День, когда пала ночь

2

Запад

Свою кровь Глориан впервые увидела в двенадцать лет.

Пятно, яркое на кремовой простыне, заметила Джулиан. Глориан, наслушавшись славных историй о роде Беретнет, готова была увидеть расплавленное золото, ведь ее кровь сковала тьмой змея. А кровь оказалась тусклой, ржавой.

– Меньше, чем я думала, – заметила она, имея в виду не одно значение «меньше».

Джулиан вышла, чтобы принести тряпки и известить королеву.

Второй раз Глориан увидела свою кровь в пятнадцать с половиной. Она рассматривала кость, кончик которой распорол ей кожу между локтем и плечом. В этот раз Джулиан Венц не была столь невозмутима.

– Лекаря! – крикнула она страже, и двое пустились бегом. – Скорей, скорей!

Наружу вышел маленький осколок, немногим длиннее зуба, и все же жутко было видеть обнаженным то, что должно быть скрыто.

Прошлой ночью при догорающем огне Хелисента рассказывала северную сказку. Северяне верили, что в дубовых орешках – тех, что, словно яблоки, надуваются на деревьях и идут на изготовление чернил, – можно различить знаки будущего. Если в орешек пролез шмель, год будет радостным. Если найдешь застрявшую в собственном жилище орехотворку, жди года безрадостного или полного неудач. Ко всему, что ни кроется внутри, было привязано будущее.

– Языческие бредни, – буркнула Адела.

Такие рассказы дошли до них от тех ранних дней, когда еще не было Святого, но Глориан находила в них очарование и не видела вреда. С восходом она со своими дамами отправилась на поиски упавших орешков, и вот лошадь, испугавшись чего-то, ее сбросила.

Волна боли вынесла ее в настоящее. Она, верно, лишилась чувств, потому что кругом успело собраться много народу. Королевский врач осматривала осколок кости; кобыла Глориан Оварр оглушительно ржала. Конюх безуспешно пытался ее успокоить.

– Дама Глориан, вы меня слышите? – спрашивала лекарь. Принцесса кивнула сквозь дурноту. – Скажите скорей, вы чувствуете ноги?

– Да, доктор Фортхард, – выдохнула Глориан. – Хотя руку… чувствую острее.

Над ней склонялись озабоченные лица. Глориан привязали к доске, и четверо стражников подняли ее с земли.

Сильные руки поддерживали голову, не давая ей запрокинуться на всем пути через Королевский лес, мимо озера, к замку Дротвик. Над южными воротами развевался королевский штандарт, возвещая о пребывании в замке королевы Сабран. Боль ударила Глориан, как секира по щиту. Она хотела взглянуть на рану, но голову все еще крепко держали.

Едва они вошли в сумрачное преддверье, знакомый голос позвал ее по имени – рядом оказалась дама Флорелл Луг. Ее льняные кудри выбивались сквозь сетку на голове.

– Глориан! – ахнула она. – Святой, что же это, доктор Фортхард?

– Ее высочество упала с лошади, сударыня, – объяснил рыцарь Брамель Статворт.

– Наследница Иниса? – вскипела Флорелл, подхватывая доску. – Ваш долг – оберегать ее, рыцарь Брамель!

– Кобыла с утра была спокойна. Простите, я никак не мог этого предотвратить.

– Прошу вас, – предупредила доктор Фортхард, – на трогайте принцессу, дама Флорелл. Вы можете загрязнить рану.

Флорелл только теперь уставилась на торчащую кость и стала бледнее пепла.

– Деточка… – хрипло прошептала она. – Не бойся. Святой с тобой.

Плиты поглотили звук ее торопливых шагов. Глориан закрыла глаза, и стало темно; доска закачалась, как колыбель.

Очнулась она в своей постели. Левый рукав был обрезан, открывая помятую руку – белую кожу, красную кровь, костяной клык. Доктор Фортхард обмывала рану горячей водой из таза. Рядом стояли двое незнакомцев – она узнала коричневый балахон младшего жреца и красную гербовую накидку поверх белой туники тоже узнала.

Одежда костоправов. Ее отец содержал их целую армию – править ему шею и спину. Лекарь прятал руки в рукава, словно хотел отвлечься от предстоящей мучительной картины.

