Шепот Вечности

Третий сын

 
Кто с Сор’Навира был гоним,
В объятьях Вечности храним,
Пускай, в сердцах таят ту честь,
Дитя – для них благая весть.
 

Апокрифы, «Обещание», перевод ан-Фахриса, поэтическое переложение на стихи Люпиниона

Едва различимое в объятьях беспамятства лицо маячило над ним, серебрясь блестящей, словно лунный свет, шевелюрой. Арвейдские сказки говорили об ангелах, созданиях из света, красоте которых нет равных. Их сияющий лик неразличим в этом чистейшем, девственном сиянии. Неужели все это время сказки не врали?

Мелькающее над ним обличье быстро ускользнуло из сознания, когда все перед взором заплыло и тело вновь пронзила боль, заволакивая все, от плеча до конечностей красным, полыхающим цветом. Он стиснул зубы, не в силах выносить эту боль. Во рту почудился влажный вкус железа, щеки и веки обожгло солью.

– Смотри, как бы он язык себе не откусил, – донесся гулкий странный голос откуда-то из глубин. Ангелы говорят? Глупая мысль вызвала удивление в мотающемся бессознательном Данни.

Что-то встало ему поперек горла, стало трудно взглотнуть. Тяжелый вязкий вкус во рту наполнился горечью. Тьма снова обрушилась на него, увлекая в свою пучину с головой. Кроваво-красный болезненный укол пульсировал в плече, отдаваясь огнем даже в беспамятстве. Словно рану его прямо сейчас осыпали солью, въедающейся в кожу. Его трясло. Он словно бы знал это, но почувствовать не сумел.

Утопая в мутной полудреме, он пытался ворочаться, но конечности не подчинялись ему. Слышался треск, словно вокруг разгоралось пожарище. Хрустело пожираемое огнем дерево. На губах и языке опять почудился железный вкус. Эхо витало над ним, под ним и, будто бы, даже внутри него. Воздух был тяжелый. Сон ли все это? Или он уже мертв? Как долго все это будет продолжаться? Вопросы быстро вылетели из головы Данни, когда тело в третий раз сокрушил удар боли, огненными червями расползавшийся внутри от плеча.

Потом, казалось, все утихло. Ни звуков, ни эха, ни треска огня. Он не ощущал даже себя, хотя, казалось, что он все еще существовал. Любые, даже глухие отзвуки исчезли. Словно его опустили на самое дно глубоких вод, где даже свет не достает своими лучами до речной гальки. Боли не было. Это его обрадовало. Темнота, густая, как черная смоль, сменилась бликами огня на ртути, а затем пропала. Вернулась ноющая боль в плече, дрожью отозвались онемевшие конечности. Он попытался пошевелиться, ощущая, что лежит на чем-то мягком. Холодное прикосновение к предплечью остановило его.

Открывать глаза было тяжелее прочего. В них тут уже ударил яростный свет. Данни простонал, моргая и щурясь. Он жив. Жив, это точно! Пальцы на правой руке сжались с трудом, превозмогая шипящие челюсти грызущего их онемения. Левая же не поддалась, а когда он напрягся, согнув фаланги, это усилие раздалось по всему его телу знакомой болезненной тяготой. Плечо запульсировало, нарочно напоминая о произошедшем. Драка. Рана. Боль.

Что-то холодное вновь погладило его по руке. Пальцы. Мягкие, аккуратные. Ласковые. Женские? Где он и что случилось?

– Матушка?.. – прошептал он, не зная, что и предположить.

В ответ ему ничего не последовало. Только вздох и какое-то мягкое кряхтение. Данни покачал головой. Боль потихоньку отступила и он старался не шевелить даже пальцем, чтобы она не вернулась вновь. Собрав в кулак остатки своей воли, он осторожно открыл глаза, заслезившиеся от света.

