Обед прошёл в молчании. Уже послышалась команда «Строиться!», и мы выбирались из-за стола, чтобы занять места в колоне, когда вдруг Цэо обернулся ко мне и сказал:

– Рад знакомству. От души желаю вам найти себя, – улыбнулся и пошёл к выходу.

Я опешил, но когда опомнился, крикнул ему вдогонку:

– Спасибо!

На ходу он, не оборачиваясь, покачал головой.

«Найти себя! Ничего себе пожелание для тридцатидвухлетнего мужчины. Я уже давно нашёл и себя, и своё место в жизни. Я – состоявшийся человек. Три года. Подумаешь три года. Плевать мне на них. Они ничего не значат в жизни. Так! Миг один! Через три года мне вернут мой статус, мою работу. Обязаны вернуть. Я их заслужил своим трудом, знаниями. Я это Я. И нечего тут искать. Я твёрдо стою на ногах. Тут бы пожелать не потерять себя. Тоже мне священник. Сам не может определиться, то ли он отшельник, то ли доктор».

Я решил за ужином поговорить с Цэо, пусть не думает, что я никто и мне надо ещё, где-то искать себя! Но следующего раза не случилось. За ужином за нашим столиком его место занял молодой паренёк, который весело посматривал вокруг и смешил меня своими анекдотами. Цэо, видимо, добрался до места своего отшельничества, и залез в свою нору. Ну, нет. Это не по мне. Не собираюсь прятаться по норам.

Тихо по рельсам отстучали три дня. И, наконец, настал момент, когда поезд притормозил и на моей станции.

Глава 8. Место назначения

Поезд остановился. Надзиратель открыл дверь тамбура и посторонился, пропуская меня вперёд:

– Давай! Пошевеливайся! – и закашлялся в кулак.

В тамбуре нагнувшись к замочной скважине, гремел ключами проводник.

– Ну чего ты там? – откашлявшись, спросил охранник. Его упитанная фигура не позволяла протиснуться в тамбур третьим, и он остановился в дверях.

– Ща, – проворчал проводник.

Щёлкнула задвижка.

Подумать только, ещё есть такие допотопные поезда. Наконец дверь на улицу открылась, и вниз бесшумно развернулась подножная откидная площадка. Проводник кивнул на выход и посторонился, пропуская меня. Я спустился на землю.

– Ну, бывай, счастливо, – крикнул надзиратель и махнул куда-то в конец состава. – Во-о-он твои-то, с Уральского. Туда ступай! – и похлопал проводника по плечу: – Давай, закрывай.

Дверь вагона с грохотом захлопнулась. А я, поражённый словами надзирателя, замер в ступоре, осознавая их. Когда же я поверил в случившееся, меня охватила такая бешеная радость, что я едва сдержался, чтобы не закричать в голос:

«С Уральского! С Уральского! Вот вам, – непонятно кому грозил я, только что не потрясал кулаком. – Вот! Я знал! – радость так распирала меня, что трудно было дышать. – Не можете без меня! Не м-о-о-о-жете! Я нужен! Ну что ж. Посмотрим. Посмотрим. Спокойно, Олег! – постарался я отдышаться и взять себя в руки. – Спокойно. Нельзя показывать. Пусть знают!».

Я огляделся. Солнце высунулось из-за горы, которая крутым горбом высилась над степью. От простора, от воздуха, напоенного ароматом лугового разнотравья, после душного вагона, переполненного едким запахом потных мужских тел, запахом пригоревшей каши и безнадёжной скуки, от предвкушения продолжения своей работы у меня закружилась голова. «А жизнь-то продолжается! – улыбался я, чувствуя себя почти свободным. – Собственно, почему почти? Я свободен! Условия жизни поменялись, но я от этого не стал другим и не потерял квалификацию. Меня пригласили сюда как учёного и далеко не рядового учёного! Не всё так плохо! Буду заниматься наукой, вокруг такая тишина и красота. Природа. И отпуска не надо».

