История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы. 1370—1789

Бастилия в правление Карла VIII (1483–1498), Людовика XII (1498–1515) и Франциска I (1515–1547)

При Карле VIII во время его похода на Италию и при более мягком правлении Людовика XII, прозванного отцом народа, заключения в Бастилию прекратились, но при Франциске I возобновились. Хотя Людовик XI был мстителен и жесток, все-таки он руководствовался государственной целью, а при Франциске I было царство фавориток; они-то и были виновницами заключений в Бастилию при этом короле.

Бастилия при Генрихе II (1547–1559)

При Генрихе II Бастилию еще более укрепили, и к 1559 г. все работы были окончены. С того времени, за исключением некоторых изменений внутри, она оставалась в таком же виде до самого своего падения. Что же касается того, какой характер имело правление Генриха II относительно заключения в Бастилию, в этом отношении можно сказать, что при нем в Бастилию заключали главным образом за религиозные убеждения, а именно преследовали гугенотов. Для примера приведем дело члена парламента Дюбурга. Так как при этом, да и вообще в дальнейшем нашем рассказе неоднократно придется упоминать о парижском парламенте и образе его действий, считаем не лишним предварительно рассказать о том, каковы были французские парламенты, об их функционировании и устройстве. Мы ограничимся собственно историей парижского парламента, так как другие французские парламенты, основанные позже, были все устроены по образцу парижского. При этом мы коснемся только самого существенного.

О парижском парламенте

В первое время, то есть при германских королях, парламентом называлось всякое политическое собрание, в том числе и Марсово поле или mallum; впоследствии же парламентом именовался королевский двор. Он состоял из главных вассалов герцогства Франции, из прелатов и главных королевских сановников. Таков был парламент при Филиппе Августе (1180–1223) и при Людовике Святом (1226–1270). Собирался он два раза в год, а именно: в Троицын день и в День Всех Святых (1 ноября), и в его ведении находились дела политические, финансовые и судебные. Постановления же этого древнего парламента назывались olim.

Преобразование парламента при Филиппе IV (1285–1314)

Филипп IV дал парламенту совершенно новое устройство: дела политические он передал в ведение Государственного совета, называемого тогда Большим советом (Grand conseil или Conseil étroit); дела финансовые – Счетной палате (Chambre des comptes), а дела судебные оставил в ведении парламента. Таким образом, он преобразовал его в настоящее судилище. Дела, поступавшие в парламент, разделялись между тремя палатами или камерами, из которых состояло это учреждение. Дела, прямо подлежавшие рассмотрению парламента, поступали в так называемую палату Прошений (chambre des requêtes); дела же по апелляциям на низшие суды сначала поступали в Следственную палату (chambre des enquêtes), производившую по ним предварительное расследование и затем передававшую их для окончательного решения в Большую или Тяжебную палату (grande chambre или chambre des plaidoiries), которая впоследствии, а именно после того, как Людовик XII велел вызолотить ее потолок, стала называться Позолоченною палатою (chambre dorée).

Таково было вначале распределение дел между парламентскими палатами.

Легисты

Выше уже было сказано, что двор короля, состоявший прежде исключительно из баронов и прелатов, назывался парламентом. Эти бароны и прелаты были по праву рождения членами парламента и два раза в год являлись на заседания для разбора дел. Преобразования Филиппа IV не лишали их этого права, но в этом отношении мало-помалу произошла важная перемена. Уже в XIII в. в парламенте большим влиянием стали пользоваться легисты, то есть люди, знакомые с римским правом, изучение которого стало тогда распространяться во Франции.

Короли, видя в этом поддержку своей власти, поощряли этот процесс, и легисты, называемые также юристами, юрисконсультами, а также рыцарями закона (chevaliers es lois), вскоре сделались советниками королей. Уже при Людовике Святом они имели большое влияние на законодательство.