Вот оно, это лицо. Нет, не ангел. Все те же светлые волосы, цвета бледной луны. Крошечное лицо. Это дитя. Всего лишь дитя. «Все дети и есть ангелы», да-да, так говорила его кормилица. Но это было совсем уж расчудесным. Поглаживая холодными пальцами его не раненую руку, она смотрела на него удивительными глазами. Серебряные монетки, улыбнулся паренек. Он хотел было сказать что-то, но горло было сухим и болело.

Девочка, не больше лет десяти на вид, тут же исчезла, ускользая, также, как почудившийся ему ангел. Данни покачал головой, подняв взгляд вверх. Большой округлый потолок. Купол. Пляшущие языки огня, красные, желтые, оранжевые. Их рисунки украшали массивный свод. Он в Часовне, понял Данни. Все медленно сложилась в его голове. Его ранили. А теперь принесли на врачевание к священникам. Мутные тени в голове уходили прочь.

Удаляющийся шум многих ног, эхом отдающийся неподалеку, говорил пареньку о том, что закончилось рассветное богослужение. Чуть опустив взгляд, он заметил, что был по пояс обнажен, а плечо его, грудь и рука, была осторожно перебинтованы. Пальцы на кисти задрожали от онемения и Данни скривился, стиснув зубы. Во рту, на нёбе, языке и в горле, висел мягкий, сладковатый, но неразборчивый вкус. Его помутило. Попытка пошевелить пальцами мало что дала, кроме нового приступа боли. Значит, напоили каким-то снадобьем, подумал Данни. Пытались заглушить боль, пока работали с раной. Но действие снадобий конечно… и теперь ноющее, мерзотное ощущение в плече возвращалось и он застонал. Казалось, словно в нем все еще застряло чье-то тяжелое лезвие.

– Уже проснулся? – басистый голос с акцентом донесся до него. Данни узнал этот голос. Его трудно было не узнать.

– Митран?.. – прошептал он, оглянувшись на массивную фигуру жреца.

Найржин Митран, грузный мужчина высокого роста, разухабисто пошагал к нему, поддерживая мощными волосатыми пальцами красный пояс, опоясывающий его балахон. Чистейше-белый халат до пят ометал своим подолом пол, прикрывая сандалии найржина. На том же подоле плясали при каждом его шаге, вышитые желтыми и оранжевыми нитями языки пламени, извивающиеся в такт его походке. От них же, вверх, к поясу, взметались короткие завитки белесых ниток – искры. Украшение халата демонстрировало положение жреца-найржина в иерархии. Его густая, чернющая борода, подобная ночи, отчетливо выделялась на смуглом, крайне сефидском, сказал бы Данни, лице. В этой же поросли, подобно белым искрам на халате, танцевали волоски седины. Жрец провел рукой по таким же густым волосам. Большие губы улыбнулись, глянув на парня.

– Тебя даже рассветное богослужение не разбудило. Крепко приложили, – почесал свою мощную бороду, усмехаясь, священник. – Копьем?

– Нет… – вздохнул Данни, аккуратно поднимаясь. Но даже малейшее движение перемотанного плеча и предплечья вызывало жгучую боль.

Шлепая сандалиями, юное чудо подскочило к найржину, потрепав его рукой за подол халата, держа во второй серебряную чашу. Он обратил свои большие глаза к девочке, указывающей ему на чащу.

– Сильно болит? – подошел жрец к Данни, сев рядом с ним.

– Терпимо, – он сжал зубы, попытавшись солгать. Было очень больно.

– Может, выпьешь еще настоя? – кивнул он на снадобье в руках девочки.

– Снова провалиться в сон? – покачал головой парень. – Боюсь, я итак уже пролежал здесь слишком долго. Сколько… времени прошло?

– Соляр взошел лишь единожды, – пожал массивными плечами Митран. – Ты пролежал почти сутки. Впрочем, достаточно, чтобы обработать рану.

– Благодарю, Митран, – попытался сказать он, не выказывая боли, но дернувшееся предплечье разлилось жжением по груди и он застонал.

Девочка, потряся его за колено, протянула Данни чашу. Он взглянул на это среброглазое создание, покачав головой. У него жутко пересохло во рту, живот урчал от недостатка пищи, а по всему телу чувствовалась слабость. Глотни он еще этого отвара, то проснется и вовсе едва живым.