– Дама Глориан, – обратился к ней молодой жрец, – выпейте, это притупит боль.

Он поднес к ее губам мех с вином, и Глориан выпила сколько смогла. Во рту осталось сытное послевкусие шалфея.

– Доктор Фортхард, – спросила она, – что вы будете делать?

– Мне придется составить половинки кости, принцесса, – ответила доктор, – чтобы они могли срастись. Перед вами мастеро Келл Бурн из отряда Костей.

– Ваше высочество, – заговориле Бурн спокойно, негромко, – прошу вас, постарайтесь не двигаться.

Рыцарь Брамель чуть слышно молился. Когда чужие люди приблизились к ее постели, Глориан напряглась. Младший жрец встал в ногах, костоправ Бурн взяле ее за руку.

– Дайте мне прыщенца, – попросила Глориан. – Пожалуйста, доктор Фортхард, я хочу уснуть.

– Нет, – твердо возразила дама Эрда Линдли. – Никаких растительных ядов, доктор. Королева Сабран запретила.

Доктор Фортхард ее не слушала.

– Принцесса, даже ложечка прыщенца может убить. Это мягкий яд, но все же яд. – Она вернулась к кровати. – А вы великая цепь для Безымянного.

Глориан не представляла себя цепью, ни великой, ни малой. Она чувствовала себя просто сломавшим руку ребенком.

– Пожалуйста, – выдавила она, – раз вам нельзя быть добрыми, сделайте все быстро.

Доктор, не отвечая, взяла Глориан за плечи. Младший жрец прижал к матрасу ее лодыжки. Костоправ, выдохнув, как спускающий тетиву лучник, ухватиле ее за плечо смуглыми руками, большими и твердыми, как стремена. Последним, что услышала Глориан, был собственный визг.

Когда она пришла в себя, тело горело так, что жар пережимал горло. Рука до плеча была загипсована и привязана к боку кожаным шнуром.

Глориан нечасто доводилось терпеть боль. Наперстки защищали пальцы от иглы, браслеты прикрывали руку от удара тетивы. Она знала редкие головные боли, разбитые колени, боль месячных. Теперь ей оставалось одно спасение – сон.

– Глориан…

Она разлепила глаза:

– Флорелл?

Флорелл Луг служила королеве Сабран с детства и теперь звалась первой дамой Большой палаты. Высокая и прекрасная, как подсолнечник, с голосом мягче бальзама… Глориан едва не расплакалась.

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, все хорошо. – Флорелл поцеловала ее в лоб, улыбнулась, но под ее голубыми глазами пролегли тени. – Доктор Фортхард зашила рану. Святой добр.

«Жаль, – подумалось Глориан, – что добрый Святой не помешал кобыле меня сбросить».

У нее хватило ума не высказывать этой мысли вслух.

– Можно мне попить? – спросила она.

Флорелл поднесла ей чашку эля.

– Я опасалась горячки, – сказала она. – Незадолго до твоего рождения мой отец выбил из сустава коленную чашечку. После того как ее вправили, он так и не очнулся.

– Соболезную.

– Спасибо, милая. Королева Сабран великодушно оплатила погребение.

– Она приходила ко мне?

– Ее милость просила позаботиться о тебе за нее. Она в Совете.

Глориан сжимала зубы и сглатывала, и все равно глаза заволокли слезы. Она надеялась, что мать хоть по такому случаю поступится Советом Добродетелей.

– Она знает, что ты вне опасности, – мягко утешила Флорелл, заглянув ей в лицо. – А дело срочное.

Глориан только кивнула в ответ. Всегда находились дела срочнее и важнее, чем она.

Флорелл снова опустила ее на валик подушки и погладила по влажным волосам.

Так иногда делала королева Сабран – давно, когда у Глориан еще не выпали молочные зубы. То воспоминание блестело ярко, но отдаленно, словно утонувшая в глубоком колодце монетка – обратно не вытащишь.

Она принялась внимательней рассматривать свою руку, от плеча до половины предплечья вымазанную известкой. Кожа под лубком чесалась.

– Долго мне так ходить?

