К смс-ке прикреплено фото, на котором был изображён его папа в своём кабинете. Массивный рабочий стол из красного дуба, на котором виртуозно вырезаны ангелы борющиеся с демонами. Настоящее произведение искусства, отцу подарила его маленькая деревянная фабрика, находящаяся не далеко от города, в благодарность за сотрудничество. Прямо на нём раскрепощено сидела девушка, ногами в ярких фиолетовых каблуках, таких, как и подобают рабочей шлюхе, крепко обнимая его ноги. Лица видно не было. Зато видно старые колготки, на них показалась пара заметных стрелок.
Хвала богам, что усыпанную седыми волосами задницу отца перекрыла длинная строгая рубашка. Своей лысиной он перекрыл самое важное – лицо бесстыжей шаболды, трахающейся с мужчиной с крупным обручальным кольцом на пальце.
На фотографии был изображён половой акт, если обозначить это действо красивым литературным термином, или жёсткий перепихон Арсения с молоденькой потрёпанной инкогнито, способный выбить Надин из себя на долгие недели.
Андрей продолжал рассматривать фото, щуря глаза и периодически отводя телефон от глаз, испытывая жуткое отвращение. Рука отца, на указательном пальце которой находилось массивное обручальное кольцо, а из-под самого рукава выглядывали золотые часы «Улис Нардин», сжимала пышную ягодицу девчонки. Сжимала с такой силой и страстью, что на нежной коже проступил с десяток морщин от стягивания.
– Шлюшка – шёпотом произнёс Андрей, отведя взгляд от фото в высокое окно. Из него видно было далёкий яркий фонарь, освещавший колючую высокую тую.
Шокированный ангел смотрел на заплывшую ляшку распутницы. По его напуганным невинным глазкам можно было чётко сказать, что он пребывал в шоке от развернувшейся над ним картиной. Детально выточенный в дорогом виде древнего дерева ангелок, которого сначала привозили из отдалённых частей калифорнийского леса, граничащего с заповедником «Секвойя», чтоб затем год аккуратно вытачивать пёрышки на крылышке хранителя рая день за днём, по чертежам молодого подающего надежды итальянского художника, рисующего в устаревшем «барокко». Этот ангел, произведение мебельного искусства и венец карьеры десятков рабочих лесной деревянной фабрики, не был готов к нависшему над ним красному, потрёпанному от бурной жизни вонючему влагалищу.
Ангел рядом с ним ехидно улыбался, схватив за длинные пышные крылья, пытаясь ухватиться за нависший нимб.
– Шлюшка – повторился Андрей, рассматривая туфли девушки – Кабель – вырвалось у него, когда взгляд упал на лысину отца, с детства внушавшую ему страх облысения. Чёртова лысина.
Он закрыл фото и открыл текст.
Безумная Леди V. Может быть, эта маньячка дела ему услугу, заботливо скрывая все тайны его семьи, с фотоаппаратом охотясь за резко всплывшей наверх сенсацией. Она была правдорубкой. Понятное дело, первой его целью стоявшей над всем было разрушение семьи Андрея. Но может быть, узнать о грязных тайнах его отца было к лучшему?
«Жить двойной жизнью – опасное дело… Спроси у своего отца.
Всевидящая Леди V
P.S. Передавай привет папочке
P.P.S. Удивлена, что у него до сих пор стоит. Мы с подругами ставили на обиженно повисший навеки висяк)))))»
Он выключил телефон, отбросив на мягкий матрас. Гнев – всё что он чувствовал. Чистая злость. Всю жизнь его отец относился к семье свысока. Он считал их с мамой людьми низшего сорта, сбрасывая всё на свой высокий ай-кью.
Это общение перекачивало на поступки. Он отнёсся к его любимой маме как к дуре, которая не замечает предательство перед носом. Это было омерзительно. Арсений был омерзителен.
– Теперь я знаю что ты делал в Зимбабве, подонок– прошептал Андрей, представляя отца шныряющего по улицам Хараре в поисках дешёвой чёрной проститутки, отправив своего друга на сафари, чтоб он делал там наивные кадры зевающих гепардов для доверчивой семьи.
