– А, что такое раб?? – громко вопрошал отец. Луций сидел так же, не поднимая головы, и как будто не замечал этого вопроса.
Раб – это орудие производства!!!, – торжественно проговорил Флавиан, – Ты же, зачем-то, возводишь его в культ человека. Это мнение ошибочно, и именно из-за этого мнения, ты не можешь найти покоя. Вот, например, как можно сравнить апельсин и нашу галерею? Правильно. Никак!! А ты, мой друг, каким-то образом пытаешься это сделать!! Но это невозможно. Раб не человек, хотя и может им стать. Однако, до той поры, пока он скован кандалами, пока я решаю, что ему делать и когда умирать, он не человек, и потому сравнение неуместно.
– Я знаю, что такое раб, отец, – вспыхнул Луций. – Но он совсем другое дело. Он гордец, смельчак, он образован!!! Я прочел это в его глазах. Рабы так себя не ведут. Я видел тысячи их, и все как один трусливы, завистливы, тупы и ленивы. Как только они заслужили наказания, все поголовно, пытаются оправдаться и избежать кары, хотя всегда, она справедлива. Этот старик совсем другой. Может быть до рабской жизни, он был философом, может быть ритором, а может …
– А какая, по сути, разница?? – перебил его Флавиан.
– Как какая?? Ты спрашиваешь, какая разница между философом и рабом разгружающим камни?? Я отвечу тебе отец. Разница в том, что один всю жизнь учился, развивался, постигал истину, а второй грузил камни, а в перерывах пьянствовал вино тайком от хозяина. Как можно их вообще сравнивать?
– Тогда как же так получилось, что он очутился в одном эргастуле с рабом-каменщиком?? – спросил отец, при этом растянув свой старческий рот, в игривой улыбке.
– Как случилось так, что образованный философ, ест одну и ту же кашу, что пьяница-каменщик. Как случилось, что он спит с ним по соседству, выполняет такую же работу. Кстати, надо отметить, выполняет ее хуже того раба, который тайком выпивает.
– Я, я не знаю. Может быть его народ оказался порабощенным в какой-нибудь войне, может быть он совершил преступление и его пленили, да мало ли вариантов для того что бы сделаться рабом…
– То есть, возможно, он стал рабом случайно, и это его оправдывает?? А ты по незнанию, скормил гиенам выдающегося мыслителя-философа. Ты это мне пытаешься сейчас объяснить??
– Да, – при этом лицо Луция озарилась светом понимания, ему стало приятно, что он смог донести свою точку зрения. Самым важным для него теперь стало, чтобы отец посмотрел на этот случай его глазами. Чтобы он смог до конца понять чувства, кипевшие в юной груди. И Луцию казалось, что замысел получается.
– Скажи мне, если твой народ побеждают, захватывают, и обрекают на рабство, есть ли у тебя выбор?? Волен ли ты выбирать свою дальнейшую судьбу?? – с напущенной важностью спросил Флавиан.
– Волен! – не думая, в мгновении ока, выпалил Луций, – каждый сам волен выбирать, жить ли ему рабом или умереть гражданином.
– Тогда получается, и у того старика, что в прошлом считался философом, тоже был выбор! Правильно?
– Получается, был, – невнятно промямлил сын. Сейчас перед ним преставала та же картина, но не много в других красках.
– Значит, старик сам себе выбрал такую участь. – продолжал развивать свою мысль Флавиан, как бы вытягивая ее из сына. Причем тянул он ее медленно и скрупулезно, как рыбу на леске, чтобы эта мысль ни оборвалась и была понятной, на всем ее протяжении.
– Даже если и так, – продолжал упорствовать Луций, уже не такой уверенный в своей правоте, однако не желающий так просто сдастся. – Даже если и так, это не отменяет того, что он мог являться мудрецом и философом.
