1918-й год на Востоке России

Когда успех продвижения чехов от Бугульмы к Симбирску определился, приказано было начать движение 17 июля. Для привлечения внимания отряда Гая (около 2000 человек с сильной артиллерией) было приказано гарнизону Ставрополя двигаться вверх по Волге при содействии речной флотилии¹⁶, представлявшей тогда уже внушительную силу, так как красные ничего еще не могли противопоставить ей, кроме береговой обороны.

Полковник Каппель с отрядом выступил 17-го; прошел в 4 дня около 140 верст и, не обращая внимания на угрозу со стороны Сенгилея своему левому флангу и тылу, рано утром 21 июля сбил оборонявших город красноармейцев и вступил в город в то время, когда чехи подошли к левому берегу Волги. Красные были ошеломлены внезапностью и смелостью удара. Маневр был блестящим. Отряд Гая едва выбрался на запад, так как по занятии Симбирска было немедленно организовано преследование его.

Появление чехов на Волге с востока, успехи самостоятельных действий белых, взятие Симбирска в особенности, произвели громадное впечатление в Самаре и в советской России. Перехваченные радио говорили, что Троцкий объявил революцию в опасности, что все силы должны были сосредоточиться на Поволжском фронте; для этого снималось с Германского фронта все – до последней заставы. Нужно было ожидать усиления советских сил, но паника наличных была столь велика, что можно было рассчитывать на дальнейшие успехи при быстрых ударах наших слабых количественно, но сильных духом и умением частей. Нужна лишь быстрота и решительность; в успехах не сомневались. Боялись одного: не пришлось бы где обороняться, ибо стратегически оборона на Поволжском фронте равнялась смерти.

Разбитые под Симбирском красные отряды бежали частью на север, частью на запад, собираясь у ст. Инза, куда отступил из-под Сенгилея и сильный отряд Гая, проспавший подход Каппеля к Симбирску. Этот отряд Гая скоро положил основание формированию советской дивизии с громким названием «железной» (за бои по обратному овладению Симбирском). Комиссары бежали в Казань, распространяя панику. Там был Вацетис, назначенный командующим войсками против восставших на Волге. У него были латышские части.

Симбирск не дал ожидаемого от него во всех отношениях усиления Народной армии. Добровольцев из офицеров, интеллигенции и буржуазии оказалось меньше, чем в Самаре; своего второго Каппеля в Симбирске не оказалось, и работа по созданию силы для самостоятельного обеспечения освобожденного района и по боевой деятельности оказалась в руках весьма посредственных руководителей из Самары; призыв населения при условии близости красных отрядов не мог дать хороших результатов, ибо и времени для обучения было мало, и обстановка была нервная; из материальных запасов оказались значительными только интендантские; захвачено много винтовок, но среди них большая часть берданок; получен патронный завод, но надо было заставить рабочих не уклоняться от работы.

Тыловой район – Мелекес, Бугульма – был все время под ударами красных шаек с севера, со стороны Мензелинска, Елабуги, где были значительные силы красных, с которыми позже задрались ижевцы и воткинцы. Отсюда Симбирск требовал все время подкреплений в своем районе и части чехов и части Народной армии из самарских формирований.

При ударе на Симбирск, для обеспечения его с запада, полковником Каппелем был выслан отряд для разрушения железной дороги в районе ст. Охотничья-Майна, что он и сделал. Однако попытки в ближайшие дни после занятия Симбирска прочистить железную дорогу возможно глубже не удались. Впрочем, эти попытки были произведены без особой энергии. После занятия Симбирска нужно было обеспечить его с запада и с севера, со стороны Казани, где красными были собраны значительные плавучие средства и куда могли прибыть подкрепления. Необходимо было держать в своих руках по крайней мере устье Камы, для чего нужно было занять Богородское и организовать там береговую оборону. В этом направлении и были даны указания симбирскому командованию Самарой.