Андрей взглянул на семейную фотографию, где изображена мама, папа и он стоя на смотровой площадке Ниагарского водопада. Помнится, мама тогда всю дорогу ныла. Она считала что весь потраченный на водопад день она могла бы исследовать самые пафосные шоурумы Торонто, продолжая спускать тысячи долларов на шмотки молодых канадских дизайнеров. Андрею была не по вкусу канадская мода, и тогда он уехал с одними лишь шир потребными товарами в чемодане, намокший от обильных брызгов природного чуда света.
Но мать, вышедшая из «мерседеса» с тонированными окнами расплакалась, не сдержав эмоций. Она схватилась за сердце, смотря на невероятное зрелище. Тонны воды, резко обрывавшиеся в реку. Удивительно.
Она схватила мужа и сына, крепко обняв. Тот снимок сделан именно в этот момент. Сейчас он стоял на полке напротив окна в комнате Андрея, напоминав о самой невероятной красоте, что только довелось видеть ему в жизни.
Схватив рамку рукой, он резко перевернул её другой стороной. Ему стало противно от одного лишь взгляда лжеца-отца, который скорее всего, и тогда мог изменять матери.
Он пожалеет о том дне, когда у него встал на кого-либо кроме его жены. Андрей не даст ему скрывать свои грязные поступки дальше. Этот лысый плэйбой не смеет обманывать его мать.
Мы стояли напротив двери в дом кошатницы. Пришлось раскинуть мозгами, чтоб найти его.
Серая коробка у большой дороги представляла собой посредственный магазин, в задней части которого жила его продавщица. Чтоб найти вход нужно было обойти коробку вокруг. Угадайте, в виде чего сделан дверной глазок у кошатницы? Правильно! В виде кошачьего глаза! Создавалась впечатление будто сквозь него в нас кто-то всматривается. Рядом начинается густой лес – прямо за узкой тропинкой. Вокруг схожие серые дома; не знаю, зачем я на это обращаю внимание. Но очень хочется, чтоб, если что, рядом оказались люди.
Машина Макса неаккуратно припаркована прямо у ствола тонкого дерева, нависшего над ней огорчённым силуэтом. Это утешало.
Мой напарник постучал два раза. На смену неловкости пришло волнение.
– Думаешь, старуха дома? – неуверенно спросил он всматриваясь в глазок.
– А где она ещё может быть? Магазин закрыт.
Макс постучал ещё два раза. За дверью послышались тяжёлые шаги. «Шарк-шарк» – легко представить две сморщившиеся кочерыжки, с трудом волочащиеся по полу. Послышалось резкое мяуканье. Должно быть, один тяжёлый шаг неаккуратно упал на кота. Шаги затихли.
– Кто там? – недоброжелательный громкий голос. Видимо, кошелка внимательно изучала нас сквозь глазок.
Пришло время включать пай-мальчика. У меня это получалось недурно. Улыбочка, умные глаза, и главное: делать вид будто тебе интересны бестолковые разговоры. Кивать и слушать, слушать и кивать. Это все что нужно взрослым для формирования хорошего мнения.
– Извините нас за беспокойство – спокойным тембром сказал я сквозь широкую улыбку. Макс стоял рядом, стараясь улыбаться как можно правдоподобнее – Мы журналисты из школьной газеты, пишем статью о самых почтенных представителях города.
– И вы решили опросить меня? – буркнула она. Злобная старая карга. От одного лишь её голоса я позволил себе поморщить нос.
Быстро опомнился.
Заглядывая в глазок (зрительный контакт – основа), я улыбнулся ещё шире:
– Что вы-что вы! Опросить – звучит чересчур грубо. Мы хотим взять интервью.
– Инте-рвью? – медленно повторила она хриплым голосом, смакую каждый слог.
– Именно! Вся школа жаждет узнать о вас – я запнулся, обдумывая сказанное – Для нас вы предмет глубочайшего уважения.
– Предмет? – возмутилась она.
– Он хотел сказать что мы все вас очень уважаем – добавил Макс.
Наконец послышался звук открывающегося замка. Между косяком и дверью образовалась щель, сквозь которую выглядывал тёмный карий глаз. После очередного досмотра старуха раскрыла дверь настежь.
– Проходите – но не задерживайтесь. У меня чересчур много дел.