Я опомнился от мечтаний и удивился: «Что же меня никто не встречает-то»? Я стоял на маленькой станции, весь состав поезда не поместился на ней, несколько первых и последних вагонов остановились в поле, и только середина поезда – вровень с деревянным выбеленным дождём и солнцем настилом платформы. В двадцати шагах от неё торчала одноэтажная деревянная коробка станции, выкрашенная коричневой, местами облупившейся краской, под покатой сверкающей серым металлом крышей, на которой торчал одинокий чёрный зуб трубы. На стене коробки со стороны платформы виднелось закрытое окошко, над ним ярко-жёлтой краской написано «Касса». Рядом распахнутая настежь дверь, обитая железом. Ни на перроне, ни у кассы никого не было. Только какие-то люди в конце платформы таскали тюки из вагона и складывали их на телегу, которая стояла тут же на досках.

Я поразился: «Надо же лошадь с телегой», – и удивлённо рассматривал серое животное с темными пятнами по бокам и чёрной гривой, недовольно косящееся на людей, которые нагружали телегу.

«Средневековье какое-то! У них, что тут весь транспорт такой? На лошадиной тяге? Дикость какая», – я не помнил, когда видел живую лошадь, а может быть никогда или в зоопарке, куда нас водили ещё в начальной школе.

А надзиратель махнул мне как раз в ту сторону, вспомнил я и пошёл к ним. Мужчине разгружать вагон помогали проводник и надзиратель. Они вдвоём с трудом поднимали очередной мешок и клали его на спину рослого похожего на медведя мужика. Тот, пригнув крупную лохматую голову и приседая под тяжестью, принимал его, и, широко расставив ноги, нёс к телеге, где осторожно складывал, и, прихрамывая, возвращался за следующим. Лица его я не разглядел, увидел только бороду лопатой. Рядом с ним крутился худенький мальчик лет двенадцати, и все норовил схватить какой-нибудь тюк, но силёнок не хватало. И тогда он пытался сзади поддержать мешок, который тащил мужчина, но не попадал в такт его широких шагов и только неловко толкал.

– Митря, да уйди ты! Не путайся под ногами-та! Вона бери, что полегче, и укладывай.

Мальчик Митря бросился к вагону, где как раз выкладывали на перрон небольшие картонные коробки, клал их по две, по три друг на друга и тащил к телеге.

Я остановился рядом с телегой, наблюдая за погрузкой и не решаясь заговорить.

Ну вот, мужчина сбросил на телегу последний мешок и выпрямился. Наши взгляды встретились. Я увидел, что его широкий испещрённый продольными морщинами лоб блестел от пота, и вздрогнул. Лицо его было обезображено. Шрам рассекал лоб, и всю левую сторону лица: стянул в прищуре серо-зелёный глаз, и ушёл ниже на подбородок. Как будто зверь со всего размаха провёл когтистой лапой по лицу, оставив на нём вечную отметину.

Мужчина вытер тыльной стороной ладони лоб и спросил:

– Олег Иванов, будете?

– Да, – чуть помедлив от растерянности, ответил я.

Он кивнул:

– Ща поедем, тока товар заберём, – и повернулся к мальчику.

Тот, упираясь ногами о доски перрона, изо всех сил волочил ящик.

– Митря! – мужчина так гаркнул, что я от неожиданности чуть не подпрыгнул. – Брось ящик-то. Я тебе что сказал, олух царя небесного! Коробки собирай. Коробки! Надорвёшься ещё.

– Не, батя, не надорвусь! – откликнулся Митря и глянул на отца. – А коробки-то все, кончились, я уже перетаскал!

«Надо же отец и сын!», – удивился я, невольно сравнивая светло-русые волосы мальчика, которые местами, особенно чуб, уже успели выгореть на солнце до белёсо-жёлтого цвета, с тёмной почти чёрной, даже на вид жёсткой шевелюрой отца.

Отец быстро подошёл к сыну и отвесил ему подзатыльник:

– Отца слушать надо, – выхватил ящик из его рук, легко поднял и понёс к телеге.

Мальчик недовольно потёр голову, но тут же забыв, весело побежал куда-то на ходу, крича:

– Я пойду, Зорьку пригоню.

– Давай, – проворчал мужчина, поправляя на телеге груз.

Потом повернулся ко мне и бросил:

– Пошли что ли.

И больше не обращая на меня внимания, широко захромал по перрону, ведя под уздцы лошадь. Я поспешил за ним. Обогнув здание станции, мы вышли на хорошо разъезженную дорогу, которая уходила вверх между холмов и терялась где-то у подножья горы.