Но Казань, по совершенно достоверным сведениям, была в панике; почти ежедневно приходили оттуда сведения о полной растерянности среди большевиков и в войсках; Казань – средоточие больших военных запасов и хранилище золотого запаса; взятие Казани ставило в опасное положение большевиков по Каме и против Ижевского завода. Казань, по заявлениям прибывающих, имеет значительные военные организации и может удержаться собственными силами; прибывшие через Симбирск в Самару какие-то французы утверждали о скором появлении союзных войск с севера к Котласу. И совершенно естественно, что в Симбирске победители загорелись желанием не только обеспечить себя заслоном близ устья Камы, но ударить по Казани. В успехе удара не сомневались и начали усиливать речную флотилию, которая к этому времени уже имела несколько вооруженных пароходов, успешно работавших на Волге от Симбирска до Хвалынска. В несколько дней устроили две баржи с тяжелыми орудиями и приготовили плавучие средства для переправки войск.

Силы в Симбирске для похода на Казань были небольшие, но зато с отличным духом и верившие в успех. При самом большом напряжении можно было выделить для Казани около двух батальонов Каппеля и двух батальонов чехов с сильной артиллерией. В Самаре и полковник Чечек, и полковник Галкин, и штаб имели ясное представление об обстановке в Казани, о возможности использовать для удара паническое настроение, но не верили в то, что Казань сумеет после занятия обеспечить себя и удержаться собственными силами; считали, что удар в чувствительное место заставит советскую власть напрячь все усилия для обратного овладения и что потому туда потребуются большие подкрепления, которых не было в запасе.

Обстановка же в районе Самары требовала большого внимания к Николаевской группе противника, которая все усиливалась и все время нажимала от Николаевска на Иващенковский завод. В конце июля наш заслон против этой группы находился в районе деревни Марьино, почти ежедневно ведя маневренные бои с весьма подвижным противником. Требовалось ликвидировать эту группу, так как она угрожала центру движения – Самаре.

Все попытки этой ликвидации не удавались, так как противник ускользал от ударов, применяя партизанский образ действий, появляясь даже под Хвалынском против Махина. Для успеха необходимы были действия по обоим берегам Волги, причем по левому восточному по крайней мере двумя колоннами или же удар по центру красных – Саратову через Вольск.

Саратов имел для нас громадное значение не только потому, что был центром, откуда направлялись удары через Николаевск, а еще и потому, что на Саратовском направлении дрались с большевиками уральские казаки и часть крестьян Новоузенского уезда. Силы уральского войска были небольшие, но испытанные в долгой борьбе. Удар на Саратов давал возможность уральцам выйти на Волгу и освободить часть сил для активных действий вместе с самарцами. Кроме того, население побережья Волги относилось к большевикам более враждебно, чем в других местах. Рассчитывать на то, что Саратов после освобождения справится с большевиками своими силами, было трудно, но зато освобождались на своем фронте уральцы. Удар на Саратов при успехе сулил отвлечь внимание большевиков от севера. По всем этим причинам в Самаре склонялись к тому, что Симбирск необходимо обеспечить занятием района устья Камы и демонстрацией в сторону Казани, а все, что возможно было двинуть на судах по Волге вниз для овладения сначала Вольском, а затем Саратовом. Эти взгляды были переданы в Симбирск в разговоре по прямому проводу.

Как известно, ко всякой демонстрации нужно готовиться так, как будто это не демонстрация; так готовились и в Симбирске, почему и в Казани, и в Симбирске говорили о походе на Казань как о деле решенном. В Симбирске в это время были члены штаба В.И. Лебедев и Б. Фортунатов. Командование – русское в лице полковника Каппеля и чешское в лице капитана Степанова¹⁷ – горело желанием ударить по Казани серьезно и при возможности развить удар вверх по Волге; самарские опасения за дальнейшую судьбу Казани и Самары оно не разделяло, так как надеялось, что Казань найдет у себя силы для собственной защиты, а Самаре угроза не столь сильна. Лебедев и Фортунатов стали на сторону симбирского командования, и потому начались разговоры по прямому проводу с настойчивыми докладами о необходимости разрешить удар. В Самаре на это не соглашались (полковник Чечек и полковник Галкин), считая, что для Казани нужно подождать еще чешских сил.

