–Что там внутри? – спросила Дина, вглядываясь в темноту.
–Я долго следил за этими людьми. Они приезжают сюда, занимаются своими делами, и снова уезжают. Никогда не задерживаются там на долгое время. Приехали-уехали.
–Какие люди, Айдын?
–Те самые, с кем нам теперь приходится иметь дело после того, как пропал Тим. Сейчас там никого нет. В этом я уверен. Они бывают здесь только в определенное время.
Он сделал глубокий вдох и продолжил:
–Все, что тебе нужно, это зайти вовнутрь, спуститься по лестнице в подвал и найти комод.
–Комод?
–Да, старый комод. Найти его и открыть. И быть сильной, Дина. Нужно быть сильной, не забывай об этом.
–Ты пойдешь со мной?
–Нет. Я останусь здесь. Кто-то должен остаться на стреме. Всякое может случиться. Я не могу быть уверен до конца. Включи фонарик, и освети себе дорогу. Ты сможешь! Слышишь?
Дина кивнула и решительно покинула машину. Она достала свой мобильник и нажала на нужную кнопку: луч света упал с задней панели телефона. Под ее ногами звучно зашепталась трава, и она шла по земле, как по поверхности чего-то мягкого. В городе такой почвы не бывает.
Из дома на нее дыхнуло холодом. Она закрыла глаза, сосчитала до пяти, сделала глубокий вдох, и переступила порог. Под ее ногами поскрипывала половица. Она сразу увидела лестницу в подвал. Она находилась в прихожей – не было никакой двери, никакой маскировки. Заплутать было невозможно.
Дина стала спускаться.
А потом она увидела свет от пламени. Это не был обычный подвал, каким он ей представлялся изначально. Это была обустроенная комната с аккуратными стенами, которая горящими свечами. Это показалось ей странным. Словно ее здесь ждали…
Она увидела комод и подошла к нему. Были две большие створки. Борясь с диким волнением и сбившимся дыханием, Дина потянулась к ним, дотронулась до холодных ручек…
–Боже, помоги мне!
Створки со скрипом открылись, и… О, Боже! Что же это?! Как это может быть правдой?!
Дина кричала. Вопль звенел в ее ушах отчаяньем и болью.
И она вспомнила. Вспомнила ту ночь, и как он вернулся, и как смывал кровь со своих рук.
Крик застрял где-то внутри нее, и там убивал своим отчаяньем. Она не давала ему выйти. Она закрыла свой рот рукой, чтобы не кричать от ужаса, который она увидела.
Нет, она кричала. Она кричала…
Эпизод 6
Джунгли В Тумане
Дина проснулась от грохота. Где-то в глубине квартиры упал и покатился какой-то предмет, причем с таким грохотом, что на границе сна и бодрствования родились случайные образы – горы, камнепад, катастрофа. От этого, как сумасшедшее, заухало сердце, побежало вызнавать догадки, что это могло быть. Предположения были разными. Но среди них Дина сразу выбрала верное: Тим вернулся домой.
Он всегда следовал их общей договоренности «о трезвом и пьяном студенте»: пьяный студент, воротившийся среди ночи в жилье, которое делится (по воле случая) с трезвым студентом, должен вести себя, более или менее, скромно, и не уподобляться слону в посудной лавке. Ибо сон трезвого студента, отказавшегося от соблазнов, поджидающих чуть ли не за каждым углом, в пользу учебной усидчивости, свят и неприкосновенен.
Дина взглянула на дисплей мобильника, чтобы узнать время. Раннее утро. За окном уже давно светало.
В этот раз она не была трезва. Университет, с его лекциями и семинарами, полыхал в пламени выходного дня. Можно было предаваться сладостной праздности как минимум до обеда.
Было мутное похмелье, и от шума, который все никак не прекращался, ускользал сон, а на смену ему приходила головная боль. Вдобавок рядышком храпел Кирилл, и этот храп, который Дина не всегда находила музыкальным, окончательно вытянул ее из страны грез, переливающихся световыми бликами, где, как ей помнилось, она видела себя в честолюбивом образе – прекрасной принцессой-воином.
