–А я всегда думала, что у нас классическая американская семья. Все друг друга любят, у всех все хорошо. Все так и было, только вот я и представить не могла, что мой отец, именно мой, а не чей-то еще, может быть таким жестоким и холодным. Что он не захочет меня спасать, что он будет топить меня своим отвращением, своей ненавистью. Я иногда думаю, что не смогу простить его. Я и сейчас не простила. «Если хочешь есть – приготовь что-нибудь сама. Мамы больше нет».
–Это он сказал тебе?
–Да, когда я вернулась из больницы. Я сидела на кухне и плакала, прочитав старую записку на холодильнике от нее. «Обед в холодильнике. Разогрей в микроволновке. Мама». Потом вошел он. Я же говорила тебе, что он не терпел моих слез? Тогда я этого еще не знала. Вот тогда он и сказал это, порвал записку и выкинул ее. Когда он вышел из кухни, я на четвереньках доползла до мусорного ведра, достала все кусочки, засунула в карман кофты и закрылась в комнате. Я всю ночь склеивала ее. Знаешь, почему всю ночь? Полночи я собирала ее, как пазл. А еще полночи плакала в ванной, перечитывая ее снова и снова. Обед в холодильнике. Разогрей в микроволновке. Мама. Мама. Мама. Какое красивое слово, правда? Мама.
Он крепко обнял меня, и мы замолчали. Я вдыхала в себя запах его шеи, его ладоней, его волос. Я так любила его ладони! Его пальцы. Я так любила их целовать. Я так любила, когда он убирал прядь выбившихся волос мне за ухо. Мне казалось, он все делал кончиками пальцев. Выводил какие-то узоры на моей спине, касался моих губ, моей шеи. Он лег мне на живот и временами целовал его, от чего я вся съеживалась. Только он целовал меня так, никто так не смог бы, никому больше я бы этого не позволила. Я никогда не думала, что нежность будет сводить с ума. Не страсть, а именно нежность. Мне казалось иногда, что я просто умру от предвкушения. Он целовал мое лицо, мою шею, мои плечи, целовал краешки моих губ, но самих губ не касался. И именно в такие моменты я умирала от предвкушения. Я сходила с ума, но точно знала, что дождусь. Я должна была дождаться.
–Я сейчас пойду в душ, смывать эмоции. Ты так делаешь? Смываешь эмоции под душем? – отодвинувшись, спросила я.
–Откуда ты знаешь, что я не просто так принимаю душ?
Я улыбнулась и встала, взяла его за руку и повела за собой. Смывать эмоции, под душем, вдвоем. Просто смывать эмоции.
Я проснулась в десять часов утра. Дэвид еще спал, и ко мне в голову пробралась бредовая идея. Но, я решила ее реализовать, я всегда реализовываю именно бредовые идеи. Я быстро умылась и почистила зубы. Спустилась на кухню.
Через полчаса на кухню спустился Дэвид. Он посмотрел на стол, потом на меня, потом развернулся и вышел. Я терпеливо ждала, когда он вернется. Я знала, что он вернется. И знала, почему он ушел.
–После прошлой ночи ты мог бы и не стесняться слез, – сказала я, обнимая его.
–У тебя получились точно такие же ромашки, как и у мамы. Честно.
«Она влюбила в себя всех вокруг». Это стало заголовком почти каждой газеты Парижа на следующий день после встречи с журналистами. Я не хотела читать статьи о себе. Я точно знала, что журналисты всё приукрасили, что они обязательно что-нибудь написали не так, как я это хотела бы сказать.
–Пизанскую башню на крыше Эмпайер-Стейт-билдинг! – разливаясь смехом, повторял Фредерик.
Сразу после завтрака Дэвид уехал на какую-то очень важную встречу. А меня ожидал поход в модельное агентство Миранды. А потом тренажерный зал. А потом час на отдых и в аэропорт. Встречать Эву. Я напросилась поехать вместе с Гюставом. Мне очень хотелось встретить ее именно в аэропорту. Хотелось увидеть их встречу с Гюставом своими глазами. Я очень хотела услышать, как она поет, увидеть, как она танцует. Вспомнила письмо Дэвида. Именно то письмо, в котором он рассказал мне о Паолине, Антуане и Эве. Она все время улыбается, танцует и поет итальянские песни.
–Джейн! добрый день! – всплеснув руками, завопила Миранда, как только я появилась на пороге агентства.
–Салют, – неуверенно проговорила я.
–Девочки! Все ко мне! познакомьтесь – это Джейн Франс. Она поучится у нас дефилировать. Не смейте ее обижать, хотя, ни у кого еще не получилось обидеть ее так, чтобы она обиделась.
Я смущенно улыбнулась. Вообще-то, у многих получилось обидеть меня так, чтобы я обиделась.
Все девушки были на голову, а то и на две выше меня. Улыбались во весь рот, подходили знакомиться. «Мария, Шанель, Анэт, Люси, Магдалена». Магдалена. Я сразу же узнала ее по огненно-рыжим волосам. Она улыбалась искреннее остальных. Меня это успокоило.
Миранда предложила «девочкам» устроить для меня небольшой мастер-класс. Они ходили туда-сюда по так называемому подиуму. Я смотрела на них, не понимая абсолютно, зачем столько времени тратить на то, чтобы ходить туда-сюда по подиуму! Потом Миранда взялась за меня. «Расправь плечи, не выпячивай зад, втяни живот, не задирай нос, не делай слишком широких шагов, не маши руками, шея, шея у нас длинная, как у лебедя! Как у лебедя!» Я выдохнула, сгорбилась, скинула с ног туфли и села на край подиума, свесив ноги вниз. Я никогда не хотела заниматься чем-то, что будет казаться мне совершенно глупым и антиразумным.
–Отдохни, – улыбнувшись, сказала Миранда, -Не все сразу.
Я сидела и рассматривала свои колени. Платье, кажется, было слишком коротким для такого высоко каблука. Хорошо, что эти туфли не мои. Я бы их выкинула сразу, как только вернусь домой. Туфли, напоминающие мне о бездарно потраченном времени.
–Можно присесть? – спросила Магдалена.
–Конечно, – без особого энтузиазма пробубнила я.
–А ты раньше никогда этим не занималась?
–Нет. Как вы ходите по этому подиуму каждый день и не заблевываете его, когда уходите домой?
Она рассмеялась.
–Знаешь, тебе не нужно быть манекенщицей.
–Я и не хочу быть ей. А почему не нужно?
–Манекенщица не должна быть красивее одежды, которую демонстрирует.
Я посмотрела ей в глаза, подняла брови и усмехнулась.
–Что? – улыбаясь, спросила она.
–Я, конечно, не разбираюсь в манекенщицах, но, по-моему, среди них хоть и редко, но встречаются красотки.
–Да, но они не задерживаются на подиуме надолго. Потом их заваливают контрактами, они начинают сниматься для модных журналов, ну или выступают на показах только самых лучших модельеров.
–Сколько тебе лет?
–А тебе?
–Мне двадцать один, – спокойно ответила я.
–А мне восемнадцать.
–Всего лишь?! – удивилась я.
–Да.
–И со скольки лет ты ночуешь на подиуме?
–С шестнадцати. Я родилась в Германии, в Дюссельдорфе. Мама и папа развелись, когда мне было 14. Такой возраст, когда из-за этого хочется убить их обоих, а потом убить себя, за то, что убила их. К тому же в школе я была отбросом. В большей степени из-за своего роста. 185 сантиметров, я была выше всех парней, исключая только, наверное, баскетбольную команду. Я бросила школу и уехала в Париж, к бабушке. Она у меня не такая, как остальные бабушки. Она никогда не осуждала меня за то, что я бросила учебу. Всегда говорила только: «Ты обязательно найдешь какого-нибудь богатенького мужичка, которому вскружишь голову своими длинными ножками. Он увезет тебя в свой особняк, и будешь ты терпеть его, пока он не сдохнет. А когда сдохнет – оставит тебе все свои денежки. И этот особняк тоже. Тогда какое будет иметь значение тот факт, что ты не доучилась?». Бабушка умерла полгода назад. Мне остались маленькая квартирка на окраине Парижа и толстый рыжий кот. Не особняк и не денежки. Миранду я встретила совершенно случайно. Я работала официанткой в одном ресторане в центре Парижа. Прямо напротив Эйфелевой башни. Туда всегда приходили только обеспеченные люди. Никаких вонючих, потных мужиков за кружкой пива, обсуждающих чемпионат Европы по футболу. В тот вечер она пришла не одна, с каким-то мужчиной. Он был очень красив, они совсем не подходили друг другу. Он пил меньше, чем она, я поражалась его стойкости. Он весь вечер терпел ее болтовню, да еще и платил за все, что лезло в ее резиновый желудок. Ты не подумай, я очень благодарна ей за все, что имею сейчас. Но если бы я была мужчиной – я бы даже не взглянула на нее. Когда я принесла им счет, она осмотрела меня с ног до головы. К тому времени она уже довольно сильно напилась. Попросила меня повернуться спиной, распустить волосы, улыбнуться. Я не могла отказаться, она же клиент. Я крутилась, как юла. Потом она всунула мне в руку визитку и сказала: «Позвони мне завтра. Но не раньше обеда. Что ты забыла в этом ресторане?». Вот так все и началось. Теперь у меня есть достойная работа и жилье. Теперь я покупаю Рыжику «самый вкусный», как утверждает реклама, корм для котов. Он рад. А у тебя есть кот? Мне кажется, у тебя должен быть кот. Такой большой и пушистый. Обязательно белый, белоснежный, как снег.
Я сильно постаралась, чтобы не расплакаться.
–Когда я была маленькая, у меня был белоснежный, как снег, толстый кот. Я его очень любила. И всегда просила маму покупать ему самый вкусный корм. Я не знаю, какой она покупала, но верила, что именно тот, самый вкусный. Его звали Маленький принц. Я очень любила «Маленького принца» Экзюпери. Поэтому назвала его так. Однажды утром он не лежал рядом со мной на подушке. Я замерзла без него, побежала к маме, дергала ее за юбку и кричала: «Я замерзла! Где Маленький принц! Где Маленький принц!». Когда она повернулась ко мне, ее глаза были красными от слез. Я сморщилась, ждала, что она объяснит мне, что происходит. А она ответила мне: «Он вернулся на свою планету. У него там любимый цветок, ты же помнишь? Роза, она соскучилась по нему, и он скучал по ней». Я расстроилась и заплакала. «А как же я? Он не будет скучать по мне?». С тех пор мы больше не заводили домашних животных. Я больше не хотела никого терять. А откуда ты знаешь, что он был именно такой, пушистый и белоснежный?
–Не знаю. Мне во сне сегодня приснился большой, толстый, белоснежный кот.
–А мне сегодня снилась мама.
–Я маму не видела уже четыре года.
Я выпрямила спину, повернулась к ней. Все мое тело горело от того, что я хотела кричать.
–Ты должна съездить к маме! Слышишь?! Езжай к ней, хоть сегодня, хоть сейчас, но езжай, обязательно! Купи ей большой букет цветов, купи ей шоколадных конфет, она любит шоколадные конфеты? Ты и не заметишь, как настанет тот день, когда ты захочешь с ней поговорить, но она тебе больше не сможет ничего сказать.
Я резко встала, надела свои туфли, забрала сумочку и ушла. Мне не хотелось слушать ее оправданий. Мне вообще больше не хотелось никого слушать. Я даже не успела сказать ей, что ее город спас жизнь очень дорогому мне человеку. Теперь я никогда не скажу ей об этом.
Я перешла на другую сторону дороги, села на бордюр и закрыла глаза. «Я всегда боялся закрытых глаз».
Домой я вернулась на такси. Всю дорогу слушала музыку и плакала. И писала письмо Дэвиду.
Дэвид! Мой самый трогательный, самый ранимый. Мне так захотелось написать тебе письмо. Не позвонить и не отправить смс, а именно написать письмо! Чтобы ты видел, на каких словах мои руки начинали дрожать, на каких я слишком сильно давила ручкой на бумагу. Я хотела написать именно тебе, потому что сейчас только ты способен меня понять. Я не рассказывала тебе про Маленького принца? Не про «Маленького принца» Экзюпери, а про моего Маленького принца. Мне на пятый день рождения подарили белоснежный комочек счастья. Я назвала его Маленьким принцем. Он был именно таким, умным и заботливым. Он всегда грел меня по ночам, всегда будил меня по утрам, за минуту до мамы, поэтому ей никогда не приходилось мучиться с моим утренним пробуждением. Мы все любили его. Даже папа. Он не рвал диван и не висел на шторах. Мы смотрели вместе мультики, гуляли в саду, я читала ему вслух, а он послушно слушал меня. У меня не было близких друзей, ко мне в гости никто не приходил, но мне и не нужен был кто-то еще. Однажды утром он не лежал рядом со мной на подушке. Я замерзла без него, побежала к маме, дергала ее за юбку и кричала: «Я замерзла! Где Маленький принц! Где Маленький принц!». Когда она повернулась ко мне, ее глаза были красными от слез. Я сморщилась, ждала, когда она объяснит мне, что происходит. А она ответила мне: «Он вернулся на свою планету. У него там любимый цветок, ты же помнишь? Роза, она соскучилась по нему, и он скучал по ней». Я расстроилась и заплакала. «А как же я? Он не будет скучать по мне?». Только лет через десять мама рассказала мне, что папа, несмотря на мамины предупреждения, потравил крыс на чердаке. Маленький принц умер от крысиной отравы. И это папа решил травить их. Сегодня меня заставили вспомнить о нем. Я не хотела этого вспоминать, но я вспомнила. Я не винила папу за это, хоть этот кот был мне в сто раз дороже людей, которые приходили к нам в дом. Я никогда не винила его. А сейчас виню. С сегодняшнего дня. Скажи мне, что я не должна его винить! Скажи мне! Заставь меня не винить его за это!!! Прости, что почерк такой корявый. Прости, что чернила растеклись. Я никогда так не плакала из-за того, что не хотела винить человека. Я никогда так не плакала из-за этого, Дэвид. Никогда…
P.S. Прошу тебя, нет, я тебя умоляю, увези меня из этого города. Почему мне здесь так плохо?! Только сначала отвези меня на левый берег Сены, к Собору Парижской Богоматери. Я хочу увидеть его своими глазами, помолиться за маму, за твою маму и за Эрика, а потом уехать. Ты ведь увезешь меня, правда?
Когда я вошла, Гюстав сидел в кресле и читал газету. Увидев меня, он удивленно округлил глаза.
–Почему ты так рано?
–Мне там не понравилось, – искренне ответила я.
–Но…
–Ты знаешь, где проходит эта встреча Дэвида? – перебила я.
–Знаю, – как-то подозрительно проговорил он.
–Мне нужно, чтобы он получил это письмо. И как можно скорее. И не спрашивай меня, почему я просто не позвонила ему!
Он стоял передо мной, как статуя, и вглядывался в мои глаза. Долго. Мое терпение готово было вот-вот взорваться.
–Я попрошу шофера отвезти его. Что случилось?
–Ничего.
–Ты…
–Я не в себе, – не дав ему договорить, выпалила я.
–Я могу помочь чем-нибудь?
–Пусть Дэвид получит это письмо. Больше ты ничем помочь не сможешь. Во сколько я должна быть на тренировке?
–В три часа…
–Я спущусь в три.
Я сунула письмо ему в руки, развернулась и пошла в сторону лестницы. Я знала, что Гюстав остался стоять на том же месте.
–Гюстав, все в порядке, продолжай читать газету, – не оборачиваясь, сказала я и перескочила несколько ступенек сразу.
Я набрала воду в ванну, налила в нее немного эфирного масла. Запахло земляникой. Я достала из маленького кармашка в чемодане пачку сигарет и зажигалку. Включила на плеере Адажио Альбинони, закурила сигарету и легла в ванну. Закашлялась. Я давно не курила. Потом я зажала ее двумя пальцами правой руки и с головой окунулась в земляничную воду. Когда вода заглушила музыку, я услышала голос Магдалены где-то в своей голове. «Бабушка умерла полгода назад. Мне остались маленькая квартирка на окраине Парижа и толстый рыжий кот. Не особняк и не денежки».
Как и обещала, в три часа я спустилась вниз, полностью готовая к тренировке. Я улыбалась и была вежлива. Гюстав удивленно смотрел на меня.
–Миранда звонила, сказала, что ты сбежала от нее, – прошептал он.
–Я бы на твоем месте верила ей, – ответила я и пошла за Тревором.
Тренировка прошла весело. Тревор смешил меня рассказами о своей ненормальной подружке и о ее псе, который до того терпеть его не может, что каждое утро накладывает кучку дерьма в его ботинки. В правый и в левый. Каждое утро.
–Какое удивительное постоянство! – рассмеялась я.
Я старалась сохранить это настроение еще на пару часов. Я хотела, чтобы Эва увидела меня веселой и жизнерадостной, а не заплаканной и серой.
–Ты уверена, что хочешь поехать со мной? – спросил Гюстав.
–Уверена. Дэвид получил мое письмо?
–Пьер отдал его прямо ему в руки. Не беспокойся. Но… что же, все-таки, в этом письме?
–Мои сексуальные фантазии, – подмигнула я.
Я давно не была в аэропорту с целью встречать или провожать кого-то. Мне всегда нравилось смотреть на людей, которые кого-то ждут. В ожидании встречи, долгожданной встречи. Мужчины с цветами, взволнованные лица, у кого-то таблички с фамилиями в руках. Кто-то счастлив, что, наконец, вернулся домой, а кто-то, наоборот, хочет побежать в самолет и улететь обратно. Не люблю смотреть на расстающихся влюбленных. Это слишком тяжело, расставаться, тем более с любимыми. Я тут же вспомнила наше прощание с Дэвидом в Кеннеди. «Ты только пиши. Как Париж, как дела, как прошла встреча, потом еще одна и еще. А потом напиши, в какой день и во сколько прилетаешь. Встретимся здесь же».
–Я волнуюсь, – прошептал мне Гюстав.
Я дернулась, оторвавшись от своих воспоминаний.
–Почему?
–Я всегда волнуюсь перед встречей с ней, если мы долго не виделись.
Я вопросительно посмотрела на него.
–Ну, как бы это объяснить. Она очень похожа на Паолину, очень, мне даже иногда страшно становится оттого, что они так похожи. И если мы долго не видимся – я отвыкаю от этого. Мне нужно время, чтобы привыкнуть к этому снова, чтобы не… чтобы не расплакаться перед ней. Я ведь не должен показывать ей, что мне порой очень больно на нее смотреть, она не должна этого почувствовать, я не должен этого допустить, понимаешь? Я очень волновался перед встречей с тобой, поэтому не приехал в аэропорт, встречать вас. Я очень тебя боюсь, Джейн. Ты даже не представляешь, какую власть имеешь надо мной. И Эва имеет.
Я онемела от этих слов. И все думала, а имеет ли Дэвид такую же власть надо мной? Безусловно, имеет. Поэтому я его отталкивала. От страха снова потерять Эрика. Точнее, Дэвида, так похожего на Эрика. Но только внешне.
–Никогда не хотела быть властной женщиной, так что, можешь меня не опасаться, – улыбнувшись, сказала я.
Он не успел мне ответить. Из толпы людей прямо к нему бежала маленькая девочка. И кричала по-французски: «Papa! Papa!». Он присел на корточки, она подбежала к нему и крепко обняла его за шею. Господи, какая она была красивая. Как она улыбалась.
Я вспомнила, как мы с мамой возвращались из Нью-Йорка в Сиэтл после каникул. Папа тоже встречал нас в аэропорту, всегда со сладостями для меня и мамы. Он всегда хотел дарить ей цветы, но не мог. Я сейчас не могу себе представить, что так скучала по нему, так его любила. Мне становится слишком больно оттого, что я утратила эти чувства. Все мое тело холодеет при мысли об этом. Хочется разрыдаться и кричать: «Ну почему я не скучаю по нему! Почему!» За все это время я ни разу не захотела вернуться домой, я ни разу не захотела поговорить с ним, просто поговорить. У меня было какое-то желание, но оно скорее шло от разума, нежели от сердца. Я знала, что должна позвонить, я это знала, но мне этого искренне не хотелось.
Из раздумий меня вырвала Эва. Она дергала меня за руку и что-то кричала по-французски. Потом Гюстав сказал ей что-то на ухо, и она начала кричать мне по-английски: «Возьми меня за руку! Пойдем, держась за руки!» Я смутилась на мгновение, а потом присела на корточки. Мое лицо было на уровне ее глаз. Она смотрела прямо мне в глаза и улыбалась.
–Я Джейн, – улыбнувшись ей, сказала я.
–А я Эва. Почти как Ева, но только Эва. Мама назвала меня так, ты знаешь мою маму? Я ее никогда больше не увижу. Она улетела вместе с дедушкой, чтобы ему не было одиноко одному. Ты очень на нее похожа. Почему ты плачешь?
И только в этот момент я почувствовала, как по щекам текут холодные, неприятные слезы. «Мама назвала меня так, ты знаешь мою маму? Я ее никогда больше не увижу. Она улетела вместе с дедушкой, чтобы ему не было одиноко одному. Ты очень на нее похожа». И пусть после этих слов хоть кто-то посмеет мне сказать, что дети ничего не понимают.
–Я не плачу, просто очень рада тебя видеть. Знаешь, взрослые часто плачут, когда им хорошо.
–Правда? Вот странные. А я не люблю плакать. И папа не любит, когда я плачу, поэтому я не люблю плакать, – последнюю фразу она сказала шепотом, наверное, чтобы папа не услышал.
Я постаралась взять себя в руки и вытерла слезы. Мы шли и смеялись, она рассказывала, как бабушка учила ее готовить пиццу. И какая она была вкусная.
–Совсем не как та, которую ест папа. Пап, не покупай больше пиццу. Я теперь умею ее делать сама. Как бабушка, вкусно-вкусно!
–Ты же меня научишь? – спросила я.
–Да, обязательно. А дядя Дэвид дома?
Я удивленно посмотрела на Гюстава.
–Дядя Дэвид дома. Он не смог поехать с нами в аэропорт из-за работы, – объяснил он.
–Я по нему тоже очень скучала. Джейн, а ты знаешь дядю Дэвида? Он такой красивый и хороший. Мы договорились с ним, что, когда я вырасту – мы поженимся.
–Да, я его знаю. Он, правда, очень хороший, – сдерживая смех, ответила я.
Когда мы сели в машину, Гюстав плакал. Я старалась отвлекать Эву, чтобы она не заметила. Она показывала мне фотографии бабушки.
–Вот, это бабушка пьет чай, а вот здесь мы пошли гулять с Марией, бабушкиной собакой. Мне не нравится имя Мария, а тебе?
–А сколько Марии лет?
–Она уже очень взрослая, ей десять лет. Мне тоже десять, но я еще маленькая. А вот Мария большая. Она очень умная. Я не такая умная, как она.
–Будешь скучать по ней?
–Я уже по ней скучаю. И по бабушке тоже. Жалко, что они не живут с нами, у нас такой большой дом, но они не живут с нами. А ты будешь с нами жить?
Я не знала, что ответить.
–У Джейн тоже есть бабушка, она живет в Америке, в Нью-Йорке. Джейн не может оставить ее там одну. У ее бабушки нет Марии. Ей очень-очень одиноко одной, – объяснил Гюстав.
Он улыбался, но глаза его все еще оставались красными. Потом он посмотрел на меня, и я прочла по его губам «Спасибо».
Потом, Эва уснула на коленях у Гюстава. Он молча гладил ее черные волосы и улыбался. А я смотрела в окно и плакала. Она улетела вместе с дедушкой, чтобы ему не было одиноко одному.
Эва не проснулась, когда машина остановилась возле дома. Гюстав взял ее на руки и отнес в детскую, уложил на постель. Она крепко спала.
–Она всегда засыпает после перелетов, – объяснил Гюстав.
После этого он тоже ушел в свою комнату. Вскоре вернулся Дэвид. Он был очень взволнован, мне даже показалось, что зол.
–Что случилось?
–Я… я узнал, кто отправил в газету информацию насчет моей болезни.
–И? кто это?
–Я сам не поверил, но это Фредерик. Джейн, он был моим другом, я считал его другом, я обо всем с ним говорил, а он отправил какую-то липовую справку в редакцию этой чертовой газеты!
Я не могла поверить в то, что слышу.
–Этого не может быть…
–Я хочу поговорить с ним.
–Дэвид, только не горячись.
–Я просто хочу услышать это от него. Чтобы он сказал мне это в глаза. Если за спиной у него получалось, так почему не получится сказать об этом напрямую.
–А как ты узнал?
–Оказалось, главный редактор этой газеты – мой приятель по колледжу. Вот он мне все и выложил.
–Господи, я не могу в это поверить.
–А теперь расскажи мне, что случилось сегодня днем. Ты меня очень напугала, еще и телефон выключен. Хорошо, что Гюстав не имеет привычки отключать телефон!
Я не очень-то хотела вспоминать все это, но не было выхода. Дэвид не оставил бы меня в покое. Сама виновата. Я бы тоже испугалась, прочитав такое письмо от него.
–Джейн, дорогая, знаешь, сколько людей по всей планете сейчас не общаются со своими родителями? Знаешь, сколькие из этих людей желают им смерти? Знаешь, сколькие проклинают все их существование? Ты не сумеешь всем им объяснить, как они на самом деле счастливы. Как много они упускают времени, ссорясь, растрачивая свою любовь. Мир несовершенен, в том числе и люди, и отношения между ними. Знаешь, бывают такие родители, смерти которых ждешь чуть ли не с самого рождения. Может, ей было действительно тяжело там, с мамой? Может, ее постоянно разрывало это чувство «кого же я люблю больше: маму или папу». В семьях, где родители разведены, это очень актуальная проблема. Дети в таких семьях страдают от недостатка родительской любви, от постоянного чувства выбора. Люди выбирают себе место, где им будет уютно и спокойно. И не стоит так из-за этого переживать. Ты ведь умная, сильная девочка, ты ведь можешь все. Ты научила меня быть сильным. Только ты. Если бы не ты, я, наверное, выкопал бы себе яму рядом с маминой могилой, лег бы туда и умер вместе с ней. Но у меня есть ты. Та, которая все переживет, которая всегда выберется на поверхность, которая всегда сможет улыбнуться и заставит всех вокруг улыбаться. Я знаю, что ты сейчас опять плакала, когда вы возвращались из аэропорта. Я тоже плакал, когда впервые поговорил с Эвой. Она замечательная, правда?
–Она хочет за тебя замуж, Дэвид. И я отдам тебя ей, если она попросит. Я отдам ей все, что у меня есть, если она только попросит.
Я снова заплакала, вспомнив сегодняшний день, с самого начала, с полуночи. Сначала наш разговор с Дэвидом, потом Миранда, Магдалена, потом такси, письмо, потом аэропорт, Гюстав, Эва, потом Фредерик. Почему Бог не мог все это разделить по дням, чтобы было не так больно? Почему он выплеснул на меня все это, как выплескивают помои из ведра? Все и сразу?
В этот момент дверь открылась, и вошел Фредерик. Я не хотела слышать их разговор с Дэвидом, вытерла слезы, взяла сумочку и вышла в сад. Мне безумно хотелось курить. Я знала, что только сигареты сейчас отвлекут меня.
Я не знаю, сколько времени прошло с того времени, как я вышла в сад и села на эту скамейку. Я не считала, сколько сигарет выкурила. Не думала ни о чем, просто смотрела на цветы, слушала птиц и курила. Одну за одной.
–Когда ты начала курить? – подсев ко мне, спросил Фредерик.
–Не помню. Когда стало слишком больно.
–Сигареты никогда не уменьшат боль.
–Ты пробовал? Откуда ты знаешь? откуда ты вообще знаешь, что может уменьшить мою боль, а что нет? ты вообще о боли знаешь что-нибудь? Ты кроме своего цинизма и эгоизма вообще ничего в этом мире не знаешь и не видишь. Положи пачку на место, а сам уходи. Рядом с тобой мне хочется курить еще больше.
–Я не хотел…
–Кто не хочет, тот не делает. Или все друзья так поступают друг с другом?
–Да это все из-за тебя! Это все ты сама! Ты виновата! Ты заставила меня поверить в любовь! ты стала единственной, кого я захотел узнать, с кем я захотел быть, но ты… ты не моя, ты не со мной, я ненавижу себя за это чувство! Зато ты с ним, с ним, который хотел купить тебя!
–Я ни в чем не виновата! Не виновата, слышишь?! Не смей меня винить в своих слабостях, вообще не смей меня винить! Чувство вины и так всегда со мной. Я ничего не делала для того, чтобы ты это чувствовал. Уходи! Видишь, я тебя прогоняю, я не хочу, чтобы ты остался, я не хочу, чтобы ты меня любил, не вини меня в этом. Уходи.
Я не могла остановить свои слезы. Я не могла спокойно дышать, мое дыхание было прерывистым. Он молча смотрел на меня, но не уходил. А мне всего лишь нужно было, чтобы он ушел, чтобы он оставил меня.
–Просто скажи, почему он? почему?
Я сделала глубокий вдох и встала. Увидела направляющегося к нам Дэвида.
–Просто… когда хочешь что-то получить – нужно что-то отдать. Ты никогда этого не сможешь. А он… он столько мне отдает, что я просто не успеваю возвращать все это ему обратно.
Он смотрел на меня каким-то жалким взглядом. Мне на самом деле стало его жалко, потому что я точно знала, что такие люди, как он, не умеют любить, они лишь принимают любовь от других.
Я взяла в руку пачку сигарет, сумку и пошла в сторону Дэвида.
–Что он тебе сказал? – спросил он, когда я взяла его за руку.
–Он не хотел сделать ничего плохого, Дэвид. Не вини его, он сам наказал себя за это.
–Что ты имеешь в виду?
–Я расскажу тебе когда-нибудь, все расскажу, но не сейчас. Я так устала, господи, я так устала.
Он поцеловал меня в висок и обнял. Это все, что мне сейчас было нужно. И это все, что он мог сейчас сделать. Он снова отдавал мне, но я обязательно все ему верну, обязательно.
Глава семнадцатая
–Господи, никогда еще столько моих врагов не ползало за мной, с трясущимися руками, держа в одной руке контракт, а в другой руке ручки разных цветов. Ну, мало ли, вдруг великая Джейн любит подписывать контракты зеленой пастой?! – активно жестикулируя, говорил Гюстав.
Дэвид улыбался, когда Гюстав называл меня «великая Джейн». Я всегда смущалась, а он всегда улыбался.
За последнюю неделю я столько времени провела перед объективом фотоаппаратов, что порой казалось даже во сне меня фотографировали. Контракты, действительно, сыпались на наши головы, как снег. Их было так много, что я просто не успевала их просматривать. Мне помогал Дэвид, все время удивляясь, ну как я смогла всех их «подмять» под себя. Они выполняли все мои требования.
–Ни в одном контракте я раньше не видел столько пунктов со стороны модели. И ведь все они это позволяют! Ты вертишь ими, как хочешь! Ну, Джейн, ну, правда – великая! – смеялся Гюстав.
Мне не нравилось чрезмерное внимание ко мне, но его было не избежать. Постоянные встречи с журналистами, с модельерами, с директорами самых известных газет и журналов. Перед каждой, практически каждой, встречей меня ожидала толпа фанатов, с которыми необходимо было быть вежливым и приветливым. Я постаралась сделать свою подпись как можно проще, потому как моя оказалась слишком замороченной, чтобы писать ее на тысячи плакатов, постеров и фото.
На одной из встреч с журналистами меня, наконец, вынудили спеть что-нибудь. Почему-то, мне сразу вспомнился тот вечер у Дэвида, когда мы слушали Джина Келли и пили вино. И я решила спеть именно Джина Келли «Singing in the rain». Я выбрала ее не только из-за своих приятных воспоминаний. Я знала ее наизусть, полностью, и точно бы не ошиблась. К тому же, она всегда ассоциировалась у меня с беззаботностью и счастьем. А сейчас я, наконец, стала именно беззаботной и счастливой.
–Журналисты тебя любят, а благодаря тебе не трогают и меня, – часто говорил Дэвид.
После одной из таких встреч я решила выпить кофе в одной из кофеен рядом со студией, где проходила конференция. Я села за единственный свободный столик у окна, к моему сожалению, меня узнали. Я расписалась на паре бумажек, а потом сказала, что хочу побыть одна, к счастью, люди оказались очень понятливыми.
Я сидела, смотрела в окно, временами записывала свои мысли в блокнот. Потом просматривала свой ежедневник. Слишком много стало всего, что нужно помнить, поэтому без ежедневника я была теперь, как без головы.
В кофейне было многолюдно, многие, расстроившись, что нет мест, разворачивались и уходили. Но одна женщина сразу привлекла мое внимание. Еще до того, как она вошла внутрь, я увидела ее в окно. Она шла вдоль дороги, плакала и несла в руках какую-то баночку. Как позже я поняла, это была урна. Я ужаснулась.