Шарада

Той же ночью ей приснился сон.

Ударная волна невероятной силы сносила все на своем пути: сначала крыши домов, потом и этажи, оставляя после себя дырявые развалины. В небе мельтешили какие-то огромные самолеты, которые, как вспышки фотоаппаратов, возникали с разных сторон. Дина находилась в центре этого огромного взрыва, посреди серого неба со всполохами падающих лучей яркого света, которые отбрасывали на землю самолеты. Гибли люди. Все вокруг нее умирали. Смерть победила жизнь.

Она проснулась от того, что начала задыхаться. Долго не могла уснуть, думая об образах, что подарило ей спящее сознание. Она словно побывала в мире ином, ей неведомом.

Тот сон, который она увидела уже через десяток лет, – «кошмар», как она назвала его про себя, пробудившись, – был чем-то похож на уже знакомый детский трепет перед неизвестным.

Теперь не было никаких взрывов и света в небе.

Были люди. Много людей. Все были в поиске, и куда-то бежали.

Была ночь, и фонари отбрасывали свет на брусчатку возле супермаркета. Дул ветер, разнося пыль и мусор… что-то еще… Прах…

Дина искала родителей. Прежде всего, ей хотелось найти мать. Потому что та с каждым годом становилась заносчивей и беспомощней. Во сне Дина знала, что отец мог побеспокоиться о себе сам, и что он никак не оскорбиться на выбор дочери.

Мать жалась спиной к огромной стене супермаркета, и горько плакала, закрыв лицо руками. Ветер трепал ее прическу; дорогую одежду превращал в обноски.

Дина помогала ей подняться и идти, в то время, как материнская истерика не останавливалась. Дочери хотелось укрыть свою мать огромным вороньим крылом, и унести ее подальше от этого места, как маленького птенца.

Дина не знала, куда бежать. Она смотрела по сторонам в поисках ориентиров, но не находила их.

Она видела другое…. В небе… В ночном небе, среди туч, начинало что-то образовываться. Нечто сферическое вбирало в себя облака и воздух. В центре сферы танцевали электрические молнии.

Дина подумала: «Это бомба! Какая-то новая бомба, от которой не сможет укрыться ни одна живая душа. Ни на моей земле, на моей родине; ни в любой другой стране. Никто не сможет спастись от подобного оружия».

Все заворожено смотрели, как сфера набирает энергию, расширяется, раздувается.

Потом Дина увидела яркую вспышку, и почему-то услышала знакомую мелодию.

Она проснулась. Мобильник насвистывал популярную песенку, выбранную в качестве будильника.

Она сходила в туалет, слушая свое сердцебиение. Она сняла пижаму, и встала под душ – для нее это был лучший способ быстро победить сонливость. Сердце начинало успокаиваться.

Она пила горячий чай, прокручивая перед глазами материал, подготовленный к семинару.

Сон быстро отпустил ее, и она совсем о нем не задумывалась. Только напомнило о себе знакомое с детства чувство, которое промелькнуло за пару секунд после пробуждения. Она не стала на нем останавливаться, распознавать его, потому что все ее мысли были заняты учебой.

В автобусе, в тепле, в удобном сиденье с высокой спинкой, она думала о том, как ей поскорее хотелось увидеть Кирилла. Она мечтала о его объятьях и поцелуях. Порой об этом невозможно было не думать…

Если Кирилл, поступив на факультет психологии, находился в постоянном поиске ответов на своим вопросы, лежащих в плоскости семейного драматизма, то Дина, напротив, все ответы определила для себя уже давно. Она была способна применить гибкость, и впустить в свою орбиту новое знание. Но вырабатывать его она не собиралась.

Для Кирилла внутрисемейные отношения были зоной, в которую можно было войти, глядя на нее при этом со стороны. Выходило так, что с помощью научного познания, он мог чувствовать себя некой силой, воздействующей в основном с конструктивным исходом. Невольно он брал на себя функцию «божественного» – он намеревался направить в «верное» русло судьбу членов своей семьи, и изменить многое из того, что ему казалось неприемлемым.

