Я straight, gay и bi. Когда как в постели я, скорее всего, один.
Я одновременно люблю секс, и я же асексуален. Мне привычно ощущать себя на седьмом небе от удовольствия, и испытывать стыд за грех, границы которого всегда размыты для меня.
Я безработный. Но мое хобби высоко оплачивается.
Я воин и миротворец.
Я друг, и я же враг.
Меня любят и опасаются.
Во мне свет и тьма.
Во мне мир.
Во мне война.
Разрушение и смерть.
Покой и созидание.
Я хочу войны.
Я хочу мира…
Эпизод 4
Тим Призывает Свою Смерть
Момент того, как я нашел такси и сел в машину, оказался упущенным. Он остался позади, за стеной тумана. Там, где остались проблески сознания и временного самоконтроля.
Я очнулся, заметив, как ярко горит фонарь, много ярче остальных вдоль дороги. Я встретил этот луч света еще за десятки метров, затем поздоровался с ним, когда мы проезжали мимо, и уже в следующий момент я провожал его отражение в зеркале за окном.
–В городе темно, – вдруг сказал таксист; парень, не многим старше меня. – Лет десять назад, когда мы с отцом ехали по ночным дорогам, мне казалось, что весь город сияет. Всё в огне! Чертовски красиво! Безусловно, многое в том возрасте мне виделось красивым…
…И бабушкин дом, где я проводил лето. И клумбы с цветами вокруг подъезда, за которыми так усидчиво ухаживала соседка. И новая машина, взамен старой, – неожиданное приобретение родителей…
–Куда мы едем? – спросил я у него. – Я не узнаю эти улицы.
–Ты многого не знаешь об этом городе. Об этом месте Потому что ты не отсюда. Ты чужой. И здесь тебе никогда и ничего не сможет стать родным.
Более того, я сам этого не хотел. Сопротивление получало все, что, по природе своей, желало идентификации со мной: люди, места отдыха, рабочий стол, фонетический и вкусовой набор индустриального города, и многое другое, что попросту оставалось без внимания. Мне думалось, что это был единственно верный шаг, чтобы сохранить свою преданность тому, от чего уже давно хотелось отдалиться. Уже много дней и долгих часов я стоял на распутье. Две дороги: та, и эта… Одна из постоянных проблем заключалось в том, что прошлое невозможно было отменить. Оно постоянно всплывало во снах… Многое из того, что вытесняется силой, приходит снова, когда наступает очередной финал бодрствования.
–Мы не способны отпустить часть себя, – сказал таксист. – Это самообман. Одно из трагичных правил, по которым развивается жизнь. Боль живет вечность. И только через боль мы познаем этот мир.
Каким-то образом, на каждом перекрестке, ему всегда сопутствовал зеленый свет. Поэтому мы никогда не останавливались. Улицы, одна за другой, меняли свой профиль, и ни один из них мне не был знаком. Это был тот момент, когда снова задаешься вопросом: «Для чего же я опять так напился?». Действительно, для чего? Уж точно не для того, чтобы волноваться за проложенный путь до дома, который выбрал долбаный таксист.
Сколько мы уже ехали? Пятнадцать минут? Полчаса? Сколько?
Я кинул взор на панель в поисках часов. Не нашел. Полез в карман, чтобы достать мобильник. Движения были вязкими и тяжелыми. Меня как будто кто-то останавливал.
Лучше не двигайся, говорил этот кто-то. Не напрягайся! Просто расслабься!
И моя тяжелая рука опустилась вглубь сиденья.
–Сейчас ровно три часа ночи, – вновь подал голос таксист. – Кромешная тьма! Ни людей, ни машин! Тишина, да и только! Обожаю!..
–Будни звучат слишком громко? – спросил я у него.
–Когда на небе солнце, то стресс неизбежен! Когда на небе звезды, сам Бог велел смотреть на них и восхищаться!
Я любил смотреть на звезды… На пляже… Под шум морских волн… Это было так давно. И в то же время, это было почти вчера.
Мягкий песчаный берег. Сладкая полутьма. Луна отражается в воде.