«Основное – просмотр новой серии турецкой мыльной оперы» – хмыкнул про себя я, чуть не раздавив ногой возникшего из неоткуда рыжего кота. Он нагловато глянул на меня, прежде чем задрал хвост и развернулся задницей. На секунды я подумал что он меня обмочит.
– Проходи! – резко кинула МаМа, подталкивая меня к череде мурчащих котов. Они заполнили собой весь коридор, создавая вид гигантского ковра из шерсти. В воздухе витали кошачьи волосы, от которых можно было задохнуться. Едко пахло мочой.
– Ещё секунда тут – и я сдохну от запаха – прошептал Макс, отходя от старухи, закрывающей дверь.
– Проходите в гостиную! – кинула она, похрамывая ступая следом.
Передо мной тянулся короткий тесный коридор, ведущий к такой же узкой лестнице. На стенах уродливые обои цвета младенческого сюрприза, в некоторых местах слезают и обнажают серый бетон под собой. Сверху, прямо на них, висит миллион фотографий. На каждом крупными глазами по пять центов в душу заглядывает кот. И это ужасно жутко. Они как живые, сфотографированы таким образом, что где бы ты не стоял, но кот будет наблюдать за тобой. Переводить глаза из стороны в сторону, не упуская тебя из виду. Рамки самые броские и безвкусные -разноцветные, аж глаза выедают своей цветастостью. Со стороны смотрится как гигантский флаг ЛГБТ, вытканный по крупице.
За лестницей проход в неуютную гостиную – такая же неуютная как и всё тут. Каждый шаг, пройденный по тесному дому пахнущему старческой затхлостью, удручает осознание того, что тут живёт абсолютно одинокая старуха, разговаривающая со своими мохнатыми дружками.
Один из таких лежит сверху на телевизоре. Благо тут он создан под ложе котов – толстый, будто вышедший из старых фильмов. Сквозь помехи просматривается тревел-шоу, где снимают ведущего пожирающего мерзопакостное азиатское блюдо. Сверху свисает пышный хвост, напоминающий кисточку художника.
Кот, сидящий на телевизоре, скорее всего, мейн-кун по породе. Я далеко не мастер в сфере кошачих пород, но его размеры дикой лестной рыси и кисточки на ушах явно говорят об этом. Своими оранжевыми глазами, напоминающими свет фонаря-Джека на Хэллоуин, он недоверчиво разглядывает Макса. Словно сразу же понял, что мы тут не ради интервью.
Старуха не предлагает чая или печенья, ведь правила вежливости для неё умерли ещё давно. Всем своим видом она показывает что переступив черту старости стала хозяйкой жизни. Наглой и деловитой. Вальяжно плюхается на мягкий диван, чуть не задавив серую кошку. Закидывает нога на ногу. На сморщенных ступнях розовые тапки-зайки, у одного зайчика отсутсвует левый глаз. Этим он ещё раз напоминает о неизбежности старости.
Говорю же, в этом доме всё удручает.
– Итак, начнём – улыбаясь говорю я, даже не дожидаясь разрешения присесть. Терпеливо стою, Макс за мной.
Старуха сжалившись указывает на диван. Я приседаю, собираясь плюхнутся на него, как вдруг весь дом пробирает резкий крик:
– Не СМЕЙ!!! – я застыл, шокировано смотря на дрожащие костлявые руки, указывающие в мою сторону – Это место Ники. Садись рядом, на стул.
Видимо, длинные костлявые пальцы слегка скосили. Я сажусь на твёрдый деревянный стул, стоящий рядом с широким диваном. Напротив журнальный столик на одной ножке, укрытый вязаной скатертью. Сверху ваза з завядшей ромашкой.
«Неизбежность старости, неизбежность старости....»
Макс остаётся молча стоять, с недоверием наблюдая за движениями старухи. Точнее, за их отсутствием. Она замерла, отстранённым взглядом пяля в телек. И лишь свисающая складка на подбородке, как у британского бульдога, находится в движении, колыхаясь как влажное белье на ветру.
– МаМа, всю школу интересует история вашей жизни. Ваши воспоминания о городе. Давайте начнём с самого начала – ваше юношество.
