Флавиан, находившийся рядом, быстрее пришел в себя. Он подошел к Авелии, забрал перстень и вернул его законному владельцу. Та сидела, не поднимая взгляд, чувствуя, как любимые глаза, еще несколько минут назад боготворившие ее, с каждой секундой замерзают сильнее и прочнее.
– Мне стыдно пред тобой! – старый воин, опустив голову перед Луцием Пизоном. – Прости. Я не мог и подумать, – он обернулся, – я и сейчас не могу до конца в это поверить.
Луций Пизон молча обнял его. Взял голову друга за убеленные сединой виски и поцеловал в лоб.
– Вот оно, рабское племя. Её отмыли, разрешили жить, – тьфу!! Плевок полетел в Авелию. – Иудейская собака. Собаке, собачья смерть.
– В этом можешь не сомневаться, – прошипел Флавиан, повернувшись к Авелии. На холодном лице застыла такая гримаса ненависти и зла, что можно смело умереть только от ее вида.
– На завтра назначена тренировка со зверьми, и ты, моя милая невестка, будешь участвовать в ней вместе с Лостом. Но не первая. Не обольщайся. С первой жертвой Лост разбирается слишком быстро, вторая чуть-чуть дольше живет. Но как он играет с третьей. – Флавиан покачал головой, – она ни разу не умерла быстро. Это будет восхитительное зрелище, достойное тебя, тварь. Кстати, и ублюдок этот, которого ты на стройке повстречала, тоже составит тебе компанию.
Ужас, тот ужас, который внушал людям Лост, оказался свойственен и Авелии. Грациозный убийца огромных размеров, забавляющийся с жертвами на арене, считался, наверное, общим страхом, а не только страхом юной девушки. Слухи о том, как он убивал, как медленно рвал когтями, наблюдая за утопающей в собственной крови жертвой, было сказкой-пугалкой во всем Риме. Оказаться с ним на одной сцене, считалось самым страшным наказанием. Кошмарное смятение влилось в душу испуганной девочки. Ужас предо львом настолько испугал девушку, что Авелия на секунду забыла, за что ей вменили сие наказание, и словно испуганная серна, она взмолилась к своему заступнику:
– Луций!!, – вскрикнула перепуганная девушка, и уже бросилась к своему герою, но тот отпихнул ее злобным толчком, как надоедливую дворняжку. Юноша пнул ее с такой досадой и таким раздражением, что казалось та любовь, что была промеж них еще с утра, вообще никогда не существовала.
– Уведите её, – взревел он, – иначе, клянусь Аресом, она не доживет до завтрашних игр.
Раб, находившейся рядом, схватил Авелию за волосы и бесцеремонно выволок наружу, под терпеливые стоны боли, которые в этот миг могла позволить себе бедная девушка. Уже на пороге, когда иудейка оказалась в проеме двери, ее глаза встретились с глазами Луция, и в эту минуту не представлялось возможным разобрать, кому из них сейчас хуже. За тот недолгий промежуток счастья, что молодые люди пробыли вместе, Луций успел разобраться и прочувствовать, что такое любовь. Но если до этого он видел лишь прекрасную ее сторону, то сейчас, с горечью, вкушал плоды другой, доселе не известной ему, обратной стороны. Когда Авелию вытащили, в кубикулуме стало так тихо, словно в нем совсем никого не находилось. Говорить, вообще что-то произносить, сейчас казалось неуместно и глупо. Все было и так, без слов, понятно. Первым разрушил тишину Луций Пизон, который хлопнул Луция по плечу, развернулся и вышел прочь. За ним пошел Флавиан, лишь громко вздохнувший при этом. Следом потянулись остальные, оставляя молодого мужчину наедине со своими мыслями.
