ГДЕ —НАШИ?
Гуля открыла глаза: а как они в отпуск ездили!…
Тогда не разделенные, подобно хомякам по клеткам, братские народы СССР не знали слов -заграница и таможня.
Блондинка хихикнула, вспомнив таможенника в Харькове. А усы у него – ого-го!
Она положила руки на фарфоровую парочку.
Память нарисовала счастливые лица родителей. Пока они были сильны и молоды, пока помогали своим чадам, вытаскивали их из тюрем, укрывали в час неминуемой беды под крышей небольшого, но родного дома, – были нужны этим чадам…
Слёзы навернулись даже в закрытых веках, заставив сопеть нос. Да что же сон никак не идет!
Гуля шмыгнула в простыню, и посмотрела на носик чайника, зияющего в ни-ку-да…
Не -сме- шно… Как и в ситуации с харьковскими сувенирами. Им бы в пору быть нарасхват у всего советского союза, а не пылиться на вокзальной площади от нищенской безысходности.
Так и со старым домом, да что там; старики- не помеха, тем более
– для шакалов! Мать начали таскать по больницам, выискивая то, чего не было, и что не болело. Заразили, -нашли.
Дальше- дело фашиста, довести до кладбища, чтобы не мешалась под ногами, как хозяйка квартиры.
А отец? Ты нас выкормил, на ноги поставил, из тюрьмы вытащил… На кой ты теперь. Да ты без своей женки – хохлушки кто?
Ча – й -ник… сам сопьёшься.
И тут – на тебе! Как они, бывшие родственники назвали Гулю? Поскрёбышем?!
Этот самый поскребыш и встал поперек шакальего горла, оказавшись запасным патроном старого, но от этого не переставший быть дома -Родины!
Может, Гуля и не стала заступаться за стариков, и туалет из трех досок, от ветра падающий, ежели не сны…
А сны Гуле с детства снились что ни на есть – вещие. Хорошим снам радовалась. Плохим сбыться не давала.
Так и повелось; как увидит пакость со стороны соседа- предупредит отца. Отец заметил точность слов младшенькой, стал прислушиваться, да на рыбалку брать.
Втянувшись в познание северной природы и её секретов, девчушка сама ответила на вопрос, что задавала отцу;
«Зная, что живешь с врагом через стенку, почему не уехали?»
Юность – осознание Истины, либо – путь в никуда. Гуля пошла по первому пути.
И когда им в школе советские учителя твердили:
– «Дети! Будьте на чеку – страну разваливают!» – она не хотела им верить, как истинно верила в крепость и нерушимость своей семьи.
И когда в счастливые цветные сны ворвались кошмары про войну, будь-то тогда был не девяносто первый, а сорок первый год -войны с фашистами – с бомбежками, разрухой… девочка просто решила, что её сонное реле сломалось в виду с переходом из детства во взрослую жизнь.
Увы! То была не ложная тревога.
Гуля потом лишь диву далась – на сколько верно дали ей подсказку сны.
Сосед, пытавшийся гадить, вскоре помер. Ныне лежит на кладбище. Более того, именно сосед первым снился в фашистской форме.
Потом девушка узнала других односельчан, продавшихся фашистам…
Просыпалась в слезах, когда среди свиных рыл она увидела… братьев и сестру…
В ту пору такие сны не одной Гуле приходили, – то время было разрухи СССР.
Девушка помнила, как предупреждали учителя в медицинском училище:
– «Давая клятву Гиппократа, вы принимаете присягу, по силе равную военной! Воины бьют слуг смерти – врага; вы же бьётесь за жизнь человека, вы бьёте саму смерть, пока не предадите клятвы! Помните!»
Гуля всё помнила.
КРЕЩЕНИЕ КУМАЧОМ
Та-та-тахх! Та-та-та-таххх! – несли железные колеса сотни людских душ в раскаленных вагонах, поездом, переведенным во времени стрелочником.
Та- та-тахх! – отдавало у каждого пассажира в висках.
У кого-то радостно, а у кого-то острием молотка по нервам… У кого-то надеждой забыться от кошмара, хотя бы на неделю.
Который заставил взять билет на двое суток другого кошмара, марева в вонючих вагонах…
А потом – будет море… солнце. …ласковые волны и такие же девочки!
А потом- будь, что будет. Если повезет.
Кто-то ехал в разных вагонах -для конспирации, удирая от жены или …мужа. Не подозревая, что он или она едет третьим лишним тем же поездом…
И это то, ради чего гибли наши святые воины!? Та- та-таххх! – все тише стучало в висках Гули.
По вагонам, убаюкивающим скоростью хода и покачиванием, временно закинувшим пассажиров в будущее или прошедшее- кто куда попал, разнесся храп.
Вот, товарищ наполовину сидит-стоит, опираясь на столик свисшей с полки ногой и вяло пробует оседлать матрац, выпавший из- под него. А вон, товарищ ловит прохожих руками, хватая за что попало, думаешь, ему подадут?…На врят -ли. Скорее- поддадут.
Вобщем, этакий час- сон во взрослом детсаде.
Кислороду поубавилось. Расслабленные во сне дружно храпели, приглушая порчу воздуха.
И самое интересное; идущие мимо из других вагонов с таким видом воротили рыло: «Ну и вонища, хоть бы проветрили!», как будь – то сами на крыше, между труб ехали!
Гуля Советских не была исключением, и храпела за весь офицерский состав Красной армии.
Одной рукой она обнимала фарфоровых хохлов, а другой- дирижировала. Надо думать- командовала.
…Девушку кто-то тронул за плече. Она повернула голову. Мужские плечи, фуражка, девушка потянулась к нему.
Ладонью ощутила шершавую ткань -шинель.
В сумраке -то ли вечернем, то ли ночном стояла дымка. Гуля спросила: "– Кто ты?»
Он молча повернулся спиной.
Поднял руку в перчатке, приглашая за собой. Они шли по вагону, мимо пустых купе.
Девушке стало жутко, она схватилась за колючий рукав идущего впереди и прижалась к его спине. Повеяло порохом.
Туман стал рассеиваться, рисуя силуэты спящих пассажиров.
– Они что, все спят? -прошептала Гуля. Нет, не все: вон, сидит, в военной форме.
Гуля пригляделась и охнула: – Да то ж – фашист!
А вон -ещё, с мордой здоровенной, знакомый такой… Мать честная! Да это ж…
А наро-о-од – … В лежку! Спит!
– Ах ты, ж гадина фашистская, ещё и пасешь, сидишь, чтобы народ не проснулся! – кошкой зашипела Гуля, – Солдат! Куда смотришь!?
Раздался удар грома.
В кратковременной вспышке встала стеной спина военного. Он повернулся.
Вместо глаз – рана через всё лицо, а вместо груди- кровавое месиво… Боец погрузил руку туда где должно биться сердце, и вынул что -то из себя.
Горячая волна накрыла Гулю с головы до ног. Опять – вспышка и раскат грома.
У неё на плечах искрился алый кумач.
Искрился, но не горел, а второй кожей покрыл тело.
А рядом – бледный старик, Ветеран. Он с трудом отбивается от фашиста, который тянется к его груди, силится сорвать ордена и медали.
Гуля задыхается – так жжет алая накидка, до самого нутра пробирает…
– А! Сволочь фашистская! Мало тебя били и гнали!
Она разъяренной тигрицей накидывается на врага, скидывает фуражку с проклятым нацистским орлом…
И узнает очередного чиновника.
С кошачьей ненавистью вцепляется ему в глаза, волосы. Летят клочья. Фашист истошно визжит, и как-то по бабьи. Сквозь вопли Гуля слышит голос Ветерана:
– Сестричка! Поднимай наших! Мигает молния.
Девушка оглядывает себя и видит на рукаве повязку с красным крестом.
Вспышка.
Женский противный визг :
– Да пусти же!
ПРИКАЗ РОДИНЫ НЕ ОБСУЖДАЕТСЯ!
Блондинка резко поднимает голову со сна, и бьёт лбом третью полку.
В руке- клок черных волос.
Пересчитав звездочки, смотрит в низ. Там – толстуха брюнетка, с выпученными глазами что- то доказывает.
– Что это?
Спрашивает Крымчанка, кидая на стол клок черных волос.
– Вы слышали? Она ещё спрашивает! Возмущалась брюнетка, крутя телефон в руках.
По-видимому, она так и не дозвонилась до мужа. Искала, где бы злость выплеснуть. Очевидно- неудачно.
– А нечего у меня под руками шариться!
Отрезала Крымчанка, вспомнив несчастный вид толстухи от разлуки с любимым. Который, наверно от радости расставания с ней кувыркался на третьей полке. Гуля так резко повернулась, что фарфор жалобно забрякал.
Покосившись на неудовлетворенную неудавшимся скандалом женщину, блондинка добавила:
– Не сиделось тебе с мужем, так сиди теперь, смотри как другие спят!
Гуля прищурилась, не брюнетка ли в фашистской форме снилась? Потом по – кошачьи фыркнула и зевнула. Внезапно вагон качнуло от встречного состава. В минутном грохоте мелькающие окна вагона напротив напомнили вспышку молнии из сна.
Крик Ветерана: – Поднимай наших, сестричка! -отозвался болью в сердце.
Она вздохнула: – Знать бы наших!
Услышав шаги, приоткрыла глаза. Прошел проводник. На голове у него блеснул нацистский орел.
– Начинается! – она закрыла глаза, проваливаясь в темноту…
Тумана уже нет. Состав несется на бешеной скорости, отчего не разобрать, что за окнами. Похоже, что это вагон, в котором едет Гуля. Она медленно движется через спёртое пространство.
Нет воздуха. Слышен то ли храп, то ли хрип спящих.
Вот один, в форме нациста, как удав пялится на спящего пассажира. Едва тот начинает подниматься, отрывать голову от подушки, враг подливает в стакан какое-то пойло и дает выпить жертве. Спящий хрипит, изо рта пузырится кровавая пена.
Фашист потирает руки, хлопает себя по карману. У Гули темнеет в глазах от закипающей ярости.
Плечи нестерпимо жжет красный крест.
Сзади она слышит голос ветерана:
– Наших поднимай, сестричка!
Гуля оборачивается. В проходе вагона – Ветеран.
За ним – старушка, подарившая фарфоровый набор. Гуля кричит :
– Так где – наши!?
Ветеран поднимает клюку, показывает на спящих.
У девушки немой вопрос в глазах: – Как их поднять?!
На что Ветеран стукает клюкой: -Приказ родины не обсуждается! А старушка из -за его спины улыбается: – Не журись, дитка!!!
ГОЛОС СОВЕСТИ
Раздалось бряцанье металла.
Гуля открыла глаза. В сумеречном свете она разглядела, как проводник наводит порядок. Веник, который в пору назвать драным, макался в ржавое ведро с темной пенящейся жидкостью. Это разбрызгивалось на пол купе. И конечно, на пассажиров нижних полок. Вытерев испарину со лба, проводник со страдальческим лицом начинал размахивать веником.
Крымчанка хотела спросить :
– А что, швабру не взять?
Но наблюдая за отбывающим свою очередь, захотела задать другой вопрос:
– Нарочно что-ли издеваешься над народом?
А потом усмехнулась: -Да с тобой все ясно- ты ж фашистскую шкуру одел!
Вагон качнуло. Встречный состав с воем проносился мимо. Блондинка наклонилась над головой проводника и рявкнула, чтоб услышал:
– Что, грязи мало?
Тот услышал. Он уставился на неё с такой ненавистью, что девушке опять показалось, что проводник-фашист, а веник в застывшей руке – автомат.
После грохота прошедшего товарняка наступила тишина.
Перестал храпеть лысый с нижней полки, щедро окропленный со ржавого ведра. Он даже повернул голову.
Проводник сузил глазки:
– Что, жаловаться будешь? А Крымчанка в ответ :
– А что, и книжка есть?
Проводник понял, что эта – напишет. Непременно. Он, брякая ведром, перешел в другое купе.
А блондинка сложила губы в трубочку и присвистом проводила его.
Потерла ладошки:
– Даже не надейся, что ты – главный!
Потом заметила, как дядя с нижней полки по черепашьи прячет лысину под простыней:
– А высовывался, чего?…
За стеной купе бубнил мужской бас. Она уже привыкла к нему, как к жужжанию шмеля. Неожиданно он замолчал. Потом довольно громко произнес:
– А что сделали мы для того, чтобы не растащили СССР? Блондинку словно в бок толкнули. Она переместила голову туда,
где лежали ноги. Выглянула и увидела своего соседа – «бубуна».
Пузатый мужчина лоснился от жары. Он вытирал лоб, потом грудь, тяжело дыша. Ему поддакнула женщина с усталым лицом, наверно, собеседник тот ещё… А он басом продолжил монолог, пошевеливая в такт пятками. Но блондинку это уже не раздражало, напротив, подтолкнуло к мысли, что пузатый- не совсем господин. И не от жира лоснится. И пот вытирает от голоса ещё теплившейся совести, пробившей с опозданием, но всё- же…
И та самая нотка отозвалась тонко, да звонко у Гули с начала тонко и остро кольнув в сердце:
– А ты, ты – чем лучше этого жирдякина -?А потом эхом отдала в нутро: – Чем? …Чем? … Да ни- чем!…
Блондинка повернулась к звякающему фарфору и пробубнила:
– Разбрякались!
Взяла в руки заварник. Что-то внутри дало знать, что он не пуст. Гуля обожала делать сюрпризы. И считала каждый день- за сюрприз. Похоже- теперь её черёд удивиться приятной неожиданности.
Она зажмурилась – что же может находиться в сосуде?
– Что бы я хотела? – она надавила кулачками на глаза до звёздочек, так не хотелось разочаровываться … -Что бы я хотела? Эх! …Что нужно всегда! – прошептала она и открыла крышечку. Перевернула заварочник.
Оттуда выпала ложечка, чайная, железная. Гуля двумя пальцами поднесла её ближе.
– Н-да! -щелкнула языком девушка, обнаружив у ложки особенность – заточку на самом конце. Прищурилась, – на ручке прибора виднелись буквы. Она выставила на отсвет металл и отчетливо прочитала» Аскольд».
– Н-да-а …Блондинка дунула на прядь, свисающую со лба, -как такое может не пригодиться. И – чайку попить…
Блондинке показалось, что у хохла -заварника победно блеснуло горлышко, не без умысла заделанное умельцами из Харькова на месте ширинки шароваров.
И- в глаз дать …острие ложки с лёгкостью вошло в подушку.
– Ай, да хохол! Ай – да братишка! – Гуля бросила взгляд в темноту, зиявшую по ту сторону окна, из которой изредка выныривали короткими вспышками дорожные фонари.
За стенкой всё ещё переговаривались.
По выражениям и фразам было похоже, что сожалевший о распаде СССР хорошо разбирался в юриспруденции.
– Наверно, умственный! – решила девушка, и свесила голову, обратив на себя внимание собеседников:
– Товарищи! Можно вопрос?
– Не спится?
Вымученно улыбнулась напарница «умственного».
Отбросив простыню, она вышла. Толстяк кряхтел и вытирал шею.
– Кто такой Аскольд?
Не унималась блондинка.
– У-уу!, Мадам, куда вас занесло!
Мужчина удивленно сморщил лоб. Он, видимо, не ожидал от блондинки подобного вопроса. И, видимо, был неплохой торгаш.
– Надо прикинуть…
Он прищурил один глаз и подмигнул Гуле.
Она не ответила, а скривила губки: а такой умный на вид… Толстяк крякнул, досадуя, что с этой не поторгуешься.
И уставился в окно. Вернулась его попутчица. Гуля ждала. Мужчина обратился к женщине :
– Слушай, где мой телефон?
Та порылась в сумке, висящей на стене. Достала дорогой телефон и подала. Толстяк пробежался пальцами – сосисками по кнопкам аппарата, заставляя его пикать на все лады.
– Так-так … -мурчал довольным котом хозяин телефона, – если я не ошибаюсь, а я редко ошибаюсь, – он пошевелил бровями и многозначительно посмотрел на попутчицу, – та читала его по губам, -потом поднял подбородок и самодовольно провозгласил:
– Итак, мадам, – он опять подмигнул Крымчанке, отчего та фыркнула в ладошку; – и отчего все умные такие дураки?
– Итак, мадам, вы спрашивали за Аскольда… Он крякнул, перечитывая текст с телефона.
Блондинка сделала глупую улыбку – даже так! И если бы не услышанный ею диалог, где звенела, бередя раны, совесть, она бы фыркнула в подушку – «тюфяк»!
Но накривлявшись вдоволь, она тяжко вздохнула и стала вглядываться в далекую темень, под названием «Я»…
Вскоре на стекле отразился двойник девушки: симпатичное округлое лицо с живо хлопающими ресницами и красивыми губами.
– Идем от вопроса – «Что сделали мы, когда гибла страна?». А точнее, Гуля Советских, что ты сделала, чтобы предотвратить развал непобедимого СССР?
И голос изнутри исповедался перед совестью :
– Пыталась создать семью, видя, что родственная разваливается. А для меня без семьи нет смысла и жить. Родина = семья = едины! И без этой формулы нет будущего не – у- ко-го!
Интуитивно ища защиты у мужчин, я встретила лишь предательство как среди бывших родственников, так и в законном браке… Хуже не придумаешь!
А потом- пришлось стариков спасать от собственных детей, которых уже укусила язва бешенства. Раненные смертельной болезнью, вместо того, чтобы вместе, крепким кулаком оставить мокрое место от попыток врага сунуться на родную землю, дети трусливо – по шакальи предали родной дом, – родину…
А родина знает всё. И как любит верных сынов, так и предателей карает —страшно.
А потом, сны про войну стали реальностью, и о чем печально и протяжно плакали старые корабли, даже не во сне…
Гуля постучала пальцами в окно, где засверкали первые огни Симферопольского вокзала :
– И вот я, твоя верная дочь Севастополя, лечу голубицей на твой зов – приказ Родины!
Встречай же меня, отец – Севастополь!..
ОБЪЯТИЯ РОДНИ
У самого Симферополя сердце девушки било во все барабаны: воздуха не хватало, хоть она и вышла в самый перед вагона. Ноги сделались ватными, а память всё доставала и доставала картинки былых встреч с родственниками в советские времена, и они, подобно киноленте, мелькали перед глазами, уже по предательски помутневшими от слёз…
Пришлось опереться за стоп- кран.
Вот, вагон качнуло в последний раз, и он встал, но перрон всё плыл перед глазами. Многочисленные встречающие и провожающие двоились, платформа качалась перед ногами – сказывалась нагрузка на больное с детства сердце. Тщетно поискав родных, которым она и звонила, и писала- мол, еду выбралась раз в двести лет на родину, – их не- бы-ло!…
Что ж… Жизнь в очередной раз показала белье, что принято называть родней, с изнаночной стороны. И далеко – не белоснежного цвета… в прочем, ещё раз доказав, что чужих не бывает.
Все мы -братья и сёстры. Просто у кого-то от ожирения мозгов, медики обзывают сей недуг склерозом, наступает постоянная или кратковременная – это, как смотря жизнь тряхнет, амнезия -потеря памяти. Что ж? Лишь бы – не на всегда…
Ведь существует неоспоримое мнение, что если Бог наказывает, то в первую очередь отнимает память и разум.
…Так вот стоит Крымчанка с севера – Гуля Советских, типа сироты российской, коей полны все детдома и приюты нашей необъятной страны. И думает, как бы ей, после того вонючего и душного кошмара в двое суток, не брякнуться со ступеней, как говориться – лицом об…
А в Крыму ночи – не чета северным; черные, опасные…
Вдруг, из-под ног вывернулся армянин, круглолицый такой, на вид неподозрительный…
– Что задумалась, родная? – и руку подает.
– Ну, спасибо, братишка.
Гуля опёрлась на него, и прыгнула на низкий перрон.
– Да-аа.. Ну что, – чуть слышно выдохнула Гуля в блещущий ночными огнями Симферопольский вокзал, – Ну, здравствуй, родной!
– Откуда, красавица? Улыбался армянин.
Девушка не надеялась ни на чью милость; Севастопольцы —
гордый и отважный народ.
Она закинула сумку за плече и тихо, но твердо произнесла:
– Я вернулась домой! Сказав тем всё…
ВРАТА КРЫМА
Фары несущейся машины выхватывали из темноты фрагменты скал, мелькавшие на бешеной скорости. Какой армянин- русский не любит быстрой езды? Кусты с пышной и цветущей порослью напоминали каких-то зверей- стражей, открывающих крымские ворота перед Гулей…
Не хватало воздуха, и девушка опустила стекло в дверке. Смешанный поток одуряющих южных запахов наполнил истосковавшуюся душу по ним сладковато-восточным оттенком, смешанным с мокрым от росы асфальтом и остывающей, дышащей в лицо родной землёй…
– Ничего! -шептала девушка с Севера, -в жизни и такое бывает; может, не смогли встретить… Страшно не это, а другое; не могли же все родные разом чужими стать?! Хоть и за двадцать лет! Или это – не так…
Обычно, в машине на ходу девушка частенько засыпала; ей нравилось чувство полета. Закроешь глаза, а тебя несет скорость, время… А ты – стрела! Вот и сейчас, она откинула голову на спинку сиденья и старалась поймать это чувство.
Оно стало наполнять Гулю; тихая радость от встречи с родными просторами, от конца страшной разлуки, разрыва пуповины дочери Севастополя со своим народом, аж в двадцать лет…
Вдруг у сердца жальнуло змеей, отчего противно леденели руки, немели пальцы. Она съёжилась. По привычке с севера поднесла ладони к губам и подышала, отогревая их. И это – в июле- месяце?
– Ничего! Я сейчас -прямиком к бабушкиному дому. Там -тётка, крёстная…
Она живо вспомнила стол посреди дворика; над головой – гроздья винограда и ласковые лучи, играющие на абрикосах, на столе, в миске, и дымящуюся картошку с ароматным укропом…
И её, – милую незабвенную бабушку, – золотой звезды героиню- мать, которой «досталось» не только от войны с фашистами, а что по -хлеще; на старости лет вместо покоя, каждое лето терпеть отпрысков своих десятерых деточек!..
Гуля поёрзала на сиденье. От воспоминания как-то потеплело на душе. И она продолжила доставать из кладовой памяти солнечные дни детства.
Блондинка прыснула в ладошку – вот попался нахальный кузен стыдно сказать- из города Ленинграда! Бабушка -таки поймала его во время поползновения в её каморку! Бабушка тащит за шкирятник вора, волочит его, а он, вцепившись в занавеску ещё и вопит:
– Это не я! Я не воровал!…
А потом… Потом подговаривает её, пухленькую девочку тырить у бабушки с подоконника конфеты, все равно бабка их не ест! Но светловолосая толстушка добродушно замечает ему – а зачем? Бабушка и так каждый день нас угощает ими, выносит коробку конфет к чаю. За что её обижать? Она – мама моей мамы. И твоей – тоже!
Но внук из Ленинграда продолжал позорить свою мать.
Терпение толстушки с севера лопнуло, когда он в отместку бабушке за то, что она пожаловалась его матери, изломал куст красивейших роз -для Гули они были чудом. Ребенок нигде, кроме Севастополя не видел роз. Где же им быть на далеком севере?
Как-то пошли они с кузеном на угольный пляж – детский. Там и дельфинарий был, и от дома близко. Накупались, наигрались, пора обедать. Все одеваются – по домам. А у кузена – нет одежды!
Зашел, в закуток, скинул трусы в песок, а сам – голый!
А добродушная северяночка шипит через ширму:
– Ещё раз бабушку обидишь -утоплю!
Так и дефилировал опозоренный вор с лопухами, которых по балке полным- полно…
Гулю родила счастливая женщина, причем -трижды.
Во-первых-, в сорок два года по советским меркам- шкала поздних рожениц; во -вторых- её дочь занесли в книгу- по весовой шкале не было равных, врач ещё пошутил маме: -вы что, богатырку нам с севера привезли? Ну а в- третьих,… В -третьих, нигде, кроме военного госпиталя на то время, её принять не могли. Она бы погибла и ребёнок- то же, – настолько трудными оказались роды. А ещё надо знать, что в Севастополь в советские времена попасть можно было лишь по пропускам. Выпиши крестный Гули справку на пропуск позже
– ни маму, ни дочку -не спасли бы… сказочный случай, да и только!
Промелькнул куст роз, яркая вспышка…
Они приезжали тем же поездом, что и сейчас.
Вокруг стояла темень. Встречал обычно крёстный, или брат матери. Тогда ещё ходил автобус, такой большой, дли-и-инный…
Девочка видела его только здесь.
И ещё одно то, чего не было нигде; запах моря и кораблей!..
Вот они подходят к бабушкиному дому. По обочинам дороги растут розы, выступающие из темноты сплошной цветущей стеной. Для ребенка с далекого севера розы под ногами, такие благородные, благоухающие; большие фонари – прожектора; белые каменные дома, патрулирующие группы матросов в красивой форме – сказка на всю жизнь. Но она так устала, ножки подкашиваются, а рученьки к цветам тянутся…
Тогда её большая и добрая мама ставит сумки на дорожку, петляющую между кустов роз, и прижимает своё чадо к теплому, округлому животу, в котором она выносила семерых.
Розы, их аромат и материнское тепло навсегда врежутся в детскую память, подобно морским волнам, идущим в самое сердце, внахлёст, одна за другой, слизывая боль и страх, что судьба рисует на песке у твоих ног…
Таксист лихо развернулся:
– Как говорила – Малахов курган! Девушка протянула купюру:
– Сдачи не надо.
И вышла из машины. Такси дало задний ход. Армянин высунулся :
– Чего не так? Не понравилось?
– Наоборот, скоро ехали. Хорошо.
– А чего обижаешь?
– Так надо, брат. Примета такая. Он достал визитку и протянул:
– Звони, по любому вопросу!
Блондинка кивнула и помахала ладошкой.
Оглядев площадь, она вздохнула. Пожалуй, Малахов курган – то, что осталось с прежнего советского Севастополя… А вокруг налепили ларьки-курятники, да банкиры, нечистые на руку, расставили ловушки для дураков банки – однодневки…
На одном из них часы высвечивали 2013.22.22.
Шел одиннадцатый час.
– Сейчас бы чаю, да согреться!
Гуля потерла голые плечи, и поправила маечку – матросочку.
Перебежала на знакомую асфальтовую дорожку.
Ах!… Мои розы!.. Они по-прежнему тянут свои бутоны и соцветия к верху, не смотря ни на что!
Девушка подошла к благоухающим кустам и жадно вдохнула волшебный аромат. Её почудилось, что рядом стоит мама – большая и добрая, и ждет её, чтобы обнять…
– Ах, мама – мама…
.Если б тебя могли спасти мои розы!… Гуля смахнула слезинку. Растерев лепестки об нос, чтобы острее чувствовать аромат, девушка медленно пошла по дорожке, по которой столько раз проходили с мамой вместе.
А вот и переулок бабушки, и снова – подъём. М – да …не секрет, что лучшие спортсмены – из Крыма. Что ни улица, – то каменная лестница; что ни двор – то ступеньки, да такие крутые, что тренажеры – пустышка, по сравнению с ними.
Те же булыжники. Та же яма…
За двадцать лет -не могли засыпать! Все некогда – делёжкой обременены… А вот турника нет. И общаги – тоже. На её месте- новое здание. А яму засыпать – песка не нашли!
Девушка затаила дыхание и потерла грудину, – сердце почти выскакивало.
Приблизилась к двери, из которой столько раз выходила милая бабуля, сухонькая, в платочке. Молча прижималась к её матери.
А та начинала голосить. И так – каждую встречу.
Пухленькая северяночка не знала, что ей надобно делать – то же голосить? Так она же рада бабушку видеть…
Лишь потом она поняла как дочь, что такое- видеть старую мать один раз в год…
Все дочери и сыновья были под боком у бабушки. А самая старшая, её главная опора в тяжелые военные годы, забралась на далекий север. У бабушки нечем было плакать. Слезы кончились ещё в войну, от увиденного каждодневного ужаса фашистских извергов.
Старшая дочь для неё стала и быком – мужиком, и плечом —
опорой при десяти голодных ртах… По этому она прижималась
к дочери, как к матери. Что им пришлось пережить – знал лишь Бог, и послевоенное поколение.
– Бабушкина дверь… в окнах- темнота —
Заговорила стихами блондинка. Какое-то смутное чувство теснило грудь.
Подошла к другим воротам, где светились окна. Ставни приоткрыты. Гуля постучала по стеклу.
Выглянула женщина лет пятидесяти. Мелькнувшая тревога в глазах исчезла, когда она увидела миловидную блондинку.
Окно распахнулось. Гуля спросила про бабушкин дом- что там, творится? На что женщина сразу опустила глаза, видимо подыскивая слова. А пока она думала, девушка задала новый вопрос:
– Есть ли кто там живой?
Дама неопределенно мотнула головой. Девушка отошла, поблагодарив.
Она приблизилась снова к родным воротам и прислушалась.
Ти-ши-на… где могла быть тетка? Ведь у неё козы, хотя -не слышно. Глаза привыкли к темноте. Лампочка, что болталась на столбе, вместо фонаря, хватало на двор.
Слева от бабушкиного дома девушка заметила легковушку.
Напротив – двери. Она дернула ручку. Открыла.
Вспомнила: тут дед жил, свиней держал. Бабушке все сало носил. Хороший был дед. Поэтому и нет его уже…
Видны постройки. Девушка постучала. Откликнулась собака, и – ти -ши-на.
Света нет. Но, чу – что-то заскрипело.
Блондинка громче постучала. Собака – надрывается, аж с цепи срывается. Гуля рявкнула :
– Так шо, все уснули?
Собака, заскулив, замолчала. Скрипнула дверь. Кто-то высунулся.
Блондинка уточнила:
– Мне бы спросить.
Хряснула дверь, показался худощавый мужик. Чапая шлепанцами, он приблизился. Гуля спросила про тётку. Мужик смерил девушку взглядом, типа, а ты чего тут? Но вежливо спросил :
– А вы ей кто?
Ну, Гуля, чисто по -крымски вопросом на вопрос :
– А шо?
Мужик пошаркал шлепанцем по гравию, выбирая выражение;
– Ну -у…
Гуля кивнула – давай, рожай уже… Тогда он поднес к виску палец и присвистнул. Девушка не поверила :
– И че, серьёзно?
Мужик кивнул. Блондинка медленно развернулась, и вышла из ворот. Она побрела к тому месту, где когда-то росла алыча.
Теперь – остался бугорок с соломой. Присела на него, и повесив голову вздохнула:
– Здравствуй, родной дворик!