Я тогда был не один. Я был…
–Ты отпустил это, – вдруг сказал парень за рулем.
Никакой он не таксист, черт возьми! Хватит надеяться, что этот чел довезет тебя до дома!
Тогда кто он?
–Не нужно об этом думать. Ты ключ к божественному! Это все, что тебе нужно понимать. Ты взойдешь на алтарь, и тем самым даруешь нам иную жизнь!
Выдержав паузу, он добавил:
–Война – отец всего! Ты знаешь об этом!
И мне вдруг показалось, что я до сих пор там, на балконе, а вокруг меня туман, и не видно ни зги. И этот голос… Этот голос…
–Туман рассеется, Тим! Как только ты взойдешь на алтарь! И джунгли больше не будут такими изнуряющими и непроходимыми! Тебе вообще больше не надо будет об этом беспокоиться!
–Куда мы едем? Я хочу знать, куда мы едем!
–Мы направляемся туда, где кончаются твои страхи и переживания. – Он посмотрел на меня. – Ты, наконец, сможешь вернуться домой, Тим!
–Я не хочу возвращаться домой! – твердо ответил я.
В ушах у меня зазвенело. Я начинал паниковать.
Салон вдруг стал наполняться ярким светом, словно где-то в центре зарождалось маленькое солнце. Свет становился ярче, пока не заполнил собой все вокруг.
Ощутив неожиданный прилив сил, я стал дергать за дверную ручку. Та не поддавалась. Двери были заблокированы.
–Что ты делаешь, Тим? Зачем?
–Мне страшно! Мне чертовски страшно! Дышать нечем!
Я оставил попытку открыть дверь, и постарался успокоиться, уронив голову на подголовник. Сердце убежало уже далеко вперед. Дыхание сбилось на нет.
–Душно…
–Все нормально, Тим. Все будет хорошо.
Я закрыл глаза, и вспомнил, насколько я молод. Иногда нужно напоминать себе об этом. Потому что выше головы не прыгнешь.
Молодость – это время работы над ошибками. Все мы совершаем ошибки и набиваем себе шишки. Потом анализируем, думаем, что вышло не так. И стараемся снова…
Но, сейчас мне кажется, что я совершил очень большую ошибку. И у меня уже не будет шанса ее исправить…
Я призываю свою смерть…
Это была правда? Или просто игра?
В любом случае, это были мои слова. И вслух я произнес их лишь однажды. В остальное время этот вздор всплывал в моем сознании, как страшное чудовище, живущее на дне океана. Оно проплывало мимо и смотрело на меня своим огромным глазом. При этом я мог сохранять спокойствие, мог смотреть с отвращением на его аутсайдерское уродство, а иногда и пугаться, в страхе пряча свой взгляд. Но относиться серьезно к редким мельканиям я не мог.
Как оказалось, не такой уж это был и вздор…
Возможно, где-то там, на задворках своего сознания (куда можно заглянуть и не испугаться только с годами), что-то подсказывало мне, – сделай с этим что-нибудь. Но я был слишком молод, чтобы вообще сосредотачиваться на подобных вещах. Я был поглощен миром и его проявлениями. Себя я оценивал только как частицу всего, и все мои переживания сходились на страшной ностальгии и несчастной влюбленности, которая оборвалась по причине от меня независящей, и которая надолго стала моей идеей фикс.
Но, все же, на некоторое время я позволил себе быть центром Вселенной. Хотя как такового намерения у меня не было.
Решение войти в лабиринт своей жизни (как мне тогда думалось) было обусловлено обычной скукой и простым интересом. Консультационный кабинет (или, как гласила табличка на двери, «Кабинет Психологической Разгрузки») был небольшим, я бы сказал, даже тесноватым.
Два кресла, друг напротив друга, расположенные под верным углом для удобства коммуникации. Неприхотливое растение в горшке на полу, разросшееся до роста пятилетнего ребенка. И окно во двор, скрытое за вертикальными жалюзи.
Признаюсь, в этих четырех стенах я сразу почувствовал себя, как дома. Уж слишком тепло лежал свет, и уединение было каким-то целостным и удобным.