Юноша же, совсем не знал, что ему дальше делать. Мир, который он так ловко создал и успел полюбить, разлетелся на куски. Теперь его главными спутниками жизни выступали позор и разбитая любовь. Причем сегодня, именно сейчас, позор волновал его намного меньше, чем любовь, чем страсть, которой он успел заболеть. В любой другой ситуации, если б кто-нибудь даже подумать бы смел, не то чтобы вслух сказать, что его милый цветок – воровка, то от него не осталось бы и мокрого места. Сейчас же!!! О боже как всё сложно!!!! Луций уперся взглядом в открытую дверь. Там, за порогом все шло своим чередом, как будто не произошло ничего. Гудели мухи, снующие то сюда то туда. Где-то в отдалении слышались покрикивания рабов, что-то делящих между собой. Солнце, такое любимое солнце, светило, казалось, так же, не сочувствуя и не обращая никакого внимания на его ужасное горе. Пройдя несколько шагов, он остановился в дверном проеме, как бы желая убедиться в своем одиночестве. Взгляд назад. Пустая смятая постель, одеяло, еще держащее в себе ее запах. На полу тапочки, те самые, что всего лишь несколько дней назад, они весело выпросили у торговца на рынке. Выпросили просто так, потому что выпросить это весело. А теперь Авелии нет. Не просто нет, её совсем нет, и никогда уже больше не будет. А я зачем здесь, задавал немой вопрос сам себе Луций. Ответа не находилось. Он снова бросил взгляд куда вперед, не во что-то конкретно, а просто вперед. А ведь действительно всем наплевать!! Это воистину так. В морщившемся от жары воздухе ничего не происходило. Шел обычный будничный день. Обычный для всех, но не для него. Не в силах созерцать равнодушие природы, мух, рабов, да кого-бы там ни было, Луций, словно пьяный, пошел вперед, не разбирая дороги. Плитка атриума троилась и вибрировала под ногами, в ушах клокотал нестерпимый вой, воздух начал заканчиваться, как будто его нарочно откачали. Не в силах продолжать этот непонятный путь, Луций прислонился к стене, но и стоять он тоже не мог, поэтому, спустя секунду, словно корабль получивший пробоину, начал тонуть и юноша пополз вниз. На полу, он обнял свои колены, не в силах больше сдерживать скрежет сердца, и разрыдался так сильно, насколько это вообще оказалось возможным. Обида, мальчишеская обида, выходила из него со слезами, однако вот так просто выйти, ей оказалось не суждено. Сердце, словно мотор, прокачивающий эту обиду по всему телу, насыщало кровь ею обильнее и обильнее. Этот замкнутый круг сводил юношу с ума. Луций не представлял, как дальше жить без Авелии. Хотя правильнее и честнее сказать, он и не хотел жить без нее. Именно не хотел. Его не манили чины или звания те, что сулил отец, не хотелось подвигов, не хотелось славы. Ему хотелось лишь ее, но теперь ее быть не может. За что так боже??? Он стискивал голову так крепко, как будто не своя голова находилась у него в руках, а голова заклятого врага. Он душил себя, карябал ногтями плитку, на которой сидел. Однако, картина не менялась. На секунду, ему показалось, что он сможет упросить отца, простить его Авелию. Пусть это будет унизительно, пусть отец посмотрит на него взглядом полным презрения, пусть будет чего угодно. Плевать!!! Лишь бы даровал ей свободу. Да!! Именно свободу, ведь я не смогу дальше жить, если c ней что-нибудь случится. «Но ведь мне нельзя с ней будет строить жизнь» пронеслось громовым раскатом в голове юноши. Плевать и на то!! Пускай только будет жить!!! Я никогда не прикоснусь к ней, и это смело пообещаю отцу, пусть только даст ей свободу. Прошло еще мгновенье, и снова черная чистая правда обрушилась на него, словно камнепад. Отец никогда так не поступит, и мне так нельзя такого говорить. Достаточно бед принесла моя любовь этому дому. Так он закончил.
