Время шло. Его течения невозможно остановить, даже если того желают, сильнейшие представители мира сего. Малая арена зверинца начала заполняться. Причем наполнение это смотрелось весь необычно. Диковиной было то, как зрители приходили на трибуну. Обычно веселые, возбужденные, ожидающие призов, угощений и зрелищ. Сегодня их практически вталкивались на места, надсмотрщики. Рабы!! Те, кто привык подчиняться, не скрывали своего настроения. Их лица выглядели понурыми, разбитыми и откровенно злыми. Складывалось впечатление, что рабов привели для участия в играх, а не для просмотра зрелища. Однако, вышколенные «железным кулаком» Флавиана, они не смели противиться более, чем показывать обиду своим видом. Обычно жужжащая арена, сейчас казалась похожей на кладбище, жуткое, молчаливое и какое-то мистически страшное. Публика удрученная предстоящим, не перемигивалась между собой, не приветствовала друг друга, а лишь покорно смотрела туда, где вот-вот начнется действо. Местные «букмекеры» молчали, не произнося не слова. Не существовало даже намека на желание поставить ставку, или на то, сколько продлится казнь, или как ее убьет Лост. Тишина!!! Зловещая, режущая уши тишина, весела над малой ареной зверинца. Обычно расторопные торговцы напитками и угощеньями, казалось, вовсе не появлялись на трибунах. Признаться честно, такого не помнил даже Луций Пизон, посмотревший не одни игры и не одну казнь. Чтобы рабы бунтовали вот так, чтобы эта голь не приветствовала его аплодисментами и радостными возгласами. Это действительно удивительно. Хотя, что лукавить. Подсознательно он подчинялся настроению толпы. Больше того, он справедливо считал себя виноватым. Вот во что вылилась его глупая шутка, или как он считал изначально, веселая хохма. Да если б даже знал, что девочка похитила перстень, ни за чтоб не сказал!!! Ей бы объяснил, но до семьи ничего не довел бы!!! Он перевел взгляд на своего друга. Вместо него сидел кто-то другой. Кто-то потемневший, посеревший, с потухшим взглядом и чудовищно покалеченный жизнью. Флавиана было не узнать.
Два почётных патриция заняли свои места на верхних ложах. На небольшом пьедестале уже блистал изобилием, накрытый стол. Кубки разлиты и Флавиан, видимо сильно переживающий сегодняшнюю трагедию, без приглашения и возлияния богам, залпом опорожнил свою чашу. Оторвав кубок от губ, он виновато уставился на Луция Пизона, однако последний сделал вид, что того не заметил, и собственноручно наполнил пустую чашу товарища. После, сел рядом на застеленное пурпуром ложе и мрачно уставился куда-то вперед.
– Достопочтенные патриции, – послышался голос вилика откуда-то сбоку, – начинать??
Флавиан повернул голову на зов. Из-за ложа в пол оборота высовывался Палла. Оглядев его с ног до головы и отметив, что тот волнуется, также как и он, Флавиан молча кивнул в ответ.
Авелия стояла посредине сколоченного на скорую руку, туннеля. Садящееся закатное солнце, мутными полосками, пролезало сквозь плохо сбитые доски, на влажный песок. Ей почему-то казалось, что вокруг пахнет морем, и эта мысль приободряла ее. Полностью готовая к сегодняшней смерти, она перестала бояться, и даже пребывала в состоянии нервного ожидания своей казни. Девушка успела попрощаться с жизнью, со всеми друзьями и родственниками, успела примириться с собой, и простить тех, кто когда-нибудь причинил ей зло. Душа, казалось, пела и рвалась навстречу с богом, и ничто не могло ее удержать. Туннель примыкал одной стороной к арене, и казалось удивительным, что люди, заполняющие её, оставались практически не слышимыми. Авелия, хотя и не любила казни и игры, однако, на подобных событиях приходилось бывать достаточно часто. Каждый раз, занимая места на трибуне, её удивляло количество народа и желание людей смотреть на страдания своих братьев. Сейчас, когда до начала казни оставалось совсем немного времени, вокруг стояла гробовая тишина. Лишь изредка, кто-то что-то выкрикивал и сразу же замолкал.
А может быть никто не пришел? – спрашивала себя девушка, и сразу же отвечала себе на этот странный вопрос: «такого не может быть, хозяева подобного не допустят».
Неожиданный скрип, с противоположной стороны тоннеля прервал ее размышления. Она отчетливо слышала звук засовов, но света, который должен был ворваться при открывании двери со стороны улицы, не вливался в её коридор. Хотя нет. Мутные желтые лучи, тонкими полосками, выползли из-под длинной стены, точнее из ее щелей, снизу и сверху. Только сейчас Авелия поняла, что тоннель разделен на две длинные части, и во вторую часть кто-то вошел и остановился. Створки захлопнулись и помещение наполнилось ощущением страха. Авелия сделала несколько шагов вперед, чтобы сквозь щелочки в стене рассмотреть своего нового гостя. Возможно, это еще один бедолага, обречённый на казнь, так же, как и она ожидающий своей минуты. Ей захотелось поддержать его, успокоить, объяснить, что смерть бывает только раз, что бывает обязательно у всех, и бояться ее не стоит. С легким сердцем она прошла этот маленький путь к щёлочкам в стене.
– Ей, есть там кто? – тихоньким голоском прошептала она.
Ей никто не ответил. Тот, кто находился за стеной, отказывался говорить, и стоял неподвижно.
– Не надо меня бояться!! Я такая же, как и ты!! Возможно, мы вместе встретим смерть на арене, но я не страшусь её.
За стеной кто-то пошевелился и сделал несколько грузных шагов навстречу к Авелии, чтобы послушать девушку. Но отвечать – не отвечал.
– Я лишь хочу сказать, что как бы не было страшно, уже скоро мы предстанем пред богом. Не бойся. Спаситель ждет нас наверху. Давай покаемся вместе пред ним, чтобы с чистыми душами подняться в его обитель.
Она встала на колени, сложила руки ладонями друг к другу и уже хотела начать молитву, как из-за стены послышался глубокий резкий выдох, похожий на фырчанье. Этот звук, был не человеческого происхождения. Холодок пробежал по спине девушке от внезапной догадки. Все же надеясь, что может быть, ей показалось, что за стеной такой же бедолага, как и она, Авелия прильнула к щели в стене, пытаясь во мраке темного тоннеля, различить хотя бы что-нибудь. Тьма не давала этого сделать, как вдруг, прямо мимо ее лица, прошло что-то огромное, темно-желтого цвета. Сделав полукруг, это что-то село прямо против Авелии и на секунду замерло, наблюдая за девушкой. Время текло, и этот кто-то от девушки прятаться не собирался. Еще мгновение, и из темноты вынырнула огненно-рыжая голова Лоста, с горящими как угли глазами, и растопыренными ушами. Лев специально сел так, чтобы будущая жертва смогла различить его. Он сидел не двигаясь, смотря в ту же щель, что и Авелия, будто пытаясь угадать, кто же ждет его там, в будущем, на арене. Оба смотрели, не отводя друг от друга глаз, как будто играя в игру, где проигравший тот, кто первый отвернется. Тем не менее причины смотреть, у обоих были разные: льва дразнил спортивный интерес, будущая жертва будоражила кровь, и он жадно втягивал воздух, пропитанный запахом Авелии. Девушка же наоборот, смотрела на льва как в первый раз. Его размеры с новой силой ужасали ее. Его мощь, прорисованная по всему телу, будто бы подчеркнутая умелым скульптором, приводила ее в ледяной трепет. Он уже играл с нею, давая разглядеть себя, заставляя обливаться холодным потом заранее, еще до начала представления. Его взгляд, казалось, сосредоточен на той щели, в которую смотрела девушка. Он чувствовал ее, сгорал от нетерпения встречи. Каждый мускул на желтом теле прорисовывался напряжением. Наверное, если бы Лост того захотел, он мог бы с легкостью разнести стену, разделяющую их. Однако, это был опытный убийца, воспитанный в лучших традициях Рима, умеющий ждать, умеющий не торопиться, когда это необходимо. Авелия же, не могла оторвать глаз ото льва. Она чувствовала себя мышью, наблюдающая за змеёю, уже знавшая, что ее пожрут, но все равно питающая какую-то глупую надежду на спасение. При страхе, колотившим её тело, она поймала себя на мысли, что смотрит на льва не только с ужасом, но и с каким-то восхищением, потому что не отметить стать и мощь зверя было делом, решительно невозможным. Лязг засова заставил оторваться ее от созерцания Лоста. Открылась дверь со стороны арены и навстречу ей, вместе с разлившимся по песку светом факелов, вошли двое солдат, с пристегнутыми гладиусами на ремнях. Авелия почувствовала слабость в ногах и во всем остальном организме. Она находилась в готовности к смерти вообще, но не прямо сейчас. В эту минуту невыносимый страх овладел телом девушки. Ноги затряслись, как после изнуряющего марафона. Дыхание, ровное еще мгновение назад, сперло. В глазах побелело и позеленело одновременно. Жуткое делание жизнь закричало изнутри. Она отступала от солдат вглубь коридора, и может быть совсем бы убежала, если бы не запертые ворота. Как загнанная лань, девушка забилась в дальний угол, уперлась спиной в стену, но будто в бреду продолжала совершать ползущие, отталкивающие движения. Солдаты молча подошли ближе и остановились. Обоим сегодняшняя работа не доставляла удовольствия, ведь не преступника они вытаскивали на песок, а Авелию. Как и весь дом, эти два война прониклись к девушке особыми чувствами. Будь трижды проклята эта работа!!! Каждый желал бы вынести ее на руках из этого тоннеля, а вместо этого, получалось соучастие в казни. Тот, что смотрелся пошире отошел в сторонку, отвернулся, давая другому остаться с Авелией наедине. Второй приблизился, присел на одно колено и вытащил из-за пазухи маленькую амфору.
– Это яд. Он подействует уже спустя несколько минут, и мучения которые причинит тебе Лост, ты не почувствуешь.
Говоря эту речь, глаза его увлажнились, он действительно жалел девушку и пытался, по мере сил, помочь ей. Авелия видя в собеседнике теплоту, немного пришла в себя и уставилась на него в ответ, своими бесконечно чистыми глазами. Но стоите!! Черты его лица показались знакомыми девушке. В этом измученном страданиями челе, Авелия смогла разобрать знакомого. Но кто же он?? Память, в мгновение ока, возвратила в воспоминаниях тот момент, когда она спасла ему жизнь. Пред ней стоял тот самый охранник, посветивший Луцию в лицо факелом. Вот судьба, все-таки имеет фантазию!! Снова к Лосту, и опять он рядом.
– Не бойся, – продолжал солдат, – этот яд совершенно безболезненный. Ты даже не почувствуешь, как он овладеет твоим телом.
Он хотел продолжать и далее, но она не дала ему этого сделать. Легонько оттолкнув руку с амфорой, девочка лишь измученно улыбнулась и отрицательно покачала головой. Лев, как будто чуя неладное за стеной, издал громкий рык, и несколько раз, покарябал стену, разделяющую их. Это звучало так ужасно, что солдат вздрогнул, а Авелия лишь перевела взгляд на стену, и обреченно улыбнулась. Солдат снова протянул ей яд.
– Льва давно не выпускали на арену, прими яд, пожалуйста.
– Нам надо торопиться, – громко сказал первый солдат, стоявший к ним спиной.
Однако девушка молчала, не принимая снадобья из рук «избавителя». Солдат поставил пузырек рядом с ней и отошел на несколько шагов, повернувшись к ней спиной, и проговоря напоследок:
– У тебя есть несколько минут, чтобы попрощаться с жизнью, и поговорить с Богом. Я знаю, иудеи так делают.
Авелия еле заметно кивнула ему головой, точнее его спине. Встала на колени и начала молиться. Сейчас она делала это горячо, неистово и быстро, что некоторые ее предложения сплетались между собой в одно непонятное никому слово, но понятное ей. Сейчас скорость душевной молитвы казалась очень важной, и девушка торопилась. Та искренность, честность пред собою и богом, придавали ей сил. Страх льва за стеной, страх смерти, всё уходило, разрешая сознанию воспарить в небеса и взглянуть на сегодняшний день, как на еще один прожитый и законченный. Малодушие и робость таяли, укрепляя маленькое и хрупкое тело, железной верой, нечеловеческой силой и крепостью духа. Она еще раз вспомнила разгоряченного Луция, отправляющего охранника на смерть. Но если тогда, ей казалось это чем-то чудовищным, то теперь, оно стало приятным воспоминанием. Ведь она смогла его изменить. Что-то воздушно-легкое обняло девушку. Она была готова.
– Все, пора!!. – громким, звякающим голосом проговорил солдат.
Обернувшись, он увидел, что Авелия закончила, и уже стоит на ногах. Сейчас она казалось каменным изваянием, только что законченным скульптором. Цвет ее потухающей кожи, будто бы светился в темном коридоре пугающей блеклостью, как будто покойник встал из могилы. Черты лица, высеченные из камня, сменили привычную круглоту щек и подбородка. Глаза, как потухающие угольки, переливались дивным тускнеющим светом. Ах, как жалко выводить такую девушку на казнь. Как хотелось сейчас ослушаться приказа, подхватить ее на руки, и вытащить из объятий грядущей смерти. Солдат посмотрел на амфору, опрокинутую около ее ног – она была пустой. Неужели все-таки решилась принять яд? Он перевел взгляд на песок возле амфоры – он выглядел сухим, следовательно, ее содержимое не проливали на него. «Хорошо» подумал про себя солдат, по крайней мере, мучения будут не такими страшными. Он улыбнулся ей, как бы принимая благодарность, которая зажглась в глазах девушки.
– Пора, – повторила Авелия и пошла вперед солдат.
Словно молчаливые овцы, они пристроились за ней, сопровождая смелую девушку на так и не разрыхленный песок арены. Если бы кто-нибудь увидел подобную картину, то наверняка решил бы, что это она сопровождает их в каком-то деле, но никак не наоборот. Настолько по-разному они выглядели. Авелия, несмотря на то, что ей предстояло, шла ровно и смело, солдаты же плелись за ней, как нашкодившие ученики за преподавателем. Дойдя до ворот, девушка отодвинулась, разрешая солдатам вывести ее на «потеху» публике. Постояв с полминуты, они отворили двери, и лучи тысячи факелов наполнили их взоры вечерним светом. Авелия молча пошла вперед. Ее шаги были уверенными и твердыми. Сердце боялось, но душа готовилась унестись далеко на небо, и это придавало сил. Пройдя до середины арены, она осмотрелась. Её «сцена» представляла собой, небольших размеров овал без крыши, усыпанный белоснежным песком. Стены возвышались примерно в три человеческих роста, выкрашенные в кроваво-красный цвет, а трибуны начинали нарастать прямо от верхнего края стены и удаляться выше и выше, словно ступеньки в небо. Так же имелись тут и двое ворот. Первые те, через которые она вышла, вторые те, через которые вынесут остатки ее тела. Об этом она знала прекрасно, ибо ей доводилось видеть подобное, на играх. Особым же лоском, на фоне сколоченной на скорую руку арены, выделялось ложе, тоже сделанное по-быстрому, но отличающаяся от остального некоторым изыском и убранством. Там виднелись золотые тесемки, в форме змеек украшающих опорные столбы, два флага с гербами Флавиана и Луция Пизона, пурпурный балдахин, призванный защищать зрителей от солнца. Хотя какое сейчас солнце?? Но самым красивым элементом сегодняшнего вечера, несомненно, являлось небо. Облака, словно творог, причудливо разрыхлились по его своду, а уходящее солнце, будто мед, связало это блюдо ярко-желтым, последним светом. Так ты приветствуешь меня, или так провожаешь, – вопрошала Авелия бога, высоко задрав голову вверх. Однако, громогласный звук труб заставил ее очнуться и заново переключится на собственную казнь. Близ ложа появился Буру, одетый почему-то в золотое. Он выступал чтецом приговора. Так происходило всегда перед умерщвлением. Всё вокруг замолчало, приготовляясь внимать вилику, точнее его словам. Хотя правильнее, наверное, сказать, вокруг ничего и не шумело. Стояла такая тишина, что можно было разобрать шелест крыльев пролетающих птиц.
Авелия не хотела слушать. Ее внимание привлекало не столько место, сколько публика наполняющая его. Девушка внимательно разглядывала трибуны. Половина их оказалась запружена народом, лица которых, Авелия смогла без труда разобрать. Там сидели рабы жившие, совсем недавно, с ней по соседству, сидели солдаты и надсмотрщики, сидели вольноотпущенники, приходившие по делам к Флавиану. Наверное, ровным счетом тут находились все. Однако, не их пыталась выхватить из толпы зрителей, будущая жертва. Среди прочих она искала двоих. Она искала Луция и Ревекку, но найти не могла. Переведя свой взгляд на ложе хозяев, девушка шарила глазами по нему, но тщетно. Кроме Луция Пизона и Флавиана там никого не было. Они же, отвернули свои взоры от нее, заметив внимание к ним проявленное. Даже совершая правильное, справедливое дело, они чувствовали себя виноватыми. Авелие, из-за отсутствия Луция стало как-то легче. Внутренне, она не понимала, чего ей хотелось больше в эту минуту. Увидеть Луция снова, или чтобы он не присутствовал на казне. С одной стороны, увидеть того, ради которого она жила и теперь умирала, с другой, Авелия и врагу бы не пожелала увидеть казнь любимого человека. А даже сейчас, на арене, за несколько минут до кровавого итога, девушка знала, что их чувства взаимны, честны и чисты, и что там, на другом конце качелей ее жизни, Луций её так же любит, скорбит и мучается. А в то, что он её по-прежнему любит, она верила так сильно, что никто в мире не смог бы разубедить ее в обратном. Поэтому, то что жениха не присутствовало в ложе или на трибуне, то что он не увидит ее страшного финала, придавало сил робкой, но вместе с тем мужественной Авелии. Ее мысли прервали барабаны, так стремительно и неожиданно застучавшие, что стая птиц, сидевшая на выступе одной из стен, лихо взвилась ввысь и растворилась в горизонтах неба. На переднем плане главного ложа засуетился Буру. Жестом он попросил тишины у присутствующих, и как только она наступила, начал зачитывать немногословный приговор:
– Никому не позволено усомниться в господах своих, ослушаться их, а тем более чинить воровство в их доме. Мысли подобные и действия, едино ведут к смерти на арене. И пусть сегодняшняя казнь будет уроком всем нам – на большее его не хватило, хотя совершенно точно изначально Буру силился сказать больше.
Причина немногословности, вероятнее всего, была той же самой, что и у остальных. Он начал читать приговор, как обычно глядя в глаза приговоренной, однако, не смог выдержать обратного взгляда Авелии. Тот цветок, что рос теперь посредине арены, та непорочность, та его чистота, заставили сжаться душу бедного вилика. Главным же аргументом осужденной являлись глаза, вытаращенные на Буру в этот ужасный час и дарующие ему прощенье. Сколько раз, именно с этого места он взирал на идущих на смерть, сколько раз заглядывал им в очи и видел там страх, ненависть, горе, да всё что угодно. Но такой чистоты взора, такого умиротворения, такого покоя он, не то чтобы не видывал, о таком он даже не слыхивал. Поняв, что дальше сдерживаться будет тяжелее, он отвернулся, как бы в смятении, и показал слугам жестом, чтобы казнь начиналась. Сразу же двое, бросились открывать коридор со львом. Лязгнул засов, тяжелая воротина с тягучим скрипом отворилась, но из нее никто не появился. На арене стало так тихо, будто бы тут не было вообще никакого представления. Сотни глаз устремились туда, внутрь темного коридора, из которого должен появиться лев, но вопреки ожиданиям, никто не появлялся. Прошла минута, за ней вторая. Рабы начали перемигиваться и перешептываться между собой. Если хищник не тронет жертву, значит жертва невиновна. А то, что звери чувствуют безвинных, и своим отказом убивать даруют им прощание, знали буквально все. Если бедолагу пощадит хищник, значит и в миру им даруется прощение. Это правило уважали везде и Рим, разумеется, не являлся исключением. Любой житель священной империи знал это правило, и так же знал, что обойти его, значит нарушить волю богов. Единственное, что смущало всех и каждого, так это то, что Лост всегда выходил. Да и не только Лост. Любой зверь всегда выходил на арену. Поэтому про правило, конечно, знали, но про то, что оно где-то сработало, разумеется, никто не слышал.
Флавиан и Луций Пизон тоже смотрели, то во мрак коридора, то друг на друга, пытаясь понять, что происходит. В доли секунды они сообразили, чем это может закончиться. Из темного тоннеля никто не появлялся. Старый воин уставился на своего друга. Оба, в душе не желали этой казни, а тут предоставляется такой замечательный шанс избежать убийства. Говорить, или что-то обсуждать старым друзьям не было смысла, слишком хорошо они чувствовали друга. Луций Пизон сделал еле заметный кивок, как бы соглашаясь с не озвученным предложением Флавиана. Глава семейства еще голову не успел перевести на вилика, когда тот уже орал во всеуслышание, чтобы слуги закрывали ворота.
– Юпитер – прародитель, явил нам свою волю, через этого льва. Не виновна … – закончить тираду ему оказалось не суждено. Голос Буру, словно щебетание птахи, растаял в общем вздохе зрителей. Однако, не радостный возглас одобрения огласил трибуны. Некоторые даже повскакивали с мест. Дружный гул, словно волна прибоя, прокатился по стенам арены. Вилик перевел взгляд туда, куда таращились и сотни остальных. Ведь надо же, в конечном итоге, разобраться, что там произошло, хотя где-то, внутри себя, он уже догадался о причинах, ожививших толпу.
Не дотерпели совсем немного. Стоило охранникам начать сдвигать воротины между собой, дабы запереть хищника и не дать тому появиться на арене. Стоило раздаться первому лязгу петель, наполнив долгожданным скрежетом уши трибун. Стоило первым одобрительным хлопкам, словно начинающийся шторм, оросить зрительские ладоши, как на беломраморном песке появился Лост. Как разряд молнии, выпущенный из тучи самим Юпитером, проскочил он в оставленную ему щель. Это произошло настолько стремительно, что не все сумели сообразить, как хищник оказался на арене. И тем не менее, все-таки оказался!! И сделал это лев действительно эффектно. Возможно, он рассчитывал своим появлением, зажечь толпу. Ведь лев желал не только убивать, но и как положено искусному актеру, он хотел, требовал, и уже, наверное, зависел от любви толпы. Поэтому появившись, словно молния из ворот, он распрямился во весь рост и застыл словно каменное изваяние, дабы публика насладилась лицезрением своего кумира. Однако, реакция хоть и возбудила сборище народа, однако не так как обычно, и Лост, разумеется, это почувствовал. Они не приветствовали его, наоборот, как будто бранили. Им не восхищались как обычно, его призирали. Многие думают, что животные не понимают человеческой речи. Может это и так, однако, невозможно отрицать то, что они чувствуют настроение, и сегодняшнее выступление царя зверей, являлось самым лучшим тому доказательством. Появившись, он замер, так сказать, для наслаждения публики. Но не встретив должной реакции, в виде восхищения, рукоплесканий и остальных оваций, проявленных в самых разнообразных формах, в недоумении сел на песок. На арене, в буквальном смысле слова, повисла тишина. Лев, за всю свою жизнь не помнил такого, да что помнил, он не знал, что подругому вообще бывает. Сидя на песке, Лост вопросительно таращил глаза на присутствующих, не понимая причин этой безрадостной встречи. Разобраться в причинах такого поведения зрителей он не мог разобраться, и потому решил оглядеться, кого же послала ему судьба на сегодня. Сначала его внимание привлек звук клацающих затворов. Это убегали два стражника, те что безуспешно пытались затворить пред ним ворота. Они наконец-то сообразили, что больше тут делать нечего, и уже закрывали за двери за собой, с другой стороны. Вскоре, на глаза ему попалась Авелия, которая вначале стояла смирно, невдалеке, тоже посредине арены, но хорошо разглядев Лоста, потихоньку попятилась в дальний угол. Признаться, лев ее даже не сразу заметил, до того она казалось маленькой и хрупкой. Вперев в нее свои мутно-желтые глаза, он принялся рассматривать будущую жертву, однако делал это без интереса, и даже с каким-то пренебрежением. После слонов, тигров и лучших венаторов Рима, это девчонка смотрелась чем-то жалким и недостойным. Лост не торопился бросаться на неё. Будучи искушенным актером, он ждал к себе подобающего отношения. Пускай вначале зрители станут ему рукоплескать, подбадривать, и восторженно кричать. Без этого никуда!!! Он и не выходил на арену, вероятнее всего по этой же причине. Тишина толпы считалась для него некоторым обидным приговором. Он требовал к себе подобающего отношения. Он не мог без него!!! Однако зрители не спешили хлопать. Они продолжали надеяться на чудо, в которое успели поверить. Им хотелось, чтобы он не тронул Авелии. Итогом происходящего стало то, что Лост уволился на живот, опрокинув огромную голову на вытянутые вперед лапы, и лишь глазами наблюдал за происходящим. Он и не собирался подходить к девочке, не под каким предлогом. Его движений зрители должны были заслужить.
Флавиан, так и не произнесший более не одного слова, буравил глазами Луция Пизона, задавая ему снова тот же самый немой вопрос, который имел удовольствие спрашивать, всего мгновенье назад. Лицо его, и так измученное в последние дни, начало вновь приобретать естественный, жизненный окрас. Такие перемены могут довести кого угодно, и особенно его, ведь будучи солдатом, он привык встречать опасности и переживания грудью, а не находясь вдалеке от них, на трибуне. Сейчас, судьба и бог развлекались над ним, меняя происходящее так стремительно, что за непродолжительный отрезок времени, Флавиан успел дважды попрощаться с Авелией и дважды возрадоваться ее чудесному спасению. Старый воин желал девочки жизни, и сейчас втройне переживал, ведь Лост мог изменить свое решение в одно мгновение.
Луций Пизон, раскрасневшийся от переживаний, сидел в некотором оцепенении. Стать свидетелями этакой пассивности Лоста, спокойно возлегающего на песке, выглядело делом действительно удивительным и можно сказать немыслимым. Как уже говорилось, обиды и претензий к Авелии, у него не было. Больше того, он желал ей жизни, ровно также, как и его друг Флавиан. Больше того, Луций Пизон, тоже прекрасно понимал, что Лост зверь непостоянный, и может передумать в любое мгновение. Промедление смерти подобно. Как бы боясь спугнуть удачу, как произошло всего несколько минут назад, он решил действовать, не советуясь с приятелем. Время имело слишком огромную цену. Быстрым кивком он показал мастигофору (ответсвенный за игры), чтобы тот загонял льва обратно в клетку. Однако поторопился, ибо оказался не сведущ в правилах подачи сигналов, служителям арены.
Тот кивок, который он подал, на языке работников цирка означал – не загоняй, а выпускай. Раб, уже уверовавший в чудо и в бога, про которого когда-то говорила Авелия, глазам своим не поверил. Он сделал вид, что не заметил этого кивка, принявшись блуждающим взглядом шарить по трибунам. А на трибунах было чего посмотреть!! Вообще, надо отметить, такого сосредоточенного внимания как сегодня, мастигофор ни видел никогда. Рабы и люди не сидели на местах. Повыскакивал всякий, в ком текла хоть капля человеческого. Взоры, как один были обращены к главным действующим лицам, то есть к Лосту и Авелии. Вокруг не существовало больше ничего. Только эти два персонажа. Однако, вопреки привычному поведению, толпа не бесновалась в сумасшедшем экстазе. Она находилась как бы за секунду до него, как бы за мгновенье до финального исхода. Лица зрителй, все как одно, пронизывались напряженностью и сосредоточением. Единственное, что можно было по ним прочесть, так это переживание. Дирижёром же этого переживания, являлся Лост, собственной персоной. Лежавший лев, не поводивший не одним мускулом, сдерживал и приковывал внимание к себе, как никогда до этого. Мастигофор еще раз посмотрел в сторону хозяина. Он искал в его взгляде хотя бы долю сочувствия, понимания, сегодняшнего дня. Он не хотел верить, что проконсул Африки может оказаться настолько черствым и бессердечным. Однако, может!! Луций Пизон, казалось, развлекался и радовался сложившейся ситуации. Его лицо светилось какой-то новой яростной улыбкой. Он кивнул еще раз. Причем сделал это увереннее, тверже, при том еще и несколько раздражительно. Перепуганный раб сразу же забыл про Авелию. Вышколенный в повиновении, умеющий лишь подчиняться, и при этом прилично струсив, он не стал вдаваться в подробности. Словно заяц, вприпрыжку, он понесся к клеткам с гиенами, предназначенными не для этой казни, а для следующей, про которую, казалось, вообще забыли в свете этих событий. Кивок хозяина означал выпуск остальных зверей, а поскольку остальных тут просто не было, перепутать гиен с кем-нибудь другим, оказалось невозможно. Руки, в мгновение ока впились в колесо поднимающее ворота клетки. Поднималось тяжело, но к соседнему колесу, в туже секунду, подоспел второй раб и вдвоем дело пошло побыстрее. Мастигофор еще раз кинул взгляд на Луция Пизона. Он знал, что тот не передумает, но надежда умирает последней. Его домыслы подтвердились. Патриций, облаченный во все белое, мерно поглядывал, как происходит работа. Однако, так вот спокойно поглядывать не могла публика. Сообразив, что Авелию решили добить гиенами, поднялся неистовый гул и рев. На арену полетели глиняные кружки, краюхи хлеба, розданные им перед казнью. Некоторые бросились со своих мест к ложу хозяев, а те что добежали первыми, пали пред ними на колени и завыли словно раненые звери. Все как один просили исполнить волю Юпитера и даровать девушке свободу. Добежавшие следом перепрыгивали первых, и вставали на колени прямо ни их головах. Охрана поспешила в глубь образовавшейся свалки. В свете факелов сверкнули клинки, отражаясь своим блеском в тысячах возбужденных глаз. Еще мгновение и свалка перерастет в бунт и кровопролитие. Луций Пизон в полном непонимании оглядывал беснующуюся толпу. Однако, его удивление увеличилось пятикратно, стоило тому перевести взгляд на своего друга. Флавиан, заново, как хамелеон, успел сменить цвет лица с нормального на могильный. Он чуть ли не с кулаками налетел на своего покровителя.
– Ты что делаешь??, – взревел друг, как раненный тур, так громко, что рыком своим перекричал всю толпу сразу.
Публика рабского населения, прибывающая к ложу, в мгновение ока замолчала и как будто бы испарилась. Она поняла, что Флавиан хочет свободы девочке, и поэтому даже дышать рядом не смела, чтобы не спугнуть настроение хозяина.
Луций Пизон вместо ответа как-то глупо улыбался. Он действительно не понимал своей ошибки. Словно нечаянно разбивший что-то ребенок, стоял тот пред своим другом, потупив взор.
– Я подумал, что ты тоже хочешь спасти ее, – негромко проговорил он.