В таких делах, как комфорт клиента, одну из первых ролей играет психолог-консультант.
Нелли могла расположить к себе многих из нас, – по нашей воле, или без нее. Опыт говорил сам за себя.
Поначалу все похоже на магию. Но дух волшебства уступает дорогу трезвой оценке, когда понимаешь, что за всем, как и в любом другом деле, стоит техника. Техника быть ангелом и демоном, богом и дьяволом, добром и злом в одном лице. Одним словом, быть психологом.
По обыкновению, всегда трудно начать. А если быть точнее, непонятно, с чего именно начинать. Потом же все идет по наитию. Хочется говорить и говорить. Рассказывать о себе, и не опасаться быть осужденным.
Не опасаться быть какое-то время в центре своего мира.
Я говорил:
–Наверное, я не такой, как другие парни моего возраста.
Она спрашивала:
–Что ты имеешь ввиду?
Я уточнял:
–Большинство парней интересуются тем, как затащить девушку в постель. Почему-то, техника соблазна меня никогда не интересовала. По меньшей мере, для этого есть пара причин. Первая: я никогда не испытывал трудностей с противоположным полом. И вторая: для меня секс – это всегда нечто большее, чем просто…
–Мясотерство.
–Да, подходящее слово. И, по мне, так во всем этом нет мужской позиции…
И она говорит мне нечто такое, от чего я отчетливо понимаю (и чувствую), – ничего страшного. В моей идеализации сексуальных отношений нет ничего страшного.
Я рассказываю. Я говорю о своей жизни так, как никогда о ней не говорил. Отвечаю на вопросы, и сам задумываюсь над своими ответами.
Случаются моменты, что Нелли просто не находит нужных слов; она попросту не знает, в какое русло направить мою мысль. И тогда мы ищем ответ вместе. Мы сидим молча, и думаем. Это помогает.
Эти редкие шестьдесят минут становятся на некоторое время необходимой отдушиной. В каком-то смысле, это можно было оценить и как некое спасение. Если бы я только понимал это тогда, то, возможно, баланс между светом и тьмой, между тишиной тумана и буйством джунглей, не был бы для меня таким изнурительно опустошающим.
Но я любил поговорить, и как любая птица-говорун не старше двадцати лет, я расценивал консультационный процесс именно так, как то обозначилось на дверях кабинета, – психологическая разгрузка, – и ничего более.
Короче говоря, я был глуп. Горькая правда…
–Нам необходимо поговорить о твоей семье, – в какой-то момент заявляет мне Нелли. – Расскажи о своих родителях, какие с ними складывались отношения.
Наверное, уже все знают, что это вопрос на миллион. Рано или поздно, но об этом нужно говорить. Ибо ответ на этот вопрос – большой шаг к тому, кто и что ты есть на самом деле. Я понимаю это, но только не здесь, не в этих стенах. Здесь я об этом забываю напрочь. Меня волную только я, и больше ничего. В этот час я превращаюсь в законченного эгоцентрика. Мои эмоции и чувства сейчас гораздо важнее, чем какие-то правила, по которым действует психика.
И дело не в том, что конкретно говорит клиент по поводу отношений со своими родителями. Важно то, что можно вытащить из этого ответа. То, что стоит ЗА этим ответом. Призрачное нечто, которое способен разглядеть и придать ему форму только психолог-консультант.
Это профессиональный дар, который находится в бесконечном развитии. Как и дар жизни. Как и любой другой дар, данный нам судьбой.
Я сказал:
–Моя семья… Черт, да я люблю свою семью! У своих родителей я один. Наверное, поэтому я автоматически попадаю в категорию эгоистов.
–Не обязательно.