Сначала, однако, положение их в парламенте было весьма унизительное. Они должны были садиться на самую нижнюю ступень скамьи, чтобы дать возможность высшим феодальным сеньорам, садившимся на верхние ступени той же скамьи, совещаться с ними, не сходя с места. Специальное изучение римского права распространялось все более и более; процессы, решавшиеся на основании этого права, становились все запутаннее и запутаннее, причем во время производства тяжбы очень часто прибегали к выражениям, совершенно непонятным для феодальных сеньоров. Последние, чувствуя свою беспомощность, стали удаляться из парламента, а вместе с этим усиливалось влияние легистов, этих людей науки, и кончилось тем, что они одни стали заседать в парламенте. Особенным влиянием они пользовались при Филиппе IV. Он даже учредил в Париже особую палату Прошений, предназначенную для разбора дел на основании писаного, то есть римского права, которого придерживались в Лангедоке^[7].

Наиболее выдающиеся легисты: Ангерран де Мариньи, Гийом де Ногаре, Пьер Флоте, Раваль де Прель, Пьер де Латильи с величайшей энергией работали с целью возвысить королевскую власть. Изучая римское право, они прониклись убеждением, что воля короля есть живой закон, и выразили это следующим образом: «Si veut le roi, si veut la loi»^[8]. Неограниченная власть короля, которого они почитали изображением Бога на земле, была их принципом, к осуществлению которого они стремились. После Филиппа IV началась феодальная реакция, и легисты подверглись жестокому преследованию, но в конце концов одержали победу. Те же убеждения руководили парламентами, Счетными палатами и Государственным советом, и мало-помалу дворянство было совершенно устранено из этих учреждений, и его место заняли легисты.

Карл V (1364–1380) уступил парламенту старинный дворец Людовика Святого, и следует думать, что с того времени заседания парламента стали постоянными. Это было благодетельное нововведение, устранявшее медленность в парламентском делопроизводстве, а до тех пор некоторые дела тянулись там по двадцать лет и более.

Этот же король предоставил парламенту право по собственному своему выбору замещать вакантные места, а до того времени короли назначали юрисконсультов на каждую отдельную сессию. Короли покровительствовали парламенту, и вскоре члены его были освобождены от уплаты податей и от других повинностей.

Карл VII в 1453 г. учредил при парламенте Уголовную палату, которую называли Chambre criminelle de la Tournelle, потому что не было у нее постоянного личного состава, а он состоял из членов других палат, назначаемых туда по очереди (tour-à-tour). Сыну Карла VII Людовику XI парламент обязан введением несменяемости парламентских должностных лиц.

К сожалению, один из следующих королей, а именно Людовик XII, допустил продажу парламентских должностей. Ему в этом подражал преемник его Франциск I. Так как за эти должности платили очень много, а король нуждался в деньгах, он и увеличил личный состав парламента до 120 человек, а при вступлении на престол Людовика XI он состоял не более чем из ста человек.

Еще при первых королях дома Валуа роль парламента была чисто судейская, и на этом поприще он пользовался большим авторитетом и внушал к себе уважение, но парижский парламент сумел постепенно приобрести также и политическое влияние. Он считал себя представителем парламента того времени, когда это учреждение ведало и делами политическими, и этот взгляд старался распространять в обществе. При этом парламент очень ловко воспользовался одной формальностью, которую должен был соблюдать при издании ордонансов, то есть законов, касавшихся всего государства. Книгопечатания тогда еще не было, а потому, чтобы судьи могли увязать суждения с ордонансом, его прочитывали в парламенте и затем вписывали в особые парламентские тетради, именовавшиеся реестрами (registres). Это называлось enregistrement. Сначала это было только формальностью, доказывавшей, что парламент слушал королевский ордонанс и занес его в свои реестры, чтобы соотноситься с ним при вынесении решений. Во время же анархии, бывшей в XV в., парламент стал претендовать на то, что будто бы имеет право вносить или нет в свои реестры королевские ордонансы и таким образом делать их недействительными. Когда короли встречали сопротивление со стороны парламента, они в подобных случаях каждый раз давали особые приказы, чтобы принудить парламент к повиновению. Тогда парламент, внеся в свои реестры ордонанс, приписывал: «Du très exprès commandement du roi»^[9]… Иногда же в подобных случаях, чтобы сломить сопротивление парламента, короли назначали lit de justice. Так назывались особенно торжественные заседания парламента, во время которых король, окруженный герцогами, пэрами и другими знатнейшими лицами государства, восседал на особого рода троне из целой груды подушек, над которой был балдахин.