Всеобщая печаль, словно ночь, накрыла своими крыльями, имение Луция Пизона. Слух о случившемся разлетелся с такой скоростью, что в доме не оставалось ни одного угла, в котором бы не обсуждали произошедшее. И надо отметить, что причины на это оказались самые, что ни на есть основательные. Старые рабы прекрасно понимали, что ждет их, ежели коллега, даже если и в прошлом коллега, попался на воровстве. Остальных рабов, пускай и непричастных, по головке не погладят. Теперь работы станет больше, а еды меньше. И отношение к ним!! Это, пожалуй, самое главное!! Нет, оно не станет поплоше!! Оно не станет как раньше!! Оно изменится в корне, и надо догадываться, совсем в худшую сторону. Признаться, и хозяев то можно понять!! Девку освободили, породниться предложили, а она воровать! УУхх глупая!! Однако, всё мы сильны задним умом. Кто теперь разберет, что у неё в голове происходило. Мы-то точно всего не знаем!! Так, в преддверии своей участи думали рабы и тихонько обсуждали этот досадный поступок Авелии. Признаться, даже на пороге ужасных новостей, не все, как один, поносили девчонку. Вообще, это обсуждение выглядело достаточно занятным. Сначала объявлялась, обязательно во всеуслышание, официальная версия, в которой Авелию клеймили на чем свет стоит. После же, когда круг болтунов оскудевал, иудейку жалели, потому что такая судьба может вскружить голову кому угодно. Настоящей же причиной этой непомерной лояльности выступало то, что мать и дочь успели влюбить в себя не только хозяев имения, но и всю его прислугу. Поэтому, повсеместно, хотя Авелию и осуждали, то сразу же сострадали ей, списывая поступок на возраст, секундную слабость, или головокружение от блистательной жизни. Может быть, в сердцах людей так говорила жалость не только к ней, может быть, так выражалась жалость к самим себе, ведь сказка, где Авелия стала принцессою, пришлась слишком по сердцу рабской народности. Удивительно!!! Но в этот короткий промежуток времени, когда под сводами дома жило счастье, люди подобрели. Казалось бы!! Теперь эту дуру надо ненавидеть. Ведь сколько бед принесет им, рабам, ее глупый поступок!! Ан, нет!! Жалели, любили и плакали втихомолку, чтобы остальные не заметили. Обсуждали, конечно, и приговор, считая его одновременно справедливым и чересчур жестоким. Страх пред страшным зверем, был непомерно великим. Подобной смерти и врагу не желали, чего уж говорить об их принцессе. Но жалели не только Авелию, жалели еще и Ревекку. Новость о поступке дочери практически убила ее. Она отказывалась в это верить, глупо крутя головой в разные стороны. Такого быть не может!!! –утверждала она. Я бы быстрее поверила, что я что-нибудь украла, чем в то, что так поступила дочь.
Прошло совсем немного времени, с ужасного момента разоблачения Авелии, когда Эмилию тихонечко окликнули. Произошло это на дороге, ведущей к острогу, в котором содержалась вчерашняя невестка.
– Госпожа, – тихий, писклявый и, совершенно, убитый горем голос, позвал Эмилию.
Матрона не сообразила, кто бы это мог быть, и в недоумении закрутила головой по сторонам. Но никого видно не оказалось. Эмилия растерянно шарила глазами по дороге, в надежде обнаружить, того, кто ее все-таки окликнул. Раба, сопровождавшая ее, тоже пожимала плечами, в ответ на немой вопрос госпожи. Тем не менее, спустя всего мгновенье, в свете будничного дня, из-за высокого кипариса, появилась какая-то совершенно незнакомая бабка. Она выглядела настолько сгорбленной, что казалось головой, задевала дорогу, по которой шла. Причем сразу и не разобрать, толи это жизнь ее так покоробила, толи она демонстрировала чрезмерную покорность своей хозяйке. Глядя на эту горбунью, в сердце женщины невольно влилась неприязнь. Та неприязнь, которая не вызвана чем-то особенным, если точнее, то не вызванная ничем. Просто антипатия на подсознательном уровне. Когда противно от человека, еще до знакомства с ним. Именно такой и выглядела бабка, выползающая из-за кипариса. Её физическому убожеству соответствовал и внешний вид. Замотанная непонятно во