Пока ты моя

9

Когда не можешь забеременеть, хуже всего то, что все в жизни вдруг оказывается связанным с детьми. Приходится сочинять великое множество историй, ведя двойную жизнь и едва успевая выдумывать одну ложь за другой. А в такой жизни хуже всего то, что истории эти становятся все глубже и глубже, все запутаннее и лживее, настолько, что в конечном счете с трудом вспоминаю, какая я на самом деле.

Но, учитывая все обстоятельства, я решаю, что на сегодняшний день быть кем-то другим не так уж и плохо, что быть самой собой в моем нынешнем затруднительном положении опасно и бесполезно. Я нахожусь здесь лишь по одной причине, и мое время скоро придет. Это ожидание само по себе – будто беременность.

– Итак… – тянет Пип, пытаясь заполнить образовавшуюся паузу.

Наш разговор себя явно исчерпал. Лилли и близнецы играют в детской. Похоже, они ладят довольно хорошо. До меня доносятся грохот, болтовня и, время от времени, вопли – что ж, по крайней мере, они не убивают друг друга. Мы с Пип сидим за кухонным столом Клаудии (обо всем в этом доме я думаю как о принадлежащем Клаудии) и обмениваемся добродушными шуточками о детях, младенцах, беременности и родах. И тут Пип ударяет меня под дых:

– Неужели вы никогда не хотели иметь собственных детей?

Это один из вопросов, не имеющих ответа. Как бы то ни было, мне не стоит вылезать из своего мыльного пузыря лжи и уловок, если я хочу сохранить работу. А то наделаю ошибок с самого начала и окажусь уволенной с позором. Нет, объяснять что-либо решительно невозможно.

Стараясь избежать ответа, я пробую засмеяться. Потом пытаюсь сделать глоток побольше из кружки с чаем. Ну а дальше окликаю детей – проверяю, что они по-прежнему мило играют. Смотрю на свои наручные часы, пялюсь на настенные, но Пип сидит здесь всего десять минут. Она еще не собирается уходить. Кроме того, я не ответила на ее вопрос.

«Неужели вы никогда не хотели иметь собственных детей?»

– Я… – мнусь, бормоча что-то невнятное. Понятия не имею, что сказать. – Ну…

Заинтересованная улыбка медленно сползает с лица Пип, и теперь собеседница тоже ищет способы прервать мои дальнейшие объяснения. Язык моего тела говорит о нервном напряжении: страдальческое выражение лица, скрещенные руки, обнимающие бесконечно далекое от беременности тело, нервно трясущиеся ноги, стучащие по плиткам пола, – более очевидно донести до Пип, что я не желаю говорить на эту тему, нельзя. И все-таки сейчас мне придется это сделать.

– Все довольно сложно, – говорю я. Слоги режут мне рот, будто бритвы.

Пип молча смотрит на меня, явно чувствуя неловкость, ругая себя на чем свет стоит и мечтая никогда не задавать этот злосчастный вопрос. Только поглядите на нее, восседающую на красивом кухонном сосновом стуле Клаудии, всю такую беременную, раздавшуюся вширь, переполненную жизнью, надеждой и любовью! Ее огромные налитые груди вздымаются под безразмерным свитером. Она наверняка связала его сама – спокойная ручная работа, которой можно заниматься в мирном ожидании ребеночка. Как мило. И до чего же не похоже на меня.

– Я просто еще не встретила подходящего человека.

Мне не нужно больше ничего объяснять. Следует остановиться прямо сейчас. Она все равно никогда не поймет. Прекратим этот разговор, Пип станет легче от того, что ее бестактность сведена на нет, и мы сможем болтать о выпечке, школе или о том, как давно она знает Клаудию. Но вместо этого, по какой-то неизвестной, но ужасающей причине, я продолжаю:

– Это не потому, что я не пыталась, смею вас заверить. Знаю, о чем вы думаете. О том, что я явно разменяла четвертый десяток, мужчины в моей жизни нет, так что лучше бы мне поторопиться, но как я смогу сделать это без партнера…

«Что я несу?..» – мелькает у меня в голове.

