Инфляция и государство. 2-е изд.

Доля этих инвестиций в ВВП находится на уровне менее 1,5%, тогда как в развитых странах колеблется в диапазоне от 8 до 10% ^67.

Расчет на увеличение собственных вложений предприятий за счет роста амортизационных отчислений пока не оправдался во многом из-за инфляционного повышения цен на инвестиционные товары, толчком к которому стала опять же переоценка основных фондов, нацеленная на увеличение амортизационных отчислений.

Хуже того, отток капитала из промышленности в финансовую сферу (в том числе и на покрытие бюджетного дефицита) в 1995 г. усилился. Вследствие действия всех этих факторов реальный результат оказался прямо противоположным замысленному: инвестиции из средств предприятий в 1995 году сократились в гораздо большей степени, чем бюджетные. И в бюджете-96 объем инвестиций запланирован по остаточному принципу. Надежд на начало в 1996 г. экономического подъема нет. При продолжении проводимого в последние годы курса будет складываться такая картина. Положение в добывающем (экспортном) секторе останется стабильным: здесь возможен и некоторый рост производства. Наряду с этим очагом стабильности, сохранятся стагнирующие (нулевой прирост или небольшое сокращение производства) и коллапсирующие отрасли (падающий выпуск при отмирании ряда видов производства). Спад капиталовложений достигнет 70% от 1991 г., а производственных капвложений на 80% от 1991 г. Что, к сожалению, и сбылось.

«По сути же это не стабилизация (о которой много говорит официальное руководство страны и взахлеб пишет прирыночная пресса – авт.), а самая настоящая депрессия, которая может затянуться надолго»⁶⁸.

Бытует мнение, что усиление сырьевой ориентации российской экономики не только не таит особых угроз, но и позволяет расширить закупки потребительских товаров, включая продовольствие, наполнить полки магазинов. Между тем элементарные расчеты показывают, что таким путем повысить благосостояние основной массы населения и обеспечить ей достойный уровень жизни невозможно.

Так, объем экспорта в 1995 г. составил 77,8 млрд. долл.⁶⁸, что в пересчете на душу населения дает 77,8 млрд.: 148,1 млн. = 525 долл. в год или 44 долл. в месяц. Вот весь ресурс.

И если даже его целиком использовать на потребление (что, естественно, практически невозможно), он не способен вывести граждан из нищенского состояния. Так что за импорт платим мы только из собственного кармана.

Особо стоит вопрос об иностранных инвестициях. Общий их объем в российской экономике на 1 января 1996 г. составил около 6,7 млрд. долларов, в т. ч. за 1995 г. – 2 млрд., т. е. на них приходится 5% всех капиталовложений⁶⁸.

Можно привести немало примеров, когда иностранный капитал проникает в Россию для того, чтобы устранить конкурента или внедриться в те структуры, потеря контроля над которыми угрожает национальной безопасности.

Приведем один из них, наиболее расследованный. «… проведены документальные проверки по вопросу соблюдения налогового законодательства АОЗТ „Компания Алюмин Продукт“, АООТ „Ваш финансовый попечитель“, АООТ „Московская финансовая инвестиционная компания“, „Русский капитал“ и ТОО „Риал“. Проверка показала, что в результате многоступенчатой комбинации фактическими владельцами алюминиевой промышленности стали иностранные фирмы и группа конкретных физических лиц» ⁶⁹.

Наверное, нет нужды напоминать, что алюминий относится к стратегическим материалам во всех развитых странах.

Трудности возникают и в связи с завышенными процентными ставками. Производство не в состоянии отработать такие высокие ссудные проценты. Да и банки, не имея особых льгот или обязательных к исполнению директив государства, неохотно кредитуют промышленность. Кредиты, представленные коммерческими банками предприятиям, организациям и населению, составляли на 1 июля 1995 года 83,6 трлн. руб., или всего 17,6% активов сводного баланса коммерческих банков. Долгосрочных же кредитов (а именно они направляются в инвестиции), выделяется совсем мало. Так, на 1.09.95 г. задолженность по долгосрочным кредитам составляла всего 14,2 трлн. руб., в том числе народному хозяйству лишь 4,1 трлн. руб.⁷⁰.