что, и в это же, непонятно во что, обутая. Однако, вглядываясь пристальнее и внимательнее, Эмилия смогла разобрать, свой бывший платок, повязанный поверх шеи этой несчастной бабки. Горбунья же, в свою очередь, приближалась к матроне маленькими аккуратными шажками, как бы боясь спугнуть Эмилию, делая это аккуратно, чтобы госпожа не убежала или не прогнала. Еще шажок, еще один, и о ужас!! Матрона смогла разобрать, что за неведомая уродина подбирается к ней. Сердце ее, и так измученное горем, казалось неспособное больше на жалость, разрыдалось и разорвалось на части. В образе сгорбленной бабки скрывалась Ревекка. Ее добрая подруга Ревекка. Та, с кем еще день назад они весело смеялись, над пьяной выходкой Луция Пизона. Та Ревекка, что успела стать не просто подругой, но скорее уже и сестрою. Правды ради стоит отметить, что Ревекка действительно выглядела не похожей на себя. Из стройной, жгучей брюнетки, плывущей по дороге, нежели ходящей; из прекрасной дамы с загадочной улыбкой, явилась страшная пошарпанная бабка. Прекрасные, безупречные руки, оправленные в бархатную, белоснежную кожу, сейчас смотрелись, сморщенным на солнце, картофелем. Блестящие глаза, пускающие каждому, словно луки купидона, стрелы надежды, выглядели потухшими. Они не выражали ничего кроме скорби и мольбы. Та походка, походка которой завидовали даже пантеры, дивясь ее грации и плавности, превратилась в шаркающее переставление ног. Голос, тот самый голос, что успел полюбить весь дом, да что там дом, вся Остия и ее пригород, звучал совершенно другим, дребезжащим и каким-то скрипучим. Глядя на нее Эмилия удивлялась и самой себе, ведь распознавать в этой уродине, свою утонченную подругу, было, решительно, невозможно, и сейчас она не понимала, каким образом ей это удалось. Ревекка вчера и Ревекка сегодня, это два совершенно разных человека. Слезы крупными каплями побежали по белоснежным щекам Эмилии. Что говорить, так больно и так жалко она не чувствовала себя никогда в жизни. Дети, что же вы делаете с нами!! Ревекка выглядела отталкивающим гномом, к которому неприятно не то чтобы прикасаться, на него даже противно смотреть. Но та боль, то отчаяние, которым тянуло от нее, та мучительная раздавленность, убивающая, некогда прекрасный цветок, не могли оставить равнодушной Эмилию. Не в силах более сдерживать эмоций, она бросилась в объятия исковерканного гнома, обняла её крепко-крепко и разрыдалась так сильно, как будто плакала в последний раз. Ревекка в ответ что-то шептала, успокаивала толи ее, толи себя, гладила свою госпожу по волосам, и конечно же, плакала в ответ. Неожиданно для них, великолепно воспитанная и никогда не позволяющая себе вольности, раба по имени Велла, теперь всюду сопровождавшая госпожу, бросилась в их объятия, обнимая и прижимая двух бывших подруг ближе и крепче к сердцу. Слезы, словно водопад трех бурных рек, сходились неистовым ревом, в объятиях таких разных, но в тоже время настолько похожих женщин. Общее горе объединяло и сковывало эту троицу невидимыми кандалами. Но как и все в мире имеет конец, так и этот поток слез иссяк, обнажив утомленные глаза девиц, печально разглядывающих друг друга. Особенно скорбью выделялась Ревекка. Казалось, плач оставил следы на ее лице, в виде размытых канавок по щекам. Она выглядела действительно ужасно. Однако, время слез прошло, и ему на смену пришло время говорить, ведь объясниться уже давно было необходимо.
– Госпожа, – еще раз каким-то не своим голосом проскрипела Ревекка, – выслушайте меня, не гоните. Но в начале, я хочу просить у вас прощения, – горбун рухнул в ноги Эмилии, принявшись целовать края ее сари и кусочки сандалий, торчащих из под одеяния.
– Я прошу его за то, что причинила столько боли, столько зла, – Ревекка снова разревелась, ибо произносить вслух слова, порочащие собственную дочь, казалось слишком тяжелым занятием. Однако, захлебываясь слезами, давясь горькими всхлипами, Ревекка силилась продолжать:
– Вы самая несчастная!! И всё это благодаря подлости, которую мы с дочерью вам причинили.