Тяжёлый взгляд переводиться с некачественной телепрограммы на меня. Кажется, будто с секунды на секунды она перепрыгнет через журнальный стол и вцепиться длинными ногтями в моё лицо. Я ожидаю этого, наблюдая за тем, как медленно её взгляд наливается ненавистью.
До безумия неприятная женщина.
– Я вам поведаю. Ты записываешь?
Вспомнил про блокнот, найденный в одной из коробок с моей канцелярией. С ободранной чёрной пластиковой обложкой, как у официантов. Из напоясной сумки, которую я отныне решил брать почаще, достаю ещё и шариковую ручку.
В комнату деловито входит знакомый сфинкс. Я его видел в магазине, схож с хозяйкой наглым видом и пофигистичным поведением. Осмотрев нас прозрачными глазами, словно фыркнув: «Ха! Да плевать я на вас хотел!», он прыгает на своё законное место. Подушка посредине дивана.
Как я понимаю, Ника собственной персоной.
Глава 16 #интервьюсвампиром
Андрея сейчас разрывало на две части, каждая из которых терзала себя тяжкой дилеммой: одна желала видеть перед собой маму залитую слезами. Она бы бесповоротно и навсегда изменилась, медленно разрушаясь изнутри. Он знал, сколько усилий вложила мама в то, чтобы выглядеть хорошо для папы. Вся её жизнь, каждый день проходил лишь для того, чтобы муж, оценивающе осмотрев сухую жилистую фигуру жены захотел её. Всё к чертям рухнуло. Он захотел потрёпанную шлюниху (шлюха + слониха) с жирными целюлитными ляжками. Увидеть бы лицо этой выскочки. Оно многое бы объяснило…
Вторая часть хотела жить в счастливой улыбающейся семье как с детского наивного красочного рисунка, или даже с той фотографии напротив Ниагары. Он бы скрыл тайну отца, каждый день смотря в глаза родного человека и говоря: «Да мама, всё хорошо». Он бы не смог смотреть ей в глаза. Это стало бы тяжело. Да и заслуживает отец выйти полностью сухим из воды? Вряд ли. Не повторится ли эта ситуация? Вряд ли. Андрею нужно чётко дать понять Арсению, что его репутация примерного семьянина висит на тонком седом волоске, выдернутом из его высокомерной задницы.
Это он знал наверняка: ему хотелось проучить отца за то, как он обошёлся с его мамой. После этого смс никаких сыновьих чувств не осталось и в помине. Они стёрлись словно жирный след от карандаша большой белой резинкой. Хотя, в этом случае след был еле заметной тонкой линией, которая была на грани полного исчезновения с лица земли.
Андрей подошёл к окну, присев на твёрдую раму и свесив одну ногу, которая стала раскачиваться словно маятник из стороны в сторону. Он смотрел с высоты второго этажа на пышную клумбу, усаженную яркими цветами. В основном, перед парадным входом уютно прорастали тюльпаны, луковицы которых были привезены из маленького заповедника под Роттердамом. Мини-Голландия во дворе его семьи. Рядом с окончанием клумбы, через тропу выстеленную из дикого камня начинался выстриженный с математической точностью, будто под линейку, зелёный сад. Высокие стены густых кустов скрывали за собой тенистые уютные аллеи, в которых можно было заблудится гуляя часами. Жаль, что Андрей так не делал. Он никогда не прохаживался по своему саду, скрытым от глаз общественности удручающим высоким забором. Он явно не романтик, предпочитая мечтанию ночные тусовки, которые пульсирующим шумом изнутри головы напоминали ему о себе на утро. Он был совой, тёмной ночной птицей-хищником, начинавшим жить на полную только ночью. Днём он высматривал свою жертву, налетая на неё и терзая острыми лапами. Ему это нравилось. Нравилось причинять боль другим.
Андрей вспомнил солнечное утро этого лета: у него было дикое похмелье, когда он подойдя к окну увидел бегающую маму среди выстриженных зелёных кустов. На ней были яркие фиолетовые легинсы и откровенный топ. В ушах белые наушники, из которых доносился плэйлист для тренировки «Спотифай». Кажется, отсутствие черт романтика было передано от неё. Она бежала по жизненному пути не сходя с тропы, добиваясь своей цели не интересуясь тем, что происходит вокруг.