Не располагая инструментами действенного оперативного регулирования денежной массы, ЦБ РФ не контролирует также каналы ее распределения по секторам экономики. В результате финансовый сектор может переполняться ликвидностью, создавать нерациональные излишние резервы, депонировать их за границей, тогда как реальный сектор – испытывать острую непреходящую нехватку денежных средств. Этот момент констатируют даже руководители ЦБ ^71.

Нельзя, разумеется, недооценивать и возможности привлечения и инвестирования средств, находящихся на руках у населения (зажиточной его части). Они, по некоторым оценкам, составляли 20 млрд. долл.⁷⁰. То есть средства для инвестиций все же есть. Происходит их концентрация у крупных финансовых структур и узкой прослойки зажиточной части населения. Они, однако, не направят их в производство, если государство не создаст для этого определенных условий. А главное, ресурсы рождаются экономическим оборотом. Оживите его, и капиталы появятся: растущее производство само себя обеспечивает. Денег для инвестиционного толчка стагнирующих и коллапсирующих производств можно насобирать, однако масштабы накопления в экономике свободных капиталов далеко не те, которые позволяли бы дальнейшее массированное наращивание государственного долга, пусть даже через государственные ценные бумаги. Для того чтобы размеры долга приблизились к опасной черте (за которой придется либо половину федеральных доходов тратить на обслуживание и погашение государственного долга, либо прибегнуть к государственному банкротству), хватит и двух лет краткосрочных и среднесрочных заимствований на внутреннем денежном рынке. Расходы на обслуживание и погашение государственного долга составляли в 1993 г. 3% федеральных затрат, в 1994 г. – 11%, в 1995 г. – 31%, и в 1996 г. прогнозировались на уровне более 46%⁷².

Один из главных устоев практикуемой тогда реформационной модели – осуществляемая в целях «капитализации всей страны» форсированная, поразившая весь мир своим темпами, приватизация государственной собственности. «Ни одна страна в мире, констатируют, например, американские эксперты по вопросам демократизации экономики, не начинала так быстро осуществлять приватизацию принадлежащих государству предприятий, как Россия»⁷³. Команда отечественных приватизаторов до сих пор действовала и продолжает действовать в соответствии с логикой становления совершенно определенной, однофакторной модели рыночной экономики, отражающей интерес интенсивно формирующейся в стране узкой социальной группы крупных собственников. В основу политики форсированной приватизации была заложена четкая идеологическая установка: в стране, население которой не принимает идеи перехода государственной собственности в руки частного капитала («стратегических инвесторов»), собственность трудовых коллективов – неизбежное зло, кратковременный этап, промежуточное «демпфирующее» звено в процессе этого перехода. Один из известных американских специалистов по вопросам демократизации собственности, консультант Госкомимущества Д. Блази проанализировал динамику перехода собственности работников российских предприятий в руки «стратегических инвесторов» к моменту начала денежной приватизации. Анализ проводился в два этапа: конец 1992—май 1993 г. и май 1994—июнь 1995 г. на средних и крупных предприятиях. Согласно расчетам Д. Блазы, доля предприятий, в которых работники обладают контрольным пакетом, сократилась на 1/3⁷⁴.

Переход от плановой системы к однофакторной модели рыночной экономики пытаются обставить почти исключительно монетаристскими мероприятиями, при упоре на финансово – денежную и распределительную сферы. Собственно же производство, как ключевую фазу воспроизводственного процесса, реформаторы по существу, игнорируют.