–Мне частенько казалось, что я из этих людей… Ну, вы знаете. Которые думают только о себе, и ни о чем больше. Отец говорил, что здоровый эгоизм – это хорошо; капелька еще никому не повредила. Мать не желала присоединяться к подобному мнению. Хотя обнаружить между ними даже малейшее разногласие было сложно…
Я задумался… Вспоминал своего отца и свою мать… Я по долгу не вижу их…
–Вообще, у нас очень дружная семья! Все в нашей семье, – родственники, их родители, – по сути, замечательные люди. Дисциплинированные, ответственные и трудолюбивые. В меру самодостаточны, и в меру самокритичны…
Но, на самом деле,
(я как-то неловко заелозил в своем кресле, и голос мой стал на полтона тише)
На самом деле, мне достаточно трудно обнаружить что-то по-настоящему общее между мной и ними. Возможно, я чем-то похож характером со своим дедом… Могу сказать точно, что от матери я взял усидчивость, а от отца, – легкость в исполнительстве.
И это, пожалуй, всё…
Видите ли, мои родители деловые люди. Они бесконечно заняты. Ну, знаете… Работа в большой и серьезной организации, огромный товарооборот и все прочее! Я вижусь с ними редко. Гораздо реже, чем они видят друг друга. Они работают в разных отделах. Но все проблемы решают вместе. Так было всегда.
По большому счету, я завидую им. Они обрели друг друга. Им хорошо вместе. И не я один такого мнения, что им больше никто не нужен в этом мире.
Мне бы тоже хотелось разделить с кем-то свое счастье. Хотя, это мне представляется мало возможным…
–В чем причина этой невозможности?
Я молчу. Пойти дальше своей вынужденной лжи я не могу.
–Это не важно, – уверенно говорю я. – Наверное, это всего лишь заблуждение…
-В твоих глазах нет жизни!
Это были слова моей матери, адресованные мне во время одной из наших дискуссий. Продолжительные препирания могут порождать деструктивную критику. Она сказала это не для того, чтобы задеть меня. Мало того, что в ее словах была правда (и я не смел обижаться на факт); это было следствием благих намерений, которые достоин получить каждый ребенок от своих родителей, какие бы формы эти намерения не обретали.
–Нужен блеск! – добавила она, взмахнув раскрытой ладонью в воздухе. – Стремление! Необходимо обнаружить область, в которой тебе будет интересно! Испытать в своем деле страсть! Почувствовать ритм, в котором ты можешь двигаться!
Неприятная мысль заключалась в том, что в большинстве областей знаний, накопленных за все время существования мира, я почему-то натыкался на пустоту. Я испытывал интерес к жизни как таковой, не более. Если уж речь заходила о деловой страсти, то в последнее время с удовольствием я мог исполнять только пару вещей, – развлекаться и получать наслаждение (очевидно, так я заглушал свои неприятные мысли и чувства).
Естественно, я не мог сказать такое вслух. Я даже с самим собой этого не обсуждал.
Поэтому, как и всегда, я решил отшутиться:
–Если нужен блеск в глазах, я могу закинуться парочкой качественных колес. Эффект будет на лицо. А там уже и ритм, и страсть, и все, что хочешь.
–Тим, сынок, это серьезно.
Подключился отец.
–Через год ты кончишь школу. Ты ведь понимаешь, что это значит?
–Я смогу спокойно бухать?
–А вот и нет. Это значит, что в ближайшие сроки ты должен определиться с тем, что ты будешь делать в будущем. Извини, но так устроен мир.
Я хотел снова сострить, но он меня опередил.
–А если нет, то я устрою тебе проходной конкурс в stand up, раз ты такой остряк! И только попробуй там облажаться!
Его терпение было на пределе. Поэтому мне оставалось только обреченно вздохнуть и согласиться с ним.
Стоит ли говорить, что я всегда хотел быть ближе к ним? Не прятаться от них за второсортным юмором, инъекцию которого мне ввели еще в раннем детстве через телевизионные шоу. Проявлять инициативу. Быть более или менее воспитанным. Принимать общие решения, а не быть препятствием…
Мысль о том, что я был «незапланированным» возникла как-то сама собой. Автоматическая реакция на холодность чувств. Осознание правды подобного рода влекло за собой весьма странные ощущения, идентифицировать которые я так и не решился. Не было никаких обид. Я никого не винил. Только почувствовал, что почерствел. Словно отстранился от всего мира. И как будто повзрослел на пару десятков лет. Жаль, что от этого не прибавилось понимания жизни и ее смыслов, которые я порой искал чуть ли не в каждой запятой.