Она была ярким примером идеала женщины эпохи феминизма (если не считать, что вся её жизнь проходила ради одного мужчины предателя): сильная, гордая и способная сказать любому своё мнение без малейшего лукавства. Так они и познакомились с папой. В столичном баре Надин сказала ему о том, что его новый красный галстук смотрится нелепо. Просто так, незнакомому человеку. Холодная леди, вовремя умевшая таять. Она была прекрасна.
Вдруг, девушка упрямо бежавшая вперёд остановилась, сойдя с тропы. Она обхватила ладонью бутон розы, прислонив его к своему лицу и глубоко вдохнув аромат.
Отойдя, она рассмеялась. Она была счастлива. Ей нравилась жизнь.
Вспоминая этот момент Андрей твёрдо решил, что не будет разрушать брак родителей. Он поступит хитрее, пытаясь при этом никого не обмануть.
Ворота со скрипящим шумом стали открываться, отъезжая вправо. За ними показалась тёмная массивная машина, освещаемая стоящим впереди фонарным столбом.
Ролс-Ройс премиум класса. Точно такой был у Кеннеди, до того как его убили, конечно. На таком же разъезжает арабский нефтяной шейх, бойфренд Рианны. В свете фонаря блеснула яркая серебряная фигурка на отпекаемом капоте. На дорогах провинциального города она производила фурор. Благословный дорогой «Ройс» был чужим среди одноэтажных скромных домиков, в которых ютились семьи среднего класса. Он был не своим среди уставших шахтёров, направлявшихся домой после тяжёлого дня.
Открывав рты, они смотрели вслед быстро проезжающему мимо атрибуту богатой жизни. Все знали, кто едет за рулём. У каждого на устах вертелось его имя, ведь богач попавший на страницы «Форбс» был самой популярной темой среди жителей: начиная семейными вечерами и заканчивая перепалками в тесных офисах, между обсуждениями футбольного чемпионата мира и нового фильма со Скарлетт Йохансон.
Каждому он казался сияющей за сотню световых лет далёкой звездой, к уровню которой подобраться многим не суждено.
«Арсений» – шёпотом смешанным с едкой завистью произносили прохожие, чувствуя порывы ветра, создаваемые скоростью ослепительного авто.
«Арсений» – сквозь зубы со злостью произнёс Андрей, опустив взгляд на распахнувшего двери солидного мужчину. Он, выйдя, подправил воротник, затем ослабил галстук. Для него наконец наступил тот самый момент, когда можно выдохнуть зайдя за высокий скрытный забор.
Идеальный вечер уставшего олигарха: приготовленный домработницей приехавшей с Барбадоса цыплёнок ждал посреди длинного стола, уютно возлежав среди зелёных листьев свежего салата. Затем, по деревянной вычурной лестнице он поднимается к себе в комнату, открыв недочитанный том утопии «Атлант расправил плечи» и погрузившись в чтение, совсем не заметив как хлопнув дверью в комнату зайдёт его идеальная жена в белом хлопковом халате. Идеальнее чем его «Ролс-Ройз», а это похвала высокого уровня, поверьте.
Она игриво улыбнётся любимому мужу, подойдя к нему ближе, схватив книгу и отбросив её в сторону. Она не будет знать, кто на самом деле лежит рядом с ней. Она будет думать что живёт верно, каждый день посвящая ему.
Андрей спрыгнул с окна, выйдя из комнаты хлопнув массивной деревянной дверью.
Шла пятнадцатая минута разговора ни о чём. Ну, для кого ни о чём, для кого – интереснейшие мемуары местной сумасшедшей. Душещипательный рассказ о детях и муже в мельчайших подробностях.
– Дети разъехались по стране, живут предельно далеко друг от друга. А муж…
Макс толкает меня, как бы говоря: «А вот с этого момента включайся». Он сидит на коленках, устав стоять выслушивая нуднейшие истории.
– … Погиб.
– Как?
МаМа поднимает глаза, переставая рассматривать морщины на своих дряблых руках. Кажется, вот-вот и с влажного века упадёт первая слезинка. Подправляя длинное бесформенное платье, выцветшее и потерявшее цвет от многочисленных стирок, она искренне делает вид непонимания.