Метров через триста у ближнего холма нас ждал мальчик на второй телеге. Когда мы подходили, он спрыгнул с неё и побежал нам навстречу.

– Здравствуйте, – сказал он мне и заулыбался.

– Здравствуйте, – улыбнулся я в ответ.

– А вы Олег Иванов?

Я кивнул.

– А меня Митрием зовут. Отец говорил, что надо вас встретить. А вы ссыльный?

Не успел я ответить, как отец прервал его:

– Цыц, балабол. Делом займись. Вон видишь справа в конце четыре коробки?

Митрий подбежал к телеге и положил руку на коробки:

– Эти?

– Ну. Тащи их в свою телегу. Да поживее поворачивайся. По две бери, – уточнил он, видя, как мальчик, пыхтя, старался подхватить все четыре сразу. – Ещё уронишь!

Митрий взял две верхние и, сгибаясь под их тяжестью, потащил на свою телегу.

– Ну, отойди, что ли, – сказал мне мужчина, и, кряхтя, подхватил один из мешков, понёс к Митрию.

Я ждал в стороне, пока они перегрузили часть товаров. Закончив, они расселись по телегам: отец впереди, мальчик следом. Я остался стоять, не зная, к кому мне-то садиться.

Мужчина глянул на меня и бросил:

– К Митре садись, – и взял вожжи. – Ну, милая! – крикнул он, и его телега, скрипя от натуги, покатилась в горку.

Мальчик потрусил сено в конце телеги:

– Вот сюда садитесь, тут помягче будет.

Я забрался, и мы тронулись следом.

Я лежал на сене и смотрел, как надо мной плыло полинявшее от жары небо. Солнце уже близилось к горизонту, и было душно. В вышине пела какая-то птица. Телега тихо поскрипывала, встряхиваясь на камнях. Воздух был так чист и пьян, что надышавшись им, я не заметил, как уснул.

Проснулся я от того, что мальчик разговаривал с отцом. Их телеги стояли рядом.

– Ну, значится, я поехал в монастырь, продукты отвезу, а ты давай домой. Телегу поставь у склада. Кобылу распряги и напои. Понял?

– А ссыльного-то куда? Он вон заснул, – тихо засмеялся Митрий.

– Да они всегда после города спят. Воздух что ли на их так действует. В гостевую его отвези, отец Окимий туда велел. Покорми чем, да сам поешь. Понял?

– Да. Понял!

– Ну, давай, езжай. Я скоро обратно. Аккуратно смотри!

– Ладно.

Мальчик вернулся к телеге. Я привстал, чтобы глянуть, куда поехал мужчина, и тут же забыл о нём, поражённый открывшимся мне видом. Дорога шла вверх между двух зелёных холмов, сразу за которыми открывалось плоскогорье: равнина, зажатая невысокими горами. В просвет видны были стены белого монастыря за высокой такой же белоснежной стеной. Купола с крестами на них сияли золотом. Но скоро наша телега свернула, и холм закрыл монастырь. Наша дорога потянулась налево в гору.

Спать уже не хотелось, и я решил порасспросить мальчика о здешней жизни.

– Долго ещё до места?

– Да, нэ, – ответил он, – через час будем. Во-о-о-н, видите?

– Где? – не понял я.

– Да вон, вон на горке, вон же сверкает, неужто не видите?

Я пригляделся и действительно, среди зелени, покрывающей ближайшую невысокую гору, блестел на солнце стеклянный шар.

– Обсерватория?

– Ага.

– А вы все рядом живёте?

– Ну, не, не все. Только кто тут работает. Хотя есть и те, кто из монастырского поселения приходят. Во, ща свернём и увидите.

Какое-то время мы ехали молча, только поскрипывала телега да фыркала лошадь.

Вдруг Митрий махнул:

– Вон! Вон! Видите? Вокруг монастыря? Это нижнее поселение наше. Видите, как разрослось, почти городок уже, – произнёс он с гордостью.

