Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман

Дневник мадемуазель Арианы. Апрель

12 июня

Солнечным соком… брызнуло в глаза…

«Так вдруг потянуло заглянуть на первые страницы. 10 лет – столько прошло? Дневнику еще далеко даже до середины. Многое вообще не записано – не хотелось. А теперь снова нужно почему-то. Но сначала – назад».

3 апреля

Сегодня на литературе мы своей болтовней разозлили нашего пингвина! Хотя мы с Молью входим в число его любимиц. В начале урока она сказала, что теперь ведет дневник, записывает в него все важнейшее, только в виде сказки, это интересно и безопасно: если кто-то прочтет ее тайные заметки, то ничего не поймет, потому что все имена заменены на прозвища, придуманные ею, и кто под каким скрывается, знает только она. И мы с ней это долго обсуждали, пока на нас не обрушился гнев несчастной птицы.

Я решила тоже попробовать, тем более что есть о чем написать.

Я даже не поняла, когда это проросло из меня, но в последние дни это стало совершенно ясно – я люблю его. Кто-то сказал про него «Мефистофель на выданье», и я теперь так называю его для себя. Жаль, что я знаю его так давно, что не могу заново – как-нибудь случайно – познакомится с ним. Люблю представлять, как бы меня прожег его шипящий взгляд, если б я встретила его впервые теперь, в 15 лет, а не в детстве. А что бы подумал обо мне он? Какой я должна стать, чтобы нравится ему? Вот загадка: какие женщины нравятся Мефисто – никогда не видела ни намека на это в нем. Даже с Пажом все почти понятно: он западает на белесых северянок с пушистыми щеками или на кругленьких шатенок – как он на Моль глазеет! А вот мой демон скрывает свои пристрастия.

Моль сохнет по Коломбану, он и вправду похож на героя «Острова пингвинов». Как он может нравиться? Правда, у него очень приятный голос и читает он – заслушаешься, но в остальном… Бр-р. Он старше нас почти на 20 лет, Мефисто хотя бы на 10.

«Моль с ним до сих пор общается, я спросила, это запасной вариант? Но, конечно, мне не понять, я слишком зациклена на внешнем, она считает… Пойдем дальше. Первый акт драмы!»

15 апреля

Даже не знаю, с чего начать. В кого я превратилась после этого? Все пошло в обратную сторону? Может быть, в жизни так и бывает – целуют принцессу, и она становится лягушкой? Мерзко… Сказка началась с того, что я пришла к ним, и П. рыцарь вспомнил, что у меня вчера был день рождения. «У меня есть для тебя подарок. Подожди немного».

Я осталась с Мефисто. «Поздравляю», – хмыкнул он и достал бумажник. «Мне не нужны деньги». – «Больше мне нечего тебе подарить». – «Если нечего, тогда просто поцелуй». Не знаю, как мне пришло на ум, меня трясло от волнения. Он пожал плечами и хотел поцеловать меня в лоб, но я увернулась. «Вздумала поиграть со мной?» – он разозлился как-то сразу и так сильно, что я думала сбежать, но вместо этого выпалила ему в лицо: «Трусишь?» – «Сейчас ты у меня струсишь!» – он схватил меня за плечо и… я даже не успела понять, как его язык оказался у меня во рту, а вторая рука… Кажется, я даже не пыталась оттолкнуть его. Он сам отпустил меня. «Сначала научись целоваться, а потом лезь ко мне». В нем сидит что-то черное, словно его заколдовали… Может быть, мне суждено расколдовать его? По-моему, он сам себя испугался. Интересно, как он встретит меня в следующий раз, а я приду обязательно. Даже если он расскажет, хотя, вряд ли… может быть, только П. р., если они делятся секретами, или каким-то посторонним знакомым – что с того? Кто докажет, что он не врет?

П.р. подарил мне розарий, сказав что-то о Деве Марии и святом Доминике, но я сейчас даже не помню, что, сразу забыла. Я была еще в том поцелуе, в той темной молнии, которая прошла сквозь меня, когда он… не знаю, какое слово подобрать…

«Все залито слезами! Еще бы, тогда даже живот разболелся от впечатлений и возбуждения, хотя он всего лишь засунул руку мне между ног, путаясь в юбке, а тут – ну просто нет такого слова!»