Неожиданно факты реальности накинулись дурным скопом. Она вспомнила, как этой ночью они изрядно напились, и как Тим вдруг куда-то пропал, и как ей хотелось найти его, чтобы срочно сказать какую-то важную глупость, а его все нигде не было. И в итоге пришлось покинуть night club и отправиться домой в изрядно плохом настроении и с пьянющим в драбадан Кириллом. Кажется, загрузиться в такси им помогал Айдын. Но точно уже не вспомнить…
Дина почувствовала потребность в отмщении за прерванный сон, а также в двух десятках глотков минеральной воды, чтобы утолить мучившую ее жажду.
Она поднялась с постели, и, качнувшись из стороны в сторону, как маятник, в утреннем полумраке отправилась искать Тима, чтобы злобным шепотом выказать ему свое недовольство.
В ванной комнате горел свет, и было слышно, как из открытого крана бежала вода. Дверь была приоткрыта на ладонь, и Дина, находясь в несколько невменяемом состоянии, не смогла понять, куда вдруг пропал ее задор потрепать немного нервишки другу. Как только она увидела его, склоненного над раковиной, то, как он судорожно мылился, смывал с себя пену, – с ладоней, рук, лица, снова и снова повторяя то же самое, – она сразу почувствовала – что-то не так. Она определенно четко услышала его беспокойство, и уже не знала, нужно ли его тревожить без толку.
На его одежде остались следы от земли. Он словно вывалялся в траве и песке, как какой-нибудь жизнерадостный пес.
Подрался с кем-то, пронеслось у Дины в голове.
Почему полностью не помоется?
Примерив на себя роль заботливой матери, она решила дать другу дельный совет по поводу того, как быстро привести себя в порядок. Все же, она девушка; об этом ей известно гораздо больше.
И на какой-то момент беспокойство отошло на второй план. Но вернулось сразу же, как только Дина решительно открыла дверь, а Тим повернулся к ней лицом, – она увидела его стеклянные, полные испуга, глаза, от одного вида которых становилось не по себе.
Она потеряла дар речи, а потом осторожно произнесла его имя, как бы спрашивая, все ли в порядке.
Он резко отвернулся от нее, и злобно приказал ей идти спать.
Сконфузившись, она все же сказала ему (сама уже не зная, зачем):
–Помойся в душе, ополоснись целиком! Намылься, как следует!..
–Дина, пьяная ты сучка! – Он закрыл кран и снова встретился с ней взглядом. – Просто вернись обратно в постель, и оставь меня наедине с самим собой!
–Но… – Она не унималась. – Что это? Кровь? Ты весь в крови!
Тим быстро глянул на свои руки, одежду, и отчаянно бросил:
–Да все нормально!
–Тогда что это? У тебя все лицо побито!
–Это просто… Повздорил! Как обычно! Со мной все в порядке! Я цел! Видишь?
Шестым чувством Дина понимала, что ее водят вокруг пальца, и настойчиво не хотят говорить правду (они могли простить друг другу мимолетную ложь, но откровенная изворотливость, – так называемая «ложь во благо», – больно ударяла не только по уху, но и по сердцу), и, оскорбившись не на шутку, она твердо высказалась:
–А вот мне так не кажется!
–Дина! Чтоб тебя!
Теперь в его глазах было столько злости, сколько не было, кажется, никогда. Возможно, так он мог смотреть только в глаза своего обидчика. Но не в ее сторону.
–Посмотри на себя! – сказал он ей, и развернул ее лицом к зеркалу.
Она ужаснулась своему отражению. Похмелье никогда не украшало человека.
–Ты пьяна! Иди и проспись! Поняла?!
Он снова развернул ее к себе, и весь он показался ей настолько чужим и совсем незнакомым, что ей стало страшно. Она прижала руки к груди, как испуганный ребенок, который из благих намерений хотел помочь своему родителю, а тот отругал его за этот ненужный шаг.