Я посмотрел, куда он показывал. Мы поднялись довольно высоко в гору. И теперь с дороги хорошо просматривалась равнина, на которой стоял монастырь. Отсюда он был виден, как на ладони. В центре него высился храм, увенчанный тремя куполами: один большой в центре и два поменьше справа и слева. Перед храмом – большая четырёхугольная площадь, окаймлённая зеленью. Ещё два храма, но значительно меньше, расположились справа и слева от центрального. Вся территория обнесена высокой каменной стеной. А за стеной монастыря, разбегались по всей равнине одноэтажные деревенские домики, утопающие в зелени садов, только крыши да печные трубы торчали. Со всех сторон монастырь и поселение вокруг него защищали горы.

– Значит, я буду в поселении около обсерватории жить.

– Угу. Вы ж там, наверна, работать-то будете. Настоятель приказал вас пока в гостевой домик отвести. А там уж определит.

Мне стало неловко: «Интересно Глеб успел сообщить ему тогда, что я отказываюсь от сотрудничества»?

– А что за человек ваш настоятель?

– О! Отец Окимий – очень хороший человек, справедливый. Его все любят.

– Молодой?

– Неа. Какой молодой? – засмеялся Митрий. – Разве молодые настоятели бывают?

Я пожал плечами.

– Да кто их знает, я не верующий.

Митрий покосился на меня:

– Это как? Совсем?

– Совсем. А ты что, верующий?

Митрий ничего не сказал, цыкнул слюной на дорогу и отвернулся.

Так в молчании мы добрались до места.

Митрий высадил меня у одноэтажного маленького домика, выкрашенного яркой зелёной краской. Привязал лошадь рядом к штакетнику и кивнул:

– Слезайте уже, приехали, – и направился к домику.

Домик был не заперт, только чуть поржавевшая цепочка проходила в петлях, а посередине была воткнута небольшая палочка. Весь этот импровизированный замок напоминал крест. Дмитрий вытащил палочку и толкнул толстую скрипучую дверь.

– Заходите.

Я вошёл и чуть не стукнулся головой о низкую притолоку.

* * *

После душного солнцепёка я оказался в прохладном полумраке большой комнаты. Взгляд сразу же наткнулся на икону, которая строго смотрела из угла. Я поёжился. «Убрать бы, – мелькнуло в голове, – наверное, не дадут. Ладно, что-нибудь придумаю, может, чем накрою потом. Не жить же под взглядом, который на тебя все время пялится».

Одну стену комнаты занимала чисто побеленная нетопленная печь. Кровать, стол с лавкой, другая лавка стояла под окном, буфет с посудой да комод, видимо, для одежды – вот и все убранство комнаты. Ни люстры, ни простой лампочки.

«Похоже, электричества нет, а значит ни компьютера, ни интернета, ни телевидера. Даже книг не видно», – расстроенно подумал я.

Митрий уже по-хозяйски чем-то гремел в соседней комнате. Я положил чемоданчик на лавку под окном и пошёл к нему.

Тут была кухня. Как я понял, в домике была всего одна жилая комната, кухня и тёмный закуток – прихожая.

Когда я вошёл на кухню, Митрий наливал из ведра стоящего на низкой скамейке ковшиком воду в чайник. Налил и поставил в печь, ловко разжёг в ней огонь.

– А что и электричества у вас нет? – решил уточнить я.

– Ну, почему же нет? Есть. Как же без электричества в Обсерватории-то! Там приборов всяких страсть сколько.

– А что здесь-то нет?

– Отец Окимий говорит, что электричество только для работы, а так баловство одно, человек должен жить не по электричеству, а по солнцу, по природе, – Митрий повернулся ко мне и насмешливо сощурился. – Это вы там, в городе привыкли, что за вас все электричество делает.

Я растерялся.

– И что помощника по хозяйству нет?

– А зачем вам помощник? Вы ж не инвалид какой. Да и домик небольшой, чего тут помогать-то?

– Ну, хорошо, а холодильник-то есть? Где вы продукты храните в такую жару?

– Так ледник же! Где же ещё? Пойдёмте, покажу! – и Митрий почти бегом бросился из домика, я едва поспевал за ним.

С левой стороны дома под пристроенным навесом аккуратно были сложены дрова. Справой – дверь под земляным накатом, похоже ведущая куда-то под землю.

– Вот смотрите: вон ледник – махнул он на эту землянку, – а рядом сарай. А вот тут дрова, на растопку печки будете брать. А дальше там баня.