23 апреля

Господи, я услышала такое… Но разве можно этому верить? Этого не может быть. Лежу и реву. Хорошо, я сегодня одна. Когда я пришла к ним, Мефисто прошел мимо меня, злобно поздоровавшись. Он был чем-то рассержен, наверное, разговором с отцом – он вышел из его кабинета. Я пошла навестить Пажа, у него ангина. Спросила о Мефисто, Паж зарычал. Сказал, пошел он на…, что между ними – только ненависть. Я начала говорить, что ссоры заканчиваются и хорошие отношения возобновляются. Он вцепился в меня своими чернющими глазами: «Тебя когда-нибудь…» Он не договорил, но я поняла – что. Я покачала головой, он сказал, что после этого – только убить. Я спросила, это М.? Да, ответил он. «Все ты придумал!» Он отвернулся к стене и сказал тихо: «Никто не поверит, понятно…» Он вдруг схватил меня за локти, прижался к моему животу горячим лбом, потом снова отвернулся. «Лучше уйди!» – «Почему?» – «Мы уже не маленькие». Мне сначала стало смешно – не маленький! Но потом как-то пострашнело и затошнило. Я шла домой, и мне все хотелось вернуться и поговорить с Мефисто, заставить его поговорить об этом, пусть делает со мной, что хочет, но я должна спасти его! Он не может остаться таким. Не может он быть таким! Хотя… понимаю, что может. И все равно люблю. Гадов любят сильнее.

Наплакалась, теперь спать тянет. Но как быть с Пажом? Что мне-то делать? Рассказать – кому? Молчать? А если Паж вздумает… Себя или его? А если это неправда? Вопрос действительно не для маленьких. Зачем это все? Как теперь с этим жить?

«Почерк здесь!.. Выдрать это или заклеить – только ведь в жизни это не вырвешь, может быть, это на моей совести, может, именно тогда с ним произошла эта перемена?»

День, который нужно запить

– Можно полюбопытствовать – вы потомки Гогенцоллернов? – разговор, до этого витавший вокруг городских дел, в которых лучше всех был осведомлен Мерль, член муниципального совета, свернул в сторону Роланда и Артура.

Цоллерну-старшему подходил любой повод поболтать с тем, кто вызывал интерес. Дориан задал вопрос полушуткой, и Роланд ответил в тон, неопределенно проведя рукой по воздуху и выпуская вверх струйку дыма.

– Кто знает, может быть, от какого-нибудь морганатического брака. До таких глубин семейной истории я пока не пробовал докопаться. Знаю, что первым достоверно известным представителем этого рода был граф Бурхард фон Цоллерн, хозяин замка Цоллерн в юго-западной Швабии, а имя династии Гогенцоллернов в переводе с южнонемецкого означает «высокая скала». Когда-то читал про эту династию, но уже мало что помню. Меня удивило, что среди Фридрихов, Карлов и Фердинандов я встретил также Альбрехта Ахилла и Иохима Гектора. 15 и 16 век, Ренессанс, понятно, и все же странно звучат у представителей германской элиты эти гомеровские имена… Иоганн Алхимик и Иоганн Цицерон – тоже фигуры интересные. В общем, много ветвей, множество представителей в разных странах – на изучение этого можно всю жизнь потратить. Вот, если алеманы решаться на конституционную монархию, тогда можно будет попробовать прояснить этот вопрос, – усмехнулся Роланд. – Хотя что-то несомненно есть – в Артуре, если приглядеться, можно найти черты «истинного арийца», а я – типичный галл.

– «Галльский ум», «галльский дух»? Склонности к галльским шуткам я не заметил, но налицо пристрастие к красноречию, – улыбнулся Дориан. – А я думал, что вы предпочитаете относить себя к потомкам франков.

– О, нет – никакой заносчивости на этот счет я не имею. Но, слишком много внимания нашим персонам. А вы в основном чем занимаетесь, мсье Дориан?