Непосредственным результатом этой кампании стало грандиозное, но абсолютно не выверенное в экономическом и социальном отношениях перераспределение в обществе средств производства, соответственно доходов. Уже к исходу первого года реформы доходы большей части населения упали более чем на 2/3, относительно же узкого слоя – невиданно взлетели. Резкое реструктурирование доходов в последующие годы привело к соответствующему радикальному изменению структуры платежеспособного спроса населения. При многократном возросшем спросе незначительного контингента россиян на предметы роскоши и повышенного комфорта произошел обвал спроса основной части населения на предметы массового потребления. Отрасли, их производящие, в т. ч. с/х, пищевая, легкая и текстильная промышленность, лишились значительной доли платежеспособного спроса на свою продукцию, вследствие чего были вынуждены резко сократить объемы производства и оказались на грани полного экономического краха.

Наука даже не упоминалась ни в Заявлении Правительства и ЦБ об экономической политике на 1995 г., ни в Основных направлениях денежно-кредитной политики на 1996 г. И совершенно напрасно, могли бы подсчитать прямые потери от «утечки мозгов», не говоря уже об упущенной выгоде.

Общее кризисное состояние тяжело ударило по научно- технической сфере. Угрожающе высокими темпами падает численность кадрового персонала. Если к началу 1992 г. в России в сфере науки и научного обслуживания было занято примерно 3,5 млн. человек (в том числе научных работников – 2,1 млн.), то уже на начало 1995 г. – только 1124,7 тыс., из них научных работников 643,3 тыс. человек⁷⁵.

В 1996 г. численность занятых в науке снизилась до 990,7 тыс. человек., к началу 1998 г. осталось только 946 тысяч^75а. Лишь за 3 года кадровый компонент российского научно-технического потенциала уменьшился более чем в 3 раза. Это не в последнюю очередь стало следствием «утечки мозгов» прежде всего в виде непосредственной эмиграции: с 1989 года по 1992 год из страны выехало за рубеж на постоянное место жительства около 10% численности ее научных работников (примерно 75 тыс. человек, только из системы РАН эмигрировало 17% научных сотрудников⁷⁶. По данным МВД РФ, в 1992 г. Россию покинули 4572 научных работника, в 1993 г. – 5976, в 1994 г. – 5171, в 1995 г. – около 5,5 тыс. Западные правители и экономисты не поленились подсчитать стоимость переманенного. Согласно недавним расчетам американских социологов, стоимость подготовки одного высококвалифицированного специалиста научно-технического профиля обходится стране-донору примерно в 800 тыс. долл.

С учетом того, что среднегодовые темпы эмиграции научных работников из России в последние годы оценивались в 5 – 5,5 тыс. чел., страна ежегодно терпит ущерб в 4—4,5 млрд. долл. Если же к категории научных работников добавить высококвалифицированных инженерно-технических специалистов, представителей медицинских профессий, учителей и деятелей культуры, то, по некоторым данным, общий годовой ущерб России от «утечки» умов доходит до 50 – 60 млрд. долл⁷⁷.

Весьма существенным компонентом «внешней утечки» умов, по своим масштабам намного превышающим отмеченную интеллектуальную эмиграцию, стал выезд за рубеж значительного числа ученых и специалистов на временную работу, главным образом на контрактной основе. Это только по линии федеральной миграционной службы представителей научной и творческой интеллигенции, технических специалистов высокой квалификации. А сколько выезжает с помощью различных отечественных и зарубежных агентств по вербовке ученых и специалистов, никто и не отслеживал. То есть весомая часть отечественного интеллектуального потенциала временно не используется в интересах российской экономики. А 10 – 15% этого потока по разным причинам остается за рубежом.

Изощренной формой «утечки умов» является наем на работу российских ученых и специалистов иностранными компаниями и СП, находящимися на территории РФ. Эти люди трудятся не на российскую экономику, а в интересах своих иностранных работодателей, далеко не всегда совпадающих с интересами России. Или, еще круче, откупают с потрохами целый НИИ. Как например, полная аренда сроком на 5 лет известной американской фирмой «Проктер энд Гэмбл» Института биомедицинской химии АМН РФ⁷⁸. Несравненно больше выигрывает американская фирма, получившая в свое распоряжение целый НИИ за гораздо меньшие средства, чем это понадобилось бы для его создания в собственной стране. Интересам же России наносится ущерб, совокупный размер которого (для всех подобных случаев) может существенно превысить объем финансовой помощи, оказываемой из-за рубежа российской науке. Становятся понятными отнюдь не альтруистические или благотворительные мотивы предоставления подобной помощи, и возникает вопрос: а кто же всё-таки кому помогает: Запад России или Россия Западу?