– Ты еще не набрался сил, как я вижу. Тебе стоит прилечь и…

– Так и всю жизнь пролежать недолго, – тряхнул рыжей шевелюрой Данни, оспорив жреца. – Я чувствую себя… приемлемо.

Хмуря белоснежные брови, девочка снова прикоснулась к его колену, почти к губам подталкивая чашу, пахнущую дурманом забвения. Он, на этот раз уже возмущенно, отвел ее руку своей, той, что цела. Это, однако, не спасло его от болезненного приступа. Девочка, взяв чашу обеими руками, то ли хрипнула, то ли фыркнула, и пошагала прочь, оставив ту на столике рядом.

– Негоже лежать в храме в одних портках, – кивнул на его обнаженный, перемотанный торс, Митран и, сняв с ближайшего стула чистую рубаху, навроде той, что носили храмовые послушники-хирики под своими балахонами, протянул ее парню, – на, оденься! – он поднялся, отойдя куда-то в сторону и, выглянув в дверной проем на шум в главном зале Часовни Очага, через приоткрытую дверь.

Белая рубаха была сухой и жесткой. Данни с трудом продел одну конечность в рукав, поглядев, как ткань свисает с него. Попытка натянуть второй, через плечо, на перемотанную руку, заставила его заскулить и согнуться в три погибели. Заслышав это, девочка с серебряными глазами подскочила ближе, подхватывая вторую часть рубахи, осторожно перемещая ту по его спине и одевая, едва касаясь ран, на вторую руку.

– Спасибо, – сказал ей Данни, но та, будто бы, не отреагировала, и принялась, следом, перевязывать шнурки рубашки у него на груди, закрывая ее. – Эй, я мог бы и сам! – возмутился он, но девочка, будто, не услышала. Впрочем, даже попытка связать один узелок у горла свободной от перевязи рукой, закончилась неудачей, и маленькое храмовое дитя само довершило дело.

– Ай-ай, так молод, а рубашку подвязывают, словно дитю! – добро усмехнулся, пошучивая, найржин Митран. – А главное – кто!

– Она сама. Я сказал ей, что не стоит. – Данни хотел, по привычке, пожать плечами, но скорчился от жжения в руке.

– Да уж, странное дитя, верно? – подошел он, нависнув своей грозной тенью над ними. Малютка отклонилась от Данни, закончив завязывать на нем рубаху. – Она не всегда понимает, что ей говорят.

– Кажется, она не настолько мала… – осторожно приподнял целую руку Данни, почесав затылок. – Эй, почему ты не слушаешь? – обратил он взгляд к девочке. Та, оглянувшись на него, смотрела, словно ждала чего-то.

– Ох, боюсь, ответа ты тоже не дождешься, – вздохнул найржин.

– Почему? – встревожился Данни. – Она немая?

– Не совсем, – чуть грустно сказал Митран. – Эй, малютка, – девочка оглянулась, заслышав обращение к ней, – покажи, – он постучал себя пальцем по губам, словно что-то показывая.

Девочка, насупившись, посмотрела на него, потом на Данни. Она вздохнула, хрипнув и открывая рот в сторону парня. Он поморщился, отвернув голову. У серебряного дитя мало что осталось от языка.

– Прости, – сказал он вновь отвернувшийся к найржину девочке, почувствовав себя неловко и вздрогнув.

– Ничего. Иди дитя. Отдохни, ты славно мне помогла, – он кивком, будто бы отпустил девочку, но та, смотря то на Митрана, то на Данни, так и осталась стоять рядом, как вкопанная.

– Она тебя не понимает? – приподнял бровь парень.

– Сам не знаю, – вновь положил массивные руки на пояс жрец. Его голос с заметным акцентом эхом отдавался в высоких потолках храма. – Может, дитя слабо умом. Вот его и выкинули на улицу.

– Ты нашел ее на улице? В городе? – удивился Данни. – Может, стоило сказать лорду? Или сиру Тенсу? Найти ее родителей?