– Пока не заживет. Сколько бы ни пришлось, – ласково ответила Флорелл. – Доктор Фортхард постаралась очистить рану, да и воздух здесь, на севере, здоровее. Ты уже поправляешься.

– Я не смогу держаться в седле.

– Нет. – Услышав вздох, Флорелл взяла ее за подбородок. – Мы должны беречь тебя всегда и всюду, Глориан. Ты – величайшее сокровище королевства.

Глориан заерзала. Флорелл еще разок погладила ее по голове и отошла поправить огонь в камине.

– Дама Флорелл, где Джулиан? – спросила принцесса.

– При своей матери.

– Ей не разрешили остаться при мне?

– Думаю, ей бы не запретили. – Флорелл оглянулась. – Она винит себя, Глориан.

– Глупо. Виновата кобыла, а не Джулиан.

– Дама Джулиан привержена своему долгу. Когда-нибудь при тебе она станет тем же, чем я стала для ее милости – не просто подругой, но сестрой по всему, кроме крови; твоей защитницей. Она всегда будет бояться за тебя, как я боялась за твою мать, когда та представала перед королевой-кошкой.

Глориан прижалась щекой к подушке.

– Пришли ее ко мне с утра. – Она снова взглянула на Флорелл. – Дай ту куколку, что подарил мне в день рождения отец.

– Конечно.

Флорелл достала куклу из сундука в углу и положила ей в ладонь. Глориан прижала игрушку к груди – маленькую воительницу, вырезанную из кости. С ней у сердца она уснула.

На другой день доктор Фортхард поднесла ей блюдо с нарезанными фруктами и уговорила выпить очищающий настой.

– Он освежит и укрепит вас, принцесса, – сказала врач. – Яблочный уксус, чеснок, лук-севец и другие добрые травы.

«Укрепи, Святой, моих гостей!» – подумала Глориан.

В сумерках, после молений, пришла Флорелл с гребнем и кувшином лавандовой воды.

– Я просила Джулиан прийти, – напомнила Глориан, пока Флорелл разбирала узелки волос. – Она не хочет меня видеть?

– Придет, если прикажешь, Глориан.

Ненадолго задумавшись, та кивнула:

– Да, приказываю.

Флорелл слабо улыбнулась в ответ. Она закончила с волосами и вышла, а Глориан, морщась от боли, села на кровати. Хорошо хоть теперь к запаху лука и чеснока примешалась лаванда.

Вскоре дверь приоткрылась.

– Дама Джулиан Венц, – объявила сиделка.

Подруга вошла – в платье цвета осенней листвы с зеленым корсажем. Темные волосы она заплела в простую косу.

Дверь закрылась, оставив их наедине. Джулиан взглянула на Глориан, на ее перевязанную руку.

– Почему ты не приходила? – не без обиды спросила Глориан. Подруга заломила руки и склонила голову. – Джулс, Оварр метнулась так внезапно. Что ты могла сделать?

– Не знаю, – глухо ответила Джулиан. – И это меня пугает.

Она подняла голову, и Глориан с удивлением увидела следы слез на щеках.

– Ты могла умереть. Я думала, ты не выживешь. А если ты снова попадешь в беду, а я не смогу помочь, что тогда?

– Не надо меня спасать. Я только прошу тебя не бросать меня.

Джулиан хлюпнула носом:

– Клянусь! – Она утерла лицо и расправила плечи. – В этом я клянусь, Глориан.

– Вот и хорошо. Поговори со мной, пока я опять не усну. – Глориан похлопала по кровати рядом с собой. – От меня несет чесноком – это тебе в наказание за то, что ты винила себя, а не глупую кобылу.

Джулиан с табуреточки залезла на кровать, а Глориан тем временем подвинула валик, освободив место.

– Ой, и правда чеснок. – Джулиан наморщила нос. – И… по-моему, еще и лук.

– И лаванда, – подхватила Глориан. – Ох как ты права. Лишь бы не пришлось такое пить перед Вверением, не то я одним духом сшибу мать с трона.

При этих словах улыбка Джулиан пропала.

– Ее милость тебя навещала?

Глориан отвела взгляд:

– Нет.