В первых числах августа (3-го или 4-го), когда все было готово для демонстрации, между Самарой и Симбирском происходил длинный разговор. В Симбирске у аппарата были Лебедев, Фортунатов, Каппель и Степанов, в Самаре сначала я, как начальник оперативного отдела, а затем полковник Чечек. Разговор был длинный, подробности забылись, но суть я отчетливо помню. Из Симбирска по очереди приводились резоны взятия Казани. Из Самары обрисовывалась обстановка под Самарой, отсутствие самого маленького резерва для предупреждения случайностей и, наконец, невозможность выделить для удержания Казани сколько-нибудь серьезные силы. В.И. Лебедев говорил, что успех под Казанью может сокрушить советскую власть, а обстановка под Самарой – это пустяки. Наконец, полковник Чечек категорически заявил, что разрешает только демонстрацию, и поставил капитану Степанову непременным условием вернуть в Симбирск чехов не позже как через неделю, если бы Казань удалось захватить. Капитану Степанову было сказано в дополнение, что если демонстрация кончится овладением Казани, то на резервы сколько-нибудь значительные он скоро рассчитывать не может. Таким образом, Самара настаивала на демонстрации, но из разговора получилось впечатление, что исполнители пойдут против указаний Самары. Так и случилось.

7 августа Казань была взята, захвачен золотой запас, громадное военное имущество, военная академия. Победителей не судят. Они прислали телеграмму с просьбой о предании суду, но, конечно, никто никого не стал судить. Слишком большой был успех, и слишком большая добыча попала в руки Народной армии. Значение взятия Казани было, конечно, громадным и по результатам, и по впечатлению в России. Благодаря успеху удалось восстание на Ижевском и Воткинском заводах, ушли из Камы по реке Вятке красные, оперировавшие на участке Мензелинск – Елабуга; советская Россия лишилась камского хлеба. Но конечно, удар в самое больное место, потеря золота, запасов заставили большевиков напрячь всю энергию, чтобы организовать контрудар. Против Казани сосредоточилось все, что было можно, и сам Троцкий явился вдохновлять войска к спасению революции и социалистического отечества.

По плану, одновременно с захватом города должен был быть захвачен мост через Волгу, но это не удалось. Для дальнейшего обеспечения города это было бы громадным минусом, так как красные владели обоими берегами Волги. Казань сразу дала значительные формирования артиллерии, два офицерских батальона, но, конечно, на эти силы оставить оборону было нельзя. Обстановка заставляла капитана Степанова задержать в Казани чехов и присоединившийся к Народной армии при взятии Казани сербский отряд майора Благотича. Скоро начались просьбы о подкреплениях, ибо взявшие Казань не имели сил для активных операций и принуждены были обороняться на широком фронте, охватывавшем Казань с севера и запада. Часть красных заняла правый берег Волги, стремясь перерезать сообщения Казани и Симбирска.

Формирование частей, даже при успехе, не могло идти так скоро, как требовала обстановка. Между тем уже около 10 августа, то есть через три дня после взятия Казани, Симбирск начал переживать тревожные дни, ибо значительные силы красных начали методическое наступление на Симбирск. Полковнику Каппелю было приказано вернуться с частями Народной армии в Симбирск и разбить противника, наступающего к Симбирску; из Сызрани должны были повести демонстративное наступление на Инзу.

14 —16 августа произошло под Симбирском длительное сражение, закончившееся 17 августа поражением красных, но без особо решительных результатов. До этого времени бои с красными были кратковременными – наступление на фронте и удар небольшой маневренной группы в глубокий тыл обыкновенно заставляли красных сразу же бежать. На этот раз быстрых результатов не было.

Полковник Каппель рассказывал мне при встрече, что во время этих боев он впервые почувствовал перед собой хоть еще слабо организованную силу, но все же такую, которая выполняет директивы командования. «Мы ожидали, что покончим скоро, а разыгралось целое сражение, причем мы старались нанести удар своим правым флангом, а красные своим правым. И уже прежней уверенности в успехе не было. Выручил энергичный удар самарцев в центре. Мы обеспечены от нового удара не более как на две недели». Такова была оценка действий красных Каппеля, и с ней нужно было считаться.

Действительно, середину августа надо считать временем, когда успех в боевых действиях стал склоняться на сторону красных, в Казани мы оборонялись, и сил для успешной обороны было мало, под Симбирском противника лишь отогнали и потрепали, но не разбили, Сызрань и Хвалынск оборонялись, в Николаевском районе красные усиливались.