–Уйди и оставь меня!
Он вытолкнул ее в коридор и захлопнул дверь. Щелкнула щеколда.
Дину трясло, как в сильный мороз, непонятно от чего, – из-за нервной обстановки, или из-за такой вольной грубости. Не сумев вынести такого к себе отношения, она решила не отступать.
–Я хочу в туалет!
Упрямства ей было не занимать.
–Найди чертову бутылку! – послышалось за закрытой дверью.
–Не могу! – Дина вдруг ощутила ком в горле. – Я же девочка!..
Тим прекрасно знал, что ей не нужно то, о чем она говорила. Он посмотрел на себя в зеркало, – изможденного и потрепанного, – и стал просить Бога, чтобы пьяная девчонка оставила его в покое.
–Дина. – Он решил перейти на спокойный тон. – Послушай меня. Просто иди спать. А утром мы обо всем поговорим. Обещаю тебе!
–Ты обещаешь? – Она взмолилась, как маленький ребенок.
–Да, я обещаю.
Тим с трудом не менял мнимое успокоение на злость.
–Я просто беспокоюсь за тебя, – сказала Дина.
И ее голос, там, за дверью, был родным, как ничто другое в этом мире.
Тим вздохнул и опустил голову. Ему не хотелось отвечать, но он, все же, сказал:
–Я сейчас разденусь, и приму душ. Так, как ты мне и советовала. Потом высплюсь. И ты тоже выспишься. А утром мы поговорим.
После недолгой паузы за дверью послышался все тот же родственный голос, но с глупой инфантильной интонацией.
Дина сказала:
–Хорошо.
А затем зачем-то добавила:
–Я только попью, а потом сразу лягу спать. Ужасно хочется пить!
Ее босые ноги прошлепали в сторону кухни. Можно было сказать с уверенностью на сто процентов, что больше она его не тронет.
–Боже!.. – тихо сказал себе Тим, и, закрыв лицо ладонями, присел на край ванны. – Боже!..
Он больше не мог сдерживать это в себе.
Он замер, зацепился за какую-то болезненную мысль, и по его щекам побежали горячие слезы.
Освобождение…
Как-то раз, Леша, в благом стремлении, решил помочь Тиму отчиститься хотя бы от небольшой части ненужных мыслей. Он высказал ему идею с философским окрасом. Ее основной тезис заключался в том, что «человеческий ум – это облако пыли над головой каждого из нас; и хорошо бы, так сказать, протирать, хоть иногда, стеклянную поверхность сознания, чтобы увидеть на долю секунды часть наших истинных стремлений или намерений».
Тим с ним быстро согласился, и, в качестве ответного выстрела (когда говорят нечто очевидное, хочется эту очевидность пристрелить) попросил достать внушительных размеров тряпку для смахивания «пыльных мыслей и образов».
Леша озадачился, затем усмехнулся, и сказал: «Для твоей тыквы одной тряпки будет маловато! Придется подключать клининговую компанию!».
Признаться честно, это была правда; и Тим даже с этим не спорил. Только надулся, для вида. Он и сам иногда напоминал себе о том, что, время от времени, в голове нужно наводить порядок. Только в роли «большой тряпки» чаще всего он почему-то выбирал крепкий напиток или курительную смесь.
К тому моменту, когда его депрессивное настроение достигало своего апогея, когда было испробовано с десяток любовных и сексуальных связей, когда наступил период затишья познания прелестей чужих тел (про себя он называл это «молчаньем в джунглях»), тогда жизнь подготовила странный сюрприз в виде повседневного знакомого, проявившего неожиданную заботу.
Этим знакомым оказался Айдын. Именно он протянул свою «руку помощи», когда Тим ощутил тотальное бессилие и душевное одиночество, свойственное подросткам его склада характера.
Айдын показал раскрытую ладонь, в которой покоилась пара круглых таблеток, и сказал:
–Выпей. Станет легче.
–Что это? – спросил у него Тим.