– Мое гуманитарное образование мешает карьере дельца, так что, Мерль занимается всем, – Дориан развел руками, – а я в основном бездельничаю и философствую…

– Что бывает очень полезно, – Мерль, взялся за ручку коляски, но Роланду показалось, что он просто постеснялся положить руку брату на плечо. – Дориан – мой Жюль Мазарэн, так что не верьте, когда он скромничает.

– А вы, Луи?

– Наш принц учится на юридическом, – ответил за него Мерль.

– Да-а, – протянул тот, впервые за всю беседу подав голос. Роланду было жаль красавчика, почтительно терпевшего этот обед, превращавшийся в шахматную партию. – Я за торжество справедливости.

– Собирается быть адвокатом, – закончил Мерль.

Захохотали все, даже сам Луи после некоторой заминки.

– Мастер тонкого юмора! – Мерль встал за спинкой стула, на котором сидел Луи. – Как раз сегодня будет блистать на светском приеме.

– С вашего позволения, я удаляюсь.

– С явным облегчением… – словно закончил его реплику Роланд, когда Луи ушел, закончил, мирно улыбаясь и внимательно глядя на Мерля.

– Он еще совсем мальчишка, – сказал тот.

– Потрясающе красив! – Роланд перевел взгляд с Мерля на Дориана.

– Очень похож на мать, наша мачеха – сицилийка, из Марсалы, – сказал тот.

– С этого лица будто смотрит на нас пол Лувра, – продолжил Роланд.

– Вы обсуждаете его как какую-то антикварную вещицу, – заметил Артур.

– Младшим братьям никогда не понять старших! – Роланд предложил старшим братьям выпить за свое старшинство.

– А я вот посередине, повезло или нет? – весело сказал Мерль.

– Ты будто единственный сын нашего отца, такую роль ты играешь в семейных делах, а мы – так, шелуха, – Дориан откинулся на спинку кресла и, прикрыв глаза, добавил, – Мерль очень похож на отца и полностью оправдал его надежды.

– Хорошо, когда так. Вот мой отец, глядя на меня, такого бы не сказал, думаю. – Роланд снова беззаботно улыбаясь смотрел на Мерля.

– Знаете, сейчас я, пожалуй, сравнил бы взаимодействие нашего и вашего отцов с игрой пианистов в 4 руки…

Странный голос калеки выводил Артура из себя, еще он заметил, что Мерль очень внимательно изучает Роланда, он не мог понять, в чем дело, но выматывающее тошнотворное волнение не отпускало его.

– Полная гармония? – Артур пытался разгадать, какая задача стоит сейчас перед этим Мазарини, ведь каждому из них известно, что отец Пеллерэнов и Бернар фон Цоллерн были в очень напряженных отношениях.

– Разумное распределение партий. Взгляните на сферы их деятельности: строительство – Цоллерн, коммуникации – Пеллерэн, производство – Цоллерн, финансы – Пеллерэн, сельское хозяйство – Цоллерн, городское управление – Пеллерэн! Словно на школьной схеме! Конечно, у пианистов, играющих вдвоем, не всегда полная гармония, каждый из них человек со своими амбициями, каждый может испортить общую игру, если будет отступать от ритма или заглушать партнера, но есть разумный выбор, есть природные склонности, и когда они совпадают со сферой деятельности, это идет на пользу и человеку, и его делам, вы не согласны?

– Прекрасное сравнение, Дориан, я понимаю, почему Мерль так ценит вас! За вас и ваш философский склад ума! Наверное, то, что вы сказали, можно отнести и к нам с Артуром.

– Да, – Артур закурил, он уже с трудом сдерживал раздражение, которое вызывали у него подобные разговоры. – Роланд занимается виноградниками, антиквариатом и своей любимой галереей, что характеризует его как человека возвышенного и утонченного, ну а я, который с детства считался тупицей и увальнем, – строительством и производством. Так что, думаю, мы еще не раз встретимся, обсуждая дела, требующие нашего взаимодействия. Я рад, что мы познакомились на городской площади, а не на каком-нибудь официальном приеме.

– Да, – подхватил Роланд, – и это очень символично, вы не находите?

– Действительно, – поддержал Дориан! – С вами было очень приятно беседовать, такое не часто случается, во всяком случае, мне редко везет.

– Если позволите, я как-нибудь навещу вас, – сказал Роланд, пожимая Дориану перчатку.

