Шарада

И мы бы остались в этой темноте, среди миллиардов звезд. Вместе. Навечно…

Я проспала сутки. Проснулась только на следующее утро. Еще одно солнечное мартовское утро.

Лениво открыла глаза, обнаруживая, что на мне уже одета ночная рубашка. Я была потеряна в пространстве, и своих чувствах, где-то между утомлением и восторгом от неги пробуждения.

Осознание пришло за доли секунды.

Около кровати, в кресле, передо мной сидел Айдын.

–Доброе утро! – сказал он.

Я снова оказалась настороженной. Теперь я знала точно, что Айдын был далеко не тем, за кого себя выдавал. Мне не всегда было приятно находиться с ним даже в одной аудитории на учебе. Но, все-таки, это было терпимо. Мириться с тем, что он смотрит на меня заспанную, со своим дурацким ликующим выражением лица, я не собиралась.

–Какого черта ты здесь делаешь? – спросила я.

У меня зазвенело в ушах, и закружилась голова. Я вынуждена была прикрыть лицо ладонью, словно пьяная.

–Кирилл убежал на учебу, – ответил он. – Я остался присматривать за тобой.

–Не нужно за мной присматривать. Я в норме.

–Мы чуть было не потеряли тебя. Разве наша забота не заслуживает благодарности?

–Давай внесем ясность. Хорошо? Не существует никакого «мы». Есть я и Кирилл, который заботится обо мне. Ты существуешь отдельно.

–Отрицание – это самозащита. Дина, хватит защищаться. Я здесь для того, чтобы помочь тебе пережить чудо твоего нового рождения.

–О, хватит нести эту чушь!

–Мы с Кириллом приняли решение. Мы не оставим тебя одну.

–Я не верю тебе! Ни одному слову! В особенности тому, как ты упрямо продолжаешь внушать мне, что вы с Кириллом заодно!

–Тогда почему ты ни разу не заговорила с ним об этом? Боишься узнать правду? Боишься, что это уничтожит тебя?

Здесь мне ответить было нечего. Я прикусила язык и недовольно сложила руки на груди.

–Дина, реальное положение вещей состоит в том, что все мы – на твоей стороне. А не наоборот, как тебе постоянно кажется.

–Не надо отделять меня от всего мира!

Он добродушно рассмеялся.

–Я не мастер вести споры с женщинами. Поэтому я оставлю тебе твои убеждения.

–Премного благодарна! Теперь оставь меня в покое. Уходи, да поскорей. Твой верный друг не расстроится, если ты покинешь свой пост.

Мне показалось, если я немного намекну на то, что верю ему, он успокоится, и уйдет. Возможно, этот прием действительно сработал. Он поднялся с кресла и сказал на прощание:

–Радуйся тому, что с тобой происходит. В тебе теперь огромный дар.

–Хорошо. – Я кивнула. – Как скажешь.

Он покинул квартиру.

Я осталась одна. Все тело болело. Уверенным шагом ко мне подступала истерика.

Я была слаба. И одинока…

Долгое время я обращалась к высшим силам, чтобы они помогли мне понять, как все докатилось до такого.

Где я дала промашку? В каком моменте растерялась, и не знала, что делать?

Это было мое высокомерие? Оно всему виной?

Или же моя предвзятость?

Что повлияло на мое восприятие? Отсутствие опыта? Запуганность? Что-то еще?

Я мучила себя этими вопросами, и фактами, что росли из них, как грибы после дождя.

Факт номер один: можно было бы избежать смерти Тима. Как? Приложить некоторые усилия и постараться понять, что происходит с твоим другом. Под финал своего пути он не подавал никаких сигналов утопающего. Но, я вынуждена была признаться себе, что замечала все прекрасно, – его отрешенность и сверхувлеченность алкоголем и наркотиками говорили о многом.

Я помню, как мысленно была строга к нему. Возможно, так случилось потому, что я стала неосознанно воспринимать его как родного. Родственность не всегда отличается теплотой отношений, – в моей семье не особо было принято сюсюкать друг с другом.