Метрах в пятидесяти от дома стоял низкий сруб похожий на гриб, прикрытый широкой круглой крышей. За ним высоченный забор, за которым всего метрах в двухстах начинался тёмный даже в такой светлый летний день лес.

– А что в лесу звери-то водятся? – с опаской поглядел я на заросли.

– Какой же лес без зверей-то? – удивился Митрий, но поняв мои опасения, засмеялся, – Да вы не бойтесь. Они к нам не лезут. Даже зимой. Егерь, дядя Клим, их подкармливает. Так, если из любопытства заглянут, – он огляделся. – Ну, вроде все. Вы идите вон в ледник-то, возьмите, что покушать себе и отдыхайте, а если вас отец Окимий позовёт, то за вами придут. Может я прибегу, а может ещё кто. А мне надо Зорьку разгружать, да напоить и вообще дел невпроворот. А вы, как отдохнёте, так сами часам к шести к обсерватории ступайте. Во-о-он туда! Видите купол? Идите по дороге прямо, не заблудитесь! Тут недалеко! – И он побежал к лошади.

– Про чайник-то не забудьте, а то выкипит! – крикнул Митрий от калитки.

Я остался один. Придётся как-то обживаться. Ничего, не боги горшки обжигали. А перекусить хорошо бы, и я пошёл к леднику. Тяжёлая деревянная дверь поддалась с трудом, а когда вход открылся, я увидел ступеньки, ведущие вниз, в темноту. Дохнуло холодом. Я машинально поискал выключатель, но вспомнил, что электричества нет. «Фонарик надо поискать. В доме должен быть, а то, как они в ледник-то ходят». Отпустил дверь, которая с силой захлопнулась, отсекая жар улицы, и пошёл в дом.

Когда я вошёл на кухню, чайник уже приплясывал на конфорке, приветствуя меня похлопыванием крышки. Я схватил его и с воплем бросил на место.

– Вот зараза! – Он был из простого металла! – Что за дикость! Двадцатый век какой-то! Нагревающаяся посуда. Это вообще уже ни в какие рамки! – я разозлился и расстроился. – Как я тут жить-то буду?

Дуя на быстро красневшую ладонь, я кинулся к чемоданчику. Хорошо, что сообразил аптечку в дорогу собрать. Голубая мазь от ожогов смягчила боль. Кое-как замотал руку стерильным бинтом. Помогая себе зубами, в которых держал один его край, здоровой рукой отрезал марлевую полоску маленькими ножничками. Завязать одной рукой не смог, а потому, перевернув бинт несколько раз, засунул его конец под повязку. Держалось хлипко, но ничего, сойдёт. Если верить инструкции на тюбике с мазью, через пару часов всё пройдёт, и повязку можно будет снять. Жаль, что в поезде аптечка допотопная была, бинты вон даже ещё сохранились, а биопластырях, видимо, там и не слышали. Ну, ничего, заживёт и так.

Я поискал какую-нибудь тряпку, ничего не нашёл, и взял полотенце, висящее у рукомойника. Поставил чайник на стол. Из буфета достал стакан в подстаканнике, сахарницу, ложечку. И остановился в раздумье, в каком из мешочков чай? Их было несколько: небольших, полотняных, аккуратно стянутых тесьмой под самой горловиной. К моему сожалению, в мешочках оказалась трава. Кофе ни в мешочках, нигде ещё, не было, хотя я, кажется, везде посмотрел. Только трава. Что за трава? Ничего не написано. Обнюхав и пощупав все мешочки, я остановился на одном. Мне понравился его запах. Он что-то мне смутно напоминал, что-то из детства, но я так и не вспомнил что. Решив, что яда или слабительного тут быть не может, всё-таки рядом с продуктами лежат, я положил одну полную ложечку травы в заварочник и долил горячей водой из чайника.

Из буфета достал баранки и большую закрытую банку мёда. Банка поддалась легко, и сразу запахло сладкими цветами. Аккуратно налив немного янтарной сладости в пиалу, которая стояла рядом с мёдом, я закрыл банку и поставил на место. Мёд бы восхитителен, а травяной чай оказался приятно-терпким. Не помню когда ещё с таким удовольствием я пил душистый травяной чай с баранками, которые ломал на кусочки, обмакивал в мёд и отправлял в рот.