–Всего лишь успокоительное, братан. Ничего больше.
Тим доверился, и через короткий промежуток времени действительно почувствовал легкое облегчение, а вслед за ним всегда желанную эйфорию. Неоднократность подобной терапии доказывала то, что был обнаружен еще один незадачливый способ в преодолении некоторых нежелательных эмоций.
Мир снова погрузился в чудесную палитру, и противиться этому было сложно. К тому же Айдын, такой мужественный и красивый, циничный и рассудительный, сильный и добрый, серьезный, но с выразительным чувством юмора (соблазнительных дихотомий можно было перечислять сколь угодно), был прекрасным сопроводителем в плоскость новых впечатлений. Трудно было понять его намерения (ничего ведь не делается просто так, верно?), но он никогда не требовал что-нибудь взамен своей доброжелательности.
Внутренний голос, или голос разума, оставил под этим событием следующий комментарий из едких скабрезностей:
Молодой человек, прельстившийся легкодоступной дармовщинкой, может выглядеть со стороны не только, как «девушка легкого поведения» (проще говоря, шлюшка), но и как мужчина с отсутствием корневого стержня, на котором держится вся его мужественная природа (говоря короче, «моральный импотент»). Также следует отметить ничем непреодолимый гедонизм, что в очередной раз подтверждает гомосексуальную натуру; как ни крути – факт. Sorry. Good lock!
В ответ не оставалось ничего, кроме как послать подобное хамство к черту, и продолжать делать то, что делается.
Первым над Тимом стал подтрунивать Сергей, студент журфака, с заметным блеском в глазах (новые идеи, постоянно посещавшие его, ждали воплощения в жизнь), и неисправимо веселый парень. Они сошлись уже в первый месяц своей учебы, и надолго скрепили себя доверительной дружбой, привлекая к себе при этом немалое внимание, – один был неотразимо красив, другой ярко подвижен и гибок в подходе к любому делу.
–Впервые вижу, как ты смущаешься! – весело заявил Сергей Тиму.
Провоцирующий триггер: «смущаться». Тим не отличался конфузами. Поэтому на реплику друга он отреагировал внушительным взглядом, в котором не было ни капли смущения; только лишь немного раздраженности, ничего больше.
–Да ладно! – Сергей сделал простецкое лицо. – Признайся, тебе с ним хорошо! Твое сияние видать за километр!
–Иногда, после душа я полирую свое тело… – Нужно было сказать какую-нибудь глупость, чтобы уйти от ответа. – Может быть, в этом дело?
Но друг не унимался:
–Расскажи о нем? Он хорошо этим занимается?
Сергей вышел за рамки приличия, и Тим снова дал ему это понять. Молча.
Дина тоже проявила неравнодушие к неожиданно чрезмерному (как ей самой казалось) общению Тима с Айдыном.
Сохраняя в своем голосе фонетический баланс между подростковой наивностью и напористостью следователя, она задала прямой вопрос:
–Что между вами?
В этот раз Тим не стал ходить вокруг да около.
–А что между нами может быть? Мы выпиваем, общаемся, иногда где-нибудь отрываемся.
–Ммм… – В такт своему многозначительному мычанию Дина покачала головой. Это можно было толковать, как угодно.
–Временами он дает попробовать что-нибудь запрещенное, – продолжал Тим. – Это «что-нибудь», между прочим, всегда нелегко достать. Понимаешь, о чем я?
Дина была против «запрещенных препаратов», и поэтому сначала недовольно промолчала, а потом сказала:
–Предположим, понимаю. Значит, он твой новый «фармацевт»?
–Можно и так сказать.
На что Дина прочла короткую лекцию по поводу того, как важно сохранять хладнокровие и внимательность в подобных делишках.
Сергей же расплылся в удовлетворительном возгласе:
–Круто!
–Да, – охотно согласился с ним Тим. – К тому же, он всегда угощает.
–Но ведь когда-нибудь он попросит расплатиться…
У Сергея многозначительно поднялись брови, вновь затронув тему про это.