Должно заметить, что все из вполне альтруистичных намерений. От этого Кирилл частенько оказывался в невыгодном для себя положении. Он попросту был еще слишком молод для того, чтобы понять: для его семьи дорога к благополучию – это путь человека, глубоко в душе преданного ряду особенностей своей нации, от которых отказаться (сменив при этом полностью стиль жизни) не всегда возможно.

Дину все эти бытийные хитросплетения интересовали мало. Она просто обходила их стороной.

Она действовала соответственно правилам общественной нормы: почитай родителей, не сиди у них на шее; верь и действуй – Бог во всем поможет; и, хотя бы время от времени, веди себя, как воспитанная девушка из интеллигентной семьи.

О Боге ей часто говорила мать, потому что веровала, и хотела, чтобы ее дочь тоже могла находиться под оберегающим колпаком небесной канцелярии. В этом плане Дина разделилась пополам: душой, она, безусловно, всегда была с Богом (хотя и верила в него с каждым годом своего взросления все меньше; ее вера слабла); головой же она понимала, откуда душа черпает стремление и потребность каждую ночь перед сном обратиться молитвословом в небытие. К подобному ритуалу ее приучила мать, религиозность которой с возрастом вызывала у Дины усмешку.

Не все способны отыскать в вере дорогу к душевному спокойствию. Дина замечала, что вера для ее матери была всего лишь ширмой, за которой можно было спрятать любой из своих грехов: самым типичным, в отношении родительницы, было уныние. Мать никогда не смогла бы верить по-настоящему, ибо была не согласна с этим миром; и, следовательно, и с самим Богом. Она отправляла свои молитвы, как сотни лет тому назад отправляли письмо с голубем; письмо с какой-нибудь просьбой. Проще говоря, молитва перед сном была для нее почти что заклинательной палочкой, которую она доставала из-под подушки и убирала туда же, оставляя себе возможность «переспать с этой просьбой». Дина не могла подавить в себе усмешку, когда ее мать из вздорной девчонки вдруг превращалась в истинную христианку, стоило той трижды перекреститься и переступить порог божьего дома. Она ходила от иконы к иконе, как благословенная; ее лицо менялось, обретая маску смиренности и почитания; ее спина становилась прямее, и она выглядела, как по-настоящему благочестивая прихожанка, хоть и не понимала (и не признавала вовсе) ни одно из правил богослужения. Когда она останавливалась возле своей «любимой» иконы, чтобы снова наладить связь с небесами, Дина отворачивалась – более этот спектакль она видеть не могла. Пожалуй, именно через эту дверь она и выходила из божьего дома, и забывала все чаще о вере.

В любом случае, девочки всегда стремятся к своему отцу.

Дина любила своего отца. И, наверное, этой всеобъемлющей любви ей было бы достаточно, чтобы прожить свою жизнь в ровном сиянии разума. Этого хватило бы каждой девочке. Ровно, как и каждому мальчику в отношениях со своей матерью.

Но Дина была обычным человеком, и со временем плоть стала проявлять свои физические потребности. Да и постоянные материнские разговоры о замужестве не давали покоя ее сознанию. К мальчикам она стала присматриваться намного раньше, чем того обычно ожидает общество от простой девочки. Разница заключалась лишь в том, что это никак не было сексуальным созреванием, как иногда можно было бы подумать.

Она присматривалась, оценивала, возможно, создавала себе образы, которые, к счастью, чаще всего обрывались. Никаких знакомств на школьных переменах, никаких переглядываний с объектом интереса, сидящим за соседней партой; не говоря уже о заигрываниях и жеманничаний перед сильным полом.

Дина никогда не попадала в чьи-то избранники. Выбирала всегда она. И это было неизменно.

–Право выбора, ответственность и свобода, – говорил ей отец. – Три тесно связанных понятия. И, когда-нибудь, ты сама поймешь, в чем состоит их связь.

Это значило, что Дина должна была включить терпеливость, и узнать подробности немного позже. Подробности трудно осмыслить, и приходили они в качестве эмпатийного озарения.

К тому моменту, когда Дина познакомилась с Тимом, который стал ей единственным и настоящим другом за всю ее недолгую жизнь, она уже понимала, что, выбирая такого непоседливого парня себе в наперсники, необходимо быть ответственной. Причем в равной степени и за себя, и за него. В итоге, эта ответственность, безусловно, предполагала свободу – душевную и физическую. Она не ошиблась – когда они находились рядом, то были по-настоящему счастливы. Это трудно было понять. Как и то, что многие их мысли совпадали. К примеру, Тим тоже был осведомлен о связи трех понятий…

Впервые Дина увидела Тима в поточной аудитории, когда только начиналась учеба в университете. Это был первый курс, и многие пожирали друг друга глазами. На Тима не обратил внимание только равнодушный студент. Остальные, в том числе и Дина, по достоинству оценили простоту в купе с верными чертами лица и спортивной фигурой (что не шибко характерно для типичного гуманитария).

Пожалуй, это было впервые, когда Дина проявила такую заинтересованность в знакомстве. Из сотен и тысяч лиц мужского пола среди своих сверстников, она никогда до этого не чувствовала такого притяжения, как к тому лицу, какое было у Тима. В нем было что-то родное, близкое и всегда понятное.

Постоянно находясь в состоянии тайного поиска потенциального жениха, она отметала каждого, кто предлагал ей открыться сердцем, или, хотя бы, тем, что находилось ниже пояса. Она редко с кем сближалась, потому что не могла позволить себе ошибиться. Она воображала себя невероятно умной, и этот несгибаемый женский ум почти всегда говорил «нет».

А теперь он говорил «да!». Да и да! Ее ум возвещал свободу рядом с этим человеком еще до момента знакомства.

Дина встала рядом с Тимом, который покуривал сигаретку, и взглянула в ту сторону, куда он смотрел. Не увидела ничего (и никого) конкретного, и тут же сказала первое, что пришло на ум. Кажется, это было нечто саркастичное. Тим обратил внимание на девушку, которая стояла около него; она была красива, и не смотрела на него пристально, как обычно это делали все остальные. Но он сразу ответил ей что-то подтверждающее ее сарказм, и она отреагировала на его слова легко и просто.

Его удивило, что ему хотелось общения с ней.

Она удивилась, что парень общителен и совсем не высокомерен, как это часто бывало. И что-то подсказало ей, что и на нем она не сможет остановить выбора в качестве своего молодого человека.

Но, как бы там ни было, прервать их диалог уже не находилось возможным.

–Я общаюсь с теми людьми, рядом с которыми мне комфортно, – говорил Дине отец. – Если бы я угодил на остров с самой продвинутой цивилизацией, какую только может представить себе человечество, но при этом там велись бредовые разговоры или пустословие, я, либо в скором времени сошел с ума, либо научился жить, как Робинзон Крузо.

Если бы обстоятельства того потребовали, Дина тоже с готовностью могла отнестись к тому, чтобы превратить свою жизнь в Робинзонаду. Но сейчас было другое – нужно было позаботиться о замужестве; Дине не хотелось разочаровать мать в своем выборе будущего спутника.

–Я не хочу, чтобы он был бабником! – говорила мать.– Твой отец никогда не был бабником! Я даже не знаю, как это, жить под одной крышей с кобелем!

Дина была равнодушна ко многим мужским качествам, в том числе, и к сексуальной нетерпимости. Ее отец никогда не изменял своей супруге, и к другим женщинам, он, чаще всего, был равнодушен. Сколько бы его не ревновала мать (которая, в итоге, признавалась, что ревность между супругами необходима, как воздух; что ревность – это доказательство дыхания любви), Дина всегда понимала, что ее отец был натурально однолюб. Он не умел флиртовать, не умел подчеркивать перед другой женщиной своих мужских качеств, на которых выезжают все пикаперы, и попросту не был способен заниматься «пустым мясотерством».

–Приятно тебе это будет слышать, или нет, – говорил он, – но я буду не я, если этого не скажу. В сексе главное чувство. Не само движение, а чувство. Хочешь, называй его любовью, хочешь, как-то еще. Но лучше, чтобы оно было. Особенно это необходимо для женщины… Если я вообще правильно понимаю женщину!

Моногамности Кирилла позавидовала бы любая девушка, страдающая от вечной ревности к своему возлюбленному, который в тайне или в открытую лез под чужую юбку. Для Дины моногамия ее избранника была нормой. Она всю жизнь прожила под одной крышей рядом с моногамным отцом. Ее душа никогда не могла бы отозваться на «гуляющего» молодого человека, который всю жизнь находится в ожидании момента того, когда он перебесится.

В отличие от Кирилла, Тим был достаточно полигамен. И это его никак не ободряло; скорее наоборот, – удручало. А когда он вдруг услышал новое для себя слово «промискуитет», то вообще впал в какое-то подобие отчаяния. Ему стало казаться, что его поиски любви, о которой он так часто мечтал, но которые всегда заканчивались парой ночей, – это ничто иное, как бесконечная смена партнеров, которая никогда не прекратится. В этом плане его юношеский максимализм проявил себя в полной мере. Он настолько накрутил себя, что готов был встать в ряды антисексуалов, или, вообще, дать что-то, вроде обеда безбрачия.

Оба молодых человека стремились любить и быть любимыми. Кирилл стремился к факту любви, как к таковому. И, со временем, он нашел ее в Дине, – нашел, и принял все таким, как оно было. Тим не был на это способен. Он готов был купаться в этом источнике, словно желая испить его до дна. Ему нужно было исследовать эту область, потому что он ничего о ней не знал. Для него не существовало любви без секса. Он и был бы рад, чтобы любовь существовала вокруг него и без сексуального удовлетворения, но этого не происходило, это казалось невозможным. Ему хотелось испытывать оргазмы разных цветов и оттенков, и он делал это, начиная с четырнадцати лет. Когда он осознал, что любовь – это нечто, что не имеет к сексу никакого отношения, он разочаровался. В первую очередь, в себе. Вслух он говорил:

–Я не шлюха!

Но думал обратное. Что больше всего ужасало его, так это то, что он не мог остановить свой бег в погоне за новыми вспышками, когда мир взрывался, переворачивался, кружился вокруг своей оси и обволакивался в финале пленкой, тонкой, прозрачной и теплой. Это были минуты восторга и ощущения защищенности.

В итоге, Дина находилась в обществе парней, которых связывала вполне женственная черта, – потребность в любви. Первый был способен заставить Дину почувствовать себя женщиной, другой – свободным человеком.

Не смотря на то, что Кирилл постоянно проявлял ревность к Тиму, и на то, что Тим частенько робел перед парнем своей лучшей подруги, оба они всегда были способны найти общий язык. Их разномастное трио частенько бросалось в глаза. Для некоторых они выглядели неформально. Большинство оценивало их положительно, нежели отрицательно. Дина хоть и была несколько высокомерна, но дурой ее назвать было трудно. Тим хоть и причислял себя к несколько «иной» касте, но при этом никогда не выставлял сей факт напоказ. Кирилл хоть и хотел часто показаться безразличным, все прекрасно видели, что это всего лишь его маска, с которой он никогда не расставался; обычно его считали рубахой-парнем, и все мужики принимали его за своего.

Когда к ним присоединялся Айдын, трио превращалось в квинтет. Про Айдына никто и ничего толком не знал. Одни его побаивались, потому что считали отморозком (в основном, опираясь на слухи). Другие испытывали к нему уважение, потому что он был одним из лучших студентов, и, в целом, преподаватели его любили. Он был со всеми и ни с кем. Он приезжал в своей красивой машине, шел уверенной и свободной походкой, улыбчивый или хмурый, всегда по-разному, с кем-то здоровался, кого-то умышленно пропускал мимо себя. Поговаривали, что он бандит. Но трудно было поверить в бандитизм подростка, которому было всего двадцать (пусть и выглядел он старше), да и еще отличался интеллектом выше среднего и был на короткой ноге с доктором психологических наук Нелли Артуровной, – с женщиной, на лекциях которой все сидели смирно и боялись проявить свое скудоумие. Ибо всех, в итоге, ждали судные дни – сессия – и всем воздастся по делам и по речам их (это была шутка Тима, которую Дина обычно завершала суховатым: «Аминь!»).

Айдын выбрал себе в наперсники Кирилла. Все думали, что Кирилл единственный, кто знает что-то об этом «таинственном и опасном», но, все же, притягательном молодом человеке. На самом же деле Кириллу было достаточно того, что ему теперь было с кем поговорить, не стесняясь своих мыслей, которые порой уводили его в темную сторону бытия. Кирилл знал, что Айдын занимался чем-то, что может быть противозаконным. Но это его мало волновало.

На вопрос, как в одном человеке уживаются две полярные стороны: стремление к просвещению и потребность в противозаконных действиях, – он мог ответить однозначно и просто:

–Это новый уровень преступности. Гений и злодей в одном лице. Вот и все!

Для него это была шутка. Он был счастлив, и ему не хотелось нарушать устоявшийся баланс.

Сначала Дина познакомилась с Тимом, а уже только потом с Кириллом.

У Дины никогда не было друга. Все люди (исключая родителей) были «приходящие» и «уходящие». В начальной школе было несколько девочек, в своем или параллельном классе, с которыми Дина проходила детскую самоидентификацию, не испытывая никаких сложностей. Далее она переходила из одного класса в другой: из класса с техническим уклоном в класс гуманитариев; из одной школы в другую: из обычной средней в школу для одаренных; из одного коллектива в другой: где-то хуже, где-то лучше.

К тому моменту, когда началась учеба в университете, за ее спиной осталось несколько парней, которым она умудрилась разбить сердца, нисколько не сомневаясь в том, что они сами были в этом виноваты («Я предупреждала, что со мной сложно!»), и парочка подружек, опять же из разных классов и школ, с которыми она виделась редко и по отдельности. Как-то она решила собрать их вместе, но знакомства между ними не случилось – обе подруги крайне ревностно относились друг к другу, и к «общению на стороне».

Тим был ее человеком, и это она поняла сразу. Но она редко считала его своим другом. Она чувствовала родственность душ, но не была готова это признать. Она частенько находилась в некотором отдалении от него в большинстве своем уже по привычке, – дружеское сближение до той степени, что порою растворяешься в своем собеседнике, было для нее незнакомым опытом. И он ей казался не самым полезным, даже лишним.

Тима это совсем не огорчало. Он тоже предпочитал находиться с людьми на разумном расстоянии. Но так было не всегда. В прошлом у него было много хороших друзей, с которыми ему пришлось распрощаться. Причина была тривиальной. Однажды его семье пришлось переезжать в другую страну. Его родителям необходимо было поднимать новый регион. Результаты вышли отличными, как и всегда. Но домой возврата уже не было. Этот факт заставил Тима на некоторое, весьма продолжительное время, озлобиться на своих родителей. Он утратил друзей (тех, что встречаются в детском возрасте), и, конечно, ему пришлось попрощаться со своей первой и главной любовью. Пожалуй, в этом и заключалась невозможность «остановить бег». Все, кто был после, не мог заменить того, кто был первым. Трагедия первой любви. Тим был ее заложником. Он расставался с новыми знакомыми, которые только-только успели привыкнуть к нему, попасть под его природное обаяние и шарм; некоторые переносили эту утрату весьма болезненно. Но подростковая бесчувственность изолировала Тима от подобных сентиментальностей; по сути он не жалел никого, и общение с этим подростком могло стать вполне разрушительным. Сначала он в себя влюблял, а потом выказывал безразличие.

По каким причинам Дина все больше и больше привязывалась к совершенно чужому человеку, а Тим вдруг решил отбросить свою бесчувственность и проявить завидный интерес, было непонятно.

Они были из тех студентов, которые не все свое время проводили за подготовкой к семинарам. Любой материал они усваивали легко, и также легко подтверждали свои гранты. Но большинство свободного времени они проводили в каком-нибудь кафе, пили пиво, иногда напивались, и требовали продолжения банкета; обсуждали прохожих за окном, свою жизнь, нередко разговор заходил и о сексуальных пристрастиях. По поводу последнего, Дина, как девственница, сказать ничего не могла, и поэтому молча краснела, когда Тим делился откровениями из своего богатого опыта. Тим был единственным человеком, перед которым Дина могла позволить себе смущение и легкий румянец на смуглых щеках.

Однажды Тим пропал. Он не появился на учебе, и Дина, которая нередко сидела рядом с ним, сразу почувствовала в душе легкую обиду, – обычно они прикрывали друг друга, если того требовала ситуация.

Дина даже не знала истинной причины отсутствия друга, и от этого первую пару она отсидела в некотором недовольстве, ибо не знала, что конкретно говорить, когда преподаватели начнут устраивать свои допросы. Озлобленность усиливалась тем, что далее на горизонте появлялась Нелли, которая славилась нежеланием давать поблажки своим студентам, как бы хороши они ни были. Отсутствие на ее лекциях оправдывалось только в крайних случаях. Естественно, Дине пришлось выслушать по этому поводу отдельную лекцию.

–Позвольте вам напомнить, – сказала ей Нелли, – что студент, получающий образование за счет выделенного гранта, должен подтверждать оказанную ему честь. «Грант» – это не просто слово, которое вы употребляете между собой, когда знакомитесь друг с другом. Например, «Ты учишься на гранте?», «Нет, я на коммерческой основе!». – Нелли изобразила на своем лице студенческую беспечность. – Или: «Полученный грант нужно потом отрабатывать! Это не по мне!». – Она сделала круглые глаза. – Между прочим, я недавно встретила студента, который вообще не в курсе о том, что такое грант. Такое бывает тоже. Напоминаю, что грант – это деньги; которые, говоря между нами, мог бы присвоить себе какой-нибудь пухленький воришка-чиновник. Но эти деньги попали к вам!

Она указала пальцем на Дину:

–Помните об этом! Об этом должен помнить каждый «грантник»!

–Мы помним об этом! – вдруг выпалила, но совсем скромно, еще одна студентка, получившая честь учиться на бесплатной основе.

–Прелестно! – подытожила Нелли. – Тогда начнем нашу лекцию!

Лекцию о «подарке судьбы» (гранте) Дина выслушала очень внимательно, и принимала все усилия воли, чтобы не закипеть, как чайник, под свист и бурление собственного мозга. Такое же усилие она приложила для того, чтобы дождаться финала лекции (от которой, временами, невероятно клонило в сон), выйти из кабинета, и первым делом сделать то, что ей хотелось сделать на протяжении неполного часа, – обматерить как следует Тима и узнать, когда он, наконец, соизволит притащить в университет свой королевский зад.

Она набрала его номер, но ответа не дождалась. В трубке шагали только долгие гудки.

Дина «бомбила» его номер до тех пор, пока «электронная женщина» (так Кирилл называл голос в трубке, который появлялся при недозвонах) не сообщила о том, что «мобильный телефон выключен или находиться вне зоны действия».

–Вот же негодник! – сказала Дина.

Она подумала, что ее друг погулял, и погулял хорошенько, раз он даже отказывался отвечать на ее настойчивые звонки, а потом и вовсе отправил свой мобильник на время к праотцам.

Дина пообещала себе, что еще отомстит ему за такое вольничество. Отомстит не с чувством злости, как можно было подумать, а с тем ощущением дружественности, какое может возникнуть между парнем и девушкой.

Конечно, Дина была уверена, что Тим, рано или поздно, но выйдет на связь. Сам. Отоспится, умоется, приведет себя в порядок, или что он там еще может с собой сделать с похмелья, а потом просто позвонит, и расскажет ей, какой он падонок и негодяй.

Но этого не случилось. Ни к обеду, ни к концу учебного дня.

Тим мог выпить сколько угодно. Но проводить весь следующий день в амебном состоянии было не его прерогативой. Его можно было найти за рабочим столом, в ванной, на кухне, в конце концов, на брусьях в школьном дворе. Но никак не в постели.

Ну, случаются же исключения, сказала себе Дина, начинающая нервничать, как и любая другая нормальная женщина в подобной ситуации.

К удивлению, дома она его не обнаружила. Как и на турнике, на который она бросила взгляд, будучи еще находясь на улице.

Его кружка была чистой. Еда, оставшаяся со вчерашнего вечера, была не тронута (студенческий паек). Его постель была заправлена.

–Козел! – опять выругалась Дина, подумав о том, что друг загулял не по-детски.

Но она уже не могла остановить свою убегающую в воспоминания мысль.

Она вдруг поняла, что не видела его дома уже пару дней, только в университете. Что она была так поглощена учебой и ссорами с Кириллом, что на общение с другом у нее просто не оставалось энтузиазма. Она поняла, что он был молчалив, и, как ей казалось, сдержан, не потому что видел ее женскую нервозность и решал просто «не трогать» ее какое-то время, а, видимо, совсем по другой причине. Она поняла, что кое-что проглядела. Кое-что совсем непростительное.

Дина сделала вывод, что пропустила боль своего друга. Ту боль, о которой обычно молчат. Ту боль, о которой не говорят вслух по одной причине, – потому что она кажется вздорной. Иными словами, настоящую боль, боль истинную, далеко не надуманную…

К слову, о надуманности. Дина была вынуждена остановить свою минутную женскую слабость «накручивать себя и страдать от этого». Она сказала себе, что все в порядке, что Тим взрослый и умный парень

да он же ребенок черт возьми

все мужики ведут себя как дети это норма

и что рано или поздно, но он объявится. И вот тогда она устроит ему веселуху! Бог свидетель!

Дина не могла поступить иначе. Это была молодая женщина, которая развивала в себе интеллект, всегда и всю жизнь.

Развивающийся интеллект помогает женщине притупить на какое-то время ее природный дар видеть мир таким, каков он есть (не страдать от правды невозможно). Мужчина, развивающий чувствительность, способен на некоторое время избавить себя от вечного прагматизма.

Тим был чувствителен. И Дине потом снилась эта чувствительность. Редко, но снилась. Когда она просыпалась, то не могла понять, почему ее подушка была мокрой от слез. Ничего трагичного в своем сне она не видела и вспомнить не могла.

Прошли сутки, прежде чем Дина начала действовать. Все предыдущие двадцать четыре часа она называла мысли о пропавшем друге глупыми и лишними. В конце концов, кто он ей такой? Не брат, и не сват! Детей с ним крестить она не собиралась… Хотя, если задуматься, было бы и можно…

Да, по крайней мере, она старалась считать свое волнение вздорным. Оно возникало, как будто, ежесекундно, и она боролась с ним, как библейский персонаж боролся с ангелом.

Она увидела Айдына, и подошла к нему решительным шагом. Он ее заметил не сразу, но когда увидел ее возбужденный взгляд, решил ничего не говорить. Точнее, она даже не дала ему ничего сказать. Она выпалила:

–Айдын, кажется, я схожу с ума!

–О, ты должна была заметить это еще пару лет назад! Сейчас уже все потеряно! Можешь в этом не сомневаться!

–Без шуток! – Дина резко убрала прядь волос с лица. – Если я хоть с кем-то не поговорю, нервный срыв мне обеспечен!

–Я бы на это посмотрел!

Через мгновение они уже сидели друг напротив друга в университетской столовой, и Дина выкладывала все, как есть, на духу, – Тим пропал, и с ним определенно что-то случилось. Что-то неладное, конечно.

–Ты хочешь, чтобы мы на время стали Малдером и Скалли? – спросил он.

–Думаешь, его похитили пришельцы? – ответила она вопросом на вопрос, и не сдержала улыбки.

–Вот видишь, – сказал Айдын победно, – ты уже шутишь! Все отлично! Ты просто накрутила себя!

–Разум мой веселиться, но душа моя неспокойна!

–Это у всех так!

–Айдын, я знаю, что ты легко можешь узнать, куда он подевался.

–Легко?

–Более того, в короткие сроки! Ты должен вернуть мне мое спокойствие! Я хочу, чтобы все было, как пару дней тому назад: чтобы я занималась учебой, ругалась с Кириллом и вырубалась без сил еще до полуночи!

–Так вот почему ты решила рассказать об этом мне. Ты повздорила со своим женишком.

–Даже если бы у нас были идеальные отношения, я бы еще сотню раз подумала, нужно ли говорить ему что-то, или нет.

–Невротизм и истероидность. Тебе знакомы эти понятия?

–Айдын, я серьезно.

–Возможно, я не могу говорить о многом с таким настойчивым выражением лица, как у тебя. – Он передразнил ее. – Но, поверь мне, я тоже вполне серьезен. Я стараюсь превратить все в шутку только потому, что ты девушка моего друга. В противном случае ты уже была бы со мной в одной постели, либо я разговаривал с тобой совсем в ином тоне и ином порядке.

Дина скрутила губки в недовольный бантик, и сказала:

–Ясно!

Затем поднялась из-за стола, накинув на тело сумку и прихватив со стола бутылку с недопитым лимонадом. Она уже хотела развернуться и уйти, но не сдержалась. Сказала:

–Знаешь, что я думаю?

–Иногда я умею читать чужие мысли, но не сейчас.

–Я думаю, ты на него в обиде.

–На кого? На Тима?

–Да, на него.

–Хм! С чего бы это?

–Он пропал, скрылся, ничего никому не сказав… Ничего не сказав тебе!

–Поздравляю, Скалли! Ты нашла улики!

–Для тебя это должно быть оскорбительно, не так ли? Ты ведь уделял ему столько внимания!..

Дина ехидно улыбнулась.

Айдын усмехнулся, но потом стал хмурый. Сказал ей:

–Дина, я совсем не из-за этого не хочу заниматься пустым делом! Или, что бы ты там не думала своей женской головой… Тим самостоятельный парень! И всегда им был! Да, немного максималист! Но это только его фронт. И возраст; это тоже играет значение.

Дине не понравилось, что Айдын не поддался на ее провокацию.

Айдын тяжело вздохнул и сказал:

–Посмотри на меня. Вот он я здесь. Завтра меня здесь может не быть. Я могу сорваться в другую часть света в любую секунду, ни сколько не задумываясь о чувствах людей, которые окружают меня изо дня в день! И, знаешь, почему? Потому что я предоставлен самому себе! Точно так же, как и Тим. Могу поспорить, он встретил кого-то, и они сорвались в какую-нибудь поездку, или еще что-нибудь в этом роде. Полет души! Понимаешь, о чем я?

–Да, ты прав. В этом вы похожи. Но это не в твоем стиле. И, я думаю, Тим тоже не способен на подобное безрассудство. Я думаю, здесь что-то другое. Да. Я так полагаю…

–Как знаешь!

Айдын устало потер лицо ладонью.

–Все-таки, мне кажется, что ты равнодушен не так, как себе это представляешь.