В общем, я был доволен. Жизнь моя на новом месте начиналась неплохо. По крайне мере довольно вкусно. Надзора за мной не было, я был предоставлен сам себе. «Ничего, все нормально складывается. Надо только найти кого по хозяйству. А может робота-помощника купить? Средств у меня вполне, – я взглянул на браслет. Попробовал включить интернет. Бесполезно. – Вот чёрт! Ладно, в обсерватории интернет есть, там закажу. Хотя вряд ли у робота в программе будет, к примеру, как разжечь печь. В крайнем, сделаю заказ, пусть спрограммируют, главное, чтобы доступ к интернету был».

После чая я решил пройтись до обсерватории, оглядеться.

Глава 9. Встреча с отцом Окимием

Дорога к обсерватории вела хорошая, наезженная. Правда, об искусственном покрытии тут, похоже, не знали, впрочем, я уже осознал, что жить мне предстоит в глухой деревне двадцатого века и принял это, теперь меня трудно было чем удивить. Ну, нравится людям жить в глуши, в естественных природных, так сказать условиях, пусть себе, у каждого свои причуды. Для ссыльного это ещё не самый худший вариант. Зато потом, когда вернусь, а что я вернусь и меня с радостью восстановят на прежнем месте работы, я был абсолютно уверен, так вот, тогда можно будет свысока поглядывать на Георгия, который и не нюхал, что такое настоящая жизнь, да и Фёка будет смотреть на меня другими глазами. Фёка. Вспомнилось её лицо, смеющееся веснушками. Стоп! Что это я? Я же запретил себе. Не думать и не вспоминать. Я тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли. Вот об обсерватории думай. Вон она уже рядом.

Извилистая горная дорога убегала вверх. Обсерватория расположилась на огромном выступе где-то на три четверти от подножия невысокой горы. День был весёлым. Заливисто щебетали птицы на ветвях вековых деревьев, карауливших дорогу по обеим сторонам. Внизу серебрилась небольшая быстрая речка, спешившая поболтать со своей подружкой – такой же речушкой, огибавшей гору с другой стороны. Обе устремились к месту их встречи – озерцу, которое виднелось отсюда голубым блюдцем. Солнце развлекалось от души, заглядывая под листья деревьев и пуская сквозь них в глаза солнечные зайчики.

За каждым поворотом дороги, поднимающейся довольно круто вверх, открывался новый вид: то прогалина в лесу, аккуратно заставленная ульями; то крепкие одноэтажные дома тесно лепились друг к другу, а между ними на верёвках полоскалось в летнем зное сохнувшее белье; то стадо крутобоких коров, охраняемое гордо и недружелюбно поглядывающим вокруг быком.

Наконец за очередным поворотом передо мной открылась плато широким уступом уходившее далеко вперёд. Хотя дорога вела дальше в гору, я понял, что мой путь закончен. В самом центре плато сиял на солнце купол обсерватории. Изумлённый я остановился, так необычно было видеть здесь в глуши это детище человеческой мысли. Обсерватория поражала воображения. Похоже, она была больше моей в Наукограде.

В начале плато дорога, по которой я пришёл, разбегалась. Одна широкой тропой шла прямо к обсерватории, а две другие расходились в стороны, широко огибая её купол. Вдоль них теснились такие же бревенчатые дома, что я видел по пути. За каждым из домиков виднелись хозяйственные постройки, и пестрели лоскуты возделанных клочков земли между редкими островками деревьев.

* * *

Я пошёл по тропе к обсерватории. В молочно-матовой стене, словно в огромном кубике льда, ничего не отражалось, и если бы не открытая нараспашку дверь, вряд ли я смог быстро отыскать вход. Я вошёл и попал в просторное фойе. Здесь было светло, прохладно и тихо. У входа справа за конторкой сидел старичок в смешных старомодных очках на носу, и читал газету. Он строго посмотрел на меня поверх очков и спросил:

– Кто таков? Что надоть?

Я так растерялся, увидев человека в очках, что стоял и смотрел на него.

– Язык проглотил?

Я опомнился:

– Нет, извините, я от неожиданности, – и не сдержав любопытство, спросил, – а почему вы в очках, сейчас же корректировку зрения можно сделать за пару минут, ну, по крайней мере, линзы вживить.