Джулиан придвинулась к ней под бок. Привычное утешение без слов. Глориан сжала протянутую ей руку и постаралась забыть о гложущей зависти. Если бы Джулиан так разбилась, ее родители ночь напролет от нее бы не отходили.

Глориан мечтала, чтобы такой была ее мать. И еще боялась ее прихода, точно зная, что услышит от Сабран: «Пора уже покончить с ребяческими выходками».

Пора уже Глориан понять, что значит быть будущей королевой Иниса.

3

Юг

– Слезай оттуда, Сию!

Апельсиновое дерево вздохнуло под ветром. Узловатый ствол успел нагреться, словно сок пропитался солнечным светом. Каждый лист блестел и благоухал, и даже сейчас, поздней осенью, на ветвях зрели плоды.

Никогда, сколько стояло здесь дерево – быть может, от начала времен, – никто не осквернял его ветвей. А сейчас между ними устроилась девушка, босоногая и недосягаемая.

– Тунува, – со смехом в голосе отозвалась она, – здесь чудесно! Честное слово, видно все до самой Юкалы!

Тунува в отчаянии смотрела на ослушницу. Сию всегда была строптива, но такое не спишешь на юношеские проказы. Это уже святотатство. Настоятельница выйдет из себя, когда услышит.

– Что такое, Тунува?

Имсурин подошел и встал так, чтобы проследить ее взгляд.

– Спаси нас, Мать! – чуть слышно выдохнул он и принялся озираться. – Где Эсбар?

Тунува вряд ли его услышала, потому что Сию полезла еще выше. В последний раз мелькнула босая ступня, и вот она уже на самой верхушке. Тунува подалась вперед, придушенно вскрикнула.

– Что же ты… – упрекнул было Имсурин.

– А что я могу? – огрызнулась Тунува. – Ума не приложу, как она туда забралась.

Имсурин вскинул руки, и она снова повернулась к дереву:

– Сию, пожалуйста, хватит!

Ей ответил лишь искрящийся смех. Трепеща, порхнул на землю зеленый листок.

В долине тем временем собиралась толпа: сестры, братья, три ихневмона. За спиной у Тунувы гудели голоса – так гудит гнездо веретенных шершней. Устремив взгляд на вершину дерева, она всей душой взмолилась: «Упаси ее, направь ко мне, не дай упасть!».

– Надо разыскать Эсбар. Ее Сию послушает, – уверенно сказал Имсурин, затем спохватился: – И тебя. Ты должна ее снять, пока не…

– Она теперь никого не слушает. Придется ждать, пока сама не вернется. – Тунува плотнее укуталась в шаль и скрестила руки. – Да и поздно уже. Все видели.

К тому времени, когда Сию снова показалась на глаза, небо окрасилось в цвет абрикоса, а Тунува дрожала, как натянутая струна под пальцами арфистки.

– Сию дю Тунува ак-Нара, спускайся сейчас же! – выкрикнула она. – Настоятельница узнает!

Низко было ссылаться на настоятельницу. Эсбар никогда не дала бы такой слабины. Однако гнев ее, видно, попал в цель, потому что Сию свесилась с ветки и глянула вниз уже без улыбки.

– Иду, – сказала она.

Тунува полагала, что проказница спустится тем же путем, каким взбиралась, – знать бы каким! Но Сию вместо того встала, поймала равновесие. Она была маленькой и легкой, а ветка – прочной, и все же Тунува смотрела на происходящее с ужасом, ожидая треска.

До этого дня она никогда не боялась дерева. Оно было защитником, дарителем и другом – и не бывало ни врагом, ни угрозой. До сих пор – пока Сию, пробежав по ветке, не спрыгнула в пустоту.

Тунува с Имсурином разом метнулись вперед, словно надеялись подхватить Сию. Та, визжа и размахивая руками, мелькнула в воздухе и скрылась в бурных водах Минары. Тунува бросилась к берегу:

– Сию!

Грудь ей теснило так, что не вдохнешь. Она скинула шаль и нырнула бы – если бы Сию не показалась на поверхности, с облепленным черными волосами лицом, хохоча от восторга. Взмахами сильных рук она одолевала течение.

– Сию, – напряженно заговорил Имсурин, – не искушай Абасо.