– Как он погиб? Ваш муж.
– Ужасная болезнь. Этого вам достаточно? – рычит она, напоминая голодную умирающую волчицу, показывающую последние признаки жизни. Чтобы не сбиться и высосать из разговора максимум, я нарисовал план в блокноте, состоящий из понятных лишь мне заметок:
1. Фотография. Что М. скажет?
2. Ночной лес. Любит она прогулки?
3. Осмотреть дом. Хочу пить!
Осматривая страничку блокнота ручкой выстукиваю ритм. Мои нервы никогда не поддавали виду, но последнее время всегда появляется нужда чем-то дёргать, что-то трогать. Выгляжу я, должно быть, как поехавший. Сейчас, например, стучу по журнальному столику крышкой ручки, пытаясь угадать мелодию.
Напоминает балладу Стиви Уандера, никак не могу вспомнить названия.
И тут сердце обрывается. Взгляд фокусируется на очередной нелепой рамке, на этот раз шоколадного цвета. В качестве декора на ней расклеены плитки шоколада из мягкого материала, схожего на пластилин. Выглядит максимально убого.
За стеклом вижу знакомую фотографию, на этот раз без даты. Работники фермы фотографируются в лохмотьях. Помню я её прекрасно, ведь сразу выхватываю из толпы знакомое лицо.
Лицо женщины, сидящей прямо передо мной.
Лицо женщины, сидящей прямо передо мной на снимке столетней давности.
Пытаюсь не поддавать вида, хотя выходит не очень хорошо. В ушах начинает звучать знакомый визг, и я еле задерживаюсь чтоб не обхватить голову руками и не закричать «Заткнись! Заткнись! Заткнись!» Вообще, от одного вида фото хочется отключиться и плюхнуться на диван, раздавив лысого сфинкса Нику. Казалось бы, мне не привыкать.
– Этот город единственное место, что я видела за всю свою жизнь. Он убежище для меня, понимаешь? – сейчас она обращалась к Максу, кивающему как собака-болванчик на каждое её слово.
Не хочется её прерывать, но…
– Какая милая фотография! – вскрикиваю я, нажав на кнопку «On” рядом с надписью «Милейшее поведение» – Вы работали на ферме? Расскажите про это!
Я перебил её головокружительную речь и МаМа начинает вскипать, стараясь не показывать вылетающего пара. Она лишь молча смотрит на меня, периодически посматривая на развёрнутую к ней боком рамку:
– Да. Работала. Рассказывать нечего – бедность, нищета…
Она продолжает описывать фермерские будни, а я ухожу в раздумья. Никакого отрицания или глупого оправдания с пеной у рта вроде «Это моя сестра!». Старуха явно плохо поразмыслила над прикрытием.
Кто же она такая?
Кто же этот человек, прячущийся за маской невинного божьего одуванчика? Трясущиеся руки, седые волосы собранные в лохматый пучок, широкие глаза наполненные слезами. Как и всё в этом городе она тщательно скрывала тайну за своим идеально подобранным образом. Сейчас я разглядел это насквозь.
– Фотография выглядет такой старой!– ещё одна глупая фраза в список глупых фраз, о которых мне, впоследствии, пришлось пожалеть. На секунды показалось что старуха всё поняла. Блеснула глазами в мою сторону, одновременно пугливо, одновременно уверенно.
Я вновь почувствовал нарастающий жар – все внутренности начали гореть как на адском одре. На лбу показался пот. Кажется, вот-вот и я вправду отключусь. В глазах темнеет, и я осознаю что больше всего на свете хочу выйти из этой тесной коробки.
Не выдержу ещё одного её взгляда, ещё одной истории. Я не могу находиться рядом с ней и всё тут. Задохнусь от запаха мочи, от летающей в воздухе шерсти.
Понимая, что пора сруливать громко и отчётливо прошу, забывая о том что старушенция не глухая:
– Можно пожалуйста воды? Так жарко!
МаМа поднимается с места с тяжестью синего кита, пытающегося научится ходить. Себе под нос она кряхтит многочисленные проклятья и маты, не успевающие долетать до моих ушей. Они осыпаются в воздухе как песок. Всё из-за её сиплого голоса.