– Я-я-ясно, – насмешливо протянул дед, – самый умный заявился. Ссыльной что ли?

– Почему же самый умный? Ну да, я – Олег Иванов. Меня ждут, должно быть.

– Ждут, ждут, – проговорил он, встряхнув газету и складывая её, – Проходи, Ли-и-и-н-за, – насмешливо протянул он.

Было обидно, но я ничего не сказал, только хмыкнул, чем почему-то ещё больше рассмешил деда.

– Что смешного?

– Вон лифт-та, – махнул дед, показывая на двери лифта. – Третий этаж тебе, Линза.

Я отвернулся и пошёл к лифту. «Вот противный дед, и что привязался. А я, похоже, получил прозвище. Линза. Хорошо ещё, что не хлыщ городской какой-нибудь или ещё что. С такого станется». Я вошёл в лифт и нажал на кнопку. Дверцы мягко закрылись, и лифт степенно, не торопясь, пополз вверх. «Допотопный какой-то, еле ползёт. Ладно. Сейчас главное – поставить себя. Раз на меня приходил запрос и в Наукоград, и в суд, значит, я тут очень и очень нужен, и могу ставить условия. Что мне выторговать?– я задумался, прикидывая, – Во-первых, мне нужен робот-помощник, а если у них тут роботы не приняты, то пусть дадут помощника по хозяйству. Я не могу заниматься наукой, когда голодный или в грязной одежде! Хотят учёного, пусть обеспечивают его всем необходимым. Во-вторых, . . .».

Двери лифта открылись. Я попал в холл, из которого вели несколько дверей, а в центре, прямо напротив лифта, за офисным столом сидела премиленькая молоденькая девушка. Я был приятно удивлён. При виде меня девушка улыбнулась:

– Здравствуйте, Олег. Дед Анисим позвонил, что вы пришли. Подождите, пожалуйста, я сейчас спрошу примет ли вас отец Окимий, – она чуть слышно переговорила о чем-то по браслету и сказала, уже обращаясь ко мне:

– Проходите, пожалуйста, отец Окимий ждёт вас. Вон в ту дверь, которая посередине.

Я кивнул, и, поблагодарив, направился к двери, на которую она мне указала. На деревянной двери, выкрашенной белой краской, был изображён большой цвета золота крест, а под ним небольшая медная табличка с надписью: «Отец Окимий – настоятель Богоявленского уральского монастыря».

Я невольно зябко передёрнул плечами. «Представляю, что за келья там с попом в сутане и огромным серебряным крестом на толстом животе» – мелькнула мысль. Я поискал глазами сканер, к которому по привычке хотел приложить браслет, но ничего такого не увидел, и растеряно обернулся к девушке. Она, как мне показалось, насмешливо наблюдала за мной. Увидела, что я смотрю на неё, и подняла руку, сделала жест, будто стучит в дверь. Я хмыкнул: «Древность дремучая, она и есть древность дремучая», и постучал.

За дверью некоторое время было тихо, потом я услышал голос:

– Войдите, – и дёрнул дверную ручку.

Дверь открылась, и я вошёл в небольшой, но светлый кабинет. За обычным письменным столом, спиной к окну, в которое заглядывало чистое голубое небо, сидел пожилой человек, как мне показалось, в чёрном халате с широкими рукавами. Как я узнал впоследствии, это была рабочая ряса настоятеля. Он что-то писал на клавиатуре, и поднял на меня глаза, когда я вошёл. Закрыл крышку компьютера и откинулся на спинку кресла. Да, да именно кресла. У трансидов не бывает таких жёстких подлокотников, на которые он положил руки, с интересом рассматривая меня.

Я прошёл вперёд и остановился перед самым столом:

– Здравствуйте, – хотел добавить отец Окимий, но почему-то не решился, мне показалось это смешным и глупым, какой он мне отец-то!

– Здравствуйте, – ответил тот, – проходите, пожалуйста, садитесь, – и указал на деревянное с виду кресло, которое находилось слева от его стола.

Я сел и почувствовал, что кресло действительно было деревянным, немного поёрзал, пытаясь поудобнее устроиться. Хотя разве это возможно на деревяшке?

