Марат

– Ты ничего не сделала. Я такой же избитый.

Ведьма усмехнулась.

– Ты живой. А большего ты не просил.

– Избавь меня от боли, – взмолился Марат. – Я сделаю все, что ты скажешь.

– Это просто. Но ты будешь должен мне не двести, а двести шесть франков.

– Сколько хочешь, – прошептал Марат.

– Сколько хочу, столько и получу.

Намон оставила лампу у лица больного и ушла в дом. Марат слышал, как поскрипывают половицы где-то в глубине помещения. Потом она вернулась и легко опустилась рядом с ним. То, что она принесла, удивило Марата. Это была миска рисовой каши, на краю которой лежал кусок жареного мяса. Из середины посудины торчала ложка. Рядом с едой ведьма поставила неоткрытую банку королевского бира. И еще у нее была маленькая металлическая трубка с круглой чашечкой на конце. Намон поднесла трубку к огню лампы, и с чашечки вниз потек белый дым.

– Что это? – спросил Марат.

– Избавление от боли за шесть франков.

Она протянула ему трубку. Марат зажал мундштук губами и изо всех сил втянул дым. Он почувствовал сладкий вкус, закашлялся. Его опять ударила боль, и он замер.

– Не помогает.

– Кури медленно и глубоко, – велела Намон. – Еще не было человека, которому не помог бы опиум.

Марат отдышался и затянулся снова.

– Кури и слушай, – продолжала старуха, снова подогревая наркотик над лампой. – Ты умеешь отличать женщин, которым ты нравишься?

Марат только моргнул. Его губы были заняты трубкой.

– Ты пойдешь к Президентскому отелю и встанешь под портиком. Будешь смотреть на тех, кто заходит внутрь. Ты увидишь ту, которая захочет провести с тобой ночь. Скорее всего, она будет белая и очень богатая. Утром ты уйдешь от нее с деньгами и принесешь их мне. Я заберу у тебя половину выручки и еще шесть франков за эту трубку.

– Да, – прошептал Марат. Ему было холодно и хорошо, и он знал, что действительно может это сделать. Пламя свечи расплывалось крестиком, а темнота стала ближе.

Намон встала.

– Еда – это подарок. Когда боль уйдет, ты будешь очень голодный.

Она ушла и унесла с собой свет. Марат слышал, как она изнутри заперла дверь. Он погрузился во тьму.

***

Снова очнулся он к середине ночи. Ему показалось, что кто-то трогает его ноги. Он поджал их, а потом осознал, что это всего лишь капли дождя. Ливень так и не перестал. Марат сел, сбил рукой банку пива. Она покатилась. Он поймал ее в темноте.

Стихия шумела. Далеко за деревьями качался одинокий уличный фонарь. Что-то двигалось во мраке, большое и шелестящее – может, один из лоа, верных Намон, а может, просто ветер. Банка холодила руку.

Марат понял, что хочет есть, а потом вспомнил, как ему было больно. Старуха сдержала обещание. Его тело стало странным – полным силы, холодным и медленным. Он знал, что нездоров, но он мог дойти до Президентского отеля и поиметь женщину. Мог.

Он нащупал ложку и начал жадно есть остывший рис. Он по-новому ориентировался в темноте – как будто стал частью этого сырого воздуха, сроднился с тем большим пыхтящим существом, которое ходило по двору, разбрызгивая водяные капли. Он лучше слышал и чуял. Вкус еды показался ему ближе и важнее, чем раньше. Помогая себе руками, он съел мясо, потом в несколько глотков выпил пиво. Он чувствовал, что стал другим, и, наконец, снова поверил, что не умрет. Он знал, что ведьма выполнила его просьбу.

И еще он хотел сладкого. Чего-нибудь сладкого, как этот текучий дым.

В ту ночь, второго сентября две тысячи второго года, Марат стал проституткой и опиумным наркоманом.

Глава пятая
Бесплатный лимонад

Юноши и девушки, почти все белые, парами и тройками собирались в коридоре. Они тихо шушукались, прячась друг за другом от взглядов женщины, сидящей за столом у стены. По одному заходили в кабинет – иногда всего на минуту, иногда на четверть часа – потом выходили, протягивали женщине крошечный отрывной листок, и она вызывала следующего. Списков не было – Сангаре принимал своих подопечных в порядке, известном ему одному. Он вызывал их по памяти и вписывал имя следующего, пока разговаривал с предыдущим.

Марат стоял у стены – одинокий, смуглый, казавшийся одновременно моложе и старше сверстников. Он смотрел на них тяжелым, наглым, медленным взглядом. Белки его глаз покрылись сеточкой лопнувших капилляров. Он чуть улыбался. На нем был дорогой костюм, на расслабленной руке висели массивные золотые часы, на ботинках и волосах было много крема.

Он больше не ходил босиком, не был оборванцем, но по-прежнему оставался грязным. Его окружал душный запах неухоженного тела. Его лицо, руки, одежда – все казалось сальным. Да, он не ходил в рваных майках, но добился только того, что Марти с новой силой начал дразнить его обезьянкой. И сейчас он стоял у стены и смотрел на однокурсников. Они на него не смотрели. Вокруг него была зона отчуждения. Она появилась давно, но всегда только росла. Сейчас, когда он все реже появлялся в школе, шикарно одетый, улыбающийся пугающей сытой улыбкой, эта зона стала слишком широкой и слишком заметной. Люди отталкивались от Марата, как магнитики с противоположными полюсами. Если он шел по одной стороне коридора, они выбирали другую. Он не пытался преодолеть эту дистанцию. Он сам держался от всех на расстоянии.

Кучки рассасывались одна за другой – уже почти все побывали у Сангаре. Кое-кто задерживался, чтобы поделиться впечатлениями с друзьями, но большинство просто уходило. Курильщики перебрались на крыльцо. Их голоса, веселые, свободные, доносились с улицы через окна, спиной к которым стоял Марат. Вот распалась последняя группка. Потом последний человек зашел в кабинет директора.

Взгляд Марата остановился на секретарше. Его ноздри чуть шевельнулись. Он помнил, как увидел ее в первый раз. Тогда мулатка была в голубом платье. Теперь она сменила его на зеленое. Зеленое ей тоже шло. Он хотел бы залезть руками под эту тонкую ткань, сжать нежные груди. А потом, может быть, отрезать их, слушая, как она кричит. Женщина отвела глаза.

Мысли Марата вернулись к Сангаре. Почему его до сих пор не вызвали? Неужели директор про него забыл? Он посмотрел на часы. Два. Сегодня в колледже короткий день. После трех последних уроков их класс собрался здесь. Так уж заведено – в конце каждого семестра, прежде чем допустить студентов к экзаменам, Сангаре проводит с каждым маленький разговор. Марат опустил руку и слегка встряхнул ее, чтобы часы съехали еще ниже. Ему нравилось, что их видно из-под рукава. Так или иначе, скоро он будет снова стоять на ступенях Президентского отеля, снова будет искать глазами недотраханную белую суку, которая готова заплатить за его член.

Дверь бесшумно открылась. Белая девочка с пепельными волосами и длинным носом протянула секретарше листок и, сутулясь, заспешила к выходу. Она сохраняла дистанцию. Несколько секунд она была похожа на мышонка, который, выскочив из норки, по широкой дуге огибает сонного кота. Марат проследил за ней взглядом.

– Господин Шудри-Буаньи, – обратилась к нему секретарша, – пройдите, пожалуйста.

Значит, Сангаре оставил его напоследок. Марат оттолкнулся от стены и размашистым шагом пересек коридор. Ручка двери была теплой и немного сальной: сегодня ее коснулось четыре десятка рук.

Марат вошел. Свет здесь был не таким ярким, как в коридоре; тонкие штрихи солнечных лучей сквозь неплотно зашторенные окна косо ложились на стол и книжные полки. Кресло директора стояло в пол-оборота к посетителю, глубокое и темное. Марат неуверенно остановился в центре кабинета. Ему показалось, что он различает неподвижное благородное лицо. Оно было в тени, почти сливалось со спинкой кресла, будто повторяя выбитый в коже узор.

Марат засомневался. Он не мог понять, сидит ли директор на своем месте, или это только игра света и тени. Загадку разрешил резкий шипящий звук, прозвучавший у Марата за спиной. Видение окончательно разрушилось. Он обернулся и увидел Сангаре. Тот открывал бутылку газировки.

Движение Марата было слишком резким. Его золотые часы соскользнули с руки и с отрывистым позвякиванием упали на пол. Тишина. Директор открутил крышку бутылки и бесшумно положил ее на край книжной полки рядом с собой.

Марат смотрел на него в изумлении, которое сам не смог бы себе объяснить. Сангаре обманул его: тихо стоял в углу комнаты вместо того, чтобы сидеть на положенном ему месте.

– Не помогает костюмчик? – спросил он на вульгарном африкаанс. Марат лишь пару раз в жизни слышал такое наречие, когда нанимался на рынке к торговцам, приехавшим с юга.

– Что? – переспросил он.

– Говорю, костюмчик не помогает. Цацки ты на себя нацепил крутые, а пугаешься каждого шороха.

Марат молча смотрел на учителя. Унижает ли его Сангаре? Он не мог этого понять. Он не мог понять, что сейчас происходит. Почему директор говорит на этом языке? Почему ведет себя так странно?

Сангаре запрокинул голову, отпил из бутылки. Марат смотрел на его кадык, на открытое горло. Ему пришли все те же мысли, что и обычно – про нож, про кровь. Но он не мог на них сосредоточиться.

Сангаре закончил пить.

– Хочешь лимонаду? Домашний. Его готовит моя служанка.

– Нет.

– Хочешь работать уборщиком в западном крыле?

– Что?

– Маленькие деньги, но честные. Хочешь перестать шарахаться теней и резких звуков? Хочешь стать по-настоящему сильным?

– Я уже сильный.

– От одного моего вида тебя трясет, как больного пса. – Сангаре обошел его, поставил бутылку на стол. – Сильные люди не боятся звуков у себя за спиной. Потому что не ждут беды.

– Отстаньте от меня, – огрызнулся Марат.

– Я предлагаю тебе жизнь. Начни работать. В колледже есть вакансия.

– Я не буду мыть пол.

– Это тебя унижает? А то, как ты заработал на этот костюм, тебя не унижает?

– Это не Ваше дело.

– Значит, унижает, – сказал Сангаре. – Так вот, послушай, щенок…

Он замолчал на секунду. Подросток слышал, как бьется его сердце. Броситься и убить. Убить этого человека. Марат вспомнил свое письмо, склеенное из газетных обрезков, и трусики Лесли, которые когда-то отправил Сангаре. Знает он, или нет? Играет ли он со мной?

– Твоя жизнь будет бесконечной школой слабости и унижения, пока ты не поймешь, что лучше всего быть обыкновенным честным человеком. Одним из тех, кого ты так ненавидишь.

Директор стоял в пол-оборота. Марат качнулся в его сторону, наступил на собственные часы. Они хрустнули, и он замер. Сангаре обернулся к нему. Несколько мгновений он выглядел почти веселым.

– Вот видишь, – сказал он, – ты опять ошибся. Ты же все время ошибаешься – еще не заметил? Ты все время себя выдаешь, все время показываешь людям, кто ты такой.

Марат молчал. Я хочу убить тебя. И забыть все, что ты говоришь.

– Ты, возможно, никогда не имел шанса начать нормальную жизнь. Так вот, он перед тобой. Этой зарплаты хватит на комнату в сносном доме. Ты даже сможешь раз в год менять одежду и обувь. Если будет трудно, я помогу.

«Он знает, – подумал Марат, – знает про гранатовые косточки. Он издевается надо мной. Он хочет, чтобы я за белыми убирал мусор». Марат зашипел. Этот человек избивал его словами, как когда-то Клавинго бил кулаком.

– Я полагаю, это следует понимать как отрицательный ответ, – по-французски сказал директор, и мягко толкнул свое кресло. Оно сделало тихий оборот вокруг собственной оси и остановилось. Сангаре сел. Марат переступил с ноги на ногу, услышал, как обломки раздавленных часов выходят из-под его подошвы.

– Значит, перейдем к делу, – сказал Сангаре. Его лицо снова стало обычным, непроницаемым. Марат подумал, что сейчас директор откроет один из ящиков своего стола и достанет оттуда его письмо. «Это ты написал? – спросит он. – Это ты изнасиловал Лесли? Ты довел ее до самоубийства?»

– Ты брал в нашей библиотеке книги. Они тебе понравились?

Марат кивнул.

– Олауда Эквиано. – Он вдруг испугался, что сболтнул лишнего. Может, это часть хитрой ловушки? Ведь он брал эту книгу, чтобы расплатиться с Намон. Но серые глаза оставались спокойны.

– Только он тебе понравился?

– Да. – Марату стало легче от того, что белый говорит как обычно.

– Почему?

– Мне было интересно. – Марат задумался, подбирая слова. – Я представлял, как страшно ему было.

Сангаре опустил взгляд.

– Ты отчислен.

Марат издал неопределенный звук. Не то чтобы он удивился. Просто он не думал об этом и не ждал этого. Колледж незаметно стал частью его жизни.

– За прогулы. За неуспеваемость. За бессовестное игнорирование домашних заданий. За фактически заваленную зимнюю сессию. За постоянную неадекватную реакцию на слова и действия преподавателей и одноклассников.

Марат молчал.

– Уходи. Я больше не могу тебе помочь. Видит Бог, мне дорогого стоило оставлять тебя в школе вопреки желанию совета и инвесторов. Я сделал все, что мог.

Сангаре говорил сам с собой. Он снова изменился. Он уже не был ни директором, ни тем жестким насмешливым человеком, который напугал Марата пять минут назад. Усталое лицо показалось подростку жутким, как злые гри-гри старухи Намон. Он выскочил за дверь. Но голос учителя остался с ним, у него в голове. «Костюмчик-то не помогает, – шептал Сангаре. – Хочешь лимонаду? Вся твоя жизнь будет школой слабости и унижения».

Еще неделю Марат ждал, что его схватят. Ему мнилось, что Сангаре все узнал, обо всем догадался. Он представлял, что директор отдает его солдатам ООН, что его тащат между рядами студентов колледжа, которые кричат: «Насильник! Убийца! Обезьянка!»

Но ничего этого не произошло. Марат жил все так же. Только теперь у него было больше времени для женщин и опия.

***

Марата разбудила головная боль. Он не помнил свой сон, только смутно догадывался, что опять видел какой-то давний неприятный момент из своей жизни, момент, когда кто-то издевался над ним и поучал его. Может, Роберт с его проклятой палкой?

Марат пошевелился и наткнулся рукой на что-то мокрое. К нему пришло старое воспоминание о столовой Макис: грязный мокрый стол, на котором он трахал черную официантку. Тогда он первый раз заработал деньги проституцией. С тех пор утекло четыре года.

Марат открыл глаза. Светлая комната. Белый потолок. На нем медленно кружится трехлопастной вентилятор. Дневной свет неяркими полосками проскальзывает между шторами-жалюзи. Воздух прохладный и несвежий. Мягкая, влажная, вонючая постель. Марат вспомнил, что находится в Президентском отеле. Он медленно приподнялся на локтях. Херувимчики на спинке ложа. На столе – два ведерка с растаявшим льдом. Шампанское выпито.

Марат перевел взгляд на женщин, с которыми спал. Ночью одну из них стошнило, и его рука лежала в остатках рыбного салата. Женщинам было за сорок. Их белая кожа пошла красными пятнами, шея и грудь стали дряблыми. Они приехали из Канады, занимались автомобильным бизнесом и пытались снова ощутить себя молодыми. Он безошибочно вычислил их по беспокойной тоске в тусклых глазах, перехватил на автостоянке и, пока рука их охранника упиралась ему в грудь, сказал, что туристу в этом городе абсолютно нечем заняться. Старые сучки начали хихикать и переглядываться. Слабые отвратительные существа. Марат всегда выбирал таких женщин. Они приглушали свой стыд вином. Мужчина был для них чем-то священным и великим. Они с жалкой нервозностью ухаживали за ним. И до, и после секса в их ласках теплилась глупая надежда на счастье. Марат даже не утруждал себя тем, чтобы что-то для них делать. Он просто пил и подставлял им свой член. Все происходило само собой.

Теперь пришел их черед платить. Марат скосил глаза на дверь номера и присмотрелся к ней.

В дорогих апартаментах, таких, как этот, комната для охраны соединялась с комнатой-люкс общим предбанником. У охранников были свои удобства. Они сидели у себя, тихие и невидимые, но Марат знал, что однажды они показываются, когда ты этого не хочешь. И тогда они отбирают все, что тебе дал клиент.

Марат заметил, как сдвинулись тени в щели под дверью, и тихо опустился на подушку. Его рука осталась лежать в блевотине, но так было надо. Он слышал шаги. Еле различимый звук, с которым не совсем чистая подошва отлипает от паркета.

Марата охватило звериное предчувствие опасности. Оно проникало в виски режущими кристалликами боли. Охранник наклонился и заглянул в замочную скважину. Марат не видел этого, но знал, как выглядит проблеск глаза в дырке. Он хотел бы встать у двери и вставить в отверстие не ключ, а нож. Очень быстро. На всю длину. Чтобы вопль изумления и боли окрасил утро, чтобы все белые сони проснулись от ужаса, догадываясь, что кто-то, наконец, начал их резать.

Марат ненавидел их всех. Они называли его «гарсон». Он не гарсон. Он не мальчик. Они называли его шлюхой. Белые женщины брали его за яички прямо на ступенях отеля. За это он их тоже ненавидел. Но больше всего он ненавидел их за свою слабость. Они учили его слабости. Верно выбрать женщину и не встретить утром ее охранника – вот два правила, по которым Марат жил. Два правила слабости. Он ненавидел эти правила. И больше всего он ненавидел ту, которая стала его первым учителем.

Она была сильной и красивой. Ее машина – длинный черный бронированный лимузин с затемненными стеклами – остановилась у подъезда отеля в четыре часа утра. Марат был там один. Он пришел туда мокрый, страшно избитый и одурманенный опием, в самый первый раз, в час, когда клиентов не бывает. Он был маленьким оборванцем. Он стоял у колонны, слушал шум дождя, смотрел на вестибюль отеля – прозрачную крепость, по которой медленно слонялись два солдата ООН.

Сначала он ощущал холод и силу. Потом им на смену пришел страх. Клиентов не было. Намон превратит его в жабу, если утром он не принесет ей деньги. Он увидел женщину и пошел к ней, как загипнотизированный.

Ей было больше тридцати. Кожа ее породистого лица казалась влажной и пористой, как будто открылась навстречу тропической влаге. Голубые глаза. Жесткая улыбка – отражение той, которой иногда улыбался сам Марат. Пухлая выстриженная родинка на щеке. Эта женщина еще могла соблазнять, но уже предпочитала насиловать. Она была из тех французских аристократов, против которых двести лет назад восстали крестьяне и ремесленники. Но их бунт провалился – аристократы купили то, что больше не могли взять честью. До сих пор эта женщина владела плантациями, полными рабов. И хотя рабы носили американские майки, получали льготы на школьное образование и со скидкой брали таблетки от СПИДа, они оставались рабами. Марата она ставила не выше их.

Он почувствовал это, когда она взяла его за гениталии. Он дернулся от боли, но его держали. Охранник вывернул карманы подростка. Нож полетел на ступени и провалился в щель между мраморных плит. Член Марата встал между ее пальцев.

– Я возьму этого гарсона, – распорядилась она.

Марат зашипел на нее, как шипел на Клавинго, когда его тащили избивать за угол школы.

– Злобная шлюшка, ты получишь то, чего хотел, – сказала она и насмешливо хлопнула его по щеке.

Марат вошел в Президентский отель спиной вперед – его тащили под обе руки. Он получил то, чего хотел, но так, как она этого хотела. Когда они трахались, она раздирала ногтями кровоизлияния у него на спине. А потом он брал деньги губами, стоя на коленях. Достойное завершение ночи боли и унижения.

Это был первый урок. После него Марат не выбирал женщин, которым было под силу прямо ответить на его взгляд. Второй урок он получил уже в коридоре отеля, когда двое охранников отобрали у него обслюнявленные фиолетовые банкноты – колониальные франки наивысшего достоинства. Их хватило бы, чтобы выплатить четверть долга Намон. Но большой куш не всегда можно унести.

Марат приоткрыл глаза, потом приподнялся на локте и взглянул на замочную скважину. Пусто. Одна из перезрелых сук всхрапнула и перевернулась на спину, сонно проведя рукой по своей груди. У нее были огромные красные соски. Марат спустил ноги на пол. Ковер – теплый, белый, пушистый; через всю комнату тянется красная шелковая простыня, на которой они вчера кувыркались. Он вытер руку о подушку и встал. Головокружение и боль. Ему пришлось зажмуриться, чтобы не потерять равновесие. Вчера он пил вино после опия. Его забавляла эта игра: горячий дым делал все холодным, а ледяная жидкость – горячим. Марат вливал жар в холод, смешивал воздух и влагу. Но за это приходилось платить.

Он чуть не поскользнулся на шелковой ленте, но устоял и добрался до стола. Бесшумно поднял одно из ведерок с талым льдом, убедился, что вода чистая, и отпил несколько больших глотков. Вкус был неприятный, но в голове просветлело. Опий. Нужен опий. Нужно, чтобы опять стало холодно.

Ворсинки ковра щекотали босые ноги. Одежда была разбросана по всей комнате. Марат вспомнил, как и где похотливые компаньонки стянули с него штаны, и вышел на балкон.

Президентский отель – второе по высоте здание в Ямусукро, выше него только Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Марат был на четырнадцатом этаже. Он видел отсюда центр города: двух– и трехэтажные каменные дома богачей, смутные, тонущие в тумане очертания торговой площади.

Брюки лежали на опрокинутом кожаном кресле. Марат поднял их, начал натягивать, закачался на одной ноге. Внизу, за перилами балкона – подъезд отеля. Перед ним широкий объездной круг для машин. Рядом две парковки – охраняемая и простая.

Марат помнил, как выковырял свой нож из щели. Он стоял на коленях и совал пальцы между мраморными плитами. Вдавливал их туда, пока не почувствовал между ними раскладную рукоять бабочки. Марат содрал кожу и выломал один из ногтей, но достал его. Он не мог потерять оружие, которым вскрыл живот Клавинго. Он больше не брал его с собой. Со следующего дня нож лежал в тайнике у реки. Марат спрятал его в пластиковой бутылке, по крышку закопанной в землю. Позже он нередко приходил туда, пьяный от опия, садился между корней дерева, откручивал крышку и за нитку вытаскивал свое оружие. Он промаслил его. Нож не ржавел.

Пока Марат, сгорбившись, сидел на камнях, кто-то из туристов швырнул в него мелочь. Монеты отскочили от его головы и спины, звонко раскатились по ступеням. Вернув себе нож, он собрал мелочь. Он принес ее Намон. Старуха взяла деньги, покачала их на ладони, потом посмотрела на Марата. На него нахлынул ужас.

– Два франка, – сказала она. – Ты, наверное, ошибся.

– Завтра будет больше.

Намон вернула ему деньги.

– Купи себе поесть, иначе не сможешь работать. Но не смей меня обмануть.

Больше Марат не ошибался. Он нашел себе слабую женщину с глупым охранником. Потом еще и еще.

За последние месяцы его жизнь стала другой. Уже с середины зимы он был свободен от своего долга. Старуха Намон оказалась права: он легко отработал ей свое спасение.

У него больше не было дома. Он почти не имел вещей. Свободное время он проводил на ступенях отеля. Он ждал – несколько минут или много часов – но однажды замечал, как взгляд одной из богатых распутниц останавливается на его лице. Иногда женщины сразу клали руку ему между ног. Они хотели знать, что покупают. Член Марата резко вставал под нажимом их пальчиков. Их взгляд становился влажным. Белая сука и смуглый подросток поднимались по мраморным ступеням огромного парадного подъезда и входили в отель.

Первую неделю Марат замечал разницу между женщинами и номерами. Потом они стерлись. Во всех апартаментах были ванны – роскошные или не слишком. Иногда Марат пользовался ими, но чаще предпочитал уходить грязным. Ему нравилось чувствовать, как его кожа пропитывается запахами вина и спермы, духов и сигарет, крови и пота. Он ненавидел только запахи болезни, которые напоминали ему о матери, и всегда смывал с себя запах кала и гнилостный запашок старушечьих поцелуев. Если клиентка не хотела спать с ним до утра, Марат покидал фешенебельный отель, чтобы сменить его пышные ложа на жесткие нары дешевой опиумной курильни. Он засыпал легким стремительным сном, чувствуя в горле вкус сладкого дыма.

Иногда, в предутренние часы, он просыпался от боли в спине. Она была бесконечной и дрожью отдавалась во всем теле, эта отметина, оставленная отцом Клавинго. Корчась на деревянных ложах опиумной курильни, Марат думал о том, что Гилла забрался далеко, поставил свой росчерк на его ребра и кишки. Но боль была не всесильна. Ее прогонял холод. Ее прогонял опий. Наркотик, когда его было много, мог творить чудеса.

Сгибая руки, сжимая зубы, поднимая тяжести, имея женщин, Марат ощущал, как холодеют его мышцы. После трех или четырех трубок он становился сильным, а все вокруг делалось медленным. После трех или четырех трубок он не ошибался, всегда выбирал нужную женщину.

Но сейчас было поганое похмельное утро. И хотя болела только голова, а не спина, Марат знал, что ему снова нужен опий.

***

Он натянул штаны и вернулся в номер. Женщины по-прежнему спали. Комната пропахла их болезненным похмельем. Марат испытал отвращение при мысли, что точно так же сейчас пахнет и его тело, которое пролежало всю ночь в этой постели. Он был бы рад помыться, но душ означал отсутствие денег. Нет денег – нет опия. А это боль, плохое настроение и неудачи. Он снова припал к воде, потом нашел свою рубашку. У него была дорогая рубашка. Он больше ничего не штопал. Он часто покупал вещи и часто их портил или терял. Ему негде было хранить свой гардероб. Он одевался прямо в магазине. Иногда он шел к реке и в каком-нибудь диком месте, где не было насмешливых девушек, стирал свою одежду.

Марат со злобой вспомнил, как охранник в первом магазине, куда он пришел, пытался выставить его за дверь со словами, что сюда не ходят просто поглазеть. Мужчина не верил, что у подростка есть деньги, пока тот не вывалил ему на стол ворох мятых бумажек.

Марат застегнул рубашку и заправил ее в брюки, потом присмотрелся к спящим. Он не хотел ошибиться. Веки одной из клиенток затрепетали. Она издала горлом влажный звук и закрыла рот. Нет, она спит. Он обшарил ее сумочку. Кошелек. В нем семьдесят франков и сто евро. Когда-то его напугало требование Намон заплатить ей двести франков. Теперь эти деньги казались ему смешными.

Вторая сумочка – пусто. Но у этой суки было платье с карманами. Марат обошел комнату и наткнулся на него. Сто пятьдесят американских долларов. Двести канадских франков. Мобильный телефон. Марат рассовал все по карманам, вернулся к ведерку с водой и снова попил.

На полу у постели валялись браслет и аляповатое ожерелье из полудрагоценных камней. Марат подобрал их и решил, что на этом хватит. Эта ночь обошлась им в такие деньги, на которые в Ямусукро живут три месяца или кутят три дня.

Он подошел к двери номера. Его ботинки лежали на краю белого ковра. Это были лишенные шнурков летние туфли. Марат не покупал обувь со шнурками, потому что не мог с ней справиться. Никто не учил его завязывать бантик. Он сунул ноги в ботинки и оглянулся. Клиентки дремали в глубоком забытьи. Он похлопал себя по хрустящим от денег карманам, убедился, что ожерелье не торчит, и заглянул в замочную скважину.

Глаз.

Марат вздрогнул.

– Воруешь? – удовлетворенным шепотом спросил охранник.

Марат набросил цепочку на крюк прежде, чем охранник успел открыть дверь. Цепочка натянулась с глухим ударом. В щель полезли пальцы.

– А ну без глупостей!

Марат ударил плечом в дверь. Пальцы хрустнули. Темнокожий громила заорал.

Марат знал, что из номера можно уйти по-другому. Главное – покинуть отель раньше, чем всполошатся солдаты на первом этаже. Туристы приезжают и уезжают. Они ничего не знают про тех, с кем спят. Наказания за воровство нет, только если тебя не ловят с поличным. Марат выскочил на балкон. Одна из клиенток что-то промычала ему вслед.

Над собором всходило солнце. Воздух дрожал. Туман казался хлопьями белой ваты. Они истаивали между деревьями, превращаясь в смог. Марат знал, что не увидит солнца, когда выйдет из отеля. Если выйдет. Он чувствовал, что уже задыхается.

Балконы были на расстоянии около двух метров друг от друга. Между ними расположились окна со скошенными бетонными подоконниками. На таком невозможно ни сидеть, ни стоять – только сделать по нему несколько безумных шагов.

Марат стоял и смотрел на приступку. Ему нужен был опий. Его мутило. Он подумал, что надо было драться с охранником, пока тот еще не пришел в себя после удара по пальцам. Теперь поздно: он слышал, как в номере вышибли дверь.

Он бросился вперед и вбок. Он понимал, что падает. Его ноги, теряя опору, ступали по плоскости с наклоном в сорок пять градусов, пока не сорвались. Марат полетел вниз. Увидел перед собой основание соседнего балкона, схватился за него, качнулся и снова упал. Удар глухой болью разошелся по ногам, они не выдержали, и Марат повалился на бок. Он лежал на балконе, но не на том, на который хотел прыгнуть, а ниже на этаж. Больно.

Охранник выбежал на балкон сверху, увидел вора, выругался и исчез в комнате голых канадских сук. Далекий визг. Марат понял, что проснулась вторая. Надо бежать дальше. Он встал. Дверь на балкон была не заперта, и он вошел в чужой номер. Он уже был здесь когда-то, с истеричной женщиной, которая называла его испанским именем Гарсия. Марату повезло: спальня была пуста. В ванной, за полуприкрытой дверью, лилась вода. У постели стояла тележка официанта, на ней – поднос с завтраком. Марат не знал, по какой причине еду не тронули, но это его и не волновало. Он пощупал отбивную. Еще теплая. Марат поднял кусок мяса и вонзил в него зубы. Жирный сок хлынул в рот, его повело и затошнило. Он прислонился спиной к стене, прожевал, заглянул в замочную скважину. Пусто. Он открыл дверь и выскользнул в коридор.

Здесь всегда горел свет. На череде одинаковых дверей блестели овальные номерки. По красной ковровой дорожке бесшумно двигался чернокожий уборщик с щеткой. Чтобы не привлекать его внимания, Марат аккуратно закрыл дверь номера, держа кусок мяса в свободной руке. В нем было что-то от ловкой хищной зверушки, которая забежала во владения фермера, чтобы съесть его кур, а потом обнаружила, что больше не может найти свою дыру в заборе.

Ноги понесли его к лифтам. Предупреждение об опасности продолжало вонзаться в виски. Он не мог позволить себе бежать, но при этом знал, что охранники этажом выше бегут. Один из них уже добрался до служебной лестницы. Другой скоро выскочит в холл четырнадцатого этажа. Там он увидит три лифта и выход на парадную лестницу. Несколько секунд он будет в замешательстве: слишком много способов спуститься вниз. Потом он выберет один из них и прибудет на тринадцатый этаж.

Потом? Потом они возьмут его в клещи. Марат откусил еще кусок. Отбивная была жесткой. Было приятно чувствовать, как мышцы челюстей вспухают напряженными желваками. Конец коридора близко. На мгновение у него появилась ложная уверенность, что он проскочит. Потом он услышал, как на этаже останавливается лифт. Ловушка захлопнулась.