Он протянул к ней руки:

– Вылезай, прошу тебя.

– Ты, Имин, сам всегда уверял, что я прекрасно плаваю, – захлебываясь радостью, отвечала она. – Вода такая ласковая. Попробуй!

Тунува оглянулась на Имсурина. Она знала его не первый десяток лет, и никогда его костлявое лицо не выражало страха. А сейчас он стиснул зубы. И, опустив глаза, Тунува увидела, что у него дрожат руки:

– Все хорошо. Ничего с ней не случилось.

Сию ухватилась за корень, подтянулась из воды. Тунува выдохнула, напряжение разом отпустило ее. Схватив Сию в охапку, она поцеловала мокрые волосы:

– Глупое, безрассудное дитя! – Тунува обхватила ладонями ее затылок. – О чем ты только думала, Сию?

– Ты хочешь сказать, никто раньше так не делал? – задыхаясь от радостного волнения, спросила Сию. – За сотни лет никто не влез на такое дерево? Я первая?

– Будем надеяться, что и последняя.

Тунува подобрала шаль и завернула в нее Сию. Осень в Лазийской пуще мягкая, но река Минара стекала с гор на северо-востоке, куда не достигало тепло окружающих дерево земель.

Сию с улыбкой подтолкнула ее локтем. Одна Тунува заметила, как едва уловимо обменялись взглядами другие сестры. Она обняла Сию и увела ее по прохладным травам долины к тысяче ступеней лестницы, поднимавшейся к обители.

С ее основания минуло пять веков – пятьсот лет со дня победы лазийской принцессы Клеолинды Онйеню над Безымянным.

Исход битвы решило апельсиновое дерево. Клеолинда, отведав его плода, превратилась в живой уголь, в сосуд священного пламени, обрела силы для победы. Дерево спасло ее от огня змея и осенило своим пламенем.

Клеолинда не сомневалась, что настанет день, когда змей вернется.

Она оставила после себя обитель. Дом, где женщин растили воительницами, защищавшими мир от исчадья горы Ужаса и ловившими каждый шепот его крыльев.

Первые сестры открыли, что красный утес, стоявший над долиной Крови, изрыт пещерами, как улей – сотами. Они десятилетиями углубляли и расширяли их, и потомки продолжили их труд, превращая скалу в тайную твердыню.

Лишь в последнем столетии здесь затеплилась красота. Колонны одели жемчужными шалями и накидками, потолок превратили в зеркало или по южному обычаю расписали яркими красками. Ниши, которые поначалу выбивали под светильники, превратили в изящные арки, выложенные золотом, чтобы усиливать свет свечей. Сверху, посвистывая, проникал ветерок, протекал по кружеву переходов, пронизывал их ароматом выращенных мужчинами цветов. Усиливаясь, ветер доносил и благоухание апельсина.

Сделать предстояло еще многое. Эсбар мечтала, став настоятельницей, создать отражающий небеса пруд, наполнить его подогретой, проведенной по трубам водой и еще собиралась хитроумно расположенными зеркалами провести дневной свет в самые глубокие пещеры. Большие замыслы лелеяла Эсбар на время, когда на ее плечи ляжет красный плащ.

Тунува что ни день благодарила Мать за дарованный им дом. Здесь они были укрыты от алчных глаз всего мира. Здесь не приходилось гнуть колени ни перед каким самодержцем, здесь не было монет, отделявших богатых от бедных, не было водной подати и налога на плоды их трудов. Клеолинда, отказавшись от причитавшегося ей венца, создала обитель, где в венцах не было нужды.

Сию первой нарушила молчание:

– Настоятельница меня накажет?

– Полагаю.

Тунува говорила ровно, однако Сию ощетинилась:

– А что плохого? – В ее голосе топорщились шипы. – Мне всегда хотелось влезть на дерево. Не понимаю, почему все так…

– Не мне учить тебя, что хорошо, что плохо, Сию ак-Нара. Пора уже самой это знать. – Тунува покосилась на нее. – Как ты добралась до ветвей?

– Веревку забросила. Целый месяц вязала, чтобы хватило длины. – Сию хитро улыбнулась. – А что, Тунува, тебе бы самой не хотелось?