Настоятель едва заметно усмехнулся краешками глаз. Может показалось? Но я вспыхнул и гордо выпрямился. «Что, собственно, за цирк? В самом деле! Какое мне дело до этого Окимия или как там его? Судя по тому, как он добивался, чтобы меня сюда перевели, это ему до меня есть дело. Так что послушаем, что он хочет и что предложит! А я ещё поторгуюсь, мои мозги немало стоят»! И я решительно взглянул в глаза сидевшего напротив.

– Я – Олег Иванов. Направлен сюда к вам по вашей просьбе (я специально выделил эти слова, пусть не забывает, что это он во мне нуждается, а не я в нем!) на поселение, на работу в обсерватории на три года. Насколько мне известно, вы посылали мне приглашение к сотрудничеству ещё, когда я работал в обсерватории Наукограда. Так что я готов выслушать ваши предложения и рассмотреть условия моего научного сотрудничества.

Отец Окимий соединил руки, большие пальцы медленно вращались друг вокруг друга. Его серые глаза удивительно пронзительные и спокойные, чуть прищурились и насмешливо смотрели на меня. И эта скрытая где-то в глубине них насмешка раздражала меня, щекотала мою гордость и вызывала досаду. Я выпалил заготовленную заранее фразу и замолчал, раздражённо смотря ему прямо в глаза.

Наступила пауза, которую наконец прервал отец Окимий.

– Да, мы посылали запрос и в обсерваторию, и потом, – он чуть помедлил и закончил, – позднее. Я изучил ваши работы, и с удовольствием обнаружил, что тема вашего исследования пересекается с той работой, над которой мы работаем здесь. Выводы ваши довольно интересны, но, как мне думается, не точны.

– Не точны? Что вы хотите этим сказать? – я вскинул подбородок. – Мои выводы и моё открытие одобрено и запатентовано научным сообществом на всемирном научном конгрессе. Где вы увидели их неточность? И в чем?

Отец Окимий помолчал и ответил:

– Я думаю, что мы с вами все обсудим, когда начнём работать вместе. Как я понял, у вас есть условия, которые мы должны выполнить, чтобы вы приступили к научной работе тут. Я вас правильно понял?

Я смутился, поняв, что сморозил чушь, я же в ссылке и не мне ставить условия. Но решил держать лицо до конца, а вдруг выгорит?

– Ну не то чтобы, условия, – я решил все-таки смягчить тон. – Условия тут, конечно же, ставите вы. Я же простой ссыльный. Однако, мне бы хотелось обратить ваше внимание, что научная работа требует большой самоотдачи и всего человека, всего его внимания. Без отвлечения на мелкие бытовые вопросы, – я взглянул на отца Окимия. Он сидел и чуть кивал мне в ответ. Это подбодрило меня, и я продолжил. – Вы понимаете, что я попал в совершенно иную для меня среду, к которой я, к сожалению, не приспособлен.

Отец Окимий кивнул на мою забинтованную кое-как руку:

– Это, как я понимаю, бытовая травма? – улыбаясь в седую бороду, проговорил он.

– Да, – вскинулся я, – и извините, ничего смешного я в этом не вижу. Вы же прекрасно знаете, какая жизнь в городе и как она отличается от здешней.

Отец Окимий снова покивал:

– Так что же вы собственно хотите? Ссылка – не курорт.

– Я понимаю. Но я думаю, что для научной работы было бы лучше, если бы я не отвлекался на бытовые мелочи, и я, – я вдруг стушевался, но взял себя руки и договорил, – был бы вам признателен, если бы у меня был помощник по хозяйству. А я бы смог полностью посвятить своё время научной работе.

– Ясно, – проговорил Окимий. Он сидел и изучающе смотрел на меня, – значит помощник по хозяйству?

– Да! Если это возможно, то я бы мог заказать себе робота-помощника. Средства у меня есть, вот только доступа к глобальному интернету нет.

– К сожалению, роботы запрещены в монастыре и в прилегающих к нему поселениях. А выделить человека, который помогал бы вам по хозяйству, – он насмешливо развёл руками, – сами понимаете, лето на дворе, каждая пара рук на вес золота. Мы же тут живём тем, что сами вырастим да заготовим. Для научных изысканий у нас и время то сейчас не подходящее.