Первоначально название lit de justice относилось только к этому трону, но впоследствии его распространили и на сами заседания. Когда король назначал lit de justice, чтобы принудить парламент к повиновению, он приказывал ему в своем же присутствии занести в реестры то, что требовал. Было бы, однако, ошибочно думать, что lit de justice называлось всякое заседание парламента, на котором присутствовал король, – это название относилось только к тем заседаниям, на которых присутствовал король и для которых был установлен особенный, строго определенный торжественный церемониал. С занесением в парламентские реестры королевских ордонансов тесно связано право протеста против занесения тех из них, которых парламент не одобрял.

В таком случае, прежде занесения королевского приказа в реестры, парламент представлял королю свои соображения, почему считает это вредным. Такой протест назывался remontrance.

Хотя это право тоже не имело исторической почвы, но во многих случаях оказывало благодетельное влияние. Так, оно неоднократно удерживало королей от чрезмерных расходов, на которые склоняли их любимцы. Оно было благодетельно и во многих других случаях, хотя справедливость требует сказать, что иногда оно задерживало и самые благотворные преобразования, как, например, Нантский эдикт, и возбудило беспорядки, известные под именем Фронды. Людовик XIV отнял в 1673 г. у парламента право протеста, и тот был лишен его в течение всего царствования этого короля. По смерти Людовика XIV парламент уничтожил его завещание и снова приобрел право протеста, а вместе с тем и прежнее влияние. Имея в своем ведении общегосударственную полицию, он мог вмешиваться во все административные дела и продолжал свою оппозицию. Он прекратил ее на короткое время (1761–1763) для изгнания иезуитов, но в то же время присуждал сочинения философов к сожжению через палача.

Парламентская оппозиция стала еще сильнее после того, как министр Шуазель впал в немилость, и канцлер^[10] Мопу, обязанный своим возвышением графине Дюбарри – фаворитке Людовика XV, предпринял преобразование в деле отправления правосудия. Мопу хотел решительным образом освободить короля от парламентов, и кончилось тем, что парижский парламент был в 1771 г. заменен особой комиссией. Вскоре были закрыты и другие парламенты. Вместо парламентов были учреждены высшие советы (conseils supérieurs). При этом продажа должностей была отменена, и правосудие отправлялось безвозмездно. Общественное мнение было на стороне парламентов, несмотря на то что прекращение продажи парламентских должностей и безвозмездное отправление правосудия – были меры очевидно благотворные; мадам Дюбарри покровительствовала Мопу; она же содействовала и падению Шуазеля, а вместе с ним и парламентов. Дело происходило следующим образом. Шуазель – единственный сановник, который не оказывал почтения этой всесильной фаворитке, и было много попыток низложить этого государственного человека. Попытки эти были безуспешны; тем не менее враги Шуазеля не дремали.

Мы видели, какую сильную оппозицию оказывал парижский парламент. Провинциальные парламенты действовали в том же духе, а Шуазель затруднялся решительно выступить против них, чем и навлек на себя неудовольствие двора. Вот за это обстоятельство и ухватились его враги и при этом воспользовались мадам Дюбарри. В ее уборной поставили портрет казненного английского короля Карла I, и как раз против того места, на которое обыкновенно садился Людовик XV. Увидев этот портрет, он сделал на его счет какие-то замечания, а мадам Дюбарри, хорошо знавшая свою роль, оказалась в этом случае сведущей и по части истории. Сообщив королю все, что касалось дела, она прибавила: «Ваши парламенты хотят поступить с вами так же, как английский парламент поступил с королем Карлом, а Шуазель заодно с ними». Слабохарактерный Людовик XV с ужасом посмотрел на портрет и боязливо ощупал свою голову.