– Ах, нет, – отмахнулся найржин. – Я встретил ее еще… – почесал бороду Митран, – за городскими пределами. Когда направлялся сюда. Теперь уж, дитя сирота, хочешь того или нет.

– И хуже всего, она и сама не скажет, – поглядел на стоящую с мирным видом рядом, девочку, Данни.

– Что-ж, может, судьба была к ней благосклонна, раз я сумел наткнуться на нее. Она могла умереть с голоду, вся грязная, ослабевшая, в каких-то лохмотьях, – улыбался девочке Митран. – Зато теперь может послужить здесь, храму на благо. Никто ее отсюда не попрет.

– Уж в это я охотно поверю, – улыбнулся Данни.

Послушники и жрецы, следуя заветам Заранны, всегда оказывали помощь слабым, больным, неимущим и голодным. В Часовнях Очага всегда горела частица пламени, подаренного Огнедержательницей. Его теплые языки согревали в любые холода каждого забредшего в храм путника. Часто, сирот и беспризорников стража отводила сюда. Некоторые из младших жриц-зардат в Часовне, выросли тут с младенчества, как рассказывала ему кормилица. И, похоже, теперь их ряды пополнились еще одной будущей сереброглазой праведницей.

– Как тебя, сынок, угораздило попасть в такую перепалку? – обратил свои большие глаза на плечо Данни Митран. – Когда тебя приволокли сюда стражники, ты был весь в крови. Послушники, конечно, возмутились, но твою кровь с кафеля утерли, – усмехнулся он. – Зачем же ты полез в драку, а то и обнажил меч?

– Я… был с братом… – покраснев, сказал Данни, осторожно положив ладонь на раненое плечо. По нему прошлось легкое жжение. – Ицхи…

– Ах, да, вы снова устроили кровопролитие с соседями, – нахмурился, возмущенно, Митран. – Горожане молвят, там кого-то убили. Это был не твой меч, сынок?

– Нет… – Данни смутно, но помнил, что произошло. – Это Чадд. Дядькин ублюдок. Он подстрелил ицха, который ранил меня. Дальше… я не помню.

– Грязная кровь, грязные дела, – насупился найржин. – Вечером прихожане поговаривали, что лорд-градовладелец в ярости. Наверняка, сегодня будут разбираться, что же вы там за смертоубийство учинили, – с укором бросил он, отойдя от Данни и, похлопав по плечу девочку, пошагавшую прочь, тяжело вздохнул, набрав воздуха в грудь.

– Верно и меня потребуют, – осторожно поднялся Данни. Ноги вздрогнули, в них начала наливаться кровь, заставляя немоту уходить через скрипучую боль, словно в икрах пересыпали песок. Он скривился.

– Ну, раз ты уже можешь подняться, мне, видимо, придется отпустить тебя на суд лорда Уальдмара, – голос Митрана пролетел по пустому залу. – Я то подумывал оставить тебя здесь, заодно уберегая твою юную душу от правосудия лорда Шеппа.

– Не сейчас, так потом, меня все равно призвали бы, – первые шаги после забвенья дались Данни с трудом и колени подкашивались.

Внутри стоял запах таящих в огне свеч и благовоний. Он был легкий, но настойчивый, и у парня закружилась голова. Хотя, быть может, все дело было в его ране и резком подъеме. Однако, пара пройденных шагов в центр комнаты, привела его в чувство и взор начал проясняться.

Неподалеку от ложа, на котором он очнулся, висел, накинутый на спинку стула, его черный кафтан. Данни подошел ближе, приподняв тот за рукав и глядя на пропитавшую ткань от плеча до пояса, уже засохшую и почерневшую, кровь. Его кровь. Он вздрогнул, глядя на этот красный узор его одежки. Часть рукоятей ножей в кинжальниках, расположенных под раненым плечом, тоже покрылась этой краской. Данни провел рукой по этим ножам, вздохнув. Сталь легонько звякнула, словно пальцы его коснулись струн лютни, а не острых лезвий кинжалов.