– Буду рад вас видеть. Я иногда и сам выбираюсь в город. Возможно, я загляну к вам в галерею.

– Это большая честь для меня. Номер у вас есть.

Едва войдя домой, Артур отправился на кухню.

– Патрик, как там обед?

– Готов, мсье Артур.

– Гаргантюа, ты же только что с обеда! – сказал Роланд, улегшись на диван в столовой.

– Это не считается. Мне там не понравилось, и я не хотел у них есть.

– А что по существу скажешь?

– Нам намекнули – лучше для нас их сфер деятельности и влияний не касаться, что спокойствия нам это соседство не принесет, что Дориан лжет, и Луи возможно тоже, будто бы они оба в стороне. Они в тени, но что они делают в своем укрытии неизвестно. Это про нас все всё знают. А им, наверное, есть что скрывать.

– Глубокий аналитический ум!

– Тут глубоко погружаться не надо, достаточно даже того, что на поверхности. Что тебе больше нравится – «саранча», «сдиратель кожуры» или «гигантская акула». Фамилия у них говорящая, и в отличие от них, она не лжет.

– Очень неплохо!

– Я только смирился с этим городом, и тут понимаю, что мне теперь придется периодически общаться с этими милыми людьми! Мне этого так не хватает!

Артур на людях старался сдерживаться и говорить негромко, но дома его голос, с детства оглушавший домашних, вырывался на свободу, и Роланд иногда чуть не подскакивал от обрушивавшихся на него децибелов.

– Бутуз, ты чего разорался? Сейчас тебя Патрик накормит…

– Роланд, ведь ясно же кто они такие – нажиматели кнопок! У них только и забот, как бы где кого прижать ради собственной выгоды! – Артур облокотился на спинку дивана и смотрел сверху на брата. – Хочешь пример? Мы проезжали старую фабрику, которую я почти купил, так вот, этим зданием совместно владели несколько человек. Когда я завел речь о том, что хочу его приобрести, они все были очень за, но одна часть принадлежала Мерлю Пеллерэну. Я со всеми договорился, а Мерль – такая важная птица, все время занят, по телефону не желает разговаривать, я послал ему бумагой все условия, нет, не устраивает. Ну, думаю, сейчас будет отжимать все, что возможно. Предложил ему немного побольше – опять не устраивает. Говорю с остальными, объясняю им: дело за одним человеком, посовещайтесь и решите как-то этот вопрос. Звонят, говорят, все в порядке, Мерль согласен. Я ему звоню – тишина, я ему снова бумажки отправляю, в ответ мне – знаешь что? Это, мол, недоразумение, и он своего согласия не дает. Я к ним, говорю, друзья, кто-то кого-то не понял? Мы, наконец, договариваемся? Или имейте это здание сами! На следующее утро мне сообщают: Мерль подписывает договор на общих условиях. И теперь я жду – куда дальше его фантазия пойдет, потому что я уверен, так просто дело не закончится. Это что? Это зачем? И вот на это я должен свое время тратить? Он будет капризничать, а я его обхаживать?

– Малыш, давай поспокойней. Мерль – биржевой игрок, кто знает, какие у него были резоны. Наверное, тут есть, над чем поразмыслить, но мне лень в это влезать.

– Еще и этим надо заниматься – размышлять, что они там задумали, эти Мазарини…

– А зачем тебе вообще эта фабрика? Зачем ты тратишь деньги на то, что не будет их приносить?

– Слушай, я же не спрашиваю, почему ты покупаешь картины с какими-то бутербродами, ты в этом разбираешься, ты поступаешь так, как считаешь нужным. А то хочешь – поработай со мной, я тебе отделю кусок дел.

– От голода фантазия разыгралась?

– Не хочется? Жаль…

Поданная еда сразу утихомирила Цоллерна-младшего.

Зазвонил телефон. Роланд взял трубку. Артур, пропустивший мимо ушей начало разговора, перестал жевать и прислушался.

«… тогда почему ты не пришла, Чикетта? Что?.. Дитя, по-твоему, это смешно?.. И давно ты так решила? Ну, раз так… спасибо, что не поленилась мне сообщить, – он засмеялся, – не извиняйся, все было превосходно, желаю счастья!»