Шаг был рассчитан верно. Король, напуганный графиней Дюбарри, уволил Шуазеля – этого государственного человека, навлекшего на себя нерасположение фаворитки тем, что не хотел унизиться ухаживанием за ней. Это случилось незадолго до смерти Людовика XV. Его преемник Людовик XVI, вступив на престол, восстановил парламенты, и парижский парламент снова начал оппозицию и, к сожалению, помешал Людовику XVI в деле освобождения крестьян, а оно избавило бы Францию от многих бед революции. Наконец в 1790 г. все французские парламенты были закрыты.

Вот в общих чертах история парижского парламента. К этому прибавим, что парламент в XVIII в. состоял не из трех палат, как было сначала, а из семи, и что распределение дел по палатам было другое, чем прежде.

Дело Дюбурга

Вернемся к прерванному нами рассказу. Мы выше сказали, что в правление Генриха II в Бастилию более всего заключали гугенотов, то есть последователей учения Кальвина. Религиозные преследования во Франции, начавшиеся еще при Франциске I, весьма усилились при Генрихе II. Несмотря на это, кальвинизм во Франции распространялся так, что при этом короле в стране насчитывалось 2250 кальвинистских общин, частью официальных, частью тайных.

Генрих II любил празднества, имевшие рыцарский характер, и говорил, что считает их хорошим средством для искоренения страсти к религиозным спорам, но, по справедливому замечанию историка Лакретеля, если он отвлекал от них этими празднествами, то снова возжигал преследованиями гугенотов.

Преследуя гугенотов во Франции, он, однако, заключил союз с Морицем Саксонским против Карла V для защиты германских протестантов.

Покидая по этому поводу Францию, он сказал парламенту следующее: «Я отправляюсь для того, чтобы защитить еретиков, которых притесняет император германский; преследуйте во время моего отсутствия, преследуйте с наибольшей строгостью еретиков моего королевства».

Таковы были отношения Генриха II к приверженцам нового учения, число которых, однако, все увеличивалось. При дворе распространился слух, что большая часть парламента была втайне на стороне гугенотов.

Вот в чем было дело: по поводу многочисленных процессов гугенотов в парламенте возникло разногласие. Одни были того мнения, что их непременно нужно казнить, другие же полагали, что им нужно оказывать снисхождение, и когда им приходилось карать их, то ограничивались присуждением к изгнанию. Поступая таким образом, они тем не менее были ревностными католиками; но некоторые члены парламента были действительно приверженцами нового учения, хотя и не давали никакого повода к обвинению.

По этому делу лотарингский кардинал на заседании Королевского совета высказал следующее мнение: «Нужно расставить сети этим опасным людям, пригласив их высказаться, и затем наказать, основываясь на их собственном признании».

Король принял этот совет и затем 13(6) июня 1559 г. в сопровождении многих высокопоставленных лиц явился в парламент, где в то время обсуждался вопрос о суде над еретиками. Неожиданное появление короля повергло всех в ужас, но Генрих постарался успокоить всех, боясь, что в противном случае никто не выскажется откровенно. Первые его слова дышали миролюбием. Не делая парламенту никаких упреков, он сначала казался нейтральным по отношению к тем его членам, которые стояли за крутые меры против гугенотов, и тем, кто выказывал к ним снисхождение, и пригласил каждого свободно высказать свое мнение. Положившись на слова короля, большая часть членов, считавших необходимым прибегать к более мягким мерам относительно гугенотов, ясно высказали основания, по которым считали это необходимым. Де Гарле, де Ту и Сегье ловко защищали умеренность своих убеждений, которую им ставили в упрек. Они указали на опасные последствия жестоких казней, несоразмерных вине, опираясь на 25-летний опыт, доказавший, что преследования не ослабили еретиков, которых хотели подавить, а, напротив, пробуждали в них энтузиазм и увеличивали их силы и численность. Они при этом указали на более мягкие меры, к которым следовало прибегать, чтобы остановить распространение нового учения, и наконец указали на вред, который может произойти, если пожертвуют льготами Галликанской церкви и мудрыми законами страны в угоду Римскому двору.

