе и в нотариальных, упоминалась под именем Беатриса Энрикес де Харана, но никогда как донья Беатрис Колон-и-Энрикес или как вдова великого Адмирала.

Кстати, из того, что она лично подписывала документы, вытекает, что крестьянка Беатриса умела читать и писать, но вот о ее внешности, личности или характере нам ничего не известно. Мы даже не знаем, как долго Колумб оставался с ней – возможно, что их отношения прекратились уже после Первого путешествия. Тем не менее он помнил о Беатрисе всю свою жизнь, потому что в 1502 году приказал законному сыну Диего выплатить ей ренту 10 000 мараведи, полученных в награду за первое знакомство с Новым Светом, а в завещании от 1506 года поручил ему же позаботиться, чтобы «Беатриса Энрикес, мать дона Фернандо, моего сына, жила достойно, как человек, перед которым я в большом долгу, дабы совесть моя была спокойна и не тяготила разум».

Можно легко догадаться, почему Колумб так и не женился на Беатрисе, невзирая на то, что Фелипа уже скончалась. Такой брак не послужил бы ему на пользу. Донья Фелипа, знатная дама, помогла ему подняться в этом мире. Повторный брак мог бы иметь место только с дамой происхождением не ниже Фелипы, такой, например, как донья Беатриса де Пераса, за которой, по слухам, Колумб ухаживал в Гомере. Дочь крестьянина, непрезентабельная при дворе, была бы препятствием его честолюбию, даже когда он еще был просителем, и уж тем более неподходящей партией для Адмирала и вице-короля. Моральные аспекты подобных отношений не должны нас беспокоить точно так же, как они не беспокоили его современников. В эпоху, когда вельможи, епископы и видные деятели церкви открыто выставляли напоказ своих любовниц и добивались почестей и титулов для своих бастардов, никто не стал бы упрекать Колумба в том, что он не женился на матери своего второго сына. Более того, семья Беатрисы, очевидно, гордилась этой связью, поскольку ее двоюродный брат занимал ответственные посты во флотах Адмирала. Отношения между семьями Харан и Колон оставались по-родственному близкими, по крайней мере, на протяжении трех поколений. Дон Диего, второй адмирал Индии, не только выплатил Беатрисе ренту, как приказал отец, но и упомянул ее в своем собственном завещании, а его вдова, Вирейна донья Мария де Колон и Толедо, оставила щедрое денежное наследство племяннику Беатрисы Педро де Харана и его дочери Каталине. Кстати, именно Фернандо, сын незаконного союза и биограф Адмирала, впоследствии усердно и небезуспешно работал над защитой наследственных прав своего сводного брата дона Диего.