Благо заключалось в том, что меня оставили. Не выскребли из утробы, и не слили в трубу. В конце концов, не отдали в детский дом (последнее, конечно, было невозможным; не тот случай).
Мне дали шанс познать свет этой жизни. Мои отец и мать приняли и любили меня так, как того им позволяла их душа. Их общность.
Между нами всегда было огромное расстояние. Долгие часы пути с одного полушария на другое. С одного конца планеты на другой.
И мне чертовски жаль, что им так и не довелось узнать меня настоящего.
Думают ли они об этом? Вспоминают обо мне, как об утраченной части себя?
Ищут ли меня?
Находят ли меня в самих себе?
У нас были неподдельные чувства. Каждый из нас был искренен в своих личных проявлениях. Мы всегда способны были дать друг другу зеленый свет.
Но мы не смогли узнать о себе правду…
Да и стоило ли им знать обо мне правду? Ту правду, которую не ожидаешь услышать; которую не хочется знать; без которой и так все в норме…
К черту все это!
Все было так, как оно должно было быть! Да… Именно так!..
Обещания, данные самому себе, выполняются редко, не правда ли?
Обещать себе что-то, строить планы на длительный срок, и ожидать точного следования его пунктам, как прописной истине. Всё это юмор. Та самая его разновидность, которую предпочитает Бог.
Иными словами, хочешь рассмешить Бога? Расскажи ему о своих планах!
Сколько раз я придавался зароку, – целенаправленно и между делом, – что сокращу употребление спиртного до минимума? Но, проснувшись похмельным утром, воздевал к потолку уставшие глаза, и цинично произносил: «В следующий раз!».
Я частенько обещал себе, что снова вернусь к размеренному образу жизни. К тому образу, который у меня был до совершеннолетия. Я не пил, не кутил, и занимался спортом. Я был менее циничен и более жизнерадостен.
Время изменило меня до неузнаваемости. Я не узнаю самого себя…
Enjoy the life! Девиз уважающего себя студента. Обещание сократить разгул – шаг в пропасть; диалог с пустотой; абсцинентная дрожь.
Когда я перестал давать себе обещания, наступил переломный момент, когда все обещания утратили свою важность; они попросту стали не нужны. Обещать себе что-то было бесполезно…
День стипендии – это день, когда объемы пивного потребления увеличиваются в разы.
Стипендию я обычно сливаю вместе с Диной. Из стипендиатов, дружащих со спиртным, в нашей группе только нас двое. Остальные либо не на гранте, либо предпочитают потратить деньги более практично, нежели заливая их в себя хмельным напитком или чем покрепче.
Мы забираем красиво выплывшие банкноты из проема в банкомате, и направляемся прямиком в наше излюбленное заведение, где разрешено курить там же, где и сидишь, и тратить при этом по самому минимуму. Мы шутим, что эта кафеха словно специально родилась для голодных студентов. Но, по правде, это далеко не так. Здесь бывают все. В особенности курильщики, – в этом плане здесь царит атмосфера взаимопонимания.
После изрядного подпития, у нас начинается дискуссия на тему того, как продолжить вечер (а вместе с ним и ночь), чтобы утро не было встречено с чувством горечи от потраченного в праздности времени; желательно, без угнетающего чувства стыда (ну, может быть, только легкого); и с обязательной толикой моральной удовлетворенности (иначе, зачем же вообще?).
Мы на разрыве между собственными предпочтениями, но при этом стараемся этого не показывать из-за взаимоуважения.
Я предлагаю вполне разумный вариант, за ним еще один, а потом и третий. Дина отклоняет все, так как, по ее словам, у нее «странное настроение», и ей хочется чего-то нового. Поэтому она один за другим предлагает какие-то неизведанное доселе места, где мне никогда не захотелось бы оказаться. Мне не хочется нового. Я стремлюсь к знакомой обстановке и не менее знакомым лицам. Сегодня мне хочется покоя.
Когда наши предложения заканчиваются, и слова кажутся ненужными, мы просто сидим молча, потягивая хмельной напиток, и делая вид, что думаем о решении вопроса. Хотя мы оба уже готовы уступить во всем друг другу.