Роланд вернулся за стол. Закурил. Открыл валявшуюся на диване книгу.

Артур решил, что он успеет доесть, пока брат созреет для того, чтобы высказаться.

– Лихо! Вот так по телефону огорошить! Даже я себе такого не позволяю! Надо все-таки как-то встретиться, попрощаться…

– Ты же сам собирался с ней расстаться.

– Собирался, но не сегодня!

Артур расхохотался.

– Ничто так не поднимает настроения, как еда и неприятности ближнего, да?

– Роланд, хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь должен был это сделать! Проворонил, расслабился, и она тебя опередила! – Артур отобрал у Роланда книгу, дождался, пока тот посмотрит ему в глаза. – И хотя мне очень жаль, но я рад, что это произошло так, а не по-твоему.

– Ладно, запишу на ее счет, или, может быть, это проверочка такая?

– Признай свое поражение. Ты так хорошо говорил по телефону – теперь сделай то, что сказал: пожелай ей счастья и отпусти с миром, ты же сам собирался…

– Я это одно…

– Жаль, что все твои переживания сейчас сводятся к упущенному первенству… – начал Артур.

– Так не делается! – перебил его брат.

– Роланд, – усмехнулся Артур, – как тебя теперь называть? Неистовый?

– Если ты хотел блеснуть интеллектом – тебе это удалось, а теперь иди, неси.

– Другое дело! Сегодня день, который нужно запить.

Когда отца не стало, та часть дома, где он жил – спальня, кабинет, гостиная с камином, и несколько спален для гостей, – перешла к Артуру, так они договорились. Роланд остался на бывшей половине мальчиков, в своей юношеской комнате, он не хотел ее покидать. Кабинетом ему служила библиотека, остальные помещения стояли пустыми. Он до сих пор спал на своей узкой железной кровати.

Проваливаясь в сон, он смотрел на свой портрет – набросок, сделанный Франческой, первый его портрет, который она нарисовала в их первый день. Роланд ждал этого дня очень спокойно, не торопил его, понимая, что от него же придется отсчитывать конец их отношений. Девушке было всего двадцать, и ему доставляло удовольствие просто быть рядом, говорить с ней о своих любимых книгах и картинах, обо всем, что его интересовало в искусстве и истории культуры, смешить ее, смущать, запутывать. Но в то утро он почувствовал, что сегодня они сблизятся уже совершенно, он решил предоставить ей в этом свободу, увидеть, как это произойдет, что она скажет и сделает. Ему хотелось чего-то необычного, какой-то неожиданности, и думая о том, что это могло бы быть, он понял: «Дождь! Пусть будет дождь!» Ленясь вставать, оттягивая будничную необходимость подниматься тогда, когда ты совсем еще не готов к этому, он посылал в потолок слова: «Мне нужен дождь!»

В обед они пошли прогуляться в парке. Дождь тоже пошел, сильный, прямой, крупный! Они, насквозь мокрые, стояли под старым деревом и смеялись.

– Знаешь, прежде чем познакомиться с тобой, я несколько раз видел тебя на улице – ты шла и улыбалась, смотрела куда-то в небо, на крыши и верхушки деревьев, и мне всякий раз становилось хорошо просто оттого, что ты есть.

– Это моя работа – идти по улице и улыбаться, чтобы люди вдруг подумали: может, им тоже улыбнуться.

– Не у всех такая беспечная жизнь, дитя!

– Не у всех, и я перестаю улыбаться, если вижу кого-то несчастного, но ведь многие огорчены придуманными проблемами, или просто привыкли слишком мрачно смотреть на жизнь, таким я и хочу напомнить, что есть просто радость, не зависящая от денег, от семейного счастья – просто радость чувствовать себя живым в мире…

Роланд обнял ее, вытянул на дорожку, под ливень. Он закрыл глаза, оглушенный дождем, и ничего не было – только прохлада мокрого лица девушки под его горячими губами.

Солнце вернулось. Он посетовал, что придется возвращаться на работу мокрым или ехать домой, Франческа предложила зайти к ней и высушить одежду. Впервые попав в ее квартиру, он от души забавлялся тому холостяцкому беспорядку, который там обитал. Она выдала ему полотенце, он ушел в ванную, завернулся в него и положил одежду в сушку.

– Давай попьем кофе? – крикнула она с кухни.

– Моя одежда еще не досохла, я не могу прийти… – он встал у самой двери и ждал, когда она откроет ее, – не хочу тебя смущать.

– Глупости, – она несколько секунд стояла совсем рядом, и он ощущал, как крохотное расстояние между ними затапливает вязкое волнение, потом девушка взяла его за руку и вывела из ванной, усадила в кресло, принесла ему чашку. Сама же забралась на постель и стала что-то рисовать в альбоме.

– Не поворачивайся, замри!

– Меня рисуешь? Я не могу сидеть неподвижно, когда на меня смотрит девушка с мокрыми рыжими волосами.

– Еще минуточку! – улыбнулась она, но карандаш, быстро скользивший по бумаге, замер. Роланд покачал головой: «Больше ни секунды!»

Он поднялся, подошел к кровати, она тоже встала, отбросив альбом, обняла его.

– Почитай что-нибудь!

Роланд отвел с ее плеч влажные волосы.

– Я все забыл…

Он не помнил уже, какие стихи тогда читал, они сливались в один голос – все поэты всех столетий – этот дым чужих слов, которые в тот день принадлежали только ему.

2 глава, в которой библиотекарь попадает под ливень и после просыпается в своем доме не один, а вскоре появляется и некто третий

В первый раз за многие годы он открыл глаза и не увидел, как искрятся темные корешки, не почувствовал их сухого запаха.

Он лежал на спине голый и почему-то был до макушки укрыт легкой простыней. Как покойник, – улыбнулся он, и смахнул с лица белую пелену. Отсыревшее белье, неизвестно сколько лет лежавшее в шкафу в холодной гостевой спальне, приятно срослось с кожей. После сна осталась замечательная усталость. Он с выдохом толи застонал, толи заскрипел, и звук непривычно звонко отозвался где-то в противоположном углу комнаты.

Но еще непривычнее были звуки, доносившиеся снизу, из кухни. Он оделся, сошел вниз. Стол был накрыт к завтраку.

Чашка кофе дымилась корзинке его пальцев. Он сосредоточенно постукивал косточкой щиколотки о ножку стула и прислушивался к звукам дома. Дом сейчас показался ему обычным, заурядным, с мелкими пошлыми радостями и щебетанием глупой женщины. Он утратил свою старческую сухость и строгость. Невыносимо слушать ее хозяйничанье возле раковины.

– Что ты там возишься? – вышло довольно резко. – Оставь. Я сам все сделаю.

– Я просто хотела…

– Не надо, уйди оттуда!

– Боишься, что меня кто-нибудь увидит? – она остановилась с мокрой чашкой в руках, стояла и смотрела в окно.

– Мы одни… но мне действительно не нужно, чтобы тебя кто-нибудь видел, и пойми, ни на что с моей стороны…

– Я и не думала ни на что рассчитывать, но ведь…

– С тех пор, как умерла моя жена…

– Ведь тебе все-таки нужна будет женщина… ни на что не претендующая…

Он промолчал.

Смотрел, как она бережно подтягивала чулки. Казалось, целую вечность. Он старался не шевелиться, пережидал эту тягучую паузу.

– Ну так что? – спросила она вяло, заранее смиряясь с его ответом.

Он яростно провел по лицу руками, словно хотел стереть с себя глаза, нос, губы. Как бы ему хотелось отменить вчерашний вечер …

– Извини…

Раздался звонок в дверь. Он прозвучал криком петуха на рассвете.

Андре подошел и сердито рванул ручку двери… и даже отступил назад от неожиданности.

Перед ним стоял его школьный друг.

– Ренэ?

– Салют!

– Заходи…

– Может, можно выйти через ту дверь? – шепнула девушка, дотронувшись сзади до плеча Андре?

Сперва он не понял, о чем она говорит. Но увидев, куда она смотрит, увидев, что дверь под лестницей появилась снова, он стиснул ее руку повыше локтя и привлек девушку к себе.

– Познакомься, это Ренэ, мы были не разлей вода в школе. Рене… Друзья… Проходите наверх, я сейчас приду.

Дождавшись, пока его не будет видно с лестницы, он подошел к двери и снова приоткрыл ее. Она легко поддалась, как в прошлый раз, но теперь искромсанные страницы полетели в него сразу же, словно этот рой, притаившись, ждал его за дверью. Андре поспешно захлопнул дверь и вышел из дому.

Ему так нестерпимо захотелось уехать подальше от этих людей, которые неизвестно зачем присутствуют в его жизни. Он сел в машину и тихо выехал из гаража. Капли вчерашнего ливня, еще оставшиеся кое-где на стекле, медленно поползли вверх. Он остановился и какое-то время сидел, разглядывая их, вспоминая. Капли вчерашнего ливня…

Вчера… мокрый и темный город внезапно налетел на него раздражающе-ярким светом вывесок, ревом авто и мотоциклов, ухающей музыкой баров. Ливень разошелся. До фотомастерской и обратно к машине он бежал, но вымок так, будто плыл. В машине он достал платок, вытер лицо, закинул назад мокрую куртку. К стуку дождя примешивался какой-то другой звук. Андре повернулся в его сторону. По стеклу стучала женщина. Сквозь воду ее невозможно было разглядеть, он опустил стекло.

– Да?

Распущенные волосы уныло струились по ее щекам, а полудетская мордашка в боевой ало-сизой раскраске сморщилась в попытке улыбнуться.

– Можно с тобой? Недорого.

– Нет. – Он завел машину. Через окно на него попадали холодные капли. – Ладно… садись.

Она проворно забралась на заднее сиденье и завозилась, оправляя юбку, зашуршала курткой. Он обернулся, протянул ей платок.

– Сотри все это.

Она обиженно засопела, но послушно начала стирать тени и помаду, лицо стало беззащитным и измученным.

– Ну что, так больше нравится? – она тут же спохватилась, – просто работа…

– Давно работаешь?

– Ну… что тебе сказать, как тебе больше нравится? Сегодня в первый раз… конечно!

– Сколько лет?

– Работаю?

– Тебе!

– Двадцать, ну что все в порядке?

– Нет.

– А… сколько надо?

Они уже выехали из города. «Куда? Нужно было завернуть в мотель. Да с какой стати? Надо было высадить ее на заправке, дать ей денег на такси: Я передумал».

Но уже показались ворота дома. Он заехал в гараж. Когда он представил, что она войдет в его дом, у него появились совсем дикие идеи. «Знаешь, это дом моего приятеля, а в нашем распоряжении только этот гараж… В каком нашем распоряжении? Не хочу никакого нашего распоряжения!»

– Ну что, приехали?

– Ты перед каждым вопросом вставляешь свое «ну что»?

– Тебя интересуют мои ораторские способности?

«Студенка? Ораторские способности!»

– Да, знаешь, люблю, когда мне в постели читают наизусть речи Цицерона… в подлиннике…

– И кем ты себя представляешь, слушая Цицерона в постели, – Катилиной?

Он кашлянул, чтобы скрыть смешок. «Неплохо!»

– Давайте вашу зачетку!

Она улыбнулась.

– Что молчишь? Теперь ты должна сказать: «Профессор, умоляю, только не ставьте неуд, я готова на что угодно!»

– С играми – тариф другой!

– Да… не сообразил, а без игр и секса какой тариф?

– Такой же как за просто секс плюс компенсация за моральный ущерб. Что?! Потому что ты меня оскорбляешь!

– Лихо! Вылезай.

Они сидели и молча пили и жевали. Оттаявшие, вялые, затуманенные.

При кухонной подсветке ее было приятно разглядывать. Просто разглядывать как фотографию с моря у кого-нибудь в альбоме. Светлые волосы, высыхая, словно взбесились и лезли во все стороны, как соломины из стога, детские щеки, еще округлые… глаза, темно-серые, осоловелые от внезапного тепла.

– Как тебя зовут?

– Этель.

– Меня… можешь звать Андре.

– Ты один? – она смотрела на кольцо.

– Да. Ее нет, она умерла, иначе ты бы тут не сидела.

«Лучше бы не сидела. Запереть, чтобы ничего не стащила. Все равно, что подумает, собственно, все понятно».

– Там, на втором этаже, напротив лестницы комната. Белье в шкафу.

– А ты?

– У меня много работы.

– Помочь?

«Странная, или воспитанная, или неопытная, или все вместе. Если бы сейчас к словам прилагались руки, было бы гораздо сложнее».

– Иди спать.

– Понятно, – бросила она с долей презрения.

И уже из комнаты крикнула:

– А я не засну! Мне будет страшно! Одной в чужом доме, да еще если здесь кто-то умер!

– Чепуха, во всех домах кто-нибудь когда-нибудь умирал. Иди.

– Но я тебя жду!

Он налил еще чашку, принес ее в кабинет. Хотел сегодня закончить раздел. Раздел. Невозможно было снова вернуться в эту книгу сейчас. Лучше не прикасаться к ней, можно только все испортить. Не прикасаться. Просто пройти к себе, тихо, чтобы она не слышала. Она. Все равно, все мысли курятся вокруг нее, словно я моллюск, в раковину которого попала песчинка. Как там у Бертрана де Борна? «Все время хочет мой язык потрогать заболевший зуб». Магическая фраза, лучше, чем всякие куртуазные ухищрения.

Вышел из кабинета. Он старался ступать возле самых перил, но лестница все равно заскрипела, хлопнул дверью сквозняк, в ушах бухало, казалось, что ее звонкое «я тебя жду» все еще носилось в воздухе и билось в двери, стены, мебель, вызывая какой-то странный рокот, словно звук, оттолкнувшись от стола, шкафов, полок был голосом самого дома – я тебя жду-у-у!

Он пошел в северную башню. Взял в руки белый дневник и остановился с ним у окна в свете луны. В полумраке он не сразу заметил, что отворена дверца одного из книжных шкафов. Сунув дневник подмышку, он взялся за дверцу, чтобы закрыть, но старые петли заклинило, он слегка дернул, пытаясь вправить шкафу сустав. Коварная дверца теперь легко поддалась, он потерял равновесие и сильно качнул шкаф. С верхних полок посыпались книги, хлопая и шурша, словно обезумевшие птицы. Андре отшатнулся и не удержавшись упал навзничь. Книги теперь шлепались на него, больно попадая по ребрам, животу, паху. Когда это закончилось, он осторожно выбрался, подвинул лестницу, принялся аккуратно ставить их на полки, осматривая каждую на предмет надрывов и ушибов, а некоторые выборочно читая. Прошло около часа, а гора книг почти не уменьшилась. Пол до двери был завален ими, выйти невозможно.

Он сел за стол. Даже хорошо, что это странная случайность так его задержала здесь. Она, наверное, уже давно заснула. Можно спокойно полночи разбирать книги.

Ощущение враждебной чужой воли нахлынуло на него вместе с усталостью. Так бывало и раньше, но ему нравилось чувствовать себя пленником в библиотеке. Вот и теперь старые вещи смотрят и ждут, когда он вернется в их распоряжение, они готовы запереть его в своем мире, и он не решается прекословить установленным законам: ничего кроме прошлого, хранимого этим домом, все дни под шелест старой бумаги и пергамента. Он поставил еще несколько книг на полку. Надо прокопать хотя бы проход к двери. Просто так перелезть этот завал он не решался. Наступить на книги? Дверца шкафа от сквозняка заскрипела, и в этом сухом звуке было что-то от презрительного смеха. Ему тоже стало смешно. «Это твой золотой дождь? Мне должно быть этого достаточно? Но сегодня в твоей магии трещина, глупо, но сегодня почему-то мне недостаточно». Он снял туфли и осторожно пробрался в коридор. Пока обувался, заметил придавленный вспухшим старинным томом белый дневник, уже потянулся помочь ему, но понял, что сейчас он снова в ловушке – готов провести всю ночь с воспоминаниями, с дорогими, но ушедшими уже людьми, которых не вернуть.

Из северной башни вниз, в комнату, где, наверное, уже спала Этель, вела винтовая лестница, его каблуки отстукивали по ней отчаянный и печальный ритм.