– Довольно ты сегодня дурачилась, Сию. Я не в настроении шутить, – отрезала Тунува. – Где эта веревка?

– Оставила на ветке.

– Значит, кому-то придется подняться за ней, снова оскорбив дерево.

– Да, сестра, – помолчав, ответила Сию.

Ей хватило ума держать язык за зубами до конца долгого подъема.

Тунува отворила дверь в нужную комнату. Светильники еще горели, травы так и лежали на подушке. Мужчины особо старались освежать воздух во внутренних помещениях, куда не досягал солнечный свет.

Она зажгла огонек и отпустила его с ладони. Сию, кутаясь в шаль, смотрела, как он мерцает в воздухе над ними; ее темные продолговатые глаза отражали свет. Огонек слетел к печурке и поджег растопку. Пламя разгорелось ярко и не дымило.

Сию сбросила накидку и опустилась на коврик у огня, потирая плечи. Пока не отведает плода, она не узнает проникающего насквозь тепла. Тунува надеялась, что этот день скоро настанет. Сейчас казалось, ждать его долго, как никогда.

– Где Лалхар? – отрывисто спросила она.

– Я опасалась, что она залает, увидев меня на дереве. Елени разрешила ей поспать в своей комнате.

– За своего ихневмона отвечаешь ты. – Тунува сняла с постели покрывало. – Стало быть, Елени знала, что ты задумала.

Сию фыркнула:

– Нет! – Она расчесала пальцами кончики волос. – Я понимала, что она не позволит.

– Хоть у одной из вас есть голова на плечах.

– Ты очень сердишься, Тува?

Когда Тунува вместо ответа накинула на нее тяжелое покрывало, Сию вгляделась в ее лицо:

– Я тебя напугала. Ты думала, я упаду?

– А ты думала, нет? – Тунува выпрямилась. – Самодовольство не пристало будущей змееборице.

Сию смотрела на огонь в печи. К ее щеке пристала темная прядка.

– Ты бы поговорила с настоятельницей, – заговорила она. – Может, она не так на меня напустится, если ты…

– После того, что ты натворила, я заступаться не стану, Сию. Ты уже не ребенок. – Тунува подобрала ее влажную шаль. – Позволь дать тебе один совет – по праву той, чье имя ты носишь. Поразмысли над своим поступком и, когда тебя призовет настоятельница, прими наказание с достоинством.

Сию сжала зубы. Тунува повернулась к выходу.

– Тува, – позвала вдруг Сию, – прости, что я тебя напугала. Я и перед Имином извинюсь.

Тунува, смягчившись, оглянулась на нее.

– Я… попрошу его принести тебе пахты, – сказала она и тут же подосадовала на себя, вышла и зашагала по коридору.

Она полвека служила Матери. За это время могла бы стать как из булата, только крепчающего от времени, но, когда речь шла о Сию, она гнулась, словно мятлик на ветру. Лестница вывела ее к наружной стене обители, где ветерок трепал огни факелов.

Не замечая дороги, она прошла по верхним коридорам и постучала в верхнюю дверь. Хрипловатый голос разрешил ей войти, и вот она стоит перед женщиной, возглавлявшей обитель.

Сагул Йеданья была избрана настоятельницей, едва достигнув тридцати лет. С тех пор ее черные кудри давно побелели, и кресло стало слишком просторным для той, кто прежде была самой статной и крепкой среди сестер.

Но сидела она гордо, сомкнув ладони на животе. На темном от природы лице пестрели бледные пятна, такие же коснулись пальцев и сливались в неровный полумесяц на горле. Лоб изрезали глубокие морщины. Тунува позавидовала столь явному свидетельству мудрости, когда каждый год запечатлевался на коже, как кольца роста на стволе.

Эсбар, сидя напротив, наливала питье из кувшина с золотой каймой. При виде Тунувы она выгнула бровь.

– Кто пришел в такой час? – низким, медлительным голосом вопросила Сагул. – Это ты, Тунува Мелим?

– Я, – отозвалась Тунува (ясно, здесь еще не слышали о случившемся). – Настоятельница, я сейчас из долины. Одна из наших юных сестер… взобралась на дерево.

Сагул склонила голову к плечу.