Наши новые формирования в Самарском районе из всего намеченного приготовили лишь небольшие части (роты, батальоны), остальные призванные даже не имели оружия. Казань дала много в смысле вооружения, но не столько, сколько ожидалось; во всяком случае, винтовок не хватало и на половину призванных. Ни одной целой части не было готово для фронта, и потому обстановка принуждала вытаскивать батальоны из намеченных формирований.

Власть в Самаре, упоенная успехом под Казанью, по-видимому, не особенно задумывалась над дальнейшим. Она не видела грозных призраков и была поглощена другой борьбой – борьбой за власть с Сибирским правительством, ибо к середине августа относится начало работы уфимского совещания по избранию всероссийской власти, а перед этим шел спор, где лучше собраться.

Вопрос об избрании всероссийского правительства не особенно волновал дравшихся с большевиками на Поволжском фронте русских, но политика Комуча, особенно после прибытия Чернова, когда в печати начались разговоры о сибирской реакции, живо обсуждалась и критиковалась. Даже Каппель, старавшийся всячески не вникать в политику, принужден был заявить председателю комитета, что комитет опирается на офицеров из буржуев, вовсе не сторонников комитета, и их же ругает в печати. Практической пользы от создания такого правительства, когда фронту начала угрожать опасность, видно не было, тем более что между сговаривавшимися лежала пропасть и разговоры затягивались. Зато считалось необходимым немедленное объединение власти, хотя бы в вопросе вооруженной борьбы в объединении командования.

Только в конце августа командование было объединено Сыровым¹⁸, но в его распоряжении были только чехи; русские же подчинялись только в оперативном отношении. Польза от такого объединения была лишь та, что Сыровой мог перебрасывать на тот или другой фронт чехов. Нужно же было принятие общего плана борьбы и распределения в соответствии с ним всех сил.

Что делалось в Сибири, на Урале, что мы могли ожидать и когда, было неизвестно. Уфимское совещание тянулось бесконечно долго, несмотря на явный перелом в борьбе на Волге в пользу красных. Самарская власть, стоявшая на передаче власти Комитету Учредительного собрания, едва ли уступила бы, не будь этого перелома. Избрали Директорию, назначен был главнокомандующий, но это, конечно, не могло уже повлиять на положение на Волге. К избранию Директории Народная армия отнеслась совершенно равнодушно. Была лишь надежда, что новой власти удастся в будущем добиться помощи союзников, ибо в это время фронт переживал тяжелые дни и уже чувствовалось, что раз начались неудачи, то на Волге не удержаться.

Положение в последних числах августа на Волге было уже грозное. Советская власть мобилизовала все свои готовые силы, и армейские, и чисто большевистские, начала пополнение частей по мобилизации. А главное, начала энергично водворять дисциплину и порядок в частях, всеми мерами повышать авторитет командного состава и устранять сумбур в управлении действующими частями, царивший доселе. Конечно, все это была еще слабая сила, ибо, несмотря на газетный шум, на агитацию, на окрики Троцкого и его энергию, не так легко было все это скоро переделать. Но зачатки порядка уже имелись, численность превосходила восставших в несколько раз.

Опасения полковника Каппеля после боев под Симбирском скоро начали сбываться. Отогнанные от Симбирска силы красных энергично приводились в порядок и начали осторожно давить на Симбирск. Под Казанью в это же время шли бои с переменным успехом; становилось ясно, что долго Казань не продержится, если не будет принято исключительных мер, не будет нанесен удар красным. Надежд на присылку свежих частей чехов с Урала не было, а действующие чешские части начали ослабевать, выдыхались в ежедневном сидении в окопах, а не в вагонах.

В других участках фронта, под Сызранью, Хвалынском, Николаевском, шли бои с переменным успехом, причем с этих участков не только нельзя было ничего снять, а наоборот, требовались постоянно пополнения. Красные везде, хотя и слабо, проявляли активность, после неудач скоро оправлялись и снова продвигались вперед. И здесь (под Сызранью и Николаевском) чешские части заметно начали сдавать: не проявляли прежней активности, обороняться было труднее.