Еще я считала, что все геи инфантильны. В Тиме я тогда видела взбалмошного сверстника, и этот образ не покидал меня, покуда я занималась учебой, подработками и отношениями со своим парнем. Он все это видел, конечно. Мою холодность, мое безразличие, мою озабоченность бытом и мыслями о замужестве.

Да… Выходит, что именно такой образ обо мне он унес с собой в загробный мир…

Факт номер два: я всегда не верила Айдыну. Но была с ним терпима. Выказывала воспитанность. В этом была моя ошибка.

В нем всегда была воспитанная дикость альфа самца. Он мог бы прикрываться чем угодно: личностью студента факультета психологии, профессиональным спортсменом, или даже мастером в сборке оригами. Все равно, в нем всегда был скелет воина и шпиона.

Он пробрался к нам, когда мы думали, что были счастливы. Когда мы верили в силу нашей молодости и ее неприкосновенность. Кому мы были нужны? Голодные студенты, вечно гонимые дофаминовой иллюзией или общественными неврозами то на вечеринку к друзьям, то в кино, то в ночной клуб; или в объятья друг друга, дружеские или любовные.

Все то время, включая свое солдатское терпение, он вел свою холодную войну с обыденностью, каждый день мечтая о том, чтобы ее разрушить…

Он выбрал нас. Меня, Кирилла и Тима. Мы стали инструментами воплощения того, во что он тайно, но неистово, верил. После убийства Тима он любезно заселил меня и Кирилла в квартиру, которая изначально предназначалась для влюбленной пары, которая сможет зачать и родить мессию нового поколения, – существо, способное преобразить мир. Переоборудовать его, уничтожив все, что было до него. Квартира стала лабораторией, влюбленная пара – подопытными кроликами. Я содрогаюсь при воспоминаниях того, через что нам пришлось пройти, как только мы переступили порог комфортабельных апартаментов, в которые я по дурости влюбилась, как маленькая девочка в белозубую кинозвезду (можно оправдать себя немного: после съемной студенческой квартиры, где мы селились раньше, эта выглядела, как кусочек райского сада на острове шумного пыльного индустриального городишки).

В этих стенах я чуть было не сошла с ума, родила сына, предала его отца, и осталась одна. В заточении. В этих же стенах.

Я все еще здесь. В этой квартире. Рядом со своим ребенком…

…Вытерев со щек слезы, я встала с кровати, и неожиданно почувствовала себя удивительно бодрой. В лежачем положении я почему-то больше напоминала себе обессилившую старуху.

Я сделала трехминутную зарядку, и поняла, что прибавила себе тем самым кучу энергии на ближайшие несколько часов.

Одухотворенная, я понеслась в ванну. Мне не терпелось привести себя в порядок.

Я приняла контрастный душ, стараясь не обращать внимания на ужасный беспорядок. Мужчины не сумели толком прибраться, пока женщина была в отключке. Возможно, совсем немного; были заметны потуги. Не знаю точно, сколько я находилась под струей воды, наслаждаясь ею, словно она текла не из лейки, а падала с горных вершин, но из душевой кабины я выпорхнула вольной птицей.

Я вытерлась новым полотенцем, которое обычно приберегала для особых гостей (предположим, чьих-нибудь родителей, – такого я тоже не исключала…), и принялась за завтрак. Как обычно, я сделала себе свой стандартный бутербродик с нарезанными овощами, уверенная, что этого хватит организму, который в очередной раз пережил свою взрывную трансформацию.

Но во время еды во мне разыгрался аппетит. Я приготовила себе омлет из трех яиц, и уплела его единым махом, изрыгая из себя громкую отрыжку. Я сварила себе кофе, и, пробуя его горячим, впервые за долгое время подумала, насколько же прекрасной может быть жизнь, и как легко отыскать счастье в простых мелочах (пора было заводить позитивный блог в социальных сетях).

В прихожей послышались торопливые шаги.

Почему-то, когда я услышала их, мое распрекрасное настроение куда-то пропало. Мне совершенно не хотелось делить его с кем-то еще, Хотя, раньше я могла бы достать Кирилла своим неожиданным позитивом, особенно как раз в тот момент, когда ему совершенно не было это нужно.