Старуха имеет вид самой разозлённой и несчастной женщины, но послушно выходит из комнаты. Слышаться тяжёлые шаги: «шарк-шарк..», она отдаляется от гостиной.
– Надо уходить – шепчу я
– В смысле, мы так ничего и не узнали! – Макс уютно расселся на полу, разглаживая свои серые носки, на которых нарисован яркий зелёный крокодил и тёмная надпись «Lacoste”.
– Мы ничего и не узнаем – я осматриваюсь по сторонам, будто старуха окажется в дверном косяке. Ничего подобного. Лишь Ника сверлит меня наглым взглядом, вслушиваясь в каждое слово – Это была плохая идея. Уходим.
Макс причмокивает, поднимая недовольные глаза.
– Дело тут обстоит намного серьёзнее.
– Окей – соглашается Макс прямо в тот момент, когда в комнату похрамывая заходит МаМа с стаканом в руке. Вода в нём напоминает джакузи, пенящуюся от дрожащих ладоней.
Я встаю со стула, забирая у неё стакан:
– Большое спасибо.
В ответ молчание и традиционный негодующий взгляд. Кажется, она способна меня укусить как её кошки.
– Остался последний вопрос, который вам задаст Макс. А я схожу в туалет. Вы не возражаете?
МаМа молча кивает. Я прекрасно помню каморку под лестницей, служащей тут туалетом. В ней горел свет когда мы проходили мимо. Он пробивал белым сиянием тусклость дома.
Я вышел в знакомый увешенный фотографиями коридор, в конце которого сидит голубой шотландец с заломленными ушками. Услыхав звук прогибающихся под моим весом досок он оборачивается, одаривая меня наполненным грустью взглядом. В серых глазах застыли слёзы.
Я делаю шаг к коту, осознавая, что у МаМа, в отличии от других старых кошатниц все коты породистые. Возможно, это говорит о её материальном достатке, располагающим для ухода за огромным количеством котов требующих особого досмотра.
Кот струсил, скрывшись за углом. Напоследок он взмахнул длинным хвостом, шлёпнув им по отлипающим зеленоватым обоям.
– Сколько вам лет? – нагловато спросил Макс, взяв на себя ответственность журналиста. Она перешла к нему вместе с крохотным помятым блокнотом. Осмотрев заметки Влада, он ухмыльнулся рассматривая кривые наброски рисунков. «Ясно, чем он занимался пока я терпеливо выслушивал её бредни».
Сутулая МаМа скукожилась ещё в три раза, как не разложенная гладильная доска. На спине, в коллекции жутких горбов, показался один новый. Парень быстро пожалел о вопросе.
– У женщин такое не спрашивают – рявкнула она.
– Извините за бестактность – вежливо ответил он, думая «Да пошла ты, старая выдра!» – Но это интересует многих– «Будто твоя лишенная солнечного света занудная жизнь хоть кого-то интересует»
Старухе явно льстило то, что по словам мальчиков она была хоть кому-то интересна. Сразу после подобных утверждений она расплывалась в довольной улыбке. Тонкие сморщенные губы походили на молодой полумесяц.
Выглядела эта ухмылка как наигранный матёрым актёром приём. Ощущение, будто она её из себя выжимала.
Вот только чего она добивалась?
В какую игру играла?
Вечер оказался провальным, это уже понятно. Они уйдут лишь с мрачным осознанием что их идея – полоумный отстой, будто выдуманный сумасшедшим без капли логики.
Сейчас Макс с нетерпением дожидался Влада, наблюдая за тем как стремительно вращается секундная стрелка на стоящих рядом с вазой часах.
И стандартная рубрика «УГАДАЙ-КА»:
В форме кого могут быть часы у кошатницы?
Верно-верно-верно, надеемся вопрос вас не сильно озадачил, в форме кошки!
Парам-пам!
МаМа заводит свою старую заезженную до безумия шарманку, нос перекосило и глаз сощурился. Выражение, будто она точно сейчас под себя насрёт. Под нос шепчет знакомые проклёны:
«Чёртовы подростки!», «Глупые создания!», «Малолетние гандоны!» – из гнилых уст дамы выходили отборные маты старой закалки. Такие встречаются только в вестернах и обсосанном домике гномов, в котором поживает старая сумасшедшая.