Здесь нужно отметить, что при действиях в районе железной дороги чехи жили в вагонах, из которых выходили для действий, оборона же требовала иногда ночлега в поле, в плохую погоду, долгого лежания в окопах и проч. Все это действовало скверно на людей, ранее быстро добивавшихся успехов. Под Казанью чехи действовали в это время на левом берегу Волги; там был один из лучших чешских полков под командованием лучшего командира полковника Швеца. Красные получали жестокие удары при встрече с чехами, но люди начали выматываться. Начались просьбы о смене и отводе в резерв.

В это время начала сказываться и работа Национального комитета, представителем которого в Самаре был доктор Влассак. В чешской печати начали появляться заметки о неуспехах в формировании Народной армии, а затем скоро последовало официальное заявление об этом в Комитете Учредительного собрания. Все это, конечно, отражалось на настроении чешских войск.

Итак, обстановка требовала решительных мер. Посылать в Казань подкрепления батальонами было бесполезно, ибо даже несколькими батальонами трудно было улучшить положение, а этих батальонов было мало. Единственное средство – это маневр. Так было раньше под Сызранью, так было в половине августа под Симбирском. Для маневра нужен кулак, подвижный, обученный и верящий в своего начальника. После боев под Симбирском полковник Каппель сразу же занялся собиранием такого кулака. Один или два батальона из мобилизованных дали из Самары, около двух батальонов выделили из симбирских формирований, и это вместе с добровольцами прежнего отряда Каппеля составило маневренную группу.

План был в общем такой: Каппель перебрасывается из Симбирска к Казани, высаживается в районе Нижнего У слона и затем наступает глубоко в тыл противника на правом берегу Волги, стремясь захватить железнодорожный мост через реку в тылу красных. Обороняющие Казань части, а также чехи на правом берегу должны проявлять наибольшую активность. Маневр не дал тех результатов, которые нужны были, чтобы выручить Казань.

По рассказам Каппеля после боев, батальоны мобилизованных шли хорошо, но, совершенно необстрелянные, попав под огонь, смешались и внесли беспорядок в колонну, чем отняли много времени. В дальнейшем, ввиду сложной обстановки при действиях в тылу противника, ему пришлось положиться лишь на свои обученные, испытанные части, которые имели успех, но оказались слишком слабыми, чтобы развить его. Была внесена сумятица в тылу красных, подорвана железная дорога, захвачена добыча, но все это было слишком кратковременно, далеко от фронта и могло отразиться на войсках фронта красных только при сильном ударе и на фронте. Такого удара не было.

По рассказам после, Казань не имела достаточно сил для удара, а чехи только продвинулись вперед и затем вернулись в исходное положение: в их рядах, несших бессменно службу с первых чисел августа, сказалась утомленность. На обратный путь, чтобы вывести людей из тыла красных благополучно, потребовались два дня. Люди вышли утомленными и с подорванной верой в дальнейшие успехи. Полковник Каппель был всегда сторонник глубоких ударов в тыл, но здесь увидел, что красные уже не столь панически настроены, чтобы бежать при одной угрозе, а потому считал, что такого глубокого обхода делать не следовало. Лучше было ударить при содействии чехов на ближайший тыл правобережной группы красных и развивать успех до моста. Казань была обречена. Оттуда взывали о поддержке, которую Самара дать не могла. Не могли ее спасти и призывы населения к обороне. Местное командование не имело мужества заблаговременно объявить об этом населению. 8 сентября ночью Казань была оставлена. Войска и бежавшее население двинулись по левому берегу к Лаишеву.

Участь Казани срезу же нависла над Симбирском, ибо в конце августа оборона его была ослаблена выделением для удара сил под Казань, которые вернулись с Каппелем слишком поздно. Красные в первых числах сентября приблизились к Симбирску и, ободренные затем успехом под Казанью, начали наступать. Кроме того, на Волге появилась флотилия красных, которая стремилась проникнуть к Симбирску с севера.

Полковник Каппель спешил из-под Казани, чтобы выручить Симбирск теми силами, что были у него после маневра, но опоздал. Прибыв в Симбирск, он увидел, что положение его безнадежно и что нужно выводить войска на левый берег Волги и там организовать оборону. 11 сентября был очищен Симбирск. Нужно было задерживаться возможно дольше против него, чтобы дать возможность казанским частям выйти благополучно на Бугульминскую дорогу. Эта задача и была выполнена полковником Каппелем, несмотря на тяжелую обстановку: скверная погода, упадок духа, несогласие с чехами, неналаженность снабжения продовольствием.