Он шел в мою сторону. Он шел, и его шаги вдруг останавливались, – он заглядывал по комнатам, искал меня. Наконец, он оказался на кухне.

–Дина! – он облегченно вздохнул.

Я улыбнулась ему.

Он был запыханный.

–Я опоздал… – говорил он. – Прости… Слишком сложный тест!..

Он сел рядом со мной и приобнял меня.

–Айдын сказал мне, что ты уже проснулась, и выглядишь вполне нормально.

Я до сих пор не могла понять, как он может обнимать меня, после того, как я его буквально сутки назад чуть не убила.

–Ты сказал, что я снова приболела? – спросила я.

Он кивнул.

–Пересдачу можно будет провести позже. – Он добавил: – Это удивительно, но Нелли сказала, что в этом нет никаких проблем.

–Вот, что водить дружбу с преподавателем.

–Думаю, Айдын, нам немного в этом подыграл.

Мне стало тошно от одного упоминания его имени, и я поднялась из-за стола, делая вид, что хочу убраться… хоть немного.

–Ты на самом деле отлично выглядишь! – сказал Кирилл. – Никаких следов… На тебе все, как на кошке зажило!

–Да, – сказала я. – В отличие от тебя.

Он был весь в ссадинах и пластыре.

–Нелли сказала, что, наверное, я вел себя, как настоящий мужчина, раз остался невредим. Глупость, конечно. Она ведь не знает, как все было на самом деле… Ты больше не чувствуешь никаких… симптомов?

Наконец-то он записал меня в число больных. До этого мы не давали никаких оценок моему состоянию. Обходились окольными или подбадривающими словами.

–Я чувствую себя заново родившейся, – сказала я. – Почему-то я уверена, что приступов больше не будет.

–Таких приступов, как два предыдущих?

–Вообще никаких приступов… Последний раз был словно апогей… Я чуть не убила тебя… Если мне не изменяет память.

–Я думал, ты ничего не помнишь из того, что с тобой происходит.

–В этот раз я запомнила все. Это было ужасно! Я не могла руководить собой! То была другая я, Кирилл. И, поверь мне на слово, ее больше не будет. У меня такое чувство, что она свершила свое дело, и теперь ушла. Я – это снова я. Я излечилась! Так я себя чувствую!

–Давай мы не будем торопиться с твердостью ощущений, если ты не против.

Я ничего не сказала в ответ.

Он подошел ко мне сзади, чтобы обнять, но я не далась.

–Мне нужно прибраться, – сказала я. – Здесь. И там. Повсюду…

Я показала ладонью вокруг себя.

–Я тебе помогу, – сказал он. – Только переоденусь.

Мне не нужна была его помощь. Я с удовольствием бы занялась уборкой наедине с самой собой. Но противиться я не стала. Он отойдет в сторону, как только поймет, что мешается…

Всегда ли я была такой стервой по отношению к нему? И всегда ли он позволял вытирать об себя ноги?

Ответ: никогда, до того момента, пока не случилась та ночь. До того момента, пока я не стала сильнее его в десятки раз. До того, как я не стала чудовищем…

До той ночи нам обоим пришлось пройти этап инициации. Дни и ночи мучений, о которых мы никогда друг с другом не говорили. Нам мешали стены квартиры, в которой мы жили…

Я помню первые дни, когда мы оказались в этих заколдованных стенах. Первое острое желание заняться страстным грубым сексом возникло у меня в того же дня, когда Айдын помог нам заселиться и оставил нас одних. Заняться распутством, которое обычно случается меду двумя любящими людьми, нам тогда помешали условности: смерть Тима, которая уже в те минуты перестала для меня выглядеть травмирующей; и неизвестные, но опасные, люди, которые якобы устроили на меня охоту.

Затем с моей психикой стали происходить первые серьезные изменения. Я никак не могла сосредоточиться на учебе. Меня одолевали мысли, не имеющие отношения к действительности: страхи, подозрения, влюбленности, неудачи, успехи, и так далее – полный кавардак, никакой логической связи. Учащался пульс, горели щеки, а потом вдруг внутри меня происходил маленький взрыв, и я возвращалась из собственных глубин на сушу реальности. Часто это происходило на лекциях. Поэтому я с удивлением обнаруживала, что ушла в себя на целых полчаса. Преподаватели стали обращать внимание на этот мой воздушно отсутствующий взгляд. На что я ничего не находилась ответить, кроме как:

–В последнее время я рассеяна. По правде сказать, я стараюсь быть сосредоточенной. Честное слово! Концентрация, и ничего кроме!

От части, это была правда. Да только было ясно, что я несу околесицу, чтобы только от меня отстали.

Сконцентрироваться на чем-то одном, когда тебя одолевает буря? Ха! Никогда раньше со мной такого не было. Во мне воспитали усидчивость, и я всегда была способной ученицей. Было, чем гордиться. До недавних пор…

Я стала думать, что на нервной почве у меня развилась прокрастинация. Я слышала раньше это слово, и интересовалась его значением, но никогда бы не подумала, что ради собственного успокоения мне придется нацепить его на себя (в любом случае, я понимала, что мой личный анамнез никак не вязался с моими подозрениями; поэтому было ясно, что я верю в ерунду).

Короче говоря, моему терпению больше не было предела. Я накинулась на Кирилла, как дикая, и с удивлением обнаружила, что он находился примерно в том же возбуждении, что и я.

Наш секс был невероятен. Он был насыщен яркими красками, вспышками, возникающими где-то на ментальном уровне, и моими многократными оргазмами.

По началу, я подумала, что позволила себе много лишнего. Даже слишком много лишнего! Стыдно до неприличия!

Но при увеличении сексуальных доз и разнообразий все сомнения куда-то пропадали.

Мы занимались этим подолгу, постоянно меняя позы и комнаты.

Потом, через какое-то время, я стала от него скрываться. Мы заканчивали, и я убегала в ванную комнату, под предлогом, что мне срочно нужно в душ. Он всегда провожал меня недоумевающим взглядом, но ничего не произносил против. Наверняка, он оправдывал мое стремление к женской гигиену. Оправдывал настолько, что мне даже не приходилось пояснять свое странное поведение.

К тому моменту мы уже окончательно потеряли способность коммуницировать так, как это было раньше.

Я скрывалась от него, чтобы остаться наедине с самой собой. На самом деле, после бурных оргазмов и продолжительных грубостей у меня не появлялось то упоительное чувство успокоения или наслаждения, какое обычно и должно быть у жаждущих и получающих друг друга людей. Меня била дрожь, и я долго не могла успокоиться. Мое дыхание сбивалось, тело болело. И так постоянно.

Мне было страшно.

Это наваждение должно было кончиться. Но этого не происходило.

Кирилл тоже имел от меня тайны. В это же время он пристрастился к спиртному. Он выпивал наедине с собой; а потом мог вести себя не вполне адекватно. Так, как обычно ведут себя алкоголики, когда пьют каждый божий день.

Я возвращалась домой с какой-нибудь прогулки с подругами после учебы, на которой мне постоянно все казалось нетипичным – я чувствовала какие-то конструированные изменения вокруг себя. Улица больше не была улицей, подруги больше не были «те самые подруги», и воздух, зимний воздух, – он распадался на частицы. Я чувствовала это. Мой мозг это чувствовал.

Каким образом, я до сих пор не могу понять.

Так вот, я возвращалась с такой вот «нетипичной прогулки» в надежде окунуться в нашу общую атмосферу – мою и Кирилла. Я ожидала окунуться в то, что было между нами раньше, всегда, на протяжении долгого времени.

Но вместо этого я чувствовала запах выпитого спиртного. Я чувствовала этот запах от него. Хотя он и говорил, что выпил не так уж и много. И вид у него был «старательно трезвый»… по началу…

Полагаю, что «по началу» всегда возникает стыд. От него никуда не скрыться. Стыдно так вести себя по отношению к своему партнеру.

Я вспомнила, как впервые увидела его таким на вечеринке по случаю празднования Нового Года. Он напился, и приревновал меня к какому-то парню, который знал Тима, и который гулял с нами пару раз по ночному городу (для меня он был еще одним незнакомцем, с которым я воспитанно выдерживала диалог). Кирилл считал ревность вздором, и не терпел подобных сцен, если они развивались перед ним. И вдруг его как будто подменили. Он не скрывал своих чувств, открыто выражал недовольство, да так, чтобы это услышали все в округе. Полагаю, ему нужны были свидетели. Или театральная сцена, на которой он смог бы сыграть свою умопомрачительную роль, и получить за нее награду от присутствующих в виде успокоений, поддержек и дружеских похлопываний по плечу. Это звучит оскорбительно, но все выглядело именно так.

Я пыталась понять, что происходит. Но мои размышления вновь и вновь обрывались глупостями, и в очередной раз переползали на образы о сексе. Непонятно, с равнодушием или горестью, но я признала, что во мне вовсю цветет нимфоманка.

В те короткие периоды, пока у нас с Кириллом были перерывы, я удовлетворялась сама. Это могло произойти на кухне, пока я готовила, или даже в уборной, пока я сидела на толчке и от скуки перелистывала френдленту в социальной сети.

От невозможности сконцентрироваться на чем-то одном, более всего важном, моим лучшим утешением стал мой мобильный телефон. Я практически жила с ним. Как только я оказывалась на улице, вне стен, эта напасть сходила, отпускала, но не совсем до конца; оставалось какое-то подобие эха.

Рефлексировать тогда было очень сложно. Не хватало эмоционального опыта и прожитых лет.

Я слышала, как он просыпался посреди ночи, задыхаясь, заглатывая воздух. Ему часто снились кошмары. Я обращала внимание, что в какие-то моменты, в наших постоянных сексуальных марафонах, он словно куда-то улетает, будто рядом его уже не было; только тело, которое двигалось в такт, и получало от этого удовольствие. Я профессионально и дотошно изучала его замедленную реакцию, его леность и апатию. И все это я списывала на спиртное, которым от него постоянно пахло.

Только сейчас я понимаю, что с ним происходило то же самое, что и со мной. Только в иной форме. В его индивидуальной форме.

За несколько дней до той ночи он заболел. Двое суток он провел в полубессознательном состоянии. Его бил озноб. Он не мог открыть глаз; только спал и бредил. Ему с трудом удавалось подняться, чтобы сходить в туалет. Его шатало, и он останавливался, облоктившись о стену, чтобы передохнуть.

Кроме того, он отказывался подпускать меня к себе, и запрещал звонить врачам.

Я наблюдала за всем этим свысока. «Вот, что происходит, когда мужик подхватывает легкую простуду, – думала я. – Он превращается в тряпку, и на него жалко смотреть».

Но весь мои феминизм скончался, как только Кирилл снова пришел в себя, и стал словно перерожденный, – он чувствовал в себе больше уверенности, в нем прибавилось какой-то внутренней красоты, которая обвивает мужской стержень непоколебимости. Еще шарм… Да, в нем прибавилось шарма… Перед ним невозможно было устоять, и я снова превратилась в кошку, в невинную девочку, в лучшую подружку, и в шлюшку-которой-всегда-мало, – все в одном лице. Профессиональная женщина-оборотень.

Удивительно, но он не подпускал меня к себе. Ссылался на усталость после болезни. Хотя я все видела прекрасно. В нем прибавилось самоуважение. Ему не хотелось растрачивать так быстро ту силу, которую он в себе ощутил.

Его осанка стала прямее, его плечи расправились, и весь его вид говорил о новом рождении мужчины в молодом человеке. Маскулинности в нем прибавилось столько, сколько я не могла от него ожидать. Это возбуждало меня невероятным образом. И я ждала (действительно, – ждала) тот момент, когда этот мужчина наконец возьмет меня! Я горела от желания, и он видел это… Да, он видел это. И его равнодушие ни разу не пошатнулось. И это заводило меня еще больше!..

Мы дразнили друг друга.

И это снова началось. И пауза кончилась.

И я испытывала такие оргазмы, которых не смела себе даже представить. Я взлетала до таких высот, и падала до таких глубин, что все сущее для меня становилось тягучим и расплывчатым.

Что-то первобытное руководило нами тогда.

В такие моменты я вспоминала Тима. Об этом ли он говорил мне, когда рассказывал о своих сексуальных опытах? Это ли он имел ввиду?

Еще ни разу я не услышала никакого внятного ответа. Даже шепотом. Намеком или знаком. Мой вопрос уходил в пустоту.

Я жила в этой тишине очень долго. Я ждала, что когда-нибудь он все-таки даст о себе знать. Что я увижу какой-то знак, и пойм, что с ним все в порядке; что теперь он в том месте, где царит мир и спокойствие. Где душа сливается со множеством других душ, и так на долгое время, до нового рождения, до новой звезды, до нового взрыва в космосе.

Но я ничего не видела и не слышала. Ни одного подтверждения…

Я помню, как перестала ждать. Помню, что обвиняла себя в инфантилизме и ругала за веру в сказочки. Никакого ответа быть не может. Наверное, если бы я только сама захотела, и находилась в поиске мистического опыта подобного рода, чтобы только потешить свою душеньку, и сказать благословенное: «Царствие ему Небесное! Пусть земля будет пухом!», то тогда мое сознание само бы отыскало все знаки и намеки, – в воздухе, в запахе, в небе, в солнечных лучиках, пробивающихся сквозь ветки деревьев.

Но мне не хотелось себя успокаивать. Я продолжала оставаться реалисткой. После смерти – одна лишь неизвестность. Разукрашивать ее ореолом чего-то чистого и светлого, пространством, наполненным умиротворением, из которого изредка приходят вести, – утешения для родных и близких, – означало для меня снять с себя все обвинения. Я не могла прийти к этому так быстро.

Стоит признать, что это гнетущее чувство вины стиралось в моменты моего с Кириллом сексуального экстаза. Вообще, многое в этом состоянии теряло свое особое значение.

Постоянно находясь в запутанности собственных мыслей, сумбурности чувств, в плену затуманенного сознания, во время секса я попадала в чистый поток, в котором существовала я и мой любимый, два наших тела, сливающихся в одно целое. Я получала наслаждение, – от поцелуев, ласк и боли.

Я забывалась, и оказывалась в неге.

Когда все заканчивалось, я снова испытывала стресс. Все терялось в неожиданностях: то я не узнавала саму себя в зеркальном отражении (огромное зеркало в ванной комнате, где я обычно скрывалась от Кирилла, претворяясь, будто обливаюсь до бесконечности в душевой кабине); то не могла унять сильную дрожь по всему телу, – словно очутилась голой на морозе; а однажды, вообще, даже серьезно прорыдалась, закрывая рот ладонью, мыча в нее, как истеричный ребенок.

Все это вернулось. Все эти нимфоманские потребности и слезы, следующие за ними.

Я отдыхала, только когда спала. В своих снах я выходила в поле и встречала там призрака. Мы с ним разговаривали. Я рассказывала ему о том, что со мной происходит, а он поддерживал меня, даже давал какие-то наставления. К сожалению, после пробуждения ничего не оставалось. Все стиралось из памяти. Но при этом я чувствовала себя чуточку бодрее, и даже комфортнее. Не так, как это бывает после хорошего крепкого сна. Немного по-другому. Беседы с призраком помогали мне эмоционально… Да… Тот призрак спасал меня… Полагаю, теперь у меня не должно оставаться сомнений в том, чей именно был этот призрак…

И вот, однажды, глубокой ночью, призрака в поле не оказалось. Налетели тучи, задул холодный ветер, и зашумела рожь.

Я проснулась, и не обнаружила рядом с собой Кирилла. Позвала его по имени, но никто не отозвался. Затем вгляделась в его подушку, на которой было круглое темное пятно. Я включила лампу на тумбе, и увидела, что тем пятном была кровь.

Я поднялась с постели, и вышла из спальни. Услышала, как бежит вода, и увидела приоткрытую дверь в ванной комнате, и все это мне показалось страшно знакомым, и не прошло и секунды, как я уже отчетливо понимала, что когда-то я уже видела подобное. (В нашей старой студенческой квартире Тим После какой-то драки Рано по утру Его перепуганные глаза)

Взволнованная, я последовала в клозет, и нашла там Кирилла. У него носом бежала кровь, и он испачкал ею всю раковину. Капли оказались даже на зеркале. Они растеклись по нему тонкими алыми линиями.

У нас завелся какой-то короткий диалог. Я попыталась выяснить у него, что случилось

Но потом что-то произошло. Я почувствовала это. Услышала в самой себе. Мне трудно было воспрепятствовать этому.

Я заметила его эрекцию, – то, что может случаться у мужчин неожиданно, иногда в самые неподходящие моменты, – и возбудилась сама. Точнее, та часть меня, которая утратила волю. Которая уже давно была поглощена стенами.

Мы предались любви.

Мне до сих пор кажется, что все это был сон. Явь не могла быть такой безумной.

Но это было. Младенец свидетельство тому факту… Необычный младенец. Младенец, начало которому дали не только два человека, его родители. Но и что-то еще. Нечто огромное. Большее, чем наша планета. Больше, чем вся Вселенная.

Все вокруг – стены, земля и небо, – превратились в огромную пылающую сферу, в центре которой были мы с Кириллом, слитые в экстазе в единое целое.

Я слышала демонические крики. Один из них схватил меня за руку, и не отпускал до тех пор, пока семя моего возлюбленного не излилось в меня.

Безграничная энергия поразила все мое естество, и я застыла; онемела всем своим телом.

Меня изнасиловали. Взяли и использовали против моей воли. Но это было безболезненно. Это было прекрасно.

Я стала той точкой в мире, где граница переломилась. Я открыла врата совершенно новому существу, тому, кого мир еще не видел. Тому, кто пришел в него, чтобы его же уничтожить…

Да, так я полагаю… Аннигиляция – вот в чем истинная миссия моего ребенка…

С тех пор я была разделена напополам. Одна часть меня верила в иллюзорность зачатия; другая четко убеждала меня в обратном. И где-то на стыке этих двух субличностей рождалась новая я.

Новая я была нетерпима. Новая я всегда хотела раздуть конфликт, и ей это нравилось. Новая я готова была разрушать. Все это большей частью моей естественности, нравилось мне это или нет. Любой спор с правдой мог закончиться чьей-нибудь смертью. В том числе, и моей…

Сначала я кормила его грудью. Потом у меня испортилось молоко, и он стал пить из бутылочки, через соску.

Это должно быть так мило, – кормить младенца. Неважно, как. Видеть это личико, налитое яркой краской. Слышать эти чмоканья и постанывая; а потом хлопать его по спинке у себя на плече, если у него разболелся животик…

Начнем с того, что у моего ребенка никогда не болел животик. Если быть откровенной, у него вообще было мало болезненных реакций. Возможно, только в моменты недовольства он мог выразить возмущение своим ором (а кричал он, порой, действительно очень громко). Например, когда я немножечко уснула, когда укачивала его, – непорядок! Или когда я отходила от кроватки на некоторое продолжительное время, чем обычно, – возмущение!

Но подобное происходило крайне редко.

Он никогда не лил слез. Он был спокоен. Абсолютно никаких проблем в этом плане.

Еще мне хотелось бы добавить – безмятежен. Ну, так, как это обычно выглядит с другими младенцами. Особенно во сне. Этот ангельский сон!..

Но, как это не странно, безмятежность не совсем то слово, которое подходит к моему ребенку.

Иногда мне даже казалось, что его взгляд умеет фиксировать. Я понимаю, в таком возрасте это в принципе невозможно. Но значит, в противном случае, я сама себе все это надумала. Значит, я сошла с ума. Или схожу с ума… Что абсолютно неправда. И это настораживает больше всего.

Раньше нас окружали сумасшедшие, теперь мы сами превратились в сумасшедших…

Точнее, я сама.

До сих пор не могу привыкнуть, что Кирилла нет рядом. Мною все еще владеет это проклятое мы.

Нет больше мы, Дина. Есть только ты. Одна. Ты и твой ребенок.

Я…

Почему же все-таки я снова так и не превратилось в мы? Почему между мной и моим сыном такая огромная дистанция?

Видит бог, я долго шла к этому мы, в котором союз матери и ее ребенка нерушим, как весь этот мир. Но сколько бы не проходило времени, это мы так и не обрело своих форм и границ.

Естественно, я задавала себе вопрос: почему?

Ответ постоянно крылся в мелочах, которые меня раздражали.

Этот ребенок редко мне улыбался… Возможно, просто из-за того, что я сама не была щедра на материнские улюлюканья и ласковости. Но это было не при чем. Он был сосредоточен в самом себе. Он был центром, и вокруг него все вращалось. У него была целая Вселенная перед глазами, – он все видел.

Этот ребенок сам дистанцировался от меня, отказавшись пить мое молоко. Отказавшись от моих материнских чувств, и оставаясь наедине с самим с собой.

Знаю, это звучит как монолог безумной мамаши, не сумевшей преодолеть послеродовую депрессию. Но мне кажется, что я примерно знаю, для чего конкретно меня удерживают в этой квартире на пару с моим сыном. Я думаю, все дело в простых обязательствах: я ухаживаю за младенцем, пусть и замечаю, как нетипично он развивается, но при этом повторяю себе, что все нормально, все так и должно быть.

Только вот обратить странности в новую норму на самом деле не так уж и легко.

Я могла успокаивать себя, и продолжать играть роль так, как предписывает инстинкт, написать психологический тренинг для женщин, которые испытывают трудности с чувством материнства на ранних стадиях рождения ребенка. Все, что угодно, дабы соответствовать социальной роли.

Да вот только я верила не в обязательства, а в то, что видели мои глаза. Я верила реальности.

Я не нужна была этому ребенку конкретно, как мать. Не потому что я была вся такая холодная, как айсберг в океане. Нет. Он априори не нуждался в материнском тепле. Раньше мне казалось, что это лишь мои домыслы. Но это предположение мельтешило среди других тревожных мыслей, когда ребенок еще был в моей утробе. Я думала об этом! Пугалась своих мыслей, но они возвращались ко мне снова! Сколько еще можно переубеждать себя?

–Не забывай, Дина, – говорил мне Айдын. – Ты нужна ему, даже если тебе все кажется совсем по-иному.

Откуда он мог знать об этом?

Значит, это правда? Айдын и его дружки действительно знают свое дело? И я произвела на свет несущего пламя (это не мое определение; так называть своего сына я не собиралась; Айдын болел этой священной терминологией; он же меня ею и заражал)?

Я отрицала это святотатство, точно так же, как и Кирилл. Мы думали, что окружены безумцами. Одержимыми. Психически больными людьми.

Но теперь я сама безумна И мне кажется что мир перевернулся Что пламя где-то за занавесью Скрыто от наших глаз И лишь поэтому никто не видит его И не слышит

Но я слышу

Я слышу…

Мир полнится историями об экзорцизме. Как и все остальные, я привыкла слушать их от лица изгоняющего демона. Обычно это он герой. Он избавитель жертвы от нечистой силы.

Выдержал бы мир подобную историю, если бы ее рассказчиком являлась одержимая молодая женщина? Думаю, какой-то интерес мог возникнуть. Все же, новый ракурс, как-никак.

Демоном я одержима не была. Но определенно это было нечто схожее.

Можно дать короткое описание: необозначенная сила разрушает твою волю и до бесконечности расширяет лабиринты твоей души, чтобы ты никогда не выбралась из него. Это она строит иллюзии из костей и мертвечины, и нагоняет злости и тоски. Это она заставляет тебя пасть ниц перед разрушенным храмом твоей женственности и целовать его руины. Это она. Там. Глубоко внутри тебя. Овладевает тобой…