«Утечка умов» имеет для страны-донора и более широкие, далеко идущие негативные последствия. Тут надо учитывать, в частности снижение культурного и интеллектуального уровня нации, девальвацию многих духовно-нравственных ценностей, падение общественной морали, потерю гуманистических традиций и особенностей национальной психологии (не говоря уже о подрыве физического здоровья нации, ее генотипа).

Сколько слез пролито бульварной прессой по поводу исхода дворян (поручиков Голицыных) и купцов из России в 1917 году. А тут действительно светлые головы уплывают из России десятками тысяч – и тишина! Вдобавок, помимо внешней существует и так называемая внутренняя утечка умов, т. е. исход ученых и специалистов из научно-технической сферы в другие области национальной экономики, непосредственно не связанные с научной деятельностью: коммерческие, административные и иные структуры.

По некоторым оценкам, этот процесс в десять раз превышает утечку умов за рубеж. Пора всерьез задуматься о критической массе национального интеллектуального (в т. ч. научно- исследовательского и инженерно-технического) потенциала, т. е. такой его предельно допустимой минимальной численности, опускаясь ниже которой стран обречена на длительное культурное и творческое прозябание, маргинальное положение в мировом научно-техническом и социально-экономическом прогрессе, постоянную зависимость от иностранцев.

По экспертным оценкам, разрушение национального научно- технического потенциала может наступить, если доля доходов на НИОКР в ВВП страны в течение 5—7 лет стабильно не превышает одного процента в год, и в результате этого доля людей с высшим естественнонаучным и инженерно-техническим образованием в общем числе занятых в народном хозяйстве снижается с соответствующим временным лагом до 2—4%. Эти пороговые величины относятся к нижнему пределу «критической массы», характерному для регрессирующей экономики от простого воспроизводства и ниже.

В ФРГ, Англии, Японии, Франции, Израиле доля расходов на НИОКР в ВВП колеблется от 2,7 до 3,1%. А что у нас? По данным Миннауки РФ, численность научных работников в общем числе занятых в народном хозяйстве сократилась с 4% в 1991 г. до менее 2% к началу 1996 г.⁷⁹.

А объемы финансирования см. таблицу 2.1⁸⁰:

Разрушить национальный интеллектуальный потенциал можно довольно быстро, тогда как воссоздание его «критической массы» требует значительных усилий и длительного времени.

Федеральные целевые программы

Кто решится оспорить принципиальный тезис, согласно которому в условиях острейшего макродефицита финансовых средств главное – обеспечить их предельно выверенное приоритетно – результативное расходование?

Между тем, эта аксиома не стала и, судя по всему, еще не скоро станет реальной методологической основой отечественной бюджетной политики.

«Пока программная составляющая федерального бюджета незначительна. В 1995 г. бюджетные ассигнования на выполнение 40 целевых федеральных программ отраслевой ориентации и около 20 федеральных программ по развитию регионов составили всего около 7% всех бюджетных расходов на федеральном уровне. Примерно той же остается доля программно-ориентированных расходов и в федеральным бюджете-96.

Ни одна официально принятая программа никогда не финансировалась в объеме, первоначально предусмотренном соответствующими законодательными и правительственными документами. И в 1995 г. реальное финансирование программ оказалось впятеро меньше запланированного» ⁸¹.

Вместо строгой ревизии программ и сокращения их числа постоянно принимаются новые за счет уже сверстанного и поделенного бюджета. Если к утвержденным 49 программам бюджета-96 добавить разрабатываемые, то их число получается без малого две сотни. И для их реального воплощения потребуется минимум 130 – 150 трлн. руб. ежегодно⁸¹.