Впиваюсь ногтями в ладони, чтобы заставить себя замолчать. Уж кто-кто, а я-то слишком хорошо знаю, что существует множество способов заполучить ребенка и без партнера. Дело лишь в том, что ни один из этих способов до сих пор не сработал.

– Вам уже есть тридцать? – делано удивляется Пип в никудышной льстивой попытке сменить тему. Ее щеки наливаются багровым. Беременные женщины легко взвинчиваются до предела.

– Тридцать три, – отвечаю я ей. – Тридцать три, старая дева и никаких детей.

Я смеюсь, но это напоминает смех слабоумной. Так и слышу слова своей матери из могилы: «Ну и ну, она не замужем, у нее нет детей! А ведь я говорила…» Тут у меня вырывается еще один слабый смешок – просто чтобы немного остыть и разрядить обстановку. Мне почему-то хочется, чтобы Пип – кто угодно, хоть кто-нибудь – почувствовала мою боль, но я не должна позволять этому желанию разрушить все. Последнее, что мне сейчас нужно, – это чтобы Пип сказала Клаудии, что я какая-то там одержимая детьми психичка. Тогда Клаудия вышвырнет меня в мгновение ока. Тут же вылечу отсюда, можно не сомневаться. Я перевожу дыхание.

– Но все в порядке. Мне посчастливилось работать с детьми. – И я снова смеюсь. На сей раз мои слова звучат убедительнее.

– Рада это слышать, – отзывается Пип со вздохом, который явно означает облегчение.

Наконец-то этот разговор закончен – точка.

– Мамочка, Ноа сломал Барби, – жалуется Лилли, протягивая матери искореженную голую куклу.

– Ой, ну надо же! – сокрушается Пип, искоса глядя на меня, словно это почему-то моя вина. – Дай-ка посмотреть.

– Ноа, – окликаю я с наигранной надменностью, – зачем ты это сделал?

На самом деле я с трудом удерживаюсь от желания погладить его по голове и похвалить: «Молодец, отлично сработано!»

– Потому что Барби – глупая и ненастоящая, – отвечает он, эхом повторяя мои собственные мысли.

– Это нельзя считать веским доводом, позволяющим ломать чужую куклу, – объясняю я мальчику. – Что ты скажешь Лилли?

Ноа пожимает плечами. Он кусает губу, пока из той не начинает идти кровь.

– Попроси прощения, – подсказываю я ему.

– Она не сломана, – говорит Пип, отдавая Лилли починенную куклу. – Просто немного искривилась.

Дети уходят с кухни, и я наблюдаю, как глаза Ноа внимательно следят за Лилли и немного перекошенной Барби. Не сомневаюсь, он попытается довершить свое темное дело. Я понимаю, что Ноа напоминает меня: не может жить спокойно, так и тянет нарваться на неприятности.

Когда Пип наконец-то уходит, волоча за собой насупившуюся Лилли и обещая устраивать такие совместные детские игры каждую неделю, я решаю приготовить мальчикам ужин. Обещала ведь домашний суп, не так ли?

Заглянув в гостиную, я вижу, что близнецы буквально приклеились к каким-то мультикам или чему-то в этом роде. Приглядевшись, понимаю, что Оскар на самом деле спит в кресле: перевалился через подлокотник, а изо рта тонкой струйкой прямо на обивку стекает слюна. Ноа бросает на меня ленивый взор – между нами явно установилась некая негласная связь – и опять утыкается в телевизор, не говоря ни слова.

Тихо закрываю дверь и хватаю пальто, кошелек и ключи. Вылетев на верхнюю ступеньку лестницы, прочесываю глазами улицу – слева и справа. Вокруг – ни души, никого, кто обратил бы на меня хоть какое-то внимание. Отсюда я почти могу разглядеть свою цель и, вобрав в легкие больше воздуха, бросаюсь вниз по лестнице и выбегаю через парадные ворота. Не останавливаясь, несусь к магазинчику на углу, покупаю все, что мне требуется, – ругая про себя какую-то стоящую впереди старуху, которая медленно отсчитывает мелочь по одному с трудом накопленному пенсу, – и, прежде чем осознаю это, я уже снова оказываюсь в прихожей, срывая с себя пальто. Пытаясь восстановить сбившееся дыхание, опять заглядываю в гостиную. Мальчики все так же благополучно сидят на своих местах, но тут адреналин пронзает мое тело, и перед глазами все расплывается. Метнувшаяся к дверному косяку рука поддерживает меня, не давая упасть.