– Кто? – с угрожающей мягкостью спросила Эсбар. – Тува, кто это сделал?

Тунува собралась с силами:

– Сию.

Эсбар, чернее грозовой тучи, вскочила на ноги. Тунува вскинула руки, чтобы заслониться или хоть попытаться, но ее опередила Сагул.

– Эсбар, не забывай, кто ты есть. – (Та замерла.) – Если желаешь служить мне как мунгуна, ты должна успокаивать и утешать сестер, а подобный вид их только растревожит.

Эсбар выровняла дыхание, засыпая внутренний огонь песком.

– Да, настоятельница, – отрывисто ответила она. – Конечно.

Она тронула Тунуву за плечо и вышла. Тунува не сомневалась, что Сию еще узнает ее гнев.

– Вина! – воскликнула Сагул.

Тунува, заняв опустевшее кресло, закончила разливать напиток за Эсбар.

– Расскажи, что случилось.

Она рассказала. Лучше пусть узнает от нее. Сагул слушала, не прикасаясь к вину, и смотрела в стену напротив. Зрачки у нее были не черными, а серыми от помутившей зрение болезни.

– Она потревожила плоды? – спросила наконец настоятельница. – Ела то, чего ей не даровали?

– Нет.

Потянулось молчание. Где-то снаружи вскрикнула амбарная сова.

– Она раскаивается?

– Полагаю, раскается, – не сразу ответила Тунува. – Когда поразмыслит.

– Если не раскаивается теперь, то и не станет. Мы внушаем детям глубокое почтение к дереву, Тунува. Учим этому прежде, чем письму, чтению и бою. Среди нас иная и в два года понимает, что нельзя лазать по его ветвям.

Тунува не нашла чем возразить. Сагул провела кончиками пальцев по столу, нащупала донце чаши.

– Боюсь, это только начало, – пробормотала она. – Обитель гниет изнутри.

– Гниет?

– С тех пор как Мать в этой долине осилила Безымянного, прошло более пяти веков, – напомнила Сагул. – И ничто за это время не указывало на его возвращение. Кто-то из нас неизбежно должен был задуматься, зачем нужна обитель.

Тунува пригубила вино – глоток не избавил от сухости в горле.

– Поступок Сию, при всей его нечестивости, всего лишь признак разложения. Она уже не чтит дерева, потому что не страшится зверя, от которого оно защитило Клеолинду Онйеню, – угрюмо говорила Сагул. – Безымянный для нее – сказка. И для всех нас. Даже ты, Тунува, при всей твоей верности нашему дому, должно быть, задавалась вопросом, зачем мы здесь.

Тунува потупила взгляд.

– Впервые покинув обитель, – призналась она, – я вышла в Багровую пустыню, где солнце горело на коже, и поняла, как широк и славен мир, как много в нем чудес. Верно, тогда я спросила себя, зачем мы таимся в его уголке.

Она так ясно помнила свое первое путешествие за пределы долины. Эсбар ехала с ней рядом. Сагул послала их собрать редкий вид мха, произраставший на горе Энунса, – эта задача увлекала их прочь от дома, не заводя ни в одно селение.

В детские годы Тунува побаивалась Эсбар, ее острого языка и несокрушимой уверенности в себе. Эсбар же считала Тунуву чопорной и скучной. И все же обе знали, что первые шаги за пределы обители им предстоит сделать вместе, потому что они ровесницы.

Все переменилось за год до того путешествия, когда Тунува затеяла поединок с Гашан Янудин. Эсбар с Янудин соперничали с детства, каждая мечтала в свой срок стать настоятельницей. За ревностным противостоянием они никого больше не считали себе ровней, поэтому Гашан, когда Тунува подступила к ней, не скрыла презрения.

До того Тунува всегда приуменьшала свое искусство во владении копьем, не видела нужды хвастать им перед сестрами, но тогда вдруг поняла, что по горло сыта Гашан и Эсбар – двумя солнцами, презирающими самые яркие звезды. Она вложила в удар все годы усердного учения, и Гашан, не успев даже осознать опасности, осталась без оружия. В ту ночь Эсбар нашла ее на галерее, где Тунува разминала и растягивала мышцы.