Главная «заслуга» в описанной выше печальной эволюции (или «контрреволюции»? ) структуры российской экономики принадлежит избранной модели реформирования, ключевой элемент коей – сжатие совокупного спроса как средство «макроэкономической стабилизации». С самого начала нас уверили в том, что рестрикция этого спроса в условиях либерализации цен приведет к остановке инфляции, что в свою очередь обернется всплеском инвестиционной активности и началом экономического роста и позитивных структурных изменений. Опыт шести лет действий по этой схеме показал полную ее несостоятельность. Несмотря на проводимые с маниакальным упорством рестрикционные меры (включая и столь «крутые», как неоплата предприятиям выполненных госзаказов и невыплаты заработной платы «бюджетникам» и пенсии нетрудоспособным) устранить инфляцию или хотя бы свести к приемлемому уровню, тогда не удалось. Зато «удалось» вызвать беспрецедентный даже по меркам военного времени спад производства, граничащий с параличом хозяйственной жизни.

Реформационные преобразования проводятся революционными методами, а революционная идеология смены власти, захвата власти, удержания ее, реформаторами выдается за идеологию реформирования. Это соединение д. э. н. В. Н. Лексин и к. э. н. А. Н. Швецов, зав. отделом и вед. научный сотрудник Института системного анализа РАН, называют «ревореформой»⁸¹.

«Современную российскую реформу объединяет с революцией и ее преподнесение в качестве самоцели. Именно реформе как таковой (а не ее необходимым социальным результатам) клянутся в верности, реформа преподносится как символ прогресса и т. п. Для наших реформ характерны несистемность и внутренние противоречия, им присуще аномально высокая политическая поляризация: тут и путчи, и штурм парламента, и массовые митинги, и политические процессы. В общем это действительно «ревореформы». Но, видно, главный парадокс нашей во многих смыслах парадоксальной реформы состоит не только в ее революционности (по методам проведения), но и в ее контрреволюционности (по отношению к итогам октября 1917 г.). Она, по сути дела, имеет целью реставрацию ценностей февраля 1917 г.: республика на базе капиталистической экономики. Все семьдесят лет советской власти такое справедливо считали бы контрреволюцией. А любая контрреволюция совершается теми же методами и по той же схеме, что и революция, они (подобно реформе и контрреформе) дети одной матери, элементы одного цикла. Но если проведение революций методами реформ и не так уж вредно, то проведение реформ революционными путями означает нечто гораздо худшее»⁸¹.

«… ни по одному из направлений экономических преобразований в период «перестройки» и «постперестройки» не был получен именно тот существенный экономический или социальный результат, на который рассчитывали. Экономическая реальность на макроуровне ни разу адекватно не реагировала на предлагаемые условия реформ, нет такой реакции и на уровне отдельных предприятий. Проходит какое-то время после принятия, казалось бы, бесспорно результативных решений, но ни роста инвестиционной активности, ни действительно рыночных выходов из кризисных ситуаций, ни внутреннего реструктурирования на большинстве приватизированных (акционированных) предприятий не наблюдается. Напротив, экономическое поведение новоявленных АО по-прежнему определяется надеждами на государственную поддержку, стимулированием скрытой безработицы и т. п. Поэтому все, что возможно проверить, следует заранее проверить⁸¹. Итак, вместо продвижения к эффективной конкурентоспособной экономике наблюдается прямо противоположное – обвальный спад производства, сопровождаемый снижением его эффективности и жизненного уровня основной части населения. Некоторые начинают думать, что их в очередной раз обманули, что действительные цели избранного курса реформирования изначально были иными по сравнению с озвучивавшимися. Если говорится одно, а делается совсем другое, естественен вывод: нужна не корректировка проводимого варианта реформирования, а изменение его курса»⁸² (!).

Осталось добавить вывод проф. Финансовой академии при правительстве РФ д. э. н. В. М. Соколинского и к. э. н. М. Н. Исаловой: «Социальной политики, в том ее понимании (научно-прикладном – от авт.) в России пока нет» ⁸³ (!).