–В мире нет ничего бесплатного, и ты знаешь об этом, – сказала Дина.
–Если мне придется расплатиться душой, я продам ее. – Тим улыбнулся. – Тут уже ничего не попишешь.
–Я уже говорила, что фатализм тебя не украшает?
–Ты обратила внимания на мои кеды, которые пришлись тебе не по вкусу. Про фатализм я не припомню.
–Давайте отрываться вместе! – воскликнул Сергей. – Я люблю халяву!
И только один человек, не прекращая, взывал к осознанности.
Леша положил свою руку на плечо парня, которого когда-то любил страстно, а теперь спокойно, и сказал ему:
–Тим, так ты только задергиваешь шторы. Закрываешь себе обзор. Отказываешься от солнца. Нет солнца – нет света. Нет света – нет жизни. Всё.
Душа заблудилась в тумане в тот момент, когда пошатнулась вера.
Тим отвернулся от Бога не потому, что вдруг возвысился в гордом атеизме; отнюдь. На самом деле он оказался в западне того гнетущего чувства, которое способно сожрать даже самого сильного человека. Проще говоря, Тим испытывал стыд. Зазорно он прятал свое лицо от Его лика (обычно возникавшего в неожиданных иконостасах), но продолжал верить в радость жизни и безопасность мира, ибо никак не мог от этого отказаться. Природа создала его именно таким – жизнерадостным.
В детстве его радость была помножена в десятки раз.
Детское счастье не имеет границ осознанности.
Оно плавится под солнцем куском сливочного масла. Становится сладким, как мед, или как дешевые рыночные конфетки в целлофановом пакете.
«Ничего не оставляй на столе в такую жару! – говорила бабушка. – Солнце светит во всю харю!»
Тим любил солнце. В особенности, когда под его лучами оказывалось любимое лакомство; оно становилось липким и тягучим, и наполняло собой радостью, от которой хотелось замереть, и не дышать.
Неведение раннего возраста – это неповторимый вкус жизни, ее прелестный аромат, поиск которого заканчивается провалом, когда начинаешь его в зрелые годы.
Был родительский дом, и был бабушкин дом.
Было море…
–Мне оно снова снится, Дина, – говорил своей подруге часто нетрезвый Тим перед сном, засыпая. – Море… Мое любимое море!
Первый поцелуй случился именно там, в тех водах, под куполом ночного неба, утыканного миллионом мерцающих звезд. Недалеко от каменистого берега, в качке легких волн, произошло чудо, не поддающееся внятному описанию – впервые, к его губам прикоснулись чьи-то чужие уста – бессловесный диалог. И пусть это был самый обыкновенный «чмок», непродолжительный и с малой долей смущения. Все равно он стал началом того времени, когда начинаешь давать себе обеты романтического и духовного характера. К тому же все вокруг изменилось, преобразилось до неузнаваемости, и окрасилось в те тона, которые обычно сопровождают на каждом углу влюбленного человека.
Тим, такой счастливый и беззаботный подросток, воспринял все как должное. И только потом стал придавать этому событию оттенок неповторимости; он видел тот момент, ту секунду, то возобновленное дыхание, как нечто, свершающееся лишь единожды и более неповторяющееся.
Действительно, скопировать то время было невозможно.
Тим просыпался рано утром, без труда, без лености, легко поднимался со своей удобной кровати, принимал душ с неосознанным чувством обреченности на бесцельное существование, и, более посвежевший и удовлетворенный собственной внешностью (выразительность которой он отметил для себя еще в раннем возрасте), отправлялся на тренировку с чувством такой радости, что обычный солнечный свет в обычном дряхлом автобусе превращался в переливы и отблески ритма, в коем билось его сердце. И там, среди десятка подобных ему молодых спортсменов, он находил того, с кем однажды чмокнулся в теплой морской воде, а затем перешагнул с ним на следующую ступень уже более продолжительного вида поцелуя, в коем было и признание, и обещание, и самое обычное исследование закоулков души.