– Как же ты этого допустила?? – не в силах смотреть на свою подругу, фактически рвущую себя на части, прокричала Эмилия. Она не отдавала себе отчет в том, что сейчас происходит. Жалко ли ей себя, обманутую и несчастливую, или же больше жалко Ревекку, так неистово раздирающую свою душу в клочья.
– Как позволила такому случится??!! – матрона схватила за волосы валяющегося в пыли горбуна, и уже занесла руку, дабы начать хлестать ту по щекам, но рука … рука замерла. Ревекка без сопротивления ожидала исполнения приговора. Она не хотела отбиваться, оправдываться или как-нибудь еще проявить несогласие. Нет. Она молча смотрела в глаза подруги, теперь снова госпожи, и казалось, молила ту о смерти. Таких глаз, таких мертвецки раздавленных глаз Эмилия не видела никогда в жизни. И ведь это ее Ревекка, её любимая Ревекка. Она не могла её ударить, или сказать что-нибудь грубое. Матрона плюхнулась в пыль, рядом со своей подругой и больше не плача, прижала ту к своему сердцу.
– Скажи мне правду, моя хорошая, скажи всё, что считаешь нужным, – теперь Эмилия говорила тихо и спокойно, будто ничего не произошло.
– Скажи мне, веришь ли ты сама в это?? Могла ли Авелия так поступить?? – неожиданно для Ревекки и Веллы, спросила Эмилия. Однако, этот вопрос не удивил её саму. Она уже несколько раз пыталась сопоставить Авелию и воровство, но ничего не выходило. Вообще не выходило. Ну не могло того произойти!!! А может, казалось ей, я просто не хочу так думать, ведь полюбила эту девочку всей душой. Может из-за этого и не сходится?? Ведь сама же она достала перстень из-под одеяла!!
Ревекка отклеилась от груди Эмилии, села против той, прямо на землю. Снова чудо. Как оно могло произойти не понятно, но против госпожи вновь сидела Ревекка, та самая Ревекка, а не уродливый горбун. Канавки от слез разгладились, кожа на лице приобрела живой оттенок. Хотя всё это виделось еле заметным, на фоне нечеловечески, но теперь яростно восставших из пепла глаз. Из только что погибших, потухших и готовых закрыться навсегда, глаза превратились в два яростных, способных на что угодно, факела. Сияние от них исходило такое неистовое, что Эмилия даже зажмурилась, дабы не оказаться ослепленной, этим убийственным светом.
– Я могу поверить во что угодно!!! В то, что сейчас ночь, а не день. В то, что мы стоим с вами в воде, а не сидим на земле, одним словом во что угодно, но только не в то, что дочь способна на кражу. Тем более в том доме .. – она запнулась. – Не верю, моя добрая госпожа. Я не верю.
– Тогда каким образом ты объяснишь?? Ведь перстень оказался у неё?
– Вы знаете меня не первый день. Я не буду изворачиваться, словно лиса или змея, хвост которой придавили камнем. У меня нет ответа. У меня нет понимания, как вообще, этот злополучный перстень мог оказаться у нее. Ведь …Если предположить … А в общем-то пустое. Не хочу выдумывать, но правды желаю. Милая моя Эмилия, ведь никогда ни о чем, я тебя не просила, ничем не беспокоила и только наслаждалась служением тебе и твоим обществом. Позволь мне увидеть дочь. Заклинаю всем, что есть в мире дорогого, помоги мне это сделать …
Но Эмилия оборвала ее.
– Это невозможно. Прям перед нашей встречей, мне довелось иметь неприятный разговор, с супругом. И сразу хочу оговориться, что разговаривали мы про тебя, а не про Авелию. Нужно ли вообще упоминать или пересказывать тебе его содержание, я не знаю. Хотя думаю не надо. Скажу одно, без прикрас и лукавства, сегодня был первый и последний раз, когда я осмелилась напрямую перечить мужу. Мы спорили о твоей судьбе. Мне тот спор удалось выиграть. Признаться, сама не знаю, чего мне это будет стоить в дальнейшем, но хочу, чтобы ты знала: я тебя не отдала, и ты и дальше остаешься моей подругой, – закончила Эмилия на величественной ноте, гордясь своим поступком и выставляя его на всеобщее обозрение. Однако, должного фурора на подругу, ее слова не произвели. Та потупила взгляд и отвечала тихим дребезжащим голосом.