– Джеймс, – машинально приветствую я. И вымучиваю из себя улыбку, которая тут же скрывается под сковывающим лицо выражением шока.

– Зои, – отзывается Джеймс, и у меня остается меньше секунды, чтобы решить, сердится ли он, знает ли он, что я оставила его сыновей одних. – Как прошел ваш день?

– Превосходно, – отвечаю я, все еще сомневаясь и проклиная себя за то, что понятия не имею, как готовить суп.

– Вы, похоже, замерзли, – замечает Джеймс, разгибаясь и потягиваясь.

– Я только что выбросила мусор в контейнер, – объясняю я, вознося про себя благодарственную молитву за то, что действительно чуть раньше сделала эту неприятную домашнюю работу и теперь у меня хватило присутствия духа, чтобы вспомнить об этом. Набитое доверху мусорное ведро на кухне выдало бы меня с головой. Я подальше отодвигаю ногой стоящий на полу полиэтиленовый пакет из магазина, хотя мне не стоит беспокоиться: Джеймс плюхается на диван, приобнимая за плечи сыновей.

– Отлично! – неловко бросает он. Теперь, когда Оскар проснулся, Джеймсу гораздо интереснее болтать со своим сонным сыном, чем заботиться о моих делах.

– Что ж, тогда я начинаю готовить ужин, – сообщаю я и удаляюсь на кухню.

– Пахнет божественно! – восхищается Клаудия.

Она выглядит уставшей и напряженной, но пытается скрыть это под маской веселости, основательно приклеившейся к ее лицу. Не думаю, что сейчас, когда я все еще нахожусь здесь, она чувствует себя полностью в своей тарелке. Ей стоит понять, что это – вынужденная необходимость для нас обеих.

– Это – суп, – с гордостью объясняю я.

Содержимое большой кастрюли на плите «Ага» булькает на медленном огне. Перед тем как приступить к работе на кухне, быстрый поиск в Интернете научил меня пользоваться этой проклятой штукой. Очевидно ведь, что у моих прежних нанимателей такие плиты были.

– Домашний суп, разумеется.

Десять пустых консервных банок – а домашний суп готовится только в больших количествах, это я когда-то узнала от своей тети, – выпотрошенных и смятых, теперь лежат на самом дне мусорного бака. Достаточно добавить и смешать несколько свежих пряных трав, и никому не вздумается выяснять, откуда взялись ингредиенты супа. Не думают же мои работодатели, в самом деле, что я целый день чистила и резала овощи!

– Пип заходила сегодня в гости, – сообщаю я Клаудии, чтобы отвлечь ее от аромата, но она снова наклоняется к супу. Нос нависает над кастрюлей, живот прижимается к ручке плиты, пока она наслаждается аппетитным благоуханием моей якобы домашней кухни.

– Сдается мне, тут есть какой-то тайный ингредиент, – предполагает Клаудия, на мгновение закрывая глаза.

Наши лица оказываются очень близко друг к другу. Настолько близко, что я могу чувствовать ее дыхание. Ощущать всю эту новую жизнь, бурлящую внутри ее.

– Если я расскажу вам, – с улыбкой отвечаю я, – мне придется вас убить.

Позже, когда мальчики опустошили свои тарелки и попросили добавки даже не один, а целых два раза, когда они высосали четвертинки персиков и облизали пальцы, после горячей пенистой ванны в компании дюжины динозавров и с рассказанной мною сказкой, а затем и пожелания спокойной ночи Джеймсу и Клаудии (с несколькими вопросами лично ей по поводу того, как она себя чувствует и не собирается ли в ближайшее время родить), я валюсь на свою кровать, будто мои кости рассыпались от изнеможения и печали.

На глаза наворачиваются слезы, и мне приходится прятать их в подушке. Подступает гнев, и я кусаю ее, оставляя на накрахмаленном хлопке следы зубов – символы моей безысходности.

