Шарада

Между прочим, овладевать молодой женщиной не так уж и сложно. Ни разу не слышала историй об одержимом мужчине (возможно, только вскользь). Чаще всего, это женщина. Молодая. Запутавшаяся…

Я очнулась ото сна, после той самой ночи, и поняла, что я уже не та, что была раньше. Это была первая секунда, когда я впервые почувствовала в себе силу, ее ощутимые приливы. Конечно, я еще ничего не знала наверняка, и не могла ожидать никаких трансформаций в себе. Но они уже начались. Их я чувствовала отлично. Так начался счет минутам моего неверия, и отрицания той меня, которая уже существовала здесь и сейчас.

Я помню, как я бодро и уверенно поднялась с постели, и обошла ее, чтобы выйти из комнаты (я бросила свой взгляд на Кирилла, и не почувствовала ничего, кроме отвращения). Затем стала собираться на учебу. Приняла душ, не сдерживаясь того, чтобы несколько раз проверить все, что у меня было между ног, и ниже пояса. Ночью мне приснилось (или это было на самом деле?), что моя вагина истекает кровью. И поэтому я постоянно искала на себе какие-то повреждения или следы от них. Ничего не находилось.

Я выпила чашку крепкого кофе, что было для меня не совсем типично. Оделась теплее, и отправилась на учебу в самом прекрасном расположении духа, который я только могла себе представить. Ничто не могло испортить моего бодрого настроения, и поэтому я была готова к новому этапу позитивизма в своей жизни. Я была готова общаться со знакомыми подругами, и со всеми остальными, открывая двери в свое сердце всем, кто пожелает со мной заговорить. Мне больше не хотелось выглядеть строгой букой, какой я по обыкновению являлась. Пусть не для всех, но для многих.

На входе в учебный корпус я пересеклась с Айдыном, который стоял на входе, общаясь с кем-то мне незнакомым. Он сразу замолк, когда обратил на меня внимание. Он ничего не говорил, только пристально смотрел на меня.

Конечно, он тогда уже все знал. Он ждал моих первых внутренних изменений. И он был вознагражден: он увидел их, сразу.

Я никогда так искренне ему не улыбалась, и никогда, особенно за последнее время, не стремилась быть с ним особенно приветливой. В основном, эту функцию брал на себя Кирилл. А вот теперь я улыбнулась ему и поприветствовала так, словно несла в себе свет новой звезды.

Он даже обомлел, и не смог ничего ответить. Меня это повеселило, и я быстренько забежала в двери, которые открыл для меня кто-то из первокурсников мужского пола.

Я была обольстительна. Я была неотразима. Я чувствовала себя счастливой.

Так продолжалось до того момента, пока не появился Кирилл. Определенно, злость вернулась ко мне. Я не была рада его видеть. Просто прошла мимо с максимально недовольным видом, не подходя к нему ни на шаг. Было абсолютно ясно, что он был этим расстроен. И, что еще важнее, – мне доставило это дикое удовольствие.

Так начался мой период садистских всплесков, от которых я получала наслаждение совершенно иного порядка, вряд ли сравнимого с чем-то еще. Я освобождала себя от какой-то страшной энергии, таившейся внутри меня. Нечто темное, копящееся раньше во мне временами, и выходящее только совсем понемногу, но не до конца, до допустимо безопасного уровня.

Теперь же этой энергии стало во мне настолько много, что она умножилась в несколько раз. Я была носителем чего-то страшного, необузданного, совершенно неконтролируемого. Причем я понимала, что эта энергия всегда была во мне, как в женщине. Она собиралась, когда я видела мир таким, каков он есть; таким, каким его не способен увидеть мужчина. Она собиралась во мне, когда тьма поглощала мой разум, и я не чувствовала поддержки вокруг себя. Мое высокомерие. Мое недовольство. Дно высушенного колодца…

Я помню, как я впервые избила его. Дома, в прихожей. На самом деле я ничего подобного не планировала. Но что-то внутри меня знало заранее, что это произойдет. Что я выпущу злость наружу. Что я специально прижала его к стене, чтобы воспользоваться его телом, как грушей для битья. Вымещать свою злобу на любимом человеке – что может быть прекрасней? Самое глубокое удовлетворение. Самый чистый кайф для женщины, знающей серьезное оскорбление со стороны своего мужчины.

Мне казалось тогда, что только он и был виноват во всем. Что он мог остановить той ночью это безумие с ожившим демоном в отражении над нашей постелью. Ведь он мужчина! Почему он не боролся, а просто зажмурил свои глазки и спрятался? Почему он это сделал? Будь он сильным, мне бы не пришлось разделяться надвое, и чувствовать себя какой-то одержимой стервой, попеременно превращающейся из обычной девушки в демоническое существо.

Да, тогда я так думала. И была уверена в своей правоте. Хотя и старалась скрыть это. Я пугалась своих мыслей, я боялась самой себя.

Я всегда делала вид, что ничего не помню. Не помню, как я избила его. И как потом проткнула его ладонь ножом. Я вынуждена была стать актрисой, играющей роль запутавшейся дурочки, которая не понимает, что происходит с ней, и вокруг нее… Хотя, о чем я говорю? Я и так этого не понимала…

Я помню, как со мной разговаривали стены, как они говорили со мной нечеловеческим языком. Какими-то неразборчивыми полушепотами, полутонами, сигналами. Но я слышала приказы, точно понимая, что и как мне нужно делать. Я думала, мне это снится. Думала, что я сама себе это придумываю. Ведь такого не могло быть. Иначе, я бы могла считаться сумасшедшей.

Они говорили со мной, когда я желала хотя бы немного обуздать свое сексуальное желание, и когда я испытывала страшную злость на Кирилла. Они говорили, когда я снова и снова старалась вернуться к той себе, какую я всегда знала, и какой хотела быть снова. Они говорили со мной через меня же саму, дабы мне казалось, что это голос моего разума, или энергия, которую я никак не могу контролировать в самой себе. Они раздавливали мою волю… Если бы это происходило постоянно, думаю, вполне можно было бы завести речи о вмешательстве психиатрии…

Теперь я понимаю, что Кирилл тоже испытывал это давление. Что стены уничтожали его бдительность, его мужское стремление защитить свою женщину, свой с ней союз. Они высасывали из него силы и заставляли быть заторможенным и проявлять безразличие.

Я помню, как проткнула его ладонь огромным острым ножом, и испытала от этого удовольствие, которое не сравнится даже с многократным оргазмом. После этого он пропал почти до конца дня.

А я была вынуждена остаться одна. Со своей неутихающей злостью, и с постоянными подозрениями на беременность.

К тому моменту мне уже надоело сомневаться (сомневалась я долго). У меня была задержка с месячными, и даже самой последней дурочке было бы ясно, что пора делать чертов тест. Поэтому, не раздумывая, я пошла в ближайший торговый центр, где была аптека, купила парочку тестов, и отправилась в уборную, прямо там, в mall’е. Естественно, тест оказался положительным.

Это поразительно, но ничего, кроме все той же злости (которая потихоньку становилась моей верной спутницей), я больше ничего не испытала. Представления о стандартах, – запланированная семья и ребенок, – рухнули в одночасье. Мне стало тошно от самой себя, и от стереотипов, которые меня окружали.

Для пущей уверенности я отправилась к гинекологу, заглянув предварительно в кошелек. Денег оставалось немного, но мне было плевать. Я не собиралась записываться на прием в государственной клинике и высиживать в ней часовую очередь.

По дороге на автобусную остановку я заметила знакомое лицо, и поняла, что видела его уже несколько раз на неделе. И до нее тоже. Незнакомый парень, который постоянно находился где-то рядом. Очередной наблюдатель.

Для меня стало очевидно, что слежка возобновилась. Временами я вспоминала об этой части своей жизни, и даже ждала, когда же обо мне вспомнят мои «доброжелатели». Так вот, она проходила уже вовсю. Моя память оживала десятками кадров одного и того же лица, и пары других, которые попадались мне в толпе больше одного или двух раз за два-три месяца, но я не придавала этому значения. Неожиданно я поняла, что слежка не прерывалась. Она просто стала скрытной.

Эта информация словно спустилась на меня с небес, пронзив извилистой молнией. Я была поражена.

На остановке я между прочим осмотрелась, и действительно увидела того самого парня, о котором так явно прокричала мне феноменальная память.

«Ничего себе! – подумала я. – Интересно, сможет ли моя новая память сработать на учебе?»

В гинекологии меня приняли быстро, и без проблем. Подтвердили беременность. Видимо, врач заметила мой упадок и отсутствие радости на лице. Поинтересовалась, планировала ли я ребенка. Я ответила честно, что нет. Она поддержала меня, и сказала, «что это нормально, что все справляются». Я поблагодарила ее, и вышла на улицу.

Меня обдал холодный воздух. Мне захотелось развязать на себе шарф, и расстегнуть куртку, настолько мне была жарко, и настолько я была разгоряченной. Как только я освободила себя от оков одежд, с меня по воздуху пошел пар. Я глубоко дышала, как после долгой пробежки… И вдруг, краем глаза снова заметила своего наблюдателя.

Хотя внутри меня все всколыхнулось и замерло, я не подала никакого вида, что заметила его. Он был один. Стоял поодаль, примерно на три часа от меня.

Для кого-то, для определенной группы лиц, я жила словно за стеклом. За мной наблюдали, и, по видимому, отчитывались о моем поведении, о моих действиях.

В ту минуту это выглядело, мягко говоря, весьма странно. Почему я снова не подверглась физическим нападкам? Давлениям? Что же, теперь они просто следят за тем, не взболтнула ли я лишнего?

Но тогда же я впервые ощутила прилив смелости. Во что бы то ни стало, мне нужно было воспользоваться тем шансом, что наблюдающий не знает, что за ним тоже наблюдают. Реальной мишенью будет он, а не я. Только он об этом ничего не будет знать.

Мысли о нежелательной беременности пропали начисто. Теперь я была расчетливым и действующим стратегом. Мое решение уже невозможно было изменить. Я снова стала той, своей новой личностью.

Итак, теперь он знает, что я посещала гинеколога, и, наверняка, он догадывается о положительных результатах. Я вроде как волнуюсь, но вроде как уже отошла. Сделала решительный вдох, и стала снова кутаться в шарф и куртку. Привела себя в норму.

Положила руки в карманы, и пошла своей дорогой, а точнее в кафетерий напротив, через дорогу. Заказала себе кофе и пирожное

В отражении витрины заметила что он постоял возле входа смотрел на меня и зашел тоже вовнутрь

Я села за столик, снова освободилась от одежд, и приготовилась к трапезе. Изобразить из себя расстроенную бабенку, которая решила поддержать себя крепкой сладостью, пришла ко мне спонтанно. Я даже разделила эту участь сама с собой (хотя при других обстоятельствах вообще у меня таких мыслей даже и не было бы). Пусть думает, что девочка заедает грусть, как это делает кто угодно, не только слабая половина человечества.

Он взял себе кофе в бумажном стакане и сел по диагонали от меня.

Я специально села в угол, возле окна, чтобы мне было видно все пространство зала, и чтобы он не смог сесть позади меня.

В углу возле окна словно я полна меланхолии словно не хочу чтобы меня кто то заметил словно хочу остаться наедине с самой собой и чтобы меня никто не трогал

Я действительно была этой несчастной девушкой, которой предстояло выйти замуж по залету. Или самой воспитывать свое дитя, если ее молодой мужчина вдруг окажется тряпкой, и умоет руки.

Я была ей где-то там, позади своего сознания. И этот отпечаток каким-то образом отражался во мне, словно мое тело было проектором, и оно переносило на себя часть моих чувств и эмоций, но с огромной расчетливостью и знанием дела.

Он полез в свой мобильник, и, кажется, сфотографировал меня. Гребаный фотоотчет, мать его эдак!

Потом он просто поднялся, прихватил с собой кофе, и вышел на улицу.

Колокольчик над дверью приятно звякнул, и теперь я действительно осталась одна, среди других посетителей, разговаривающих друг с другом, и с голосами детей, и их родителей. Семьи, продолжения друг друга. Продолжения меня внутри меня самой…

Я резко поднялась с диванчика, и стала одеваться на ходу, быстро покидая кафетерий. Я видела, как он свернул за угол. Последовала за ним, аккуратно выглянула из-за угла, выслеживая его. Он шел, поглядывая в свой мобильник, и, кажется, с кем-то переписываясь.

Я следовала за ним. Условия позволяли мне оставаться незаметной.

Я знала, что сегодня я узнаю больше, чем мне стоит знать. Что сегодня я перейду границу, и, возможно даже попаду в группу риска людей с лишними знаниями.

Но я никак не могла предположить, что я увижу нечто, что почти уничтожит меня. Нечто, что прояснит мой разум хотя бы на немного. Нечто, от чего я пойму даже за долю секунды, что долгое время была полной дурой, которую раз плюнуть водить за нос.

Я повернула за очередной угол, и вдруг увидела, с кем он разговаривал.

Это был Айдын.

Они говорили друг с другом, как деловые люди. Они говорили о своих общих делах. Да, так это выглядело. Молодые люди со взрослыми лицами. Слишком взрослыми, я бы даже сказала. Потом мой наблюдатель показывал что-то Айдына на экране своего мобильника. Они водили пальцем по дисплею так, как обычно перелистывают фото в каком-нибудь из приложений…

Я обомлела. Не могла сдвинуться с места. Стояла и смотрела на все, что вижу, широко открытыми глазами.

Они стояли в десяти шагах от меня, и Айдын вдруг бросил взгляд в мою сторону, – так, случайно, словно почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит. Кажется, он посмотрел словно сквозь меня. Он не ожидал увидеть что-то, что заставит его обомлеть точно так же, как и меня. В меньшей степени, конечно, но я увидела по его лицу, что он испытал тот же шок, что и я только что, когда до него дошло, кто на него смотрит, и почему я нахожусь здесь и сейчас, напротив него, а не в кофетерии в компании с пирожным и бабской грустью.

Кажется, мы смотрели так друг на друга несколько долгих секунд, и никто из нас двоих не верил своим глазам. Потом оба очнулись, тоже почти одновременно.

Я старалась отойти от шока, и просто повернулась в другую сторону, и пошла. Ноги были ватными, и я не верила в происходящее. Но я старалась.

Я бросила взгляд за спину, и увидела, как они несутся в мою сторону.

И тут я осатанела.

Во мне злость взорвалась тысячами солнц.

Я слышала, как он приближался ко мне сзади, почувствовала его ладонь на своем плече, и дальше все произошло за доли секунды.

Я резко развернулась к нему (это не был Айдын, а тот, другой, кто так оскандалился в слежке за мной), схватила его за воротник, и подняла над землей. Кажется, из меня вырвался рык отвращения в этот момент. А затем просто бросила его на машину, что стояла напротив.

Он врезался спиной о водительскую дверцу. Стекло разбилось, на двери осталась глубокая вмятина.

Бедный парень лежал рядом, на асфальте, среди мелких осколков стекла, лицом в асфальт, и прилагал серьезные усилия, чтобы подняться. Но руки не слушались его.

Айдын остался стоять в трех шагах от меня, им овладела оторопь. Его глаза были огромными, он не знал, как реагировать.

Я воспользовалась шансом, и пустилась в бегство, оставляя позади себя ошалелых прохожих.

–Дина! – крикнул Айдын, и побежал за мной.

Почему-то мне показалось, что я сейчас разрыдаюсь. Я слышала рык, вырывавшийся из меня, и свое бычье дыхание, громкое, как у крупного животного.

–Дина, постой! – Айдын. Бежит за мной.

Я завернула в пустынный переулок, и каким-то образом оказалась в тупике. Увидела дверь, и уже хотела забежать в нее, но увидела свое отражение в стекле.

Лицо было не мое. Оно было искаженно в нечто страшное, с налитыми кровью глазами, тяжелым подбородком и демоническими глазами.

–Постой же, прошу тебя! – голос Айдына, прямо за спиной.

Я резко развернулась, желая ударить его по лицу, но моя ладонь только прошлась по воздуху. Он вовремя увернулся, поднимая вверх ладони в знак беспомощности, и как бы говоря, что он с добрыми намерениями.

–Тише! – сказал он. – Тише! Тебе нужно успокоиться!

–Подонок! – крикнула я. – Подонок и ублюдок! Это ты убил Тима?! Даже не смей отрицать, сукин сын! Я тебя насквозь теперь вижу!

Он раздосадовано потер лицо. Скрывать что-то для него уже не имело никакого смысла.

–Дина, это была необходимая мера, – сказал он. – Тим не был тем человеком, который любил жизнь, уж поверь мне. Мы всего лишь избавили его от страданий.

–Как же благородно с вашей стороны!

Я приблизилась к нему и сказала ему в лицо, смотря прямо ему в глаза:

–Ты, и все твои дружки, – все вы больные придурки! По вам психушка плачет! Вас всех нужно посадить за решетку!

Мне хотелось плюнуть ему в лицо, я могла бы это сделать, но сдержалась. Просто отошла от него.

–Мы ведем мир к кардинальным изменениям, – сказал он. – Тот мир, который ты знаешь, скоро прекратит свое существование. Все сутенеры и их проститутки, от жирных политиканов до их прислужников, от жадных работодателей до нищих наемных рабочих, – всего этого больше не будет. Капитализм, империализм, социализм и коммунизм; лживые демократии и гибридные автократии, – все это исчезнет. Будет новый мир. И будет человек в нем. В гармонии с жизнью…

Во имя всего этого была принесена жертва, Дина. Тим стал ключом, открывающим двери в иное будущее. То будущее, о котором не мог мечтать никто из нас.

–Ты хочешь загнать нас обратно в каменный век? Об этом ты мне говоришь?

Он непонимающе покачал головой.

–Ты пока не можешь всего понять. Но скоро… Скоро все встанет на свои места. Ради всего этого нужна жертва. Пойми это.

Плод, Дина. Тот плод, который внутри тебя. – Он указал на мой живот. – Вот кто изменит этот падший из миров. Ты несешь в себе иное время. Ты – мать, Дина. Мать нового мира.

–Меня сейчас стошнит!

Я отвернулась от него. На самом деле мне хотелось плакать.

–Посмотри на себя! – сказал он мне. – Видела ли ты себя? Чувствуешь ли ты, как божественное начало разливается в тебе? Как оно охватывает тебя! Заставляет тебя узнать силу, и энергию, о которой ты не могла и помыслить!

–Разрушительную энергию, ты хотел сказать? Да, я чувствую ее! Я готова убить тебя на месте, прямо здесь, и получить от этого такое удовольствие, которое не сравнится ни с каким иным! Вряд ли я бы назвала такие намерениями божественными. Скорее, в этом есть что-то дьявольское.

–Бог не один в этом мире. Ты и Кирилл зачали бога смерти и разрушения, бога чумы и проказы, бога войны! В тебе тропа к смерти миллионов грешников! Ты пока не осознаешь этого. Но настанет время, и ты признаешь себя богоматерью, хочется тебе того или нет.

–Ты несешь ересь, ублюдок! Дай мне пройти! Во мне единственная тропа! Подальше от тебя и твоих больных союзников!

–Куда ты пойдешь одна? Со своими внутренними срывами и одержимостью! Одна ты ни с чем не справишься!

–Кто здесь один, так это ты, Айдын. И ты безумен в своем одиночестве. У тебя никого нет, кроме тебя самого и твоего собственного бреда.

–А кто есть у тебя? Кирилл? Ты думаешь, он на твоей стороне? Думаешь, без его помощи я смог бы провернуть все это? О, как ты заблуждаешься! Он такой же, как и я. Он желает изменений. Поэтому он мой друг. И поэтому он с тобой.

–Чушь собачья! Несешь какую-то херню! Хочешь запутать меня!

Злость снова зарождалась во мне.

–Я говорю тебе то, что ты и так видишь сама! Для чего мне еще скрывать от тебя что-то? Иди и поговори с ним! И он скажет тебе то же самое!

–Я ненавижу тебя! Проклинаю тот день, когда ты появился в моей жизни! Больше я не буду такой слепой, как раньше! Надеюсь, ты это понимаешь! Думаю, теперь ты видишь, что я могу постоять за себя! Так что не смей приближаться ко мне! Иначе я сдавлю твое горло, как банку из-под газировки! Клянусь, я сделаю это!

–Никаких проблем! – Айдын снова поднял руки в знак согласия.

Я прошла мимо него, не скрывая своей злобы.

–Поговори с ним! – сказал он мне в спину. – Поговори с Кириллом! Он тебе все объяснит! Ты сама не заметишь, как все встанет на свои места! Ты все поймешь, и пойдешь с нами бок о бок! К нашей общей цели!

Не поворачиваясь, я показала ему средний палец.

…Загадка была сложной. Не было одного верного ответа. Их было множество. Я складывала из них мозаику. В итоге вышла картина: уже-давно-не-дева-Дина возле люльки своего младенца…

Он до сих пор безымянный. Айдын против каких-либо имен. Поэтому я называю его «малышом», «деткой» или «сыночком».

Этот младенец венчает собой долгий итог моих размышлений. Какой бы тропой я не шла, сколько бы не строила предположений, альтернатив или теорий, – все приходило к доказательству новой жизни, находящейся в моих руках.

Я все еще способна с упоением представлять себе, каким это может быть чудом, пеленать младенца, говорить с ним в процессе, корчить ему рожицы, а в ответ видеть его улыбку. То, как твой малыш улыбается тебе, – чистое и светлое чувство, которое испытывает мать к новорожденному. Должно быть, это прекрасно!..

Мой малыш никогда не улыбался мне. На пеленальном столике (рабочий стол в спальне для гостей превратился в пеленальный), когда он лежал на нем спиной, и изредка пускал слюни, он всегда был спокоен. Не вертелся, не брыкался, ничему не возмущался. Он смотрел обычно куда-то в сторону, в ближний к столу угол на потолке. С течением времени у меня возникло подозрение, что там кто-то есть. Кто-то наблюдает оттуда за нами. Я даже стала оглядываться на потолок, в тот угол. Естественно, я никого там не видела.

Часто мне казалось, что мой младенец меня изучает. Видит все вокруг себя. Хотя в таком возрасте это невозможно. Звучит до безумия нелепо. Но теперь вся моя жизнь – сплошная странность, и что с этим делать, я по сей день не имею не малейшего понятия.

Несколькими неделями ранее я могла рыдать где-нибудь в углу от того, что ничего не умела в плане материнства, и никогда этим не интересовалась, а теперь приходилось кусать локти. Моя депрессия перекатывалась из одного конца комнаты в другой: в одном углу мои переживания по поводу потери Кирилла и всей той обыденности, которая теперь окружала; в другом – мой низкий интерес к главному женскому предназначению – деторождению.

Но потом случилось первое чудо. Мой малыш словно помогал мне. Направлял мои руки, контролировал их движения. Я была матерью без опыта. Я никогда и ничем подобным не интересовалась. Я думала, что это материнский инстинкт подсказывает мне, что и как нужно делать. Но на пеленальном столике у меня постоянно было отчетливое ощущение, что знание приходит не из меня самой; это был не только тот спутанный комок эмоций, который испытывает молодая и неопытная мать. Знание приходило ко мне извне. Как именно, я не знаю и не понимаю до сих пор.

Я вдруг понимала, что все знаю. Что знание есть во мне. И оно приходит из неоткуда. Я испытывала сомнения по этому поводу. Я была на грани нервного срыва. Но я подчинялась тому, что приходило ко мне в голову, каким бы глупым оно не выглядело в образах моего сознания, которое способно всегда само все дорисовывать.

Я была обескуражена.

Мои мысли поражали меня саму.

Вскоре это событие растеряло свою сказочную коннотацию. Оно стало… странным. Неправдоподобным. Отталкивающим. Как и все остальное, что происходило между мной и моим сыном.

«Это из-за тебя, – думала я однажды, когда пеленала его, – только лишь из-за тебя, мой милый, я тогда поверила этому проходимцу, и испытывала твоего отца на верность нам обоим. Я боялась за тебя. Боялась, что мы оба в опасности. Я была уверена, что твой папа предал маму… Что он использовал ее, как и тот, кого он считал своим близким другом…»

Мне казалось, он слышит мои мысли. Он их понимает. И чувствует мою нелюбовь, которую невозможно было дословно сформулировать или уловить эмоционально, как-то придать ее контролю, изменить ее на нечто более чистое и светлое, как улыбка младенца, подаренная своему родителю.

Мне казалось, что он всеобъемлющ…

Возможно, что я попросту придавала ему все эти волшебные (странные) свойства только лишь потому, что была неопытным родителем. Я решила наблюдать дальше. Молча. Терпеливо.

Я начинала подумывать, что у меня растет интроверт. Спокойный, молчаливый, со щепоткой меланхолика. Так я в шутку объясняла себе его холодность.

Но, рано или поздно, любой ребенок должен был бы улыбнуться. Как и любой другой человек.

Но только не этот.

Полагаю, что только не этот…

Я выронила пластмассовую тарелку с салатом, и все овощи, смешанные в горчичном соусе, о котором я так мечтала, будучи беременной на третьем месяце, разметались по полу. Я опустилась на колени, и разрыдалась. Очень тихо. Так, чтобы Кирилл не услышал меня.

Настал момент, когда я стала понимать, не умом, а сердцем, что Кирилл верен мне, как и обычно. Что я находилась в тумане собственных подозрений и невероятной злости, добрая доля которой принадлежала не мне, а той силе, что проходила сквозь меня.

Она уже больше полумесяца не овладевала мной, и я знала наверняка, что этого больше не произойдет. Хотя нечто осталось во мне. Вместе с плодом.

Меня запутали. И осознание приходило медленно, и болезненно…

–Все в порядке?

Это был Кирилл. Он появился на кухне, с немного обеспокоенным видом.

–Я слышал, что-то упало… Дина, что ты?.. Малыш, ты чего?

Я показала на салат, который приятным разноцветием раскидался по полу с соусной лужицей и длинными полосами капель в разных направлениях.

–Не переживай, солнышко, – сказал он. – Я помогу тебе сделать новый.

Он поцеловал меня в щеку, и помог мне подняться с пола.

Конечно, все это виделось ему очень милым.

Он обнял меня, и я прижалась к нему.

–Ну-ну, – говорил он. – Все хорошо. Мы справимся.

–Нет… – сказала я.

–Мы справимся, Дина. Все справляются.

–Что-то надломилось между нами. Мы словно что-то утратили. Как будто у нас это забрали. Заблокировали наши чувства.

Я отошла от него. Мне все еще были неприятны его прикосновения.

Он молчал. Не спорил со мной. Потому что понимал, о чем я ему говорю. Спорить и верить в обратное уже было бесполезно.

–Мы в тюрьме, Кирилл. Разве ты не видишь этого? Нас заставили верить в то, чего нет. В то, чего быть не может. И чем больше мы верим, тем сильнее болото затягивает нас.

–Кто заставил, малыш?

–Ты сам знаешь…

–Нет. – Кирилл покачал головой. – Не знаю.

–Он называется твоим другом. Но это не так! И я устала повторять одно и то же! Если ты слеп, и глух, если тебе нравится все то, что происходит с нами и вокруг нас, то это твой выбор! И я не смею переубеждать тебя! Но с меня довольно! Я больше не могу заниматься самоотводом, чтобы только дать дорогу остальным!

Я даже не могу закончить чертову дипломную работу!

Нам скоро кончать учебу, Кирилл!.. А мы в плену. Мы не можем двигаться дальше. В плену собственных мыслей, и чувств. Мы занимаемся самоубийством. Ты должен понимать это.

–Ты что-то хочешь предложить?

–Бежать. – Я говорила это сквозь слезы. Сдерживая их. Борясь с ними. Сама не веря в то, что говорю это. – Бежать подальше отсюда.

–Но какая разница? – спросил он. – Мы уйдем в другое место, сменим обстановку. Но это будет продолжаться. Оно будет преследовать нас. Будет рядом с нами. В нас самих. Оно в нас самих, Дина! В наших головах! В наших душах!

–Да. – Я кивнула головой. – Ты прав. Но не все. Не до конца. Есть что-то еще. Нечто устроенное намного сложнее нас самих. Нечто большое и страшное. И оно не внутри нас. Оно снаружи, в нашем окружении…

Я путалась в словах, не могла найти точные.

Кирилл покачал головой. Он не слышал меня. Похоже, что он был уверен, что проблема только в нас самих.

–Оно в стенах, – вдруг сказала я. – Да, оно в стенах. В этих стенах! В этих чертовых стенах!

И тут я увидела его взгляд, в котором была солидарность. Он был согласен со мной.

–Эти проклятые стены!

Я сорвалась. Подошла к стене, и сдернула с нее кусок обоев. И обомлела…

На нас смотрела часть огромной пиктограммы, выведенной на стене бордовой краской.

Мы переглянулись. Сдернули остальную часть обоев, и увидели огромный круг, с демоническими рисунками внутри него, и множественным рядом цифр, внутри и снаружи.

–Чтоб меня!.. – сказал Кирилл.

Мы переглянулись снова, и поняли друг друга без слов.

Просто разбежались по разным комнатам, и стали срывать обои, картины и зеркала. Большинство стен в разных комнатах были выкрашены тайными знаками.

Все это время я плакала. Слезы текли по моим щекам без остановки, и я не знала, что с этим делать. Я не боролась с этим. Пропускала сквозь себя. Как и злость. Как и отчаяние.

Теперь с этих шикарных апартаментов был снят покров. Мы находились в камере. Все это долгое время мы были в заточении.

Нас использовали. Боже мой, я наконец-то смогла убедить его в этом. И он поверил мне.

Но то, что он сделал в следующий момент, возымело невероятный эффект. Он взял нож, подошел к самой широкой пиктограмме, которая оказалась на стене в гостевой спальне. Размахнулся, и вонзил нож в стену, в центр рисунка.

Я сразу почувствовала легкость. Словно в моем сознании упали огромные гири. Перед глазами все прояснилось и стало выглядеть как-то иначе.

С Кириллом происходило то же самое.

Мы оба словно освободились. Темные силы покинули наш разум. Мы были готовы покинуть квартиру…

Эпизод 12

В Пути

Мы ехали, проезжая небольшие города и городишки, в которых были старые дома, рекламные билборды, магазинные вывески, фонтаны и памятники людям, имена которых вписались в историю.

Однажды остановились, чтобы заправиться. Я вышел из машины, чтобы немного размяться. Рядом стоящие автомобилисты обратили на меня внимание. Я был не в лучшем виде: уставший, в помятой испачканной одежде, с пластырями на лице.

Через десяток километров от того места, где Айдын остался в своей разбитой машине, мы сделали остановку. Старший достал аптечку, и стал заниматься простреленным плечом Младшего.

–Пуля прошла на вылет, – говорил Старший. – Похоже, что нервы не задеты. Надо будет взять лекарств, когда доберемся до ближайшей аптеки.

Младший молчал, и стоически терпел, пока обрабатывали его рану. Его рубашку залило кровью, поэтому он ее свернул, облил ацетоном и сжег. Нашел в багажнике какую-то старую футболку, и носил ее до того момента, пока мы не заехали в магазин, и он не обзавелся новой.

–Здесь новая одежда. – Он показал мне фирменный пакет. – Переоденься, как устанешь от старой.

Я не смог оценить этого жеста, поэтому пакет лежал нетронутым на соседнем от меня сиденье.

На заправке я осматривал людей. Все они, – автомобилисты, работники станции, – были молоды и хороши собой. Старший оплатил бензин на кассе, и заодно прикупил нам троим по длинной булке с овощами, сыром и колбасой. Девушка за кассой была улыбчива и вежлива.