Эсбар без приглашения села рядом, она принесла с собой вино и две чаши.

– Наконец-то обратила на себя внимание. Когда это ты, наша тихоня и подпевала, обрела дар копейщицы?

– Ты называешь меня подпевалой, потому что я покорна Матери. – Тунува опустилась рядом на ступеньку. – И ты бы не сочла меня тихоней, если бы хоть раз дала себе время со мной поговорить.

Эсбар поняла намек. Они провели за беседой всю ночь, узнавая друг друга и открывая в себе неожиданное тепло. Разошлись уже после восхода.

С тех пор они стали куда лучше понимать друг друга. Эсбар встречала ее взгляд в коридорах, находила предлог, чтобы заглянуть в комнату, останавливалась поговорить при случайной встрече. А потом им исполнилось по двадцать, и пришел день первого выхода в мир.

Тунува на время затерялась в прошлом. Жестокая красота пустыни. Какими маленькими они казались себе перед ее лицом! Как искрился крошками рубина песок! Она впервые видела над собой столько ослепительной синевы, не обрезанной деревьями или стенами долины. Они остались без сестер, одни в песчаном море и все же открыты целому миру.

Тунува с Эсбар переглянулись в изумлении. Позже они поняли, что чувствовали одно и то же – не только перемену в мире, но и новое в себе. Должно быть, то чувство и толкнуло Эсбар ее поцеловать. Задыхаясь от смеха, они обнимались в мягком тепле бархана, и небо было невыносимо голубым, и песок шелком перетекал под телами, и дыхание горело огнем.

Тридцать лет прошло, а Тунува все еще дрожала, вспоминая. Она вдруг ощутила касающуюся груди ткань и назревающую боль внизу живота.

– Почему ты вернулась? – Вопрос Сагул вернул ее в настоящее. – Почему не осталась в широком и славном мире навсегда, Тунува?

Эсбар задала тот же вопрос в день, когда они лежали в тени скалы. Обеих брызгами крови облепляли блестящие красные песчинки.

– Потому что тогда осознала свой долг, – сказала Тунува. – Увидев мир, став его частью, я оценила, как важно его защитить. Если Безымянный и вправду вернется, может быть, только мы сумеем… и я буду помнить. Я останусь.

Сагул улыбнулась – теплой, настоящей улыбкой, от которой морщинки в уголках глаз лишь обогатили ее красоту.

– Понимаю, ты считаешь, Сию еще не созрела, чтобы отведать плода, – говорила Тунува. – Я знаю, как опасно воспламенение прежде времени. И знаю, что эта… ошибка, этот глупый проступок не убедит тебя в ее зрелости, Сагул.

– Хм?

– Но, быть может, Сию нужно, как и мне тогда, полюбить внешний мир. Отпусти ее к золотым дворцам Лазии. Пусть охраняет принцессу Йенйеди. Пусть испытает чудеса мира, чтобы понять, как важна обитель. Пусть не видит в нашем доме клетки для себя.

Между ними протянулось молчание. Сагул надолго припала к чаше.

– Солнечное вино, – сказала она. – Одно из чудес древнего мира.

Тунува ждала. В рассказах настоятельницы обители Апельсинового Дерева всегда крылся смысл.

– За его доставку из Куменги приходится дорого платить. Мне не следовало бы так рисковать, но, если его нет под рукой, вино просачивается в мои сны, я чувствую его вкус на языке. Кроме священного плода, для меня нет ничего слаще. И все же… я оставляю половину недопитой.

Она переставила чашу поближе к Тунуве. Обожженная глина в тишине комнаты громко стукнула по столу.

– Одни способны обуздать в себе вкус к мирским радостям. Таковы мы с тобой, Тунува. Впервые застав тебя с Эсбар, я испугалась, что в страсти ты потеряешь себя. Ты доказала, что я ошибалась. Ты знаешь, когда отведать вина, когда отставить чашу недопитой. – Настоятельница улыбнулась, но на сей раз в ее улыбке не было теплоты. – Другие же, Тунува… готовы упиваться сладким вином, пока не захлебнутся.

Узловатым пальцем она опрокинула чашу. Солнечное вино растеклось по столу и жидким медом закапало на пол.