Потеря Казани и Симбирска была совершенно определенным указанием на печальный исход дальнейшей борьбы, а в это время власть и военный министр в Уфе спорили о выборе всероссийской власти. Совершенно ясно было, что раз, после того как мы были принуждены к обороне, красные начали наносить поспешные удары, весь фронт – на волоске. Стоит лишь ткнуть в наиболее уязвимом месте – и все посыплется. Единственное спасение – собрать опять хоть небольшую группу для удара и маневрировать. Но где ее можно собрать?

Полковник Каппель привязан к Бугульминской дороге и не может уже перебрасывать отряды по Волге, резервов нет, чехи, прибывшие из-под Казани, неохотно соглашались на маневры, да кроме того, в районе Самары тучи сгущаются: в Николаевском районе красные активны, Иващенковский завод неспокоен, потеря Симбирска открыла доступ красным на судах – надо опять усиливать хотя бы Ставрополь, чтобы обеспечить Самару с севера. Еле-еле нашлись силы, чтобы на время организовать оборону Ставрополя.

Оперативный отдел ежедневно просил военного министра дать хоть два-три батальона для маневра. Предполагалось держать их в Ставрополе и оттуда действовать на сообщения красных под Сызранью. С большим трудом собрали один батальон, но он был слаб и по духу, и по организации. На южном участке Хвалынская группа Народной армии на фоне уже начавшихся неудач имела кратковременную удачу под Вольском, но эта удача скоро была ликвидирована, и отступление от Вольска было столь быстрым, что группа не смогла удержаться и под Хвалынском. Руководивший боевой работой хвалынских частей полковник Махин был вторично ранен в шею, и это сильно ослабило группу.

После оставления Хвалынска, с одной стороны, ухудшалось положение Сызрани, с другой – части красных с Саратовского направления получали свободу действий на левом берегу Волги. И это скоро сказалось на общем положении: красные повели наступление по левому берегу двумя группами – одной непосредственно по берегу наперерез железной дороги недалеко от Сызрани, другой от Николаевска на Иващенковский завод и Самару. Пришлось снимать части 4-го чешского полка из Сызрани и обеспечивать тыл сызранских войск и мост. В это время как раз произошло выступление иващенковских рабочих, кончившееся для них печально.

После оставления Симбирска, с прибытием в Самару 1-го чешского полка, начальник чешской дивизии генерал Чечек, обеспокоенный несогласиями своих частей с русскими в районе Бугульминской дороги и расстроенный вообще положением, выехал в район Бугульмы, передав временно командование дивизией и фронтом полковнику Швецу. В Самару он уже не вернулся, а встретил отходящие части уже в Кинеле. Полковник Швец горячо принимал к сердцу все, что делалось на фронте, и всю свою энергию вкладывал, чтобы возродить моральную силу чехов. Многое ему удавалось, но изменить положение он не мог. Представитель Национального комитета, совместно с некоторыми членами Комитета Учредительного собрания, старался улучшить обстановку по-своему: предлагали создать особый совет обороны при полковнике Швеце. Из этого, впрочем, ничего не вышло.

К концу сентября настойчивость красных на левом берегу Волги и против Сызрани все увеличивалась. На Николаевском направлении мы еще имели успехи, но затем начались неудачи, так как посланные для совместной работы с чехами новые самарские формирования оказались нестойкими. Начала создаваться угроза сызранскому гарнизону; охрана сообщений требовала больших расходов войск. Было решено очистить Сызрань, повредить мост и затем свою линию обороны перенести ближе к Самаре. Операция очищения Сызрани и переброска войск к Самаре была весьма трудной, так как нужно было держать мост через Волгу недосягаемым для обстрела, а в дальнейшем нужно было иметь в виду, что красные угрожали выходам на железную дорогу около Иващенкова.