Ну почему это должно было произойти именно сейчас?

Достаю из нижней части гардероба свою большую дорожную сумку. Расстегиваю молнию внутреннего отделения и вытаскиваю маленькую сине-белую коробочку с надписью «Клир блю». «Точность – более 99 %» – гласит надпись под названием. Здесь два теста.

Проделав процедуру, я добиваюсь только одного: меня начинает неудержимо тянуть домой. В конечном счете я чувствую себя бесплодной и ни на что не годной внутри.

10

– Она курит. – Я вразвалочку расхаживаю из одного угла гостиной в другой.

– Вздор, – устало отвечает Джеймс. – У нее нет такой привычки. Разве ты не помнишь, мы спрашивали у нее об этом на собеседовании?

– Я почувствовала от нее запах. Сомнений нет.

Я на мгновение задумываюсь. Джеймс прав. Она точно говорила нам, что не курит. Я не хочу, чтобы мальчики видели, как она исподтишка закуривает у черного хода, или даже уловили исходящий от нее запах табака. И тогда, прежде чем мы узнаем об этом, они решат, что в курении нет ничего страшного, и сами начнут дымить. Нет, я хочу растить их иначе.

– Спроси у нее, если тебя это так беспокоит, – предлагает Джеймс.

– И как ты себе это представляешь? – интересуюсь я, прохаживаясь между ним и камином. – Ничего хорошего не выйдет, если она решит, что мы ей не доверяем.

– Какая же ты глупышка! – бросает Джеймс и почему-то показывает на каминную решетку, за которой нет дров и огня. В этой комнате всегда холодно, но Джеймс настаивал, чтобы мы пришли поговорить именно сюда, потому что тут дальше всего от комнат мальчиков и лестницы на верхний этаж Зои. – Неужели ты не помнишь, как она недавно разожгла камин в другой гостиной и жаловалась, что это далось ей с трудом? Она еще сказала, что комнату заволокло дымом, и извинялась за запах. Только и всего, Клаудия. Ты почувствовала исходящий от ее одежды дым от дров.

Безусловно, Джеймсу, так же как и мне, прекрасно известна разница между этими двумя запахами. Я, может быть, и беременна, но еще не потеряла обоняние.

– Нет, ты ошибаешься. Я уловила сигаретный дым в ее дыхании.

Мы мгновенно замолкаем, когда дверь вдруг открывается, сопровождаясь тихим стуком.

– Это всего лишь я, – возникает на пороге Зои. – Простите, что помешала.

Вид у нее взволнованный.

Неужели она слышала, что мы говорили о ней?

– Входите, – приглашает Джеймс.

Мне остается только молиться, чтобы Зои не слышала моих слов.

– Ничего по-настоящему важного, – говорит она, вероятно ощущая наше смущение. – Мы можем поговорить завтра, если вы заняты.

Она нервно топчется в дверном проеме, ожидая ответа и переводя взгляд с меня на Джеймса. На ее лице написаны мольба и извинение за вторжение. У нее явно что-то на уме, и она не знает, как это сказать. Она выглядит так, будто уже ложилась спать и, возможно, так и не смогла сомкнуть глаз. Ее волосы с одной стороны слегка спутаны, а легкого макияжа глаз, заметного сегодня днем, и след простыл. На бледной коже ее щек и лба заметен неяркий блеск еще не впитавшегося ночного крема, в то время как надетая задом наперед футболка и шерстяные носки красноречиво подтверждают намерение пораньше лечь спать.

«Что же снова привело ее вниз?» – спрашиваю я себя.

– Мы ничуть не заняты, – говорю я, и мне почему-то немного ее жалко. Я похлопываю по свободному месту на диване и, когда она робко усаживается, бросаю взгляд на Джеймса, еле заметно округлив глаза, что должно быть заметно лишь ему одному.

«Нет дыма без огня», – проносится в голове излюбленное выражение моей матери.

– Вас что-то беспокоит? – Меня вдруг пронзает мысль о том, что после всего двух дней работы она собирается заявить о своем увольнении. Я и представить себе не могла, что она может от нас уйти.

– Меня ничего не беспокоит, смею вас заверить. Просто…

– Наверное, мне лучше удалиться, чтобы вы поговорили вдвоем? – предлагает Джеймс.

– Хорошая идея, – подхватываю я. – Почему бы тебе не включить чайник?

Джеймс кивает и спешно уходит, признательный за эту передышку.

– Что «просто»? – спрашиваю я Зои, возвращаясь к ее робкому замечанию.

– Не знаю, как лучше выразиться. Думаю, будет лучше спросить у вас об этом прямо.

Зои ковыряется в своих коротко обрезанных ногтях. Ее волосы, распавшись на тонкие прядки, царапают шею. Если бы я была ее матерью, убрала бы эти пряди за уши и мягко приподняла бы пальцем ее подбородок, заставив высоко держать голову. Я внимательно посмотрела бы в ее молочно-серые глаза и догадалась бы, что не так, прежде чем это поняла бы сама Зои. Я притянула бы ее ближе, обняла, заставила бы почувствовать, что я – здесь, рядом с ней, независимо от того, о чем она собиралась спросить.

– Это насчет уик-эндов, – произносит Зои тонюсеньким голоском.

– Да?

– Ну, я не знаю, что вы об этом думаете… просто было бы действительно удобно, если бы… – Она склоняет голову еще ниже.

– Зои, я не кусаюсь.

Наконец она поднимает голову и смотрит на меня в упор. Линия подбородка у нее аккуратная и изящная, словно вылепленная искусными пальцами. Скулы Зои повторяют точность черт ее лица, которые, в свою очередь, меркнут рядом с этими затуманенными глазами. Она выглядит так, словно в ее глазах постоянно стоят слезы, только и ждущие момента скатиться по щекам.

– Если честно, мне некуда уходить на уик-энды.

Я пытаюсь понять, что это значит, но прежде, чем мне это удается, ответ сам срывается с губ:

– Тогда вы должны остаться здесь.

Я произношу это под влиянием внезапного порыва облегчения, нахлынувшего на меня от того, что она не увольняется, несмотря на все мои подозрения.

– Правда? – Подбородок Зои поднимается выше, ее глаза проясняются. На губах уже сияет улыбка.

– Да, – отвечаю я, теперь уже с долей нерешительности, осознавая, что следовало сначала спросить Джеймса, особенно после того, в чем я только что ее обвинила. Но, уверена, муж не будет возражать. Кроме того, в самое ближайшее время он снова уйдет в плавание. Если на то пошло, именно он так сильно хотел найти того, кто будет помогать мне по дому. – Все в порядке, Зои? – У меня появляется ощущение, что стоит узнать ее получше. Несмотря на собеседование, ее резюме и рекомендации, меня вдруг поражает мысль, как мало я на самом деле знаю о семейной жизни няни.

– Это очень любезно с вашей стороны! – с благодарностью кивает Зои. – Все прекрасно. Просто дело в том, что…

И снова она выглядит такой грустной, такой страдающей, такой неуверенной во мне…

– Что, Зои?

– У меня возникли кое-какие проблемы с человеком, с которым я живу… – Она осекается и задумывается. – С которым жила, я хотела сказать. У нас были некоторые трудности, и в итоге ничего не вышло. Я не хочу, чтобы вы думали, что я использую вас.

– Это разрыв?

Зои пожимает плечами, и я понимаю, что, нанимая обслуживающий персонал для дома, я беру на себя и заботу о ее личной жизни.

– Что-то в этом роде, – отвечает Зои. – Некоторые вещи просто не могут получиться.

И она почему-то с тоской смотрит на мой беременный живот.

Я лежу в нашей постели, выжатая как лимон. Совсем скоро я исчезну в комнате для гостей. Но сейчас я понимаю, что не смогу уснуть. Джеймс лежит рядом, почти погрузившись в сон, а мне нужно поговорить. Он едва слушает.

– Не могу сказать, что это было прямо так противно, словно перед тобой пресмыкаются, – говорю я Джеймсу. – Но почти.

Легонько толкаю его в плечо. Я лежу поверх одеял в своей размером с палатку ночнушке в цветочек и толстом халате, едва-едва сходящемся на талии. Джеймс часто шутит, что в последний раз, когда он видел меня голой, обхват моей талии равнялся изящным двадцати семи дюймам. Надеюсь, что вернусь к этому размеру к его следующему возвращению домой. Женщины в нашей дородовой группе по йоге вечно сравнивают количество растяжек и обхват талии. Я предпочитаю не думать о своем теле. Появляется слишком много ужасающих мыслей, и я начинаю паниковать. Я уже успела испытать чересчур много разочарований.

– Джеймс, ты меня слышал? Не могу сказать, что это было прямо так противно…

– Тогда и не говори, – бормочет муж. Его глаза закрыты. Он лежит на боку, отвернувшись от меня.

– Меня поразило то, как она смотрела на меня. Это было… – Я не хочу показаться самодовольной. – Почти создалось ощущение, словно она мне завидует или что-то в этом роде.

Джеймс открывает глаза и перекатывается на спину. Поднимает голову и внимательно смотрит на меня. Я лежу очень неудобно, опершись о локоть.

– Уже поздно, Клод. – Его глаза снова закрываются. – Не чуди.

– А потом еще этот сигаретный дым… Она врала мне?

Теперь глаза Джеймса опять распахнуты.

– Тебя одолели эти разгулявшиеся гормоны, Клод. Зои не пресмыкается и не завидует, а еще она не курит. И точка! Она всего лишь хотела оставаться у нас на уик-энды. Так наверняка будет лучше для вас обеих.

– Я не уверена, Джеймс, – тихо произношу я, но его глаза вновь закрыты. Плюхаюсь на подушку и в который раз прокручиваю в голове недавнюю сцену. Помнится, она сказала: «Некоторые вещи просто не могут получиться». Сколько же печали было в этих словах! «Звучит запутанно», – ответила я тогда, но она больше не стала откровенничать.

– И потом она потянулась ко мне и коснулась моего живота, Джеймс, – сообщаю я своему клюющему носом мужу. – Джеймс! – громче окликаю я. – Я сказала, что она положила ладони поверх ребенка.

Джеймс перекатывается по постели и стонет.

– И что из этого? – ворчит он. – Так делают все женщины, не так ли?

И муж закрывает голову подушкой.

Конечно же он прав. С тех пор как мое положение стало заметным – а произошло это спустя почти пять месяцев, – я привлекала гораздо больше внимания, чем хотелось бы. Поначалу я решила даже не сообщать о своей беременности многим людям, исключая родных и близких друзей, хотя и с ними вела себя весьма осторожно. Учитывая мою историю, разочаровывать всех еще одним выкидышем означало бы принять на свои плечи горестное бремя, без которого я вполне могла бы обойтись. Я выучила свой горький урок. Ну, а кроме того, таков уж род моей деятельности, что люди слишком часто бросаются критиковать мое желание стать матерью, – в отместку за то, что я просто выполняю свою работу.

– Она очень странно коснулась меня, Джеймс. Словно… – Я прерываюсь и меняю положение. Я устала. И вероятно, чего-то не понимаю. – О, не знаю… Но она положила обе ладони прямо вот сюда.

И я касаюсь своего живота, несмотря на то что муж на меня не смотрит.

– Она задержала там свои руки дольше, чем требовалось. И смотрела на меня, прямо мне в глаза. Мне это не понравилось.

– Она, видимо, ждала, что ребенок начнет толкаться, – сонно мямлит Джеймс.

– Может быть, – со вздохом соглашаюсь я. – Как же я устала! Пойду-ка спать.

Целую Джеймса в макушку и отправляюсь в комнату для гостей. Крепкий сон поодиночке нам обоим гарантирован.

Почистив зубы и улегшись в гостевую кровать, страдая от жары даже с открытым на дюйм окном, я размышляю над тем, о чем не рассказала Джеймсу, о том, что заставило мое сердце на миг тревожно екнуть.

«Вам так повезло! – воскликнула она, прижимая руки к моему животу. В ее глазах, полных слез, застыла эта глубокая серая тоска. – Вам так повезло носить под сердцем ребенка…»