Нередко, они то и дело переглядывались и перемигивались в стремлении выказать друг другу хотя бы каплю внимания. Было ощущение беззаботности и все того же счастья, о котором догадываешься по чужим взглядам, транслирующих скрытую зависть, непомерное удивление и даже некоторую снисходительность.
То было время искренней благодарности своим родителям. Никакого автоматического «спасибо!». Никакой расчетливой признательности, когда ребенок использует сахарные слова вроде «мамулечка» или «папулечка», лезет обниматься с безразмерной лыбой-улыбой на лице, а затем с чувством выполненного долга отправляется дальше. Все заключилось в исключительно добрых глазах и теплой отрывистой речи – подход зрелого интеллекта. Сложно было узнать подростка в подобном стиле поведения. Таким образом, Тим вызывал больше доверия и взаимной симпатии (сам даже не подозревая об этом).
Необходимость перейти из одной спортивной секции в другую объяснялась простым родительским недовольством в отношении тренера. В итоге Тим попал в группу отличного специалиста, где готовили спортсменов, а не шалтай-болтаев, а вместе с тем и в распростертые объятия влюбленности.
Всегда было сложно забыть тот момент, когда Тим впервые встретился со своей любовью глазами. Это должен был быть еще один тренировочный день в новой группе, не больше… Но случай определил несколько дальнейших лет.
Как раз в этом и были «повинны» родители Тима. Именно за это он выказывал им свою молчаливую благодарность.
При этом он думал, размышлял и анализировал обо всем с ним происходящем, долгое время не имея возможности остановить себя в этом занятии.
Цепочка случайностей прокручивалась в его голове, как лента сентиментального фильма, в котором обыкновенная последовательность событий превращалась в дар судьбы, в то время, как реальность доказывала обратное, отбрасывая всякую чувствительность. После одухотворенных идей о любви, которая, как странник, путешествует от одного одинокого сознания к другому, огибая незаслуженных ее внимания пришлых, Тим возвращался в свой радостный быт и отпускал все догадки о мироустройстве и его действенных принципах так же легко, как и приходил к ним. Он свободно пролетал мимо той потребности, которая призывает к рефлексии, к превращению реальности в романтическую фантазию, к расстановке всего по своим местам.
В морских водах Тим принял поцелуй, и был счастлив. За его спиной выросли крылья. Именно они уносили его от стремления, которое было в нем всегда – познавать этот мир, его неизведанные тропки и закоулки, его невидимые нити и тонкие связи.
Еще в детском возрасте родители отметили в нем эту черту. Веселый и жизнерадостный ребенок вдруг замолкал, становился тихим и не шибко общительным. И потом, после длительно молчания (формулировал мысль?), он вдруг задавал вопрос, суть которого трудно было обозначить, как обычный детский интерес. В отличие от большинства, эти родители не придавала особого значения подобному проявлению детской психики. Магия сложного вопроса, сошедшая с уст ребенка, действовала на них точно так же, как на слона дробина. Они не испытывали по этому поводу никакого восхищения, и уж тем более не связывали детскость с ореолом взрослого состояния, когда в сознании вполне зрелого человека рождаются такого рода вопросы, подумав над которыми какое-то время, голова начинала ходить кругом.
Лишь однажды между молодыми супругами случился диалог, между строк которого стал просвечиваться силуэт их сына в будущем – смутно, невнятно, без всякой конкретики было выяснено, что Тим несет в себе потенциал незаурядной личности.
–Все же, согласись, – сказала она ему, – в его возрасте, как правило, мысли движутся совсем в другом направлении.
Оторвавшись от своих бумаг, он вопросительно посмотрел на нее поверх ободка очков. Выражение его лица говорило о том, что он был поглощен своим делом, а теперь обратил на нее самое искренне внимание. Ей это всегда нравилось.
Чтобы ему было легче вникнуть в несложную суть ее слов, она прибавила:
–Подобные мысли и вопросы возникают позже… Намного позже, если ты понимаешь, о чем я.