– Ну какой же он мудрец, посуди сам? Только не спеши. Мы, римляне, сначала думаем, а после делаем, в отличие от этого раба. Если философ сам себя обрек на рабство, то получается он плохой философ. Если всю свою жизнь он что-то там познавал и изучал и слыл наверняка мужем ученым, то почему же, при появлении возле ворот его города наших легионов, он не дал жителям его кормившим, правильного совета? Почему не спас своих граждан? Почему сам в их числе сдался на милость победителей? А кстати, милости ему никто не обещал. Получается та истина, которую он так тщательно изучал и нес в народ, оказалась ненужной и фальшивой. Что с нее толку, если теперь его дети гнут спину под ударами бичей на полях, а его женщины или разделяют ложе с нами, или трудятся на кухнях. Пойми сын, изучая любую науку, постигая самые великие учения, все это окажется бесполезным без элементарных умений. Например, если он не умеет плавать, то, как ему помогут философия и риторика на озере или в море? Правильно!! Никак. Так и здесь получилось!! Изучай ты что угодно, а не умея воевать, не умея защищаться, ты в любом случае обречен на преклонение перед более сильным. Не сейчас, так чуть-чуть попозже. Такова природа всего живого. Если антилопа не может убежать от тигра, значит она уже не антилопа, а лишь завтрак для хищника. С людьми абсолютно так же, одни живут для господства, вторые для рабства. И никакие силы, кроме сил военных, не способны этого изменить. Если бы старик оказался бы достоин жизни, то нашел бы шанс доказать это, а он поступил как баран, который покорно ложившийся под нож мясника, при этом закрывая глаза, и надеясь, что что-нибудь переменится. Пойми, если бы его учение, если его ум оказался бы ценен, то об этом бы непременно узнали. Посмотри вокруг, мы живем в роскоши, но не всё Римляне придумали сами. Наши поля возделывают умелые земледельцы из Африки, греки отвечают за нашу духовность, северные племена рассказывают нам про металлы. Мы используем чужие знания. Поэтому, если бы старик что-то из себя представлял, мы бы знали про то, и наградили бы его соразмерно. Тут совсем другое. Продавец на рабском рынке, продал нам его для корма животным. Ну был бы он ценным, отдали бы нам его задешево да еще бы на корм??
– А если он гордец?? Если не захотел сломаться под нашим давлением, – как-то глухо спросил Луций.
– Об этом раньше нужно думать, на поле сражения. Там умирают войны. Выбирая же смерть в плену, надо понимать, что участь для него определяем мы. И когда той участи случится, тоже выбираем мы.
– Но он так смотрел??! – чуть ли не взмолился Луций. – Не смотрят так рабы.
– Правильно. – парировал Флавиан. – Рабы так не смотрят. Так смотрят идиоты, балбесы, те, что за отведенное им время не научились ничему путному и годны лишь для растравки гиен. А ярость этого деда!! – Флавиан рассмеялся. – Да плюнуть мне на нее и растереть. Тоже мне божок!! Я завтра скормлю собакам всю его семью, и если захочу, то и весь его народ. И всё потому что они бестолковые и больше не на что негодные. А любят они меня или ненавидят, какая мне разница? Это они должны обсуждать меня за спиной и бояться, а не я их.
Луций смотрел на отца с каким-то подобострастием. Именно за этим он и пришел в его таблинум. Мысли в голове наконец-то обретали прямое русло, с расчерченными берегами и читаемыми поворотами. Становилась понятно, куда бежать по ним мыслям, куда поворачивать, когда вспениться, а когда и пойти тихо. Правда, не всё оказалось так гладко, как хотелось бы. Внутри юноши сталкивались и перемешивались сразу два чувства. Первым из них была неприязнь. Неприязнь личная, к себе самому, потому что он как мальчишка, не до конца разобравшись в обстоятельствах, понастроил воздушных замков полных сочувствия, слез и печали, забывая главную истину. Ту истину, которой постоянно учит отец, ту, что он еще раз повторил и в этом разговоре. Мужчина, римлянин, не может позволить себе додумывать, он должен принимать во внимание лишь неоспоримые факты. Сначала думать, потом делать. Однако более удручающим он считал то, что он вновь показался отцу не зрелым мужем готовым облачиться в белоснежную тогу, а розовым юнцом. И это после недавнего разговора, в котором отец похвалил его ум. Сказал, что гордится, какой у него замечательный сын. Эти разочарования словами передать невозможно. Нижняя челюсть, пристала к верхней судорожно подёргиваясь, готовясь к всхлипу в любую секунду. Глаза увлажнились. Дыхание стало более широким, задерживающим воздух в легких на больший промежуток времени, не позволяя груди, разразится в рыданиях. И именно сейчас, ему в помощь приходило второе чувство – чувство некого внутреннего спокойствия, принесенного тем, что он не сделал дурного, что казнь старика правильна и справедлива. Эта гамма противоречий текла внутри юноши, предавая его лицу, словно хамелеону, разные окраски и выражения. Тяжелая скала упала с плеч, и одновременно с этим, навалилась другая. Стыд перед отцом, словно вино налитое в амфору до краев, наполнило и его душу. Смотреть в улыбающиеся глаза отца не было сил, и лишь темнота утра помогавшая скрыть его стыд, давала некоторое облегчение. Луций сидел молча, опустив голову на грудь и потупив взгляд. Флавиан поднялся с места, подошел к юноше и легонько приобнял его, при этом тихонько подталкивая плечом. Он прекрасно понимал переживания сына. Знал, как тот по-детски наивен, как раним, и как сейчас нуждается в его поддержке.
– Не переживай. В этом мире все сомневаются в том или в ином. Выбор не всегда бывает легким, а путь к принятию решения тернист и извилист. К сожаленью, нельзя постоянно находить верное решение, и ошибки, которые допускает каждый из нас на своем жизненном пути, неизбежны. Но вчера ты оказался трижды прав. Первый раз – когда самостоятельно вынес приговор. Второй – когда побоялся того, что приговор возможно ошибочный. Третий – то, что пришел ко мне и рассказал все по совести, так как чувствуешь. Ведь для чего ты это сделал?? Для того, чтобы разобраться и не допускать ошибок в дальнейшем. Это для меня дорого стоит. Я смотрю на тебя сын, и вижу не какого то выскочку, но мудрого юношу, пытающегося понимать, что и зачем он делает. – отец дружески похлопал его по плечу. – А на кровь, которая льется по соседству с твоим взрослением, не надо обращать внимания. Она льется в любом случае и независимо от того, хочешь ты этого или нет. Более того, тот раб, которого ты казнил и покупался именно для этого, и если бы ты этого не сделал вчера, то сделал бы сегодня Палла, Буру или я. Повторяю тебе. Предназначение!!! – при этом он важно поднял указательный палец вверх.
Сладкий нектар разлился по всему телу Луция, после слов поддержки. Жизнь снова обернулась в краски радости. Воздух вновь вместил в себя весь аромат сада расположенного в перистиле, и одновременно наполнился живой влагой бассейна. Дышать стало легко и весело. Внутренний огонек снова зажегся и засверкал изумрудами в глазах молодого патриция. Все-таки есть одно неоспоримое преимущество у молодых людей. Им дано право совершать ошибки, за которые не всегда приходится отвечать. А происходит это хотя бы потому, что присмотревшись более опытным взглядом, и ошибки то ни какой и не произошло. Однако мимолетное веселье сменилось некоторым замешательством. И не много помолчав, он спросил:
– Вчера, там, в зверинце, рабы видели мой позор – с грустной улыбкой, почесывая шею, произнес Луций. – Что будет дальше отец??
– Не переживай. Сплетни про тебя, про меня, про всех членов нашей семьи, всегда будут. Важно правильно относится к ним. Одно дело, когда они шепчутся, где-то там, в застенках двора. С этим ничего не поделать. Да и нужно ли?? Лично мне нет дела, что думает про меня моя лошадь, везущая в город товар, или мой раб, отвечающий за содержание зверинца. Совсем другое дело, как они себя ведут. Здесь да. Если раб осмелится выказать мне пренебрежение, улыбнуться приказу, или еще каким-нибудь способом усомнится в моей абсолютной власти, тогда самыми суровыми методами я научу его уважению. Если же увижу, что мое ученье идет только во вред ему, что оно озлобляет его скудный разум, тогда, в тот же самый момент, он пополнит ряды гладиаторов, если у него есть силы сражаться, или же ряды мяса для хищников, если их нет. Так что еще раз повторю: не думай о рабах, как о людях достойных. Это животные лишь внешне схожие с нами. Они созданы прислуживать, а не думать правильно ли поступил их хозяин или нет. А сейчас, тебе надо развеяться. Я как раз с утра, собирался посетить рынок, и прикупить несколько рабынь, а то здешние, страшные как Горгоны, наводят тоску, печалят взор, и не привносят на виллу красоты. Ты со мной?? – при этом Флавиан хитро подмигнул сыну.
Луций очень удивился этому предложению, ведь обычно работорговцы, сами привозили к отцу товар. Он прекрасно помнил, как отец чинно восседая на своем кресле в атриуме, именно там он любил вести смотры, взирал на товар пригнанный знакомым мангоном. Как стройные босоногие мулатки, перемешиваясь с пышногрудыми белокожими девушками, пытались понравиться будущему хозяину. Слух, не первый год, гуляющий по Карфагену о его отце, как о хозяине добродетельном, считался честным и справедливым.
– Мы сами поедем на рынок? – не совсем доверяя ушам, переспросил Луций.
– Да!! Хотя мне рекомендовали здесь, одного торговца, рабыни которого славятся красотой на весь Рим, однако, такие шарлатаны как он, во-первых, запросят втридорога, а во-вторых не покажут тебе всех имеющихся девиц. Именно поэтому я и хочу съездить сам, заодно и с городом познакомимся, нанесем кое-кому столь необходимые визиты. Ну, так как? Ты со мной??
– Конечно!!
Уже через несколько часов они находились в Остии. День только зачинался, а утро выдалось солнечным и не жарким. Конечно, если принимать в расчет тот факт, что Флавиан и Луций приехали с берегов знойного Карфагена, то утро в пору назвать и прохладным. Мостовая, не аккуратно сложенная из камней разного размера, отдавала ночной холодок, окрашиваясь из темно-серого в солнечно-светлый цвет. Булыжники, недовольно шипя и чуть-чуть дымясь, казалось с неудовольствием, отдают накопленную ими с таким старанием, ночную свежесть. Огромные многоэтажные инсулы, нагроможденные, будто-то бы уродливые исполины вдоль улицы, закрывали прямое попадание лучей Гелиоса в город. Дорога походила на солнечную зебру чередованием мрака и яркого света, проливающегося, как бы из-за плеч домов. Трава и деревья, только пробудившиеся ото сна, дышали на город прохладной бодростью. Несмотря на ранний час, Остия быстротечно заполнялась народом, и громкий шум множества голосов стремительно вытеснял утреннюю тишину. Людские потоки подобные каплям воды, сливались с разных мест в одну огромную лужу. Повозки и телеги, уже успевшие разгрузится, с бряканьем и скрипом, старались поскорее покинуть город, дабы не застрять в прибывающем потоке человеческих масс. Остия просыпалась ото сна. Открывая свои огромные глаза, она дарила населению новый, полный надежд и переживаний, день.
И действительно, чем выше поднималось солнце на утреннем небосклоне, тем сильнее крепчали и наливались скученностью человеческие ряды, пробираться сквозь которые стало делом, решительно, невозможным. Поручив лошадей Палле, отец с сыном дальше пошли пешком. Оба любили пешие прогулки, и к тому же было интересно собственными глазами рассмотреть город, про который столько всего рассказывали. Впереди них, как и положено знатным патрициям, шло двое огромных мускулистых рабов, которые словно волнорезы, расчищали проход впереди себя, расталкивая любопытных зевак, или замешкавшись работяг. Народ видя их, расступался, устремляя многочисленные взоры в сторону незнакомых, но точно важных персон. Раб-глашатай, идущий рядом с неизвестною парой, во все горло доводил до всеобщего сведения, что это сам Флавиан, победитель тысячи битв, военачальник награжденный золотой цепью Веспасианом, отмеченный золотыми наручами проконсулом Африки, и являющийся его представителем у берегов Остии, идет по этой мостовой. «Дорогу!!! Расступитесь и предоставьте ему дорогу!!!.» Однако, чем громче он напрягал голосовые связки, тем плотнее становилась толпа вокруг них. Рим всегда любил героев, и интерес увидеть важного человека собственными глазами, превышал страх побоев. Тем не менее, преследовать его никто не собирался. Разок посмотрев на великого завоевателя, зеваки разбегались по своим делам. Вот так, окутанные мимолетным внимание и секундным почетом, двигались теперь известные персоны по центральной мостовой города. Однако, долго идти по широкой и главной дороге, им было не суждено. Очутившись на перекрестке, компания двинулись чуть левее, где людские толпы еще более уплотнились. Пройдя через маленькую арку, они оказались на узкой улочке, ведущей к небольшому форуму. Навстречу, в том и в обратном направлении сновали покупатели и продавцы. Шум голосов, до этого не такой заметный, стал перерастать в гвалт, в котором разобрать что-нибудь отдельное не представлялось возможным. Людская масса начала перемешиваться красками одежд, будто бы морские течения встретились в небольшой бухте, глядя на которую теперь, нельзя было разобрать какого цвета там вода. Вот тощий, одетый в дырявый плащ бродяга, тянул за собой веревку с заарканенной за шею азиаткой. Причем красавицей ее бы точно никто не назвал. Она смотрелась кривой и рябой одновременно. По лицу волочащего веревку доходяги читалось, что он употребил все имеющиеся средства, для покупки рабыни. При этом счастье, бившее ключом из него говорило, что потратил он эти деньги правильно. Глаза его излучали радость, а нос, заросший угрями, был задран вверх. Этим самым он как бы демонстрировал окружающим, что у него тоже есть рабы, и он тоже гражданин славной Империи. Следом за ними, легко бегом, двигалась группа рабов, скованная между собой двумя рядами цепей. Они были угольно черного цвета, высокие, мощные и широкие. Темнокожие лица казались будто бы одинаковыми. Не составляло особенного труда догадаться, что купили их скопом, и что это люди одного племени. Массивные шеи уже успели облачить в кожаные ошейники, которые, как могло показаться, совсем им и не жали. Между тем, ни капли сожаления или грусти не блестело в африканских глазах. Напротив, озорной игривый огонек, передаваемый от одного к другому, озарял черные физиономии. Они остались вместе!!! Их купили в один дом!!! Что может быть лучше?? Подобная радость считалась хорошим пунктом и выдавала в них, рабов воспитанных, подготовленных для жизни в подчинении, бывшим работорговцем. Но вернемся к сыну и отцу. Чем ближе они продвигались к центру площади, тем менее плотными становились людские потоки. Остановившись прямо посередине форума, Луций с Флавианом решили осмотреться, дабы понять, куда им двигаться дальше. Вдоль стен, по всему периметру форума, длинными рядами тянулись торговые подмостки. Выполненные из дерева и сбитые на скорую руку, они каждый раз со скрипом прогибались, стоило новому «товару» взобраться на них. Для более комфортных смотрин, эти подмостки как бы возвышались над форумом, давая покупателям возможность, словно зрителям в театре, скрупулёзно и особенно тщательно разглядывать рабов. Нижняя часть этой мнимой сцены закрывалась тяжелыми занавесками. То делалось, чтобы зрители целиком и полностью фокусировались на текущей продаже, не заглядывая, так сказать, в кладовую. Чтобы взбираться на эту шаткую конструкцию, сбоку приставили какое-то подобие лестницы. Стоит добавить, что эта лестница приходилась как минимум родственницей мнимой сцене, ибо лазать по ней мог далеко не каждый. Её конструкция, точно так же как и конструкция подмостков выглядела шаткой, и не надо быть особенно догадливым человеком чтобы понять, что она может развалиться в любой момент. Однако, оставим на мгновенье старый подиум с дефилирующими по нему товарами и вернемся к площади, на которой так органично размещался невольничий рынок. Форум делился на четыре части, как прямоугольник. Каждая его стена считалась гранью. Вдоль каждой из этих граней, рабы продавались по предназначению. Больше всего народа толпилось возле противоположной стены от входа. Приглядевшись, Луций увидел на подмостках молодую девушку, только что вогнанную на них. Оказавшись пред стольким количеством любопытных жадных и похотливых глаз, она совсем растерялась. Распрямится в полный рост, ей не позволял стыд. И стыдиться было от чего, ведь из одежды девушку окутывал лишь лоскут материи, перехваченный поясом в области груди. Более того, тот лоскут не имел целостной формы. Он был разодран с обеих сторон до уровня талии таким образом, чтобы сильнее выразить округлые, совсем еще юные формы бедер. Срам и чувство отвращения сковывали движения девушки. Еще совсем недавно, эта юная особа строила совершенно другие планы на жизнь. За свое недолгое существование она успела отказать нескольким женихам, выбирая для себя подходящую партию. Успела настроить планов, успела задумать, как сложиться дальнейшая прекрасная жизнь. И всё вроде бы шло хорошо, но так же стремительно, как буря находит на город, у ворот ее дома появились римские легионы. Огненно- красного цвета, эти солдаты напоминали раскаленный песок, принесенный неизвестно откуда западным ветром. Закованные в броню войны больше походили не на людей, а на бронзовые изваяния. Однако, не это поразило ее в захватчиках. Истинный страх вызывал холод, исходивший от них. Там, под латами, от солдат не чувствовалось человеческого тепла. От них веяло металлическим спокойствием и равнодушием к побежденным. И это не было обманом. Девушка прекрасно помнила, к своему несчастью в деталях помнила, как ворвались захватчики на ее порог, как пал от удара меча отец, даже не успевший вымолвить слова. Помнила перепуганные глаза матери, бросившейся на нее с ножом. Помнила, что не могла понять, за что мама пожелала ей смерти, а отгадку нашла лишь в трюме корабля, перевозившего пленниц. Помнила как мать, с этим самым ножом в руке, оказалась заколота, словно животное, под веселое улюлюканье солдат, кортиком легионера. Стоя на подмостках, не раз обесчещенная, и уже с полным пониманием новой жизни, она искала в толпе будущего хозяина, пытаясь угадать дальнейшую судьбу. Ведь где-то, среди этих отожранных рыл, стоял и он.
Следом за девушкой, под общее веселые выкрики народа, на торговый подиум поднялся продавец-мангон. Это был еще не старый человек, с приличным лишним весом, свисающим чуть ли не до колен и так сильно натягивающим засаленную тунику, что она смотрелась на нем, будто кожа на стареньком барабане. Взобравшись наверх, он уперся руками в колени и несколько раз громко продышался, чем вызвал бурю веселых эмоций у покупателей.
– Ты только смотри не сожри ее до продажи, – выкрикнул один невысокий зевака. Грохот смеха волной прокатился по толпе.
Отдышавшись, мангон стал глазами выискивать того, кто кричал. Но сделать этого не представлялось возможным, потому что лицо толпы имело одну общую гримасу с открытым ртом заливаемым смехом. Не найдя обидчика, он решил продолжать свое дело. Поправив венок на голове, который после подъема, съехал немного на бок, мангон было открыл рот. Как вдруг другой голос из толпы, вновь заставил его стать объектом насмешек.
– Вы думаете это венок, – захлебываясь голосил, какой-то сморщенный беззубый старикашка, – это повязка, что бы морда пополам не треснула.
Снова грохот смеха, сотряс стены и близлежащие подмостки. Шутка действительно удалась и пришлась, что называется, ко двору. Даже рабыня, только что втиснутая наверх для продажи, начала краешком губ улыбаться. Находясь в собственности этого рабовладельца, она не раз замечала, что кроме вкусной еды, его не волновало, ровным счетом, ничего. Бывало, раб при нем ошибался, совершал какой-нибудь чудовищный проступок и уже готовился к неминуемой каре. Но вдруг озирался, замечал, что в этот момент рядом никого из надзирателей не находилось, и тогда выдыхал, чувствуя себя спокойно. Причиной подобного являлась лень жирного владельца. Мангон нарочно делал вид, что не замечает проступка, дабы не тратить силы на выяснение обстоятельств. Да что там говорить, ему даже слуг позвать было лениво. Ведь им же придется пересказать содеянное преступником. Однако, ценность денег толстяк прекрасно понимал, потому и проделывал такие штуки, как лазание по лестнице, лично, никому не доверяя сей ответственный труд. Отдышавшись и найдя глазами обидчика, толстяк прокричал:
– Хвала Зевсу громовержцу, что сегодня будет дождь с сильным ветром, и тебя тощая дрянь, точно унесет в море, не будь я Лиссипом.
Началась перепалка. Под общий гогот и хлопанье в ладоши, двое поливали друг друга грязью, на радость остальным. Эта заурядная ссора не интересовала Флавиана и Луция и они, как будто сговорившись, синхронно, перевели взгляд в другую сторону. Там, около стены находящейся справа от входа, продавались рабы, предназначенные для физических работ. В данный момент на подмостках стояли четверо, голых до пояса, мужчин. Из остатков одежды на них зияли лишь набедренные повязки. Тело каждого носило на себе недавно приобретенные шрамы. Кровавые резкие раны не кровоточили, однако, их сочный цвет и количество, говорили, что владельцы этих украшений, в данный момент продающиеся на подмостках, являлись бывшими войнами, взятыми в плен на поле битвы. Руки рабов, опутанные веревками, находились за спиной, а на шеях висели таблички, описывающие их достоинства и недостатки. Головы новоиспеченных рабов, понуро опущенные вниз, не искали в толпе будущего хозяина. Чувство безразличия к тому, что ожидает их впереди пересиливало страх и переживания. Самую важную битву за жизнь они уже проиграли, так не все ли равно, что будет дальше? Такой вопрос и одновременно ответ вертелся в измученных и обреченных головах. Перед ними, взад и вперед, расхаживал продавец. Громким голосом он рассказывал, как их можно использовать, какую ощутимую пользу смогут они принести. Мангон подходил к ним, хлопал по ляжкам, заставлял поднимать ноги, показывать зубы. Позже, по знаку продавца, на подмостки, вытащили два мешка зерна.
– Подними, – громким повелительным голосом приказал мангон, одному из рабов. Его помощник развязал веревки, и освобожденный раб, молча, с уныло-злобным, но послушным видом подошел к мешку. Поднять его сразу не получалось, как тот не старался, видимо ноша была действительно очень тяжелой.
– Подними, сказал, – заорал на него мангон.
Однако у бедолаги ничего не получалось. Он напрягся еще сильнее. От этого усилия вены вздулись не только на руках и ногах, но даже на лице. Мешок не поддавался. Вдруг из-за его спины, без приказа и разрешения появился второй невольник. Смельчак ногой подтолкнул мешок на руки к первому. Первый, словно маятник, на который накатили груз, выгнулся, предпринял самое последнее усилие, рванув вперед, и поднялся вместе с грузом. Ноги тряслись от напряжения, руки и шея налились кровью, лицо раскраснелось от натуги, но он продолжал стоять. Когда-то давно, закаленный в боях, он умел пересиливать себя и терпеть.
– Обратите внимание, достойная публика, а ведь в руках у него сейчас полтора киккара!! – кричал разгорячённый мангон, показывая на мешок.
– Кто может похвастаться такой силой?? И я прошу за него всего лишь две с половиной тысячи сестерциев!!! Разве эта цена?? Или берите сразу четверых, тогда, только сегодня, будет скидка. Две тысячи триста сестерциев, за каждого, если берёте их скопом. Смотрите внимательно, может быть, с виду они и не кажутся огромными, но когда дело доходит до работы, фору дадут любому негру!!! Их можно использовать и как охрану, ведь они отлично обучены во фракийской армии, или, например, носить носилки. Такие богатыри никогда не уронят паланкин. Дополнительным и неоспоримым их преимуществом будет то, что они мало едят, в отличие от тех же нубийцев.
Он и дальше рассказывал, насколько хороши те рабы, но Луция с Флавианом, это не заинтересовало. Они продолжали исследовать рынок глазами. Теперь, желая узнать, что делается слева от них, пара направила туда свои взоры. Надо отметить, что эта сторона оказалась самой бесшумной. Здесь толпилось меньше всего людей, а если быть более точным, то практически никого. Лишь пара человек, обряженных в плащи, о чем-то тихо беседовали. В этом месте товаром считалась старики, с длинными бородами, в непонятных шапочках, и такие тощие, что казалось, их ребра сейчас прорвут кожу, и вываляться наружу. Продавец даже не пытался их рекламировать, потому что делать это ровным счетом было не для кого. Кто же они были на самом деле? Может быть, мудрецы, не оправдавшие ожиданий, может опытные в прошлом земледельцы, но вернее всего, они принадлежали к той категории, когда самому не нужно, а выкинуть жалко. Обычно, подобный сброд продавали для каких-нибудь другим нужд беднякам, предварительно наврав им с три короба, про способности этих рабов.
Не заинтересовавшись стариками, они пошли туда, где торговали женщинами. Им захотелось посмотреть поближе насколько хорош товар и возможно ли там чего-нибудь путное выбрать. Волнорезы – рабы расталкивали публику, которая с заметным негодованием, все-таки расступалась, увидав перед собой незнакомцев. Любопытство пересиливало страх, и некоторые особо заинтересованные, с неохотой освобождая дорогу, пытались заглянуть в лица незнакомцев, а особо наглые, даже заговорить. Но всё это не имело значения.
Навстречу отцу с сыном, неторопливой и важной походкой, прошел высокий худощавый мужчина, облаченный в накрахмаленную тогу, идеально уложенную по фигуре, с аккуратно подвернутыми складками. За ним, быстро семеня ногами и пряча лицо в копне рыжих волос, бежала та самая рабыня, всего минуту назад выставленная на продажу. Замыкал процессию темнокожий раб, двигаясь, след в след за новой невольницей. Этого слугу приставили к ней, чтобы она не сбежала. Но эта троица уже не волновала ни Луция, ни остальных. Новый товар загнали на подмостки. Теперь там блистали две женщины. Обе, с черными, как смоль волосами, спадавшими толстыми локонами на белоснежные плечи. Девы не являлись погодками. Одна из них была старше другой, но при этом никто бы не сказал, что старшая второсортна. Наоборот, ее созревшие и сформировавшиеся черты тела, будто бы вылепленные из мягкой белой глины, плавно округлялись, отблескивая нежной кожей, маня ее загаром. Разумеется, не все части тела прелестницы открывались пытливому взору. Шея, кисти, покатые плечи, вот, пожалуй, и всё, что можно было рассмотреть. Остальное скрывалось в драпировках светло-розовой паллы, одетой на ней. Черты лица этой прекрасной рабыни, можно назвать, без сомнения, правильными. На небольшом овале лица гармонично сочетались глаза, в черноте которых заблудился и потонул не один восторженный обожатель. Нос, длинноватый и узкий, спускался идеально ровной линией, к ямочке, над пухлыми сочно-розовыми губами. Обрамлял лицо, коротенький, правильный подбородок. Головку рабыня держала чуть-чуть вверх, выказывая этим свое достоинство, и когда-то важное для нее, происхождение. На шее, длинной ниткой, блистало ожерелье из драгоценных камней. Разумеется, хитрый мангон, не собирался его отдавать вместе с рабыней, а заставил надеть, лишь для придания большого лоска и красоты. Этим действием он хотел набить большую цену, ведь красивая женщина, наряженная в изысканные украшения, смотрится дороже, чем такая же, но без них. Этот прием являлся достаточно заурядным среди торговцев. Второй рабыней, возгнанной на подмостки, оказалась совсем еще девочка лет четырнадцати или шестнадцати. Скорее всего, и как позже подтвердил работорговец, она являлась дочкой той, с которой ее выставили на продажу. Девочка, хотя и выглядела молоденькой, но уже начала «окукливаться». Волосы, ее, как и у матери, чернели смолью. Только прическа значительно отличалась. Стрижка молодой особы, представляла собой расчёсанными в разные стороны пряди, оставляющие широкий пробор на маленькой головке. Глаза девицы, выделялись своими размерами и выразительностью взора, обрамленные густым рядом длинных ресниц, они словно облака окутывали того, на кого она глянет. Брови, выщипанные на современный манер, напоминали летящую птицу, расправившую крылья. Нос, в отличии от материнского являлся плавным продолжением лба, спадающим, будто русло реки, между двух берегов. Губы, как и у матери, дразнили налившейся спелостью и сочностью. В ее гардеробе не было украшений, лишь белая туника, спускающаяся почти до колен, и сандалии, повязанные чуть выше щиколотки, подчеркивали стройность ног своей владелицы. Вдвоем они смотрелись, будто птицы небесные, спустившиеся на землю, посмотреть как дела у смертных. И только глаза выдавали затравленный нервничающий вид, перепрыгивающий с одной головы покупателей на другую. Без сомнений, эти женщины считались главным козырем, изюминкой, украшением, сегодняшних продаж. Мангон, будучи на этом рынке профессионалом своего дела, хорошо знал сословие местных богачей, и так же хорошо знал, что в город прибыл новый управляющий дел Луция Пизона. Сплетни разлетелись раньше их появления. Поэтому, хотя условно с Флавианом никто знаком не был, все совершенно точно знали, кто он. Стоило мангону увидеть, что незнакомая, красиво одетая пара двинулась в его сторону, он сразу же решил показать, так сказать, товар лицом. Не заинтересоваться этими красавицами, привезенными из далекой Иудеи, было, решительно, невозможно. И расчет сработал на сто процентов. Флавиан и Луций, оба, жадно пожирали глазами женщин, уставившись на них, как на что-то диковинное.