И как только мы начинаем находить консенсус, ее мобильник разрывается попсовой песенкой (мелодии на звонок порой выбираются неосознанно, и я изредка напоминаю об этом Дине; но ей плевать).
После неприлично долгого телефонного разговора она сообщает мне вполне очевидную вещь:
–Кирилл звонил.
–Правда? – Я включаю максимум актерства. – А я уже подумал, что это был президент!
Она игнорирует мое наигранное недовольство. Более того, она вдруг делает скорбное лицо.
–Только не это! – удрученно говорю я ей.
–Мне нужно с ним встретиться. Там просто гром и молнии!
Хоть я и ограничиваю себя в выражениях, сейчас из моего рта вырывается очень грязное ругательство.
–Не то слово! – соглашается она со мной, начиная собираться. – Давай раскидаем счет. Позже я постараюсь к тебе присоединиться.
–Только постараешься?
Она ничего не отвечает.
Когда я попадаю в night club, многие «тусовщики» сразу обращают на меня внимание. Я к этому привык. Я и сам не против порой полюбоваться своим отражением. В моей внешности есть «природная красота», – понятие, граничащее с вечностью. Величием или бессмертием моя телесность, естественно, не обладает. Но актерствовать в beauty-порнофильмах меня приняли бы безоговорочно
(джунгли проснулись)
Обвинения в самолюбовании здесь не сработают. Мне не страшно кончить, как Нарцисс. Мне страшно уйти, так ничего и не поняв.
В ответ на это, кучка приматов, таившихся на деревьях, гулко заухали и почти зааплодировали, на столько их возбудила острота мысли. В джунглях так всегда. Все начинается с одной вспышки посредственного интеллекта, не способного отделить творчество от мечты.
Когда я прячусь в зарослях, по обыкновению, я придаюсь извращенным мечтам (где-то около, сплетенный клубок спаривающихся змей выступает, как оберег); метафорой творчества выступает мастурбация.
От этих мыслей меня бросает в приятный жар, и я ловлю себя на мысли, что такого не было давно.
Сексуальное желание может проснуться при самых тривиальных моментах. Я не останавливаю свою эрекцию, – мне этого не хочется. Возможно, меня так возбудила обстановка; или какая-нибудь красивая пара глаз, сверлящих мой затылок, когда я переступил порог заведения, и походя не обратил на них особого внимания (но откликнулись джунгли). В любом случае, такого спонтанного возбуждения я не испытывал уже давно.
Я спускаюсь по широкой лестнице в темноту небольшого зала. Неожиданно перед глазами встает стена тумана. На пару тройку секунд все вокруг меня останавливается, задерживает дыхание. И только где-то вдалеке, по ту сторону слуха, слышится клубная музыка. Я вынужденно опираюсь о стену ладонью, останавливаюсь, и закрываю глаза.
Я не знаю, что это. И не хочу знать.
Меня отпускает. От возбуждения не остается и следа.
Я открываю глаза, стараясь прийти в себя.
На мою спину ложится чья-то теплая ладонь, и знакомый (в чем-то даже родной) голос спрашивает у меня, все ли в порядке.
Это был Леша, здешний pr-менеджер. Дальновидный парень. Самостоятельный, ответственный, жизнерадостный.
–Все отлично! – отвечаю я. – Только голова немного закружилась!..
Мне уже заранее известно, какой комментарий ему хотелось бы отвесить по поводу моего легкого недомогания. Что-нибудь вроде: «Снова пьяненький?..», или типа того. По его глазам я вижу, что он сдерживает никому не нужную колкость.
На самом деле мы оба рады снова встретиться. Когда-то, с полгода назад, мы решили остаться «хорошими друзьями», и этот статус отношений мы выдерживаем без проблем. Порой даже с удовольствием.
–Пойдем отсюда, – говорит он мне.
И я молча следую за ним.
По ходу мы берем мне бутылку пива, а потом отправляемся в операторскую.
Перед нами несколько экранов, транслирующих запись с камер безопасности. Нас (а конкретно, Лешу) интересуют только те, которые висят при входе. На одном экране мы видим, как на улице толпятся молодые люди, в ожидании того, когда наступит момент попасть вовнутрь. На другой все то же самое, только теперь мы видим людей, проходящих через охрану.
Леша надевает свои очки в черной оправе, и поправляет плоский козырек своей кепки, подняв его немного вверх. Он слегка уставший. Любимая работа не всегда способна приносить реки удовольствия. Сейчас наступил момент естественного отбора: с дозволения pr-менеджера кто-то проходит face-control, а кто-то нет. Леша приготавливает рацию, чтобы в ответственный момент передавать двум охранникам свое особое мнение.
–Это новые охранники, – говорит он мне, не смотря на то, что те работают как минимум пару недель. – Им нужно больше помощи. Ты прошел без проблем?
–Да, – говорю я. – Я с ними уже познакомился.
–И как они тебе? Какое впечатление оставили?
–Нормальные парни! – Я пожимаю плечами. – Сообразительные!
Рядом с нами сидит еще оператор видеонаблюдения, который, к слову, также относится к штату охраны. В отличие от Леши, я не могу сделать вид, что его нет рядом.
–Они слишком долго всему учатся, – говорит Леша. – Сегодня поставили их вместе. Может, сработаются.
Мне хочется сделать скидку на их возраст (один из них даже младше меня на год, – только переступил порог совершеннолетия; но выглядит так, как будто прожил уже четверть века, и все это время провел на брусьях или на перекладине). Но я понимаю, что в наши дни такие скидки делаются редко. Раз уж ты пришел работать, значит выполняй свою работу чисто.
Леша не делает скидок. Испытано на себе.
Я похлебываю пиво, и наблюдаю за тем, как работают другие. Это умиротворяет.
Между делом, мы общаемся.
Бывает, что Леша говорит без умолку, – все подряд, все, что думает, сохраняя дистанцию в общении, этику и стремление не оскорбить собеседника (если только тот, конечно, ему импонирует); а бывает, что он молчит, и из него не вытянуть и пары слов. Его мысль, порой, бывала столь сосредоточена, что он не мог впустить в свою орбиту никого, до тех пор, пока мысль эта не полетит вольной птицей в потоке ветра к своему логическому завершению.
Сегодня он был словоохотлив, хоть и не скрывал своей усталости.
–Я занимаюсь этим уже четыре года, – говорит он мне о своей работе. – И ни разу за это время мне не хотелось что-то менять. Я всем был доволен. Мне казалось, что я получил благословение на то, что я делаю. Но теперь мне захотелось что-то изменить.
–Срок действия благословения истек, – пошутил я.
–Точно, – вполне серьезно говорит Леша. – Любой договор имеет временные рамки. Нужно помнить об этом, когда заключаешь сделки с небесной канцелярией. Я не думал об этом. Не заботился об этом. Меня все устраивало. Мне все нравилось.
Он поднес ко рту рацию и сказал в нее:
–Эти двое остаются на улице.
Рация откашлялась линейным треском и выплюнула подтверждение.
–Так значит, ты теперь чем-то недоволен, – говорю я ему. – Интересно!
–Нет, братан. Ты слишком резко повернул на перекрестке. Слышишь, как тебе сигналят другие водители?
Я ответил молча, одним взглядом и пожиманием плеч: «Конечно, слышу, братан! О чем речь?».
Он продолжил свою мысль о бестактном поведении на дороге:
–Это потому, что ты был слишком дерзок; ты не посмотрел по сторонам, и потому не увидел многих вещей.
–Скажи мне, что я пропустил.
–Я всегда доволен тем, что происходит в моей жизни… Хорошо, – стараюсь быть довольным.
–Тогда зачем отказываться от того, что имеешь? – Я не даю ему ответить сразу. – Стало мало, ведь так? Хочется больше!
Я подтруниваю его. Как и он меня. В нашем общении так было всегда.
–Дело не в объемах. И не в массе. Дело в том, что творится здесь, – он указал на сердце, – и здесь, – и на мозг.
–О! – вздохнул я. – Там какие-то сложные перемены?
–Я не могу больше стоять на одном месте. Но и не могу двигаться. Это просто… Я срываюсь на всех! Веду себя, как кретин!
–Не заставляй меня говорить, что ты всегда не мог стоять на одном месте.
–Как ни крути, но раньше я был более терпим.
Я ухмыльнулся.
–Даже эта комната мне кажется бестолковой, – говорит Леша. – А люди… Люди просто добивают меня!
Рация ожила, и прошипела: Война – отец всего. Война – отец…
Я удивляюсь такой необычной передаче информации. Но, так как Леша и оператор за пультом даже не обращают на это никакого внимания, я делаю вид, что пропустил сложную кодировку мимо ушей, – у каждого свои способы общаться и понимать друг друга, верно?
–Может, тебе просто потрахаться нужно? – грубо говорю я Леше.
Не могу сдержаться. Иногда проще все свести к чему-то базовому, более обыденному, чтобы не напрягать свои мысли и не испытывать на прочность свои нервы.
–С этим у меня все в порядке, – нехотя отвечает он мне.
Мы редко говорим о нашей интимной стороне жизни. По многим причинам. Основную роль играет взаимоуважение. Эту роль я иногда исполняю из рук вон плохо.
–Познакомился с кем-то?
Я заинтригован. И мои глаза заинтригованы. И когда я отпиваю из бутылки пива, мой рот заинтригован тоже.
–Поверь мне, – говорит мне Леша, замечая, как я встрепенулся, – лучше бы этого не было.
–Не заставляй меня спрашивать, почему.
–Потому что человек, который ждет меня дома, который предан мне, как пес, и который во многом способен поддержать меня, – этот человек принимает сейчас весь удар на себя. Представь теперь, как ему тяжело.
–Открою тебе тайну, – приблизившись к нему ближе, сказал я. – Он извращенец. Ему это нравится. Этот человек – мазохист. Привяжи его к кровати и отшлепай до красных пятен, – уверяю, ему это понравится!
–Как бы не так!
Я поднял бутылку так, как будто это был тост, и за последние слова нужно было выпить. Выпил. И вдруг увидел на мониторе знакомое лицо.
Бывают в жизни лица, которых по многим причинам лучше не встречать на своем пути. Это было одно из этих лиц.
–Твою мать! – говорю я. – Вот же ублюдок!
Леша сразу понял, о ком я так славно отзывался.
Парня, приближающегося к face control, звали Олегом. Он определенно был болен. Болен своим самолюбием, целеустремленностью, трудоголизмом и потребностью вечно испытывать стресс. А еще он был маниакально одержим стремлением к физическому насилию. Одна девчонка рассказывала мне, каким он был с ней, когда они оказались тет-а-тет у него дома. Она говорила об этом, не смотря мне в глаза, куда-то в сторону, сохраняя хладнокровие и стойкость духа. Хотя, после того, как тебя поимели, как животное, избили, как проститутку (удары точные и умышленные; такие, что после них не остается синяка), а потом еще и посмеялись в лицо за все проделанное, – после такого хочется только одного, – скинуть бремя стыда, остаться понятой, сбросить с себя груз насилия.
Олег был влиятелен. В лидеры и Гитлер когда-то выбился, не так ли? Короче говоря, спорить с ним было опасно.
Но Леша, заметив мою реакцию, не раздумывая, сказал мне:
–Если хочешь, мы можем не пропускать его.
–В этом нет надобности, – уверенно ответил я, хотя пульс стал биться намного быстрее.
–Справишься?
–Без проблем!
–Ты говори, если что…
Олег поднял руки. Охрана проверила его, и пропустила.
–Носит же земля уродов! – сказал Леша.
Я был с ним согласен. Повезло тому, кто ни разу не встречал на своем пути одержимого извращенца. Мне вот не повезло. Олег никогда не мог спокойно пройти мимо меня. А когда узнал, что я совершеннолетний и вполне сексуально активен, так и вовсе начал охоту за мной. Меня спасало от него мое окружение, – люди всегда могут войти в положение. Да и я был далеко не слабоволен. Лучше вообще не думать об этом…