Все это было выполнено в первых числах октября, но создать крепкую линию обороны близ Самары не удалось. Мост через Сызрань был разрушен больше, чем полагалось по заданию, ибо на нем загорелся подвижной состав со снарядами. Как всегда при отступлении, а в Гражданскую войну в особенности, дух бойцов был таков, что опасность мнилась там, где ее не было. Будь наступление красных энергичнее, они, конечно, не дали бы уйти из Самары сравнительно благополучно громадной ленте эшелонов и заняли ее по крайней мере 5 октября. Но действия Николаевской группы были весьма нерешительными, и красные вступили в Самару 7 или 8 октября.

Серьезных боев за Самару у города не было. Было сильное опасение, что красные не торопятся потому, что будут стремиться отрезать эшелоны у Кинеля, но разведка не подтвердила этих опасений. В Кинеле был страшный затор, и 7 и 8 октября потребовалась громадная энергия чешского командования, чтобы отправить эшелоны частью на Уфу, частью на Оренбург, в зависимости от направления войск. В Кинеле 7 октября было совершенно точно выяснено, что красные из Николаевского района двигались и двигаются на Самару без всякого заслона в сторону Кинеля (которого опасались). Будь в распоряжении командования хоть небольшая часть с деятельным начальником во главе, можно было бы еще раз нанести хороший удар наступавшим. Я пробовал подтолкнуть в этом направлении полковника Швеца, но тот только согласился, что это хорошо. Энергия у всех упала, и об ударе можно было только поговорить. Полковник Швец был страшно расстроен поведением части чехов в последние дни.

С отдачей Самары открывалось направление на Оренбург, который дал на Поволжский фронт всего один полк, ссылаясь на то, что едва справляется с Туркестанским фронтом. Этот полк и был направлен на Оренбург вместе с 2-й Сызранской дивизией¹⁹ (полковник Бакич²⁰), которая была слаба пехотой, но сильна артиллерией.

Все остальное двинулось на Уфу; среди этого всего остального было мало войск, а все больше эшелоны с бежавшими жителями и имуществом. Крепкие самарские части с Каппелем были между Симбирском и Бугульмой, а мобилизованные почти полностью растаяли. Направление Уфа – Самара должны были прикрывать чехи, остановившиеся у Бугуруслана. Надежд на будущее было мало, так как уже ясно стало, что мы собственными силами не справимся с советской властью, чехи уйдут, а вопрос о союзниках, их появление – миф.

О союзниках ведь говорили почти с первых дней восстания. Говорил называвший себя в Самаре консулом какой-то француз, приезжал какой-то французский офицер; с возвращением части чехов из-под Уфы в Самару прибытию союзников начали даже верить, но затем, когда дорога на восток была открыта, получены были неутешительные сведения. Часто говорили: «Хоть бы для видимости прибыли, тогда население поверит в прочность новой власти и его можно будет использовать». Но и этой видимости не было.

Самара продержалась всего четыре месяца; первые три месяца были временем успехов и больших надежд; последний – временем агонии фронта. В истории всего Белого движения на Востоке России эти четыре месяца имеют, конечно, большое значение. Поволжский фронт прикрывал работу Сибири и Урала, дал значительную материальную часть для борьбы уральцам, Оренбургу, Уфе; наконец, дал золотой запас в 650 000 000 рублей.

Для нас, участников борьбы на Волге в рядах так называемой Народной армии, самарские дни, когда мы были «детями Учредилки», как пелось в «Самарском шарабане», несмотря на печальный конец, являлись самыми отрадными воспоминаниями в течение последующих лет борьбы. Это было время юности движения, со всеми радостями, надеждами и огорчениями; время, когда мы вовсе не вникали в политику, а работали как умели, лишь бы иметь успех на фронте.

Фактическую сторону событий четырех самарских месяцев я излагал в общих чертах, как она осталась в памяти, и, несмотря на отсутствие сейчас документов, считаю, что в этом не грешу. Ибо факты, разговоры переживались и хорошо врезались в память. Некоторые телеграфные разговоры до сих пор помнятся даже с мелкими подробностями. В суждениях же, выводах, конечно, не могли не отразиться последующие годы, ибо о многом в Самаре за повседневной напряженной работой не думалось.

И теперь, после четырех лет испытаний вместе с белыми войсками, когда мысли возвращаются к самарскому периоду, а все случившееся обобщается, думается: