–О господи… как он? вы говорили об этом?
–Нет, он неразговорчив. Вообще, я удивился, когда увидел его вчера на вечеринке. Поговори с ним.
Я молча кивнула головой, смотря в пустоту. Потом развернулась и вышла из столовой. Молча поднялась к себе в комнату, достала шорты и футболку, надела кроссовки, спустилась вниз. Горничная показала мне, где находится тренажерный зал. Во время тренировки я совершенно не думала о том, что делаю, я думала только о нем. Как он справляется с этим? Они с матерью были так близки, он так любил ее, а сейчас ее не стало. Он совсем один, у него нет даже ненавидящего его отца, но есть отец, которому просто плевать. Что же лучше: ненависть или безразличие? Однозначно ненависть. Это, по крайней мере, хоть как-то относится к чувствам.
Вдруг, в моей голове что-то стрельнуло. Господи, я же сказала, что люблю его! Не задумываясь, просто и легко, я сказала, что люблю его. И мне не было сложно это говорить, я об этом даже не подумала, это получилось само собой, как будто так и было, как будто я встала сегодня с постели и так стало. Как будто так было и вчера, и позавчера, и неделю назад и месяц. И это не просто чувство благодарности за все, что он для меня сделал. Это чувство меня и земли. Это чувство притяжения. Сильнейшее, огромное, неуправляемое чувство притяжения.
–Ну, как успехи? – спросил Гюстав.
–Она просто молодец! В ней столько силы, столько энергии! Со стороны и не скажешь, что эта маленькая девочка способна выдержать двухчасовую тренировку, постоянно увеличивая нагрузку. И она сама меня об этом просила!
–Я потому и спустился, как-то уж слишком долго все у вас здесь затянулось.
–Два часа?! – удивленно вскрикнула я, вытирая пот со лба.
–Да, дорогуша. Я сам удивлен! – ухмыльнулся Тревор.
–Мне нужно в душ, – промычала я.
–Да, скоро примерка, поднимись наверх, отдохни.
–Да, не помешало бы. А мы сегодня вечером идем куда-нибудь?
–Нет, пожалуй. Сегодня стоит остаться дома.
–Хорошо.
–Ты что-то задумала, – сузив глаза, проговорил Гюстав.
–Ничего криминального! – улыбнулась я и скрылась за дверью.
Я забежала в свою комнату, скинула с себя футболку, включила ноутбук, залезла в интернет. Мне хотелось сказать ему это прямо сейчас, как угодно, лишь бы просто сказать.
Я открыла свою электронную почту и начала писать.
Дэвид! Прости меня, пожалуйста, за то, что я так бесконечно глупа! Знаешь, я очень хочу завоевать этот мир, я, честно, этого хочу, но я не хочу завоевывать его, если тебя рядом не будет. Мне безумно жаль, что я причиняла боль. Мне безумно жаль, что в самые страшные минуты твоей жизни меня не было рядом, что я столь эгоистична и тупа. Я бы очень хотела сейчас все изменить, побежать по календарю назад и все исправить, но жаль, я не в силах этого сделать. Я очень хочу обнять тебя изо всех сил, чтобы ты не чувствовал себя одиноким. Я очень хочу увидеть твои сонные глаза, я так этого хочу, что у меня все тело сжимается в комочек. Наверное, это моя душа. Прости меня за то, что я наговорила тогда. Я все смогу стерпеть, если ты будешь рядом! Вытерпеть все слухи и сплетни, всех твоих бывших подружек, всех твоих лицемерных коллег, я все смогу, если буду знать, что ты со мной. Господи! я даже поверить не могу, что пишу сейчас все это. Мне безумно тебя не хватает. Гюстав сказал мне сегодня одну фразу: «Знаешь, я никогда не думал, что буду жить потребностью разлюбить». Я тоже так жила, пока не встретила тебя. И теперь я понимаю, что важнее всего жить потребностью делать самых близких тебе людей счастливыми настолько, насколько это возможно. И я постараюсь сделать тебя счастливым.
P.S. Ты обещал заехать в гости. Приезжай. Я буду тебя ждать.
Отправить.
От волнения у меня тряслись руки, колотилось сердце, лицо растягивалось в нереальной улыбке, на глазах блестели слезы, ноги стали ватными. Я медленно заползла в ванную, включила воду, налила немного пены для ванн с ароматом жасмина, села на пол, схватилась руками за голову, будто стараясь удержать ее на месте. Все вдруг стало таким незначительным. Все эти люди, пытающиеся сломать что-то самое важное внутри тебя, все эти мелкие страсти, которые режут твои мозги на ровные кусочки, вся эта суета, которая не дает телу покоя, все эти пустые слова, которые не задерживаются в голове дольше, чем на секунду. Мне хотелось кричать, громко смеяться, пить мартини, прыгать на кровати и заснуть под мягким одеялом с улыбкой на лице. Мне стало так жаль то время, что я упустила намеренно, сама, без чьей-либо помощи. Мне безумно хотелось вцепиться в него и никогда больше не отпускать. И вдруг я поняла, что никогда раньше я не испытывала такой необходимости в чьем-либо присутствии в моей жизни.
Я поняла, что то время, когда мы с Эриком были вместе, было самым беззаботным, самым легким. Я никогда не проверяла его на проблемы. Он никогда не спасал меня, никогда не вытаскивал меня из притонов, никогда не летел ко мне из Парижа, никогда не делал для меня чего-то особенного! Было просто любить меня такой, какой я была. Покладистой, веселой, жизнерадостной, не знающей ни горя, ни настоящей боли, ни потерь. Ему было просто со мной. Да, он любил меня, но смог бы он справиться с моими проблемами сейчас? Не сломаться? Не убежать? Спасать меня снова и снова? Этого я никогда не узнаю, но именно за это теперь я буду ценить людей.
–Джейн?
–Я в ванной! – нехотя крикнула я.
–Поторопись, платье уже ждет тебя.
Состроив страдальческую гримасу, я вышла из своего рая в реальность, укутавшись в белое полотенце. Наскоро вытерлась, надела легкое платье и спустилась вниз.
–Bonjour, mademoiselle, – улыбаясь, сказала молоденькая девушка.
–Bonjour, – ответив на ее улыбку, пролепетала я.
–Je m’appelle Sophie, – продолжала она.
–Джейн, – как-то слишком по-английски ответила я.
–Так, милые дамы, приступим к примерке, – скомандовал Гюстав.
Платье было великолепным, разве могло быть иначе? На что-то другое я и не рассчитывала. Кремового цвета летящий, струящийся шифон в дуэте с кружевами – это всегда будет великолепно.
–Как я и думал, потрясающе, – разглядывая меня, говорил Гюстав.
Я думала совсем о другом, я летала в своих мыслях и не видела саму себя в зеркале.
–Доброе утро, Джейн! народ, вы читали утренние газеты? – залетев в залу, завопил Фредерик.
Я тут же вернулась на землю. Обо мне хорошего написать не могли, это не в их стиле.
–Что там? – спросила я.
–Чертовы журналисты, они придумали какого-то доктора, у которого якобы наблюдался Дэвид, и они написали, что у него СПИД! Что даже справочка имеется, и что это выяснилось задолго до того, как они с Джейн стали встречаться. Короче, добавили еще вчерашние фотографии, мол они снова вместе, с заголовком: «Милашка Джейн, неужели ради карьеры ты пойдешь на все?».
–Что за чушь, – тут же выпалил Гюстав.
Я молча смотрела на них обоих. Я привыкла не верить журналистам, но что, если это правда? вдруг я больна?
–Джейн, это вранье! – подхватил Фредерик.
–Откуда вы знаете?
–Да это же просто газета!
–Может, мне стоит провериться? – забеспокоилась я.
–Этого просто не может быть, – нахмурившись, продолжал Фредерик.
–Джейн, ну подумай головой, разве, зная это, Дэвид промолчал бы? он же любит тебя больше жизни, он бы просто не смог! – успокаивал Гюстав.
–Возможно…
–Ну, хочешь, мы тебя проверим? У меня есть знакомый врач, мы съездим к нему, и результаты будут известны практически через полчаса!
–Да, я бы хотела, да, точно, нужно провериться – кивая головой, тараторила я.
–А теперь успокойся, я уверен, это недоразумение! Поедем прямо сейчас, ты готова?
–Да-да, конечно!
Гюстав быстро объяснил все Софи, позвонил своему другу, и мы поехали в больницу. Всю дорогу я грызла ногти, теребила волосы, шею и уши. Меня нервировало все вокруг, особенно то, что я могу быть больна.
Больницы я с детства не переносила. Меня всегда начинало трясти за полчаса до приема, или за день, или за два. Меня трясло всегда. Особенно сейчас. Почему-то, увидев друга Гюстава, я сразу же перестала бояться. Он внушал доверие, казалось, он супермен и всех спасет.
–Ну что ж, Джейн, пройдемте со мной, – улыбнулся он.
–Джейн, не волнуйся, все будет хорошо! – крикнул вслед Гюстав.
Процедура была недолгой, всего-то сдать кровь, это было не самым страшным. Самое страшное впереди. Диагноз. Посадить за решетку или отпустить под подписку о невыезде.
–Нужно немного подождать, я попросил, чтобы ваш анализ проверили как можно быстрее. Не волнуйтесь, Джейн, я уверен, все будет в порядке.
–Хотела бы я быть уверена…
Вдруг в кабинет залетел Гюстав.
–Джейн, возьми трубку, это Дэвид!
–Алло? – дрожащим голосом проговорила я.
–Джейн, милая, не верь этой чепухе! Я не болен, я тебе клянусь всем, чем захочешь, я бы никогда не поступил так с тобой, слышишь?
–Слышу, – облегченно выдохнув, ответила я.
–Прости за это, они заплатят за эту чертову статью. Не волнуйся, я тебя умоляю. Все хорошо.
–Да, теперь все хорошо.
–Ну, что ж, тогда до встречи, – как-то неуверенно произнес он.
–Дэвид!
–Что?
–Ты проверял почту? – чуть тише спросила я.
–Э-э, нет, а должен?
Я чувствовала, что он улыбается.
–Должен, прямо сейчас.
–Я просмотрю.
–Хорошо. До встречи!
Не дождавшись ответа, я положила трубку. Гюстав удивленно смотрел на меня, как-то хитро улыбаясь. Я улыбнулась в ответ.
–Простите пожалуйста за беспокойство, мсье Додэн, – подняв брови, проговорила я.
–О, что вы, это пустяки, главное, все хорошо закончилось! А анализы я все-таки посмотрю, на всякий случай.
–Да, спасибо.
–Я позвоню тебе, Гюстав.
–Да, спасибо большое, Жан. До встречи!
–Всего доброго.
Мы очень быстро вылетели из клиники, в основном благодаря мне. Хотелось бежать оттуда и как можно дальше.
–Я не буду спрашивать, зачем ты просила Дэвида проверить почту, – прохихикал Гюстав, когда мы сели в машину.
–Ты ухмыляешься, значит, ты все понял, – закатив глаза, сказала я.
–Да, возможно.
–Я правильно поступаю?
–Думаю, да. Если ты написала ему что-то хорошее, естественно!
–Естественно!
–Тогда все в порядке!
–Хорошо бы… вот чертовы журналисты!
–Привыкай, еще не такое напишут. Кстати, если у тебя останутся силы, хотя, выбора у тебя нет, у нас назначена конференция с этими самыми журналистами. Вопросы-ответы, сама понимаешь.
–Когда?
–Сегодня вечером.
–О боги, только не журналисты! Я сегодня слишком зла на них!
–Это самое то! они должны увидеть, что тебе наплевать на эти статьи!
–В принципе, ты прав.
–Конечно, я прав. Я в этом бизнесе давно, тут все нужно продумывать, здесь не место гневу и мщению.
–А жаль, я бы отомстила!
–Они сами мстят себе за все. Только представь. Всю жизнь следить за жизнями совершенно посторонних тебе людей, постоянно чувствовать себя чем-то, что обычно мешает танцевать плохому танцору. Нет уж, пусть меня обсуждают и пишут обо мне чушь, чем быть тем, кто это все сочиняет.
–Да, в этом ты прав, абсолютно. Нечем крыть.
–Не могу в это поверить! – усмехнулся он.
–Стой, так получается, мой сегодняшний вечер несвободен?
–Получается, что нет. А у тебя были планы?
–Да так, ничего особенного.
–Ну да, наверное, поэтому ты так расстроилась, из-за «ничего особенного».
–Я пригласила Дэвида сегодня к нам.
–Что ж, он может и успеть!
–Да, конечно.
–Не волнуйся. Не сегодня, так завтра!
Я согласно кивнула.
Мне жутко хотелось быстрее оказаться около компьютера, чтобы проверить почту. Дэвид должен был уже прочитать мое письмо.
Когда мы приехали, я быстро отделалась от расспросов Фредерика и побежала к себе. Гюстав понимал, зачем и улыбался.
Мне казалось, что компьютер слишком долго включается, слишком долго подключается к интернету, браузер не открывается, страница не загружается. Будто весь этот глубоко-интеллектуальный мир настроился против меня!
Наконец, я открыла письмо от него. Меня испугала его краткость.
Я в Малаге. Уже купил билет в Париж. Черт, у меня четвертая степень тебя, из четырех возможных! Люблю тебя. До встречи.
В Малаге?! В Испании? Когда он успел?
Я блаженно растянулась в кресле, закрыла глаза и молча улыбалась. Чтобы хоть как-то отвлечься и успокоиться, я решила позвонить бабушке. Мы поговорили, она рассказывала про Майкла, спрашивала про Дэвида и про эту жуткую статью. Странно было говорить с ней об этом. Я поспешила сменить тему. В итоге, она начала читать мне лекции на тему правильного поведения в обществе и так далее. Она думала, что без причин людей грязью обливать не станут, так что, получалось, что я что-то натворила. Мне этот разговор начинал надоедать, трудно обсуждать что-то такое с тем, кто понятия не имеет, как вся эта система выглядит изнутри. Я успокоила ее и попрощалась. В этот момент в дверь постучали.
–Входите, – отозвалась я.
–Пора собираться, Джейн, скоро поедем.
–Да, хорошо. Сколько у меня времени?
–Около часа, – немного подумав, ответил Гюстав.
–Хорошо, я буду готова.
У меня сейчас было не то настроение, чтобы поражать окружающих невероятностью своих нарядов, поэтому я надела белую рубашку, заправила ее в черные брюки. Достала черные элегантные туфли и сумочку, подкрасила ресницы, нанесла немного румян.
Я очень волновалась, потому что журналисты и папарацци всегда пугали меня. Гюстав объяснял мне, что журналисты – это не папарацци. Журналисты более тактичный народ. Но меня это не успокоило.
Я придумывала в голове какие-то умные слова и предложения, предполагала, какие вопросы мне могут задать. В итоге, со мной что-то случилось, будто у меня в голове что-то переключилось. Я резко успокоилась, выдохнула и улыбнулась Гюставу. Он, видимо, тоже удивился.
–Умеешь же ты себя контролировать.
Я лишь ухмыльнулась. На самом деле, я всегда думала, что самоконтроль – это не мой случай. Мне всегда было трудно совладать с волнением или страхом, они поглощали меня полностью, рождая в голове страшные картины. Я перебирала всяческие варианты, запугивая себя еще сильнее. А сейчас что-то изменилось, только я пока не поняла, что именно.
Все оказалось не так страшно. Мы вышли из машины, телохранители Гюстава медленно, но верно провели нас через толпу, видимо, наших с ним фанатов. Странно, что у меня есть фанаты. У меня есть фанаты? Господи, я такая крутая, что мне даже страшно становится.
Потом была толпа фотографов, вот этого я не любила. Стоять и смотреть то в один объектив, то в другой, вспышки, вспышки, нет времени просто перевести дух. Улыбаешься, как умалишенный, толпе непонятных, незнакомых людей. Зачем столько фотографий? С одной стороны, с другой, сзади, спереди, сбоку. Лицо ближе, акцент на глаза, на ноги. Зачем? Кому это нужно? Фанатам? Когда я тащилась от Майкла Джексона, мне было интересней смотреть его концерты, или слушать музыку, или смотреть интервью. Но я ведь не Майкл Джексон, моих интервью, наверное, не так уж и много, а видео со съемок не такие увлекательные. Так что, наверное, фотографии – это то, что нужно сейчас моим фанатам. Ха-ха. Моим фанатам!
Потом мы вошли в небольшой зал, он уже был полон журналистами. Все они сидели, переговаривались, что-то выясняли, улыбались, смеялись, но вдруг все затихли, захлопали. Я удивилась. Я не ожидала от них ничего хорошего, а встретили они нас весьма радушно. Я пыталась справляться с волнением, было непросто. Столько пар глаз, все смотрят на тебя, все от тебя чего-то ждут, кто-то восхищен, кто-то не очень. Неприятно ловить на себе укоризненные взгляды. Я к этому не привыкла, это сложно.
Фредерик и Миранда тоже уже были здесь, я обрадовалась. Меня радовало присутствие знакомых мне людей. Я сидела в самом центре. Это напрягало, мне по душе было находиться где-нибудь в сторонке и тихонько отвечать на обычные вопросы. Но ведь они не будут спрашивать дату моего рождения, родной город. У них наверняка припасена кучка каверзных вопросов.
Первый вопрос задали Гюставу, но касался он напрямую меня. Где он меня нашел. Интересный вопрос, не так ли? Я почувствовала себя грибом. Шел по лесу, шел, а тут гриб!
Я сделала пару глотков воды, в горле пересохло от волнения.
Гюстав говорил очень уверенно, не было видно волнения, может, он и не волновался. Он шутил, смеялся, журналисты были от него в восторге. Следующий вопрос адресовался мне, я напряглась.
–Меня зовут Сэмюель Паркер, журнал «Fashion and Beauty». У меня вопрос к вам, Джейн. Почему вы отказались подписать контракт с журналом «Playboy»?
Я замялась. Какой еще контракт с «Playboy»? я о нем даже не знаю! Потом я вспомнила, что говорил мне Гюстав насчет моих контрактов. Что их было много, а я их даже не просматривала. Наверняка, там был и этот контракт. О, Боже.
–Я думаю, я его даже не рассматривала, – спокойно ответила я.
–Моральные устои? – продолжил Паркер.
–Скорее, самоуважение.
–По-вашему, получается, что модели, которые снимаются для подобных журналов, не уважают себя?
Он начинал меня раздражать.
–Я говорю лично о себе. Для меня это неприемлемо.
–Почему?
Я начала нервничать. Гюстав тоже.
–Сэмюель, вы ведь Сэмюель, я не путаю? Я понимаю, что многие мужчины хотели бы увидеть меня на обложке этого журнала, но я, как истинная женщина, предпочитаю не демонстрировать свое тело всем подряд. Это только мое тело. И я решаю, как мне им распоряжаться. Не помню, кто сказал эту фразу, но мне нравится: ценно лишь то, что спрятано. Я предпочитаю придерживаться этого принципа.
Он замолчал, улыбнулся мне и сел на свое место. Я расслабилась. Неужели он оставит меня в покое!
–Джейн, меня зовут Ванесса Лефевр, я из газеты «Parisienne». Мы все были свидетелями вашего бурного романа с Дэвидом Плэйном, владельцем крупнейшего рекламного агентства Нью-Йорка. Что послужило причиной столь резкого расставания?
–Если честно, я затрудняюсь ответить на этот вопрос.
–Но все же? – настаивала она.
В зале повисла тишина, я задумалась.
–Мне стыдно сказать, что на наши с ним отношения очень сильно повлиял социум. Чрезмерное внимание всегда мешает, а уж тем более сплетни. Я не была готова к этому.
–То есть, инициатива расстаться была с вашей стороны?
–А какое это имеет значение?
–Если вспомнить те дни, пресса пестрила заголовками о том, как жестоко Дэвид Плэйн поступил с вами, решив расстаться. Были опубликованы ваши фотографии, где вы якобы заливаете горе алкоголем. Так получается, все было совсем наоборот?
–Я не хочу об этом говорить, это не имеет никакого значения, кто был инициатором расставания, мы пришли к этому оба, сознательно, а не в порыве гнева. Люди расстаются! С этим ничего не поделаешь. А фотографии… друзья мои, мы не первый день знаем о существовании фотошопа. Можно «нафотографировать» что угодно. Даже Пизанскую башню на крыше Эмпайер-Стейт-билдинг.
Кто-то негромко рассмеялся, Фредерик и Гюстав улыбнулись, я постаралась скрыть недовольство столь пристальным вниманием к этому вопросу. Мне не хотелось обсуждать наши с Дэвидом отношения. Это было слишком важно для меня сейчас.
На остальные вопросы я старалась отвечать поверхностно, да и никто больше не старался меня задеть или вывести «на чистую воду». Наконец, наступил момент последнего вопроса.
–Добрый вечер, меня зовут Пьер Маро, и у меня вопрос от всех от нас к вам, Джейн.
Очень философский, глубокий. Вы когда-нибудь страдали от неразделенной любви?
Все взгляды обратились на меня, я нахмурила брови, мне стало грустно, я вспомнила Эрика.
–Люди страдают не от неразделенной любви, а из-за свойства памяти запечатлять все самое важное. Что, если бы памяти не было? Мы бы просыпались с утра, не понимая, за что любили кого-то. Не было бы страданий, нескончаемой боли и мыслей, которые пожирали бы голову. Все было бы проще, если б люди могли забывать самое важное. Какая ирония… помнить, какая именно птица испачкала твое пальто, но не помнить, какого вкуса его губы. Я бы не отказалась. Кто бы отказался?
Все молча смотрели на меня, я быстро стерла тыльной стороной ладони внезапно скатившуюся по щеке слезу. Пыталась улыбнуться, тишина начала меня пугать. Вдруг все они встали и захлопали. Все они, которых я ненавидела еще до того, как вошла в этот зал, улыбались мне, и я не видела ненависти в их глазах! Гюстав понимал, о чем я говорю, я поняла это по его взгляду. Он знал, что я не имею в виду Дэвида или еще кого-то. Он понимал, что я говорю об Эрике. И мне было жаль, что при мысли о неразделенной любви, ко мне в голову забралась смерть.
Сразу после окончания конференции я попросила Гюстава отвезти меня домой. У меня не было сил снова улыбаться, я больше не смогла бы. Ко мне подошел этот самый Паркер, извинился за свой некорректный вопрос, и Ванесса. Она тоже извинилась за чрезмерное давление. Видимо, они все-таки заметили эту слезу на моей щеке, она на них очень сильно повлияла.
Всю дорогу до дома я сглатывала свою боль, которая снова начала давить на мое горло, мешая дышать. Как будто все то, что я пережила, случилось лишь неделю назад, как будто это самое начало моего кошмара. Я не помню, когда в последний раз я чувствовала это. Мне было больно всегда, но я научилась с ней справляться, а сейчас… я надеялась лишь на то, что, вернувшись в свою комнату, я обнаружу в шкафчике бутылку виски и напьюсь до бессознательного состояния. Я надеялась, что мне этого хватит. Я безумно захотела курить, я давно не курила. Я вообще никогда не курила. Только тогда, когда было больно. А сейчас мне снова стало больно, мне хотелось кричать так, чтобы меня услышали даже в другой галактике. Мои руки увлажнились и стали ледяными. Мне очень хотелось плакать, но я не могла показать этого. Скорее бы дом на горизонте. Скорее бы увидеть его в окно.
Гюстав ни о чем не спрашивал. Он должен был возвращаться на вечеринку. Фредерик и Миранда остались там, я была рада, что останусь в доме одна. У домработницы сегодня выходной.
Он тревожно смотрел на меня.
–Ты уверена, что хочешь остаться дома? – спросил он.
–Уверена. Езжай.
Я захлопнула дверь, убедилась, что Гюстав уехал, достала из бара бутылку виски. Я плакала и не могла остановиться. Мне не хватало сил дышать, идти, как в тот день, когда я впервые закурила. Когда я впервые потушила окурок на своей ладони. Когда я впервые поняла, что физическая боль не сильнее душевной. Она лишь немного ее притупляет. Я снова закрылась в ванной. Сделала большой глоток виски прямо из бутылки. Потом еще один, и еще. Я сжимала руками колени и раскачивалась. Вперед, назад. Вперед, назад. Мне казалось, это успокаивало меня. Я не могла понять, почему это снова начало происходить со мной? Почему я снова начала чувствовать это? Я сделала еще один глоток, в горле жгло, и приятное тепло разлилось по телу. От растекшейся туши начало щипать глаза, я терла их, от чего они болели еще сильнее. Я до крови кусала свои губы, пытаясь перестать кричать и плакать. Неприятный привкус соли и ржавчины во рту заставил меня сделать еще один глоток виски. Моя голова начала кружиться, но боль в груди только усиливалась. Я зажала голову между колен. Я вспомнила, как проснулась в больнице, как болела моя голова, какими тяжелыми были веки. Мне хотелось сжать свою голову медвежьим капканом. Папа сидел возле меня, белый и с синяками под глазами. Я боялась заговорить, он молча посмотрел на меня, когда я открыла глаза. Встал и вышел из палаты, через минуту вошла медсестра. Она спрашивала меня о чем-то, а я будто не слышала ее. В моей голове был только один вопрос: как они? Плевать, что я могла умереть, я боялась за них. Я боялась, что случилось что-то, чего я не смогу изменить, что-то, что не подвластно мне. Возможно, я боялась чувства вины.
Я подняла голову, подошла к раковине, сделала воду холоднее и сунула ее под струю. Сразу же задрожала. Потом снова села на пол, сделала еще несколько глотков. Мне казалось, что мое тело весит килограмм сто, не меньше. Но тяжелее всего моя голова. Мне было жутко холодно. Я снова заплакала, вспомнив, как отец привез меня домой из больницы. Дома было так пусто, так тихо, так темно. Нас никто не встретил, некому было встречать нас на пороге. Мне захотелось обратно в больницу, там было больше людей, там было больше жизни, чем здесь, хоть умирали там намного чаще. Я вошла на кухню и увидела в мусорном ведре три бутылки водки и бутылок десять пива. На холодильнике так и висела записка от мамы «Обед в холодильнике. Разогрей в микроволновке. Мама.» Я помню, как села возле окна на стул и заплакала, потом вошел отец и сказал: «Если хочешь есть – приготовь что-нибудь сама. Мамы больше нет». Он сорвал с холодильника эту записку, порвал ее и выкинул в ведро. В тот день я впервые взяла в руки лезвие и впервые не смогла убить себя.
От боли и слез я начала заикаться, мне было холодно, мне хотелось, чтобы мне помогли. Мне нужен был кто-то, кто вытащит меня из этого дерьма. Мне послышался стук в дверь, но я не отреагировала. Никто не должен был прийти. Потом еще и еще. Я не хотела открывать, Гюстав не должен был видеть меня в таком виде. Нужно было сказать что-нибудь, но потом он бы понял, что со мной что-то не так.
–Джейн? ты здесь?
Я вдалась в слух. На секунду мне показалось, что это был голос Дэвида.
–Джейн, – обеспокоенно повторил он и снова постучал в дверь.
Я резко встала и повернула замок. Дверь открылась.
Я была не в себе. Я была так счастлива, что это именно он произносил мое имя. Я вцепилась в него, как ненормальная. Он крепко обнял меня, гладил по спине, что-то говорил, а я ничего не слышала. Я только плакала и обнимала его. Он был моим спасением, моим домом, моим всем, и это я сейчас могла сказать совершенно уверенно. Я уткнулась в его плечо и не смогла сдержать эмоций.
–Я так люблю тебя, Дэвид. Господи, кто бы знал, как сильно я тебя люблю.
Я сказала ему это впервые, и я не жалела об этом, потому что я была в этом уверена. Уверена, как никогда. Он замер, я тоже.
–Что ты сказала? – тихо произнес Дэвид.
Я смотрела в его удивленные глаза и молчала. Слезы так и продолжали течь из моих глаз.
–Я тебя люблю, – чуть тише повторила я.
Он улыбнулся и снова обнял меня. Он крепко сжимал меня в своих объятиях и прошептал:
–Прости. Я никогда больше не оставлю тебя.
Глава шестнадцатая
Я сидела на веранде и читала книгу. На душе скребли кошки. Я не любила ссоры и молчание. Мне было жаль, что все так вышло. Мне было жаль, что они оба были обижены на меня, и я знала, что не без повода. Я очень обрадовалась, увидев ее с двумя чашками чая в руках. Она шла мириться. Она всегда первая шла на примирение. Я была слишком своенравна, всегда и во всем, как отец. Я улыбнулась. Не смогла сдержать улыбки.
–Хочешь чаю? – спросила она.
–Прости меня, мам.
Я вздрогнула и открыла глаза. На лбу проступил холодный пот, от чего по телу пробежала неприятная дрожь. Я села на край кровати и заплакала.
–Джейн, милая, что случилось?
Я забыла, что Дэвид сегодня был со мной. Я совсем про это забыла.
–Я расскажу тебе потом. Если захочу вспоминать.
Он сел рядом, я положила голову ему на колени. Он гладил меня по волосам и напевал что-то себе под нос. Мама всегда пела что-нибудь, всегда. И всегда гладила мои волосы.
–Тебе снится мама? – спросила я.
Он замолчал.
–Я похоронил ее вчера. В Малаге. Моя бабушка родилась в Малаге, мама захотела быть рядом с ней. Знаешь, я в последнее время часто представлял себе ее похороны, часто об этом думал, но, когда это случилось, оказалось, я совсем не был к этому готов. Я видел ее, лежащую в гробу, я смотрел на ее закрытые глаза. В детстве, когда мне снились кошмары, я прибегал ночью к ней и пытался открыть ей глаза своими детскими пальчиками. Она пугалась и ругала меня за это, но я так и продолжал открывать ей глаза. Я всегда боялся закрытых глаз. И вчера мне так хотелось, чтобы она открыла глаза и отругала меня, как тогда, в детстве. И я плакал, как пятилетний ребенок. Я не думал, что могу так плакать. Мы хоронили ее вдвоем. Я и священник. Не считая людей, которые засыпали гроб. Отец не приехал, у него медовый месяц, он где-то отдыхает. Он, наверное, даже не знает, что она умерла. Я звонил ему, но он не взял трубку. И не перезвонил. Как думаешь, почему умерла она, а не он? Я думаю, я бы не плакал на его похоронах.
Из моих глаз текли молчаливые слезы. Мне кажется, они были намного солонее, чем раньше. Я целовала его руки и плакала. И он плакал. Я знала, что он плачет. Я поняла это по его дыханию. Я поняла это, когда его слеза упала на мое плечо.
–Прости меня, пожалуйста, прости, Дэвид, прости, что я такая, прости, что не была там с тобой, прости, – повторяла я.
Я села к нему на колени и обняла. Так сильно, как только могла. Он уткнулся головой в мою грудь и заплакал. Теперь я была в этом точно уверена.
–Мне так не хватает ее, Джейн, почему…
–Тсс, успокойся… она, наконец, обрела покой, которого ей не хватало здесь.
–Почему отцу плевать? Почему ему так бесконечно плевать?!
Я не знала, что ему ответить.
–Ты познакомишь меня с ней? – помолчав, спросила я.
–С кем? – удивился он.
–С мамой. Я хочу с ней познакомиться и принести цветов. Какие цветы она любила?
–Она… она очень любила белые ромашки. Крупные белые ромашки. И всегда на завтрак она делала яичницу, отрезала лишний белок и она получалась, как крупная белая ромашка. Я терпеть не мог яичницу, но она всегда делала ее, а я всегда съедал.
–Значит, мы купим большой букет белых ромашек, и пойдем знакомиться, да?
–Да, я познакомлю вас. Ты ей понравишься, я уверен. А потом мы поедем к твоей маме, и ты нас познакомишь, да? Какие она любит цветы?
Я расплакалась. Но улыбнулась.
–Она обожала бордовые розы, такие бархатные и сочные. Но у нее была аллергия на цветочную пыльцу, поэтому у нас в доме цветы не стояли. Зато… зато теперь… я могу дарить ей столько роз, сколько только смогу унести в руках. И я всегда хожу к ней с букетом бордовых роз.
–Значит, мы скупим все бордовые розы в Сиэтле.
Я положила голову ему на плечо. Мне стало бесконечно тоскливо. Не помню, когда в последний раз я так по кому-то тосковала. И вообще не помню ни одного раза, когда бы я тосковала по человеку, который сидит рядом со мной. При мысли о нем все мое тело начинало болеть от какого-то непонятного спазма где-то внутри. И это не бабочки! Это какой-то невероятной силы страх потерять что-то очень важное. Что-то, что потерять было бы непростительно.
Этой ночью мы так и не заснули. Он рассказывал мне о своей матери, я ему о своей. Он рассказывал о том, как она писала.
–Знаешь, мне всегда казалось, что она куда-то улетает, когда пишет. Она могла резко заплакать, могла рассмеяться, могла резко выкинуть тетрадь с ручкой, бубня себе что-то под нос. Она хмурилась, злилась, задавала мне нелепые вопросы типа «У твоей девушки большая грудь? Тебе нравится большая грудь? У тебя вообще есть девушка?». Я никогда не отвечал ей, а она, казалось, никогда и не ждала ответа. Она как будто задавала эти вопросы тем, о ком писала, и сама же на эти вопросы отвечала. Я как-то спросил ее, о чем она пишет, когда плачет, она помолчала и ответила: «Надеюсь, твоя жена никогда не будет плакать». И я понял, что дело в отце. Знаешь, она никогда не ругала его. Никогда не кричала на него. Никогда. Она просто садилась на подоконник, закуривала сигарету и плакала. Но только после того, как он уйдет. Наверное, она боялась, что, увидев ее в слезах, он уйдет и больше не вернется. Мне кажется, она всегда этого боялась. Каждый день. Я однажды вернулся из колледжа раньше обычного, у нас отменили тренировку по баскетболу, у нашего тренера, мистера Коллинза, в тот день родилась дочь. Я вошел в дом и не мог понять, что происходит. Я прислушался и услышал приглушенный крик. Испугавшись, я побежал в спальню к родителям. Она сидела на полу около окна, прижимая подушку к лицу, и кричала. Плакала и кричала. Я подбежал к ней и стал ее целовать. Я всегда целовал ее, когда она плакала, а плакала она почти всегда. И всегда извинялась передо мной за то, что плачет. Тогда я и решил, что любовь – это излишки. Что любовь способна лишь причинять боль и сводить человека с ума, превращая его в бесформенную массу. Я смотрел на маму каждый день, и с каждым днем во мне росло отвращение к любви. Но она всегда закрывала мне рот рукой, когда я говорил, что не верю в любовь. Закрывала мне рот и говорила: «Все изменится, когда ты встретишь Ее». Я закатывал глаза и смеялся, думая «Ну, конечно-конечно». А, оказалось, она была права. Она всегда была права.