Как там брат? Не ранен ли был после кто-нибудь из его спутников. Энхе Заян или Чадд? Данни поморщился. В мыслях всплыла качающаяся, словно на волнах, тень грузного ицха, нависающего над ним, с выросшим из солнечного сплетения болтом самострела. Он, мертв, наверняка мертв. Парень поежился. Еще мгновение и… Наверное, стоило бы поблагодарить Чадда, если с того не снимут голову за убийство. Наверняка их схватили и теперь держат до разбирательства. По лицу Данни пробежалась краска. За это ему придется держать ответ не только перед господином Уальдмаром Шеппом, но и перед отцом и…

– Впустите! – знакомый, громкий голос, раскатом донесся до него из приоткрытых дверей в главный чертог Часовни. Данни оглянулся туда, куснув губу. Найржин Митран, нахмурив брови, обернулся и пошагал к главному залу. Обогнув его массивные телеса, юная девчушка с сияющими белоснежными волосами, проскользнула туда первее через дверной проем.

Топот ног, возмущение старческих голосов, крики, почти переходящие на ругань. Парень покраснел, поняв, что это явились за ним. Невзирая на препятствующих ей послушниц, гордой походкой огибая их или отпихивая плечами, она вошла внутрь, отворяя дверной проем обеими руками. Найржин Митран встал между женщиной и комнатой, как стена, сложив мощные руки на груди. Грозный львиный взгляд впился в жреца.

– Отойдите, найржин, я хочу его увидеть! – звучный, живой голос. Данни покраснел, понимая, какой выговор его ждет.

– Незачем так торопиться, леди Каранай, – найржин Митран говорил сдержанно и спокойно, но гулкий его бас отзывался в сводах Часовни, казавшись громовым раскатом. – Вы могли бы лишь попросить и…

– Это мой сын! – прошипела с яростью леди Кинарин, явно чувствуя себя неуютно в прениях с священником. – Пустите меня!

– Дышите глубже и успокойтесь, госпожа Каранай, – насупился жрец. – Он жив и цел. Мы промыли, зашили и перемотали рану. Юный ваш сын как раз очнулся. Теперь вашему сердцу легче?

– Митран, я… – пыша нетерпением, выпалила мать. Завидев за плечом священника, искоса глядящего на ее сына, взгляд женщины вспыхнул. – Данни! – она готова была отпихнуть жреца, лишь бы пройти внутрь, но найржин Митран первым успел отступить вбок, открывая Кинарин Каранай дорогу в боковые пристройки Часовни.

Леди Кинарин, статная, высокая, большегрудая дама, с мягкими, аккуратными чертами лица, сейчас была непривычно раздраженной и яростной. Редко когда жену лорда Роддварта и мать четверых его детей можно было завидеть в таком расположении духа. Мать была облачена в темное платье с пошивом из красного золота, под цвет своих светло-каштановых волос, вьющихся, как у Данни, и ниспадающих ей на плечи. Следом, держась скромно, шла, покорно сложив руки на поясе, Джина, материна прислужница. Темноволосая, худая, с острым подбородком над тонкой шеей и маленькой грудью, подтянутой корсетом, для обмана глаз.

Быстрым, размашистым шагом своих длинных и стройных ног, леди Кинарин Каранай подошла к сыну, остановившись на секунду и глядя на место его раны, скрытое перевязкой и рубахой. Она закрыла глаза, судорожно взглотнув и сделав облегченный выдох, а следом, распростерла руки и аккуратно обняла сына. Ее прикосновение было легким и нежным, но даже этого хватило, чтобы рука Данни снова зашлась жжением. Он простонал.

– Прости! – тут же отстранилась она, убирая руку с его плеч. Мать легонько коснулась своих глаз, следом положив холодные, от волнения руки, ему на шею. Их морозное прикосновение облегчило жар и боль. Леди Кинарин, нагнувшись к сыну, поцеловала его в лоб. – Ох, Данни… Я так волновалась… так… ты жив, сынок!

