– Встали? – спросила хозяйка.
– Встали, – ответил Третьяк, с печи слезая.
– Вот и ладно. Как откушаете, к озеру все пойдём. Мы с тобой к кузнецу, а Руска с Елисеем воды нанесут.
– Будь по-твоему, – согласился старший.
Накормили их сытно де́вицы. Стали в путь собираться. Из избы вышли, через лесок прошли, до озера добрались. А озеро будто бескрайнее, словно в небо переходящее. На берегу столб огромный, как бревно для избы. Столб цепями толстыми обмотан, цепи те замками скованы, да через всю гладь водную тянутся. У берега плот к одной из цепей прикреплён. Взошли на него Яська с Третьяком. Постояли немного – и напряглись цепи, сами собой заходили. Не успел ушкуйник опомниться, как поплыли. Перекрестился воин, снова за крестом потянулся. Вздохнула девонька.
– Ты не бойся, нет нечистой силы здесь. Кузнец тянет нас с другого берега.
– Откуда знает, когда тянуть? – недоверчиво спросил Третьяк.
– Уговор у нас: как дым чёрный из трубы повалит, так и тянуть надо. А дома голбешник печь растапливает. Знает он, сколько идти сюда и когда топить, чтобы видно было.
Промолчал ушкуйник, задумался. Показалось старшему, словно встарь плывёт он по Волге; загрустил Третьяк, на плоту сидючи. Быстро плот дошёл до другого берега; не успел удивиться воин, как приметил: на земле стоит детина огромный и крутит он, как жернова, колесо, что в рост человеческий, отчего цепи ходуном и ходят да плот несут.
– Много видел я кузнецов, но таких не встречал, – пробормотал Третьяк озадаченно.
– Испугался? – Язя хмыкнула.
– Нет.
– Не опасный он. На него не злись да не задирай, но и сам не ведись.
– Ты скажи мне, Яська, что творится тут? Раз живёте вы все отшельниками, – для чего кузнец? И откуда монеты возьмутся, коли топи вокруг и от всего мира православного вы отрезаны?
– Вот у него и спросишь, он до гостей охочий, – махнула рукой девонька, ловко прыгая на берег. – Здравствуй, Лёх! Помоги ему освоиться, как дорогого гостя прими. Будет он тебе подмастерьем сегодня. Если надо, обучи. От души и без жадности за работу его вознаградишь.
– Так и сделаю, – поклонился он.
Подбежала к нему девонька, погрозила пальцем, шепнула что-то и дальше пошла.
– Третьяк моё имя, – сказал ушкуйник.
– Лёхом зовут.
Поглядел старый, как Яська в избёнку небольшую зашла, окинул взглядом место, в которое судьба занесла. А вокруг – снова лес густой с трёх сторон, между ним и озером земля вытоптана, пни старые из неё торчат да стоят два домика: кузница и изба. Посмотрел на детину, а тот огромный, босой, в портах и фартуке кузнечном, да повязкой цветастой глаз один прикрыт.
– Ну, веди меня в кузницу, раз помощь нужна. Я с ремеслом таким мало знаком. Значит, подмастерьем и быть, делать нечего. Да расскажешь мне про ваше селение.
– Что рассказывать, – махнул детина рукой, зовя за собой. – Много лет назад здесь город был, а потом всё вокруг в одночасье мокро стало. Топями всё покрылось непроходимыми, да со всех сторон и во многих местах. Были те, кому не сиделось здесь, выбраться они пытались, да кто знает – вышло ли? Кто ушёл, уж не вернулся.
– А тебе сиделось, выходит?
– Мне и здесь хорошо. Работаю себе на радость да другим на потеху.
– Часто забредают к вам?
– Часто, да никто оставаться не хочет. Сбегают, а дальше – уж рассказывал, – сказал кузнец невесело и замолчал.
Зашли в кузню, а там чего только нет: и ножи с топорам, косы с серпами, гвоздей, как песка.
– Из чего же делаешь? – спросил ушкуйник. – Где железо берёшь?
– Да из озера и беру. На его месте тот город был, что утоп. Как зайду под воду, наберу, что смогу, и обратно вернусь.
– Чудно́, – не поверил Третьяк.
Зашли они в кузню, покопался Лёх, выдал фартук и молот небольшой воину, велел кольчугу снять со шлемом, а сам к горну пошёл. Пока кузнец возился, ушкуйник вещи свои недалеко сложил, переоделся, вновь молитву прочитал и перекрестился. Решил воин забавы ради молот поднять, что с наковальней рядом стоял, да не смог – ни одной рукой, ни двумя. Подивился, вновь за выданный взялся. Распрямился Лёх, бухнул заготовку, что золотом засияла, да ухватился за молот играючи. Что не удар, будто колокол бьёт. Опешил Третьяк, ибо сам не слаб, подивился, засмотрелся, задумался.
– Что стоишь? – пробасил кузнец. – Как ударю я, замахнусь, так и сам бей.
– Что ж за силища у тебя? – закричал Третьяк. – И повязка отчего на глазу?
– С детства в кузнице тружусь, оттуда и силушка.
– Врёшь же! Нечисть ты! – замахнулся ушкуйник своим молотом.
– Что-то голос мне твой не нравится, – заявил кузнец, бросил всё и за горло Третьяка взял.
Оторопел ушкуйник и молот выронил. Так дыхание у него перепёрло, что глаза выпучились, как у голбешника. Кузнец же одной левой приподнял его на пядь от земли, затем обратно поставил, разжал пальцы и в глаза ему заглянул.
– Могу перековать. Хочешь?
– Ну и силён же ты, – прохрипел Третьяк.
– А хочешь узы брачные тебе выкую да жизнь счастливую? – продолжал кузнец. – Или новую?
– Оставь его! – раздался голос.
Появилась в дверях де́вица: красивая, статная, в броню одетая, упёрла руки в бока и грозно на кузнеца глянула.
– Что тебе было велено?
– Не серчай, – ответил кузнец.
– Обучить было велено, коль не умеет!
– Помогу я, помогу, матушка! – засуетился Лёх.
– На словах-то вы все, как на гу́слях, – ухмыльнулась она. – Позже зайду.
– Это кто? – просипел Третьяк, горло потирая.
– Время придёт – сам узнаешь о ней, – ответил одноглазый уклончиво. – Вот народ пошёл невоспитанный. На меня замахнулся, да моим же молотом, в моей же кузнице.
– Не серчай, – извинился ушкуйник. – Всё у вас здесь какое-то дивное.
– Место как место. Спокойное, – ответил Лёх примирительно. – А повязка на глаз – так засела окалина, что не вытащить.
– Что ж, прости меня! Бес попутал, что ль… Ну, учи меня.
Елисей же с Руской тем временем к роднику пошли по воду. Загляделся молодой, как де́вица с вёдрами управляется, с коромысла их не снимая.
– Наказала нам Яська, чтоб не мешали голбешнику, а когда дружок придёт наш, так водой его напоили, – улыбаясь, сказала русая.
– Кто дружок-то ваш?
– Как придёт, так увидишь сам. Только дай воды ему лишь одно ведро.
– Что ж за друг такой, что так воду пьёт?
Наполнила Руска второе ведро и прочь от родника зашагала.
– Друг как друг. С давних пор знаемся.
– Тяжело вам жить здесь приходится?
– Тяжело, да ко всему уж привычные.
Наносили они воды в дом и вернулись к озеру. А места там очень красивые, и трава изумрудная поблёскивает, будто росой покрыта. Смотрит Елисей, а Руска уже на разлапистом дереве, что рядом с озером. Сидит на ветке, качается, ногами болтает. Гля́нула она на молодого, засмеялась, качаться сильнее начала, да увлеклась. Руки соскользнули, да так с той ветки спиной вниз и ухнула. С головою ушла под воду. Засуетился Елисей, сбросил с себя всё тяжёлое, в портах и рубахе за ней нырнул. А в озере была водица прозрачная. Пока нырял, взбаламутил всё, да Ру́си не нашёл. Испугался, пригорюнился, только чувствует, что за ноги его кто-то держит и не может он выплыть. Так и дёрнули его, и под воду ушёл он с головою.
Глаза открыл, а уже на берегу лежит, а рядом Руска сидит, улыбается.
– Напугался?
– Есть такое, – задрожал Елисей.
– Сам не делал так?
– Делал, – признался молодой. – Плохо кончилось.
Замолчала де́вица.
– А скажи, не русалка ты?
– Так давно уж прошла твоя Троица, – вновь улыбнулась русая.