– Милая госпожа. Хозяйка моей души. Я знаю, чего стоило уговорить достопочтимого супруга, не забирать жизнь мою, вслед за дочерью, – она говорила, тихо бормоча себе под нос.
– Понимаю, моя добрая Эмилия, почему ты решилась на этот спор. Знаю, лучше кого-бы то ни было, как ты меня любишь, и как ты любила Авелию. Но ведь и ты же меня знаешь!! Ведь, правда?? Ведь для тебя же, дар ты мой небесный, не секрет, что любить я могу кого угодно, вот только себя не умею. И жизнь тобою спасенная, стоит для меня не дороже этого песка, разбросанного на дороге, – она бросила печально-утомленный взгляд на Эмилию. В нем читалась благодарность, однако эта благодарность тонула в море горя и злополучия.
– Я спорила за твою жизнь, не только из-за тебя, или из-за нашей дружбы, – Эмилия замялась.
– Я тоже не верю в происходящее. Не могла Авелия украсть. Ну, вот не могла и всё!! – закончила она твёрдо и громко!! Горим всё огнем. Она считает так!! Пускай же знает об этом и Ревекка и Велла.
Наверное, эти слова, эти твердые и чистые слова, произнесенные с пониманием, оказались самым лучшим бальзамом для разорванного сердца Ревекки. Доброе слово поддержки исцеляло вернее всякого снадобья. Как же мало надо в этом мире, когда кажется, что много!! Стоит весам судьбы начать по-настоящему взвешивать, человеческие ценности становятся очевидны. Хотя бы одна родственная душа, один человек, разделяющий твои взгляды, пускай на сегодня, пускай только на сейчас. Но как же тепло от него!! Как же хорошо, когда он есть. Ревекка в благодарном молчании прильнула губами к руке Эмилии, а когда подняла голову, то в доныне обреченных материнских глазах блестела возродившаяся надежда.
– Однако, это не отменяет невозможности увидеть твою дочь, или каким-нибудь образом с нею связаться, – с каким-то придыханием пролепетала матрона.
– Я ведь и сама хотела поговорить с ней, и просила о том мужа, но он так решительно отказал, что я не рискнула настаивать. И так мне уступил, разрешив оставить тебя, – обреченно закончила она. Только сейчас, она в полной мере осознала, что жизнь Ревекки для Ревекки, пустое место, если там не будет её дочери.
Однако, оказывается, она знала свою подругу не до конца!! Ревекка, почувствовав веру в себя, разгорелась с утроенной силой. Теперь она и слушать не хотела, про то, что что-то в этой жизни невозможно. Ведь совсем недавно, и она и ее дочь доказали всему миру, что невозможное возможно. Но что теперь ответить Эмилии? Сказать ей, что сейчас не время отступать, что надо доводить начатое до конца? Ревекка пошла бы до конца, но Эмилия не Ревекка. Иудейка знала, что матрона и так для нее выполнила свой максимум, поспорив с мужем и отстояв ее. Она знала это, осознавала, но не принимала. Ведь на кону стояла не только жизнь дочери, стояла и ее честь, после смерти. Будучи реалистом, пускай и верящим, или правильнее сказать, очень хотящим верить в чудеса, Ревекка осознавала умом, что жизнь дочери невозможно спасти. Реальное невозможно упиралось не в невозможно спасти жизнь вообще, но в сроки. У нее совершенно не осталось времени, чтобы доказать невиновность бедной девочки. Поэтому сейчас, единственной отрадой, так сказать финальным аккордом ее жизненого пути, являлся разговор с дочерью, желание услышать ее версию, попробовать понять ее. Но как это сделать? Флавиан запретил Эмилии даже приближаться к острогу с её девочкой. Уговорить его она может быть и сможет, но для этого нужно время, а его совсем не осталось. Так что же делать?? Надо идти самой!! Непременно идти самой. Однако, если матроне запретили приближаться к заключенной, то о моем допуске и мечтать нечего. А вдруг упрошу как-нибудь!!!
Пока несчастная мать пребывала в думах, как ей увидеться с дочкой, Эмилия жестом приказала Велле подойти ближе. Как только сие оказалось исполненным, матрона заговорила тихим шепотом:
– Скажи-ка мне, моя хорошая, всё ли еще вздыхает по тебе тот стражник-вольнодум, огромных размеров. Ну тот, что охраняет острог с осужденными??
Велла в ответ потупила взор. Тот стражник, про которого говорила хозяйка, являлся не просто её тайным обожателем, но можно сказать секретным супругом. Прокл, так звали стражника, состоял на служении у Луция Пизона уже давно. Он выглядел действительно детиной огромного размера, но при этом являлся еще и обладателем большущего и добрейшего сердца. Смотрелся со стороны он действительно сурово: мелкие глаза глубоко посаженные на челе, хищно поглядывали из-под выпирающего лба. Короткая верхняя губа обнажала животный оскал, даже если тот пытался дружески улыбнуться. Эта прекрасная голова крепко нанизывалась на тело фантастических размеров. Ростом он казался выше лошади. Руки, его густо волосатые руки в народе называли лапами цербера. И прозвище это народ придумал не спроста. Однажды, несколько лет назад, у незадачливых смотрителей зверинца, вырывался на свободу круторогий буйвол, подготовленный к битве на арене. Тот был бык огромного размера и крутого нрава. Прямо перед выступлением, заподозрив неладное, он мощью своей пробил себе дорогу сквозь охрану и бросился в открытые ворота, на свободу, чтобы так сказать, не участвовать в «гастролях». Однако, на его беду, быку повстречался никто иной как Прокл. Увидев разъяренное животное, здоровяк бросил оружие, как он впоследствии объяснял, негоже же убивать имущество хозяина, и огромными своими ручищами вцепился в рога разъяренного буйвола. Оба замерли в противоборстве, напрягая члены, дабы выйти из схватки победителями. Сквозь густые волосы Прокловых рук проступили вены, вспухшие от напряжения. Буйвол, в ответ на это мычал, чувствуя жуткую силу и постепенно отступая. Еще минутка и животное сдалось окончательно, ретируясь назад. Прокл же, почувствовав капитуляцию, отпустил одну руку, а второй, повел животное обратно в клетку. Смотрелось так, будто он идет с маленькой покорной собачонкой, а не с буйволом, большим себя в два раза. История мгновенно разлетелась по округе, одаривая героя заслуженными лаврами победителя. Примерно в то время, на его беду или счастье, он познакомился с Веллой. И о чудо!! Хрупкая, словно куколка, фракиянка, с первого же взгляда взяла верх над всесильным гигантом. Причем не просто взяла. Как он вел буйвола, ласково за один рог до клетки, так она водила его за локоток, поглядывая на избранника снизу вверх. Однако, той порою, у этой интересной пары не было хозяйского благословения на брак, поэтому нежные чувства приходилась прятать, но спрятать что-то в римском доме, считалось делом, решительно невозможным. Разумеется, хозяева ведали о происходящим, но припонов не чинили. Пускай живут!! Рабских пар, подобной этой, существовало великое множество. Нельзя мужчину отделить от женщины, и женщину от мужчины. Пускай живут себе помаленьку, и на здоровье – так думал Флавиан и оказался в чем-то прав. Ведь человек, пускай даже и раб, которому есть чего терять, будет крепче держаться за жизнь, нежели обездоленный. А если будет держаться за жизнь, значит, будет дорожить ею, следовательно, будет исправнее работать. Но вернемся к Велле и Проклу. Стоило Эмилии произнести вслух приятную правду, как фракиянка раскраснелась и глупой улыбкой подтвердила, что стражник по ней вздыхает, и она по нему тоже.
– Вот и прекрасно, – всплеснула руками матрона, – Я теперь пойду отдыхать, а ты познакомь Ревекку со своим избранником, она давно хотела увидеть гиганта собственными глазами и подивиться его силе.
Немая пауза повисла промеж Веллы и Ревекки. Женщины не сразу смогли сообразить скрытого смысла сказанных слов. Особенно же удивилась и одновременно занервничала Велла, знавшая, не понаслышке, как мужчины, словно подкошенные колосья, падают к ногам Ревекки, стоит ей того лишь захотеть. Знакомить ей мгновенно перехотелось. Чувство собственности, и какое-то жуткое предчувствие будущего поражения бросили ее в холодный пот. Она решительно не желала этой встречи. Однако отказать хозяйке, это значит проиграть сражение не начав его, ибо, что будет с теми, кто непослушен воле господина, в этом доме знали хорошо. Как-то криво улыбнувшись в ответ, она вперила свой ненавидящий взгляд в Ревекку и замерла в покорности, ожидая от нее дальнейших распоряжений. Иудейка, немного поднапрягшись наконец-то сообразила, что задумала её благочестивая госпожа. Слезы, которые казалось, высохли и больше не пойдут никогда, бурными потоками полились вниз. Не в силах сдерживать себя она плюхнулась в ноги Эмилии, стала целовать концы одежды, шепча в перерывах «спасибо». Хозяйка подняла ее, поцеловала в лоб и проговорила, глядя уже на Веллу:
– Если ты умная девочка, то ваш брак, пекулий и мое благословение не за горами. Если же дура, то видеть тебя больше не желаю, – и более ничего не говоря, удалилась.
Стоило скрыться силуэту Эмилии за поворотом, как Ревекка поднялась и заговорила тоном повелительным и деловым.
– Я вижу ты не поняла намек матроны, тогда я расскажу тебе его в пути.
Ревекка уже собралась идти, но остановилась, ощутив яростный взгляд фракиянки, и нежелание подчиняться. Велла стояла гордо расправив плечи, надменно разглядывая Ревекку. Своим видом она показывала, что подчиняться матроне это одно дело, а наглой иудейке совсем другое, как бы это выразиться поточнее, необязательное. Её ревность демонстрировалась не просто открыто, она била через край. Больше того, Велла и не стеснялась её, выставляя эту ревность на показ.
– Пойдем скорее, глупая, – Ревекка даже улыбнулась, догадавшись о переживаниях горячей фракиянки, – я никогда не претендовала, и клянусь, не собираюсь претендовать на Прокла.
Велла вперлась в нее недоверчивым взглядом. Новость, только что услышанная, ей очень понравилась, однако вот так сразу, взять и поверить у неё не получалось. Недаром Ревекке присваивали статус умной и хитрой женщины, поэтому решаться на что-то сломя голову, под ее диктовку, казалось делом рискованным и опасным.
– Клянусь, – еще раз уже нервическим голосом проговорила иудейка. – Ну сама подумай, жизнь моей дочери догорает как свеча, про какие амуры мне сейчас думать??
Эти слова влили бодрость в Веллу. Ревность действительно заволокла её ум, и про ужасную судьбу бедной Авелии, она совершенно позабыла. Живой румянец вновь наполнил лицо красотой, смыв оставшиеся сомнения. Велла тронулась в путь, нежно взяв под локоть, уже начинавшую переживать, Ревекку.
– Милая Ревекка, чем я могу тебе помочь? – она запнулась,
– Точнее, чем мы с Проклом, сможем помочь?? – окончательно освободившись от любовных подозрений, пролепетала она. Больше того, она уже думала совершенно про другое. Её ум прокручивал вторую часть обещания Эмилии. Ту, в которой говорилось про ее благословение на брак. Такие предложения бывают один раз в жизни, поэтому хвататься за предоставленный шанс, стоило двумя руками, и покрепче.
– Не буду лукавить и скажу как есть. Оговорюсь сразу, что времени на размышления у нас совершенно нет. Предприятие наше опасно, и нам надо подумать, как его провернуть. Задача поставленная Эмилией простая!! Мне надо поговорить с дочерью. Ваша задача с Проклом – в этом мне помочь.
Велла аж руками всплеснула. Только теперь до нее дошло, чем мог оказаться полезен ее Прокл. Но следом за этой мыслью, появилась и другая. Про риск, про страшный и огромный риск, которому подвергнет себя суженный, выполняя эту волю.