К сожалению, некоторые члены парламента выражались не так сдержанно. Людовик Фор, например, в своей речи сказал: «Прежде всего рассмотрим: кто настоящий виновник смут, из опасения, чтобы не пришлось отвечать так, как некогда отвечал пророк Илия царю Ахаву: ты смущаешь Израиль». Думают, что при этом он намекал не на короля, а на лотарингского кардинала, но двор был оскорблен.

Затем король был весьма смущен словами парламентского советника Дюбурга, сказавшего в своей речи: «Между тем как на кострах сжигают людей, единственная вина которых заключается в том, что они молятся за своего государя, позорная распущенность порождает и поддерживает богохульство, клятвопреступления, кутежи и прелюбодеяния».

Нет никакого сомнения, что Дюбург не имел при этом в виду любовницу короля Диану де Пуатье, но неблагонамеренные люди сделали вид, будто смущены тем, что королю нанесено личное оскорбление.

Так защищали гугенотов некоторые члены парламента, другие же, напротив, высказывали мнение, что против еретиков нужно принять еще более жесткие меры. Кажется, что большинство членов парламента разделяло это воззрение. Так, например, старший председатель^[11] Леметр привел в пример Филиппа Августа, который в один день казнил 600 еретиков. Наконец прения были окончены, и королю не было более надобности скрывать свои действительные намерения. Он грозно посмотрел на Фора и Дюбурга и упрекнул парламент в неприличии и дерзости некоторых мнений, высказанных во время прений. Наконец он поднялся с места и приказал немедленно арестовать обоих названных лиц. Кроме того, дома были арестованы трое других, а именно де Фоа, Фюме и Лапорт, еще трое скрылись.

Все арестованные были заключены в тюрьму. Они все, кроме Дюбурга, старались всеми доступными им мерами умилостивить короля и его министров. Сознались, что произнесли неблагоразумные речи, и сильно протестовали против обвинения в ереси; Дюбург же не хотел купить себе жизнь ценой отречения от своих убеждений. Так как он был в духовном сане, сначала был предан духовному суду. Парижский епископ признал его еретиком, и это решение было утверждено Санским архиепископом. Дюбург апеллировал парламенту, требуя, чтобы он был предан суду соединенных палат парламента, но это требование отвергли, и Дюбург был предан суду особой комиссии, состоявшей из лиц, отличавшихся особенной ревностью в деле преследования еретиков. Дюбург протестовал против назначения некоторых лиц, так как они были его личными врагами, но безуспешно. Однажды, выведенный из терпения председателем комиссии Минаром, Дюбург сказал ему: «Трепещи ты сам. Поверь человеку, который вскоре предстанет пред Господом Богом, что и ты вскоре предстанешь пред Ним, ты, который проливаешь кровь людей миролюбивых». При этом Дюбург, как бы объятый духом пророчества, прибавил: «Может быть, ты не проживешь и столько, чтобы видеть мою казнь».

Эти слова произвели сильное впечатление, но как все были поражены, когда через несколько дней после этого Минар, возвращаясь вечером домой, был убит.

Сопоставляя слова, сказанные Дюбургом, с убийством Минара, все были того мнения, что Дюбург был в сговоре с виновниками этого злодеяния, а потому не откладывали долее смертного приговора Дюбургу.

Он был повешен, а труп его сожжен. Дюбург достойно держался перед смертной казнью. За несколько месяцев до этого скончался Генрих II; так что казнь Дюбурга совершилась уже при его преемнике Франциске II.

Фора присудили к лишению гражданских прав на пять лет и к денежной пене. В приговоре было сказано так: «За то, что дерзко заявил, будто нет лучшей меры для прекращения религиозных смут, чем созвание Вселенского собора, а что до тех пор нужно прекратить казни еретиков».

После Генриха II царствовал год с небольшим Франциск II, а потому прямо перейдем к Карлу IX, при котором борьба протестантизма с католицизмом обострилась чрезвычайно.