Она (старая сумасшедшая) встаёт со своего кресла и молча ползёт на выход. Сейчас Макс замечает, что её хромота полностью прошла. В ней с самого начала казалась какая-то липовость. Парень проводит удивлённым взглядом МаМа, в руках продолжая держать блокнот. Слышится громкий хлопок двери.
Дверь в гостиную закрылась. Следом идёт поворот замка.
«Твою мать, кто ставит замки на дверях в гостиной?»
Он даже и не обратил внимания, что под дверной ручкой зияла замочная скважина.
Макс подрывается с места, кулаком тарабаня по двери:
– Эй! Зачем вы меня закрыли?
В комнате без окон, которую жёлтым светом освещает лишь тусклая лампа и телевизор, в которой мрачные обои с букетами цветом, напоминающими похоронные, давят на твою психику, в которой десятки котов желают расцарапать тебе физиономию, в конце-концов, которая заперта, становиться по-настоящему неуютно.
– Глупые идиоты! Глупые идиоты… – кряхтит сумасшедшая – Ворвались в мой дом, и думали что я ничего не пойму?!
Теперь становится окончательно ясно, что кошатнице есть что скрывать. И эта тайна не просто секрет особенной консервации помидоров по рецепту матушки или её пин-код от кредитки.
Эта тайна выводит её из себя. Слышно по надрывистому шёпоту, до краёв наполненному чистой злобой.
Возможно, эта ванная комната самое тесное место в моей жизни. Теснее неё только матрас, на котором я ночевал в своём втором городе. Как сейчас помню этот тошнотворный запах одеколона «Old-Spice”. Как сейчас помню тот шум, идущий от забегаловки на нижних этажах. Как сейчас слышу этот зловонный запах сырости.
Что же, сейчас этот запах не лучше. Кошачье гавно радиоактивной вонью пробирается мне в череп, отравляя каждую клеточку мозга. Моча добивает сознание будто специально. Именно этим можно объяснить моё поведение на интервью. Я летал в небесах, улыбался как ненормальный коллекционер бабочек, а потом почувствовал ужасный жар. Надо обратиться к врачу. Последнее время он больно часто мне докучает.
Может быть та незнакомка в белом платье до сих пор горит где-то рядом со мной?
Натыкаюсь на рассыпанный по белой плитке песок. Взгляд проходит дальше, и тут я вижу самое адское место во всей галактике.
Оно не сравниться с Чернобылем.
Или Полюсом Холода.
Или Афганистаном.
Венесуэлой.
Или Колумбией.
Уваленный массивными длинными зловонными какашками песок, слипшийся из-за аномального количество впитанных в себя литров мочи. Представьте себе место, в котором посрали все коты планеты. Представьте себе его вид, запах. Представьте себе что старая немощная хозяйка не убирала это место несколько столетий подряд.
Получится кошачий горшок в доме МаМа, в котором фекалии образуют Вавилонскую башню. Стоит он недалеко от толчка, плитка рядом с которым полностью покрыта грибком. Он в страстном танго смешивает свой запах с запахом отходов, и получается самый безумный аромат моей жизни. От вони слезятся глаза. Она разрушает слизистую, палит волосы в ноздрях и расшатывает психику.
В это минное поле проще простого вступить, сев на толчок. Нога на 98% попадёт прямиком в эпицентр ужаса.
– О нет-нет-нет – смеясь, я отхожу от горшка как от атомной бомбы (почему как?). Отворачиваюсь от него, желая скорее стереть эту картину из памяти. Но я знаю, что ничего не получится.
Я буду видеть липкий влажный песок перед сном.
В своих ночных кошмарах.
Подхожу к раковине и включаю воду, погружая под неё ладони. Она холодная, но мне плевать. Чувствую, как клочья шерсти стекают в водосток. Омываю ледяными брызгами лицо, и, кажется, становится легче.
Смотрю на себя в зеркало и выдыхаю. Жар улетучивается.
Сбоку висит голубое полотенце, расшитое пёстрыми цветками. Выглядит, будто старуха сама вышивала его. Но я знаю что это не может быть правдой. Гипотеза оказывается верной, когда я обнаруживаю белую этикетку «IKEA” запрятанную в ткани.