Он уловил смысл, и спокойно сказал:
–Он напоминает мне моего деда.
И это действительно вносило некую ясность. Его дед был профессором. Серьезный и уважаемый человек.
–Да, – согласилась она, – я понимаю. Это, безусловно, зачатки интеллекта. Но само содержание вопросов…
–Что не так с содержанием?
–Они граничат с… – Она искала подходящее слово. – С абстракциями!
Он никак не поменялся в лице, но она почувствовала его удивление, и кое-что еще…
Это был один из тех редких моментов, когда их дуэт (муж-жена) превращался в трио (отец-мать-сын), грозясь распасться на еще один дует, в котором уже не найдется место отцу, а только матери и ее ребенку.
Не все супружеские пары на данной ступени брака смогли добиться определенного баланса…
Разделение неизбежно. Они знали об этом. Как и о том, что необходимо всегда и во всем договариваться, находить общее решение.
Их резолюция в данном отношении была предопределенна заранее – они были парой, не способной превратить свой дуэт в трио.
Он проявлял все возможные черты авторитарного отца, не забывая, время от времени, оказывать моральную поддержку своему сыну и разъяснять ему суть простых сложностей, которыми полон мир. Она же дарила своему чаду ровно столько любви, сколько могла себе позволить; конечно, чувствуя при этом малоприятный душевный диссонанс, который можно было сгладить успехами в работе или близостью с супругом.
Они нарисовали черту и обозначили ею безопасную стабильность своих отношений, а также, что немаловажно, карьерного роста.
Поэтому, когда его глаза ясно дали ей понять: «Ты начинаешь волноваться за нашего ребенка, у которого и так все в порядке», она сказала ему:
–Не подумай, пожалуйста, что я придаю всему этому какое-то большое значение. Просто мне видится это, мягко говоря, необычным.
Он отменил «необычную» версию сразу, как та подняла перископ над водной гладью, и уже после, в некоторых более или менее простых фразах, напомнил своей любимой (жену он любил вечно) о простой истине: личность не может породить бездарность; индивидуальность – это только старт полноценной личности; их ребенок индивидуален; все просто.
–Ну, да! – сказала она в ответ на его непринужденность.– А мы с тобой, значит, две великие личности, породившие индивидуальность!
Он улыбнулся ей и сказал:
–Я благодарю Бога за то, что величие обошло меня стороной, а такая девушка, как ты, нет.
Она не могла не растаять от этих слов…
Так в очередной раз был сохранен их союз.
Приближаясь к отрочеству, и почувствовав обычную для того возраста возможность все преувеличивать в стремлении изменить мир вокруг себя, Тим никогда (лишь за редким исключением) не обвинял своих родителей в недостаточном к себе внимании. Хотя отец с матерью и проводили на работе всю свою сознательную жизнь, назвать их черствыми и невнимательными было трудно. Тим чувствовал с их стороны пусть и не любовь, но что-то очень схожее с этим. Он видел, как они были преданы друг другу, и мечтал испытать в будущем нечто подобное. В ночной тишине, преодолевая разделение стен, он слышал их любовь, и эти звуки растекались в нем спокойствием; он засыпал, улавливая их дубликаты уже во сне, с кем-то еще, кто может быть любим и предан.
Была предоставлена свобода мысли и чувств. Было позволено оставаться самим собой. Всегда находилось пространство на шанс задаться сложным вопросом и постараться найти не менее простой ответ.
За что же тут корить своих родителей?
Определенно не за их дистанцированность.
Шанс показать свой юношеский протест выпал несколько позже…
И, все-таки, кое-что было сделано, чтобы предотвратить отчужденность маленького ребенка. Тим приближался к пятилетнему возрасту.
(Первый юбилей! Большая пятерка, украшавшая торт, была бережно перенесена в тарелку именинника, после того, как тот успешно задул все свечи, и преспокойно отправилась в его же рот вместе с куском бисквитного коржа!)
Умные люди подсказали, что это идеальный возраст для усвоения ребенком иностранных языков, поэтому его безоговорочно отправили изучать английский. А также определили в спортивную секцию по гимнастике. Мальчик отреагировал на оба нововведения с завидным энтузиазмом. В итоге, английский шел не шатко, не валко. Зато спорт укрепился в детские годы надежно и прочно.
Тим-ребенок жил, предоставленный самому себе. К десяти годам он имел четкое представление о дисциплине, и о том, как вызвать вынужденный интерес к делу, которое надоедает со временем. В одни дни он посвящал себя гимнастике, в другие – прилагал усилия, чтобы усвоить чужестранную речь. В нем выработалась ответственность и усидчивость, и поэтому любые школьные задания приходились ему по плечу. Порой он проявлял социальную активность. Началось все с того, что ему понравилось чувствовать себя «левой рукой» своего классного руководителя; а прерывалось в те моменты, когда навязывалась глупая общественная работа.
Все это помогло ему получить свой грант на образование в университете. Только вот радости от этого факта Тим испытать не смог.
В то время туман сгущался до невозможности, – до тайных слез в ванной комнате у незнакомых лиц, до пьяного угара, повторяющегося ежедневно, и до того, что немногие люди называют промискуитетом. На все это были свои причины, с которыми Тим-подросток примириться никак не мог.
Болезненная сторона его счастья было связана с переездом. Не в соседний квартал, и не в другой город. В чужую страну.
Родители добились в своем деле ощутимого результата. Им предложили выгодные должности управляющих, двух разных отделов, но в одной компании (если говорить точнее, – динамично развивающейся компании). Иностранный инвестор, открытые перспективы, возможность бесконечного развития. Предложение, от которого не отказываются.
Все благодаря полезным ископаемым… в которых Тим ничего не смыслил.
По началу, он был ошарашен этой вестью. С диким изумлением он задавал сотни вопросов, предлагал десятки вариантов, за счет которых мог остаться рядом с тем, что любил, и, прежде всего, кого любил. Он выдвигал одну дельную идею за другой. Отец и мать сменяли друг друга в качестве слушателей, и терпеливо разъясняли невозможность реализовать понятный даже дураку порыв их сына сохранить свое право на родину.
Потом он замолчал. И его молчаливое согласие не вызывало ничего, кроме жалости.
–Но как же так?.. – спрашивал он у пустоты. – Как это может происходить?.. Почему?..
Главным побочным эффектом стала утрата красоты, незаметно прятавшейся все это время в обычных вещах.
Пропало желание заниматься спортом. Да и вообще, двигаться к чему-то, делать очередные достижения, выглядело теперь бессмысленным.
Тело стало ныть и жаловаться.
Однажды Тим сломался соматически, – заболел так, что врачи забили тревогу. Его срочно госпитализировали, и потому он долгое время вынужден был провести в больничной палате. Но поправку он пошел, когда стали пускать посетителей: друзей, однокашников, гимнастов; и, конечно, среди всех лиц выделялось одно. «Даритель-первого-поцелуя»… который всем своим видом показал, что не происходит ничего страшного, и нет причин для волнений.
В ответ на такое равнодушие Тим оскорбился и сказал (стараясь сдерживать ровный тон в голосе):
–Чувак, если ты задался целью успокоить или поддержать меня, то получилось у тебя откровенно хреново!
«Чуваком» они обзывались только в начале их знакомства. То, что Тим вновь вернулся к этому словцу, означало одно – тем самым он завершил начатое. Они оба возвращались к одиночному существованию. Сделал он это со зла, и потом, конечно, жалел. Но поделать с этим ничего уже не мог. Все было так очевидно, что хотелось повеситься на первом же столбе. Поэтому вид ночных фонарей со временем стал вызывать в нем тошноту…
И я не знаю, почему, но на небе не видно солнца. Штормовая погода. С тех самых пор, как мой любимый и я не вместе. Беспрерывно льет дождь… Штормовая погода… Штормовая погода…