– Жив, – чуть смущенно сказал Данни, видя через плечо матери, как за этой сценой наблюдает весь храм, от найржина Митрана с его сереброглазой малюткой и храмовыми послушниками, до невинно переглядывающейся с хозяйки на жрецов Джины.

– Как же ты всех нас напугал! – она постаралась прижать его голову к груди, не задевая раны. – Все поместье стояло на ушах! Твой отец и брат, старый Тонн, кормилица… Видел бы ты какую кутерьму она подняла!

– Что-ж, – хмыкнул он, вздохнув на ее груди, – видимо волнение зазря.

– Зазря? – мать тут же нахмурилась, отстраняя его и обвинительно глядя сыну в глаза. – Зазря?! Они чуть не убили моего сына, эти звери!

– Ну, не убили же, – попытался улыбнуться он, успокаивая мать.

– Тебе весело, Данни? Тебе весело от этого? – она пыхнула гневом теперь уже на него. Это было очень странно и непривычно, видеть такой горящий взгляд матери на себе. – Я чуть не лишилась чувств от таких вестей, а тебе весело? Тебе понравилось тревожить сердце матери, Данни?

– Но, я… – не успел сориентироваться он.

– Ах, юная, ветреная головушка, – погладила она его по затылку, покручивая на пальцах струящиеся рыжие волосы, – это в тебе от отца! – она снова прикрыла глаза и вздохнула.

– Я жив и почти даже цел, – попытался пошутить Данни. – Теперь твоему сердцу спокойнее, матушка? – приобнял он ее в ответ одной рукой.

– Если бы они лишили меня сына – уж будь уверен, Данни, малой кровью бы не обошлось, – холодный огонь мелькнул в голосе леди Каранай.

Свист арбалетного болта. Сверкающая в воздухе сталь бердыша. Данни помутило, когда ему представилось, что вместо раненого ребенка, леди Кинарин представили бы его располовиненное тело. Реакцию матери ему было сложно представить. Ужас, гнев и жажда мести, смещавшиеся в котле женского сердца, действительно могут обагрить весь мир вокруг своим ядом. Нет никого страшнее матери, мстящей за своего ребенка, это знал каждый мужчина.

Мать отступила на шаг, и теперь волнение и страх в ее виде сходили на нет. Их заменяло другое, более рациональное чувство – возмущение.

– Ну и кто тебя на это сповадил? – прищурилась леди Кинарин, сложив руки на груди. – Ублюдок, индавирец или мой дражайший сын?

– Это… я сам вызвался помочь брату. А… – он выпалил не подумав.

– Так. Значит это все-таки был Энрик, – ее аккуратные губы сложились в узкую, гневную линию. Леди Каранай набрала воздуха в грудь. – Ему еще придется потрудится мне это объяснить.

– Энрик тут ни при чем. Это же… дело чести, мама! На кону стояла гордость всего нашего народа! – он сказал первое, что пришло в голову.

– И это тоже – слова Энрика, – прищурилась мать. Это была правда.

– Но… – Данни запнулся. Мать хорошо знала своих сыновей.

– Ладно, оставим твоего брата на суд градоначальника, – хмыкнула Каранай, оглядывая сына. – Кто из них тебя так? – мать легонько щелкнула пальцем по его плечу.

– Ай! – вспыхнул Данни, морщась и касаясь плеча.

– Поделом, – нахмурилась леди Кинарин, глядя на него свысока, – незачем лезть на рожон за дурным примером Энрика. Так что, какой из этих зверей посмел коснуться моего сына?

– Тот, которому ублюдок пустил стрелу в живот, – опустил взгляд парень.

– Ему повезло, – скривила губы леди-мать. В ее голосе читалась ярость. Пожалуй, сама бы она за эту рану приказала бы отсечь тому увальню руку. Или две. Умереть от болта наверняка проще, чем жить без рук. – Итак, значит жизнь моего сына в долгу у какого-то порочного ублюдка? Тем краше пример, почему тебе не стоит лезть в драки. Ты еще юн, Данни.

– Для тебя и Рейвин «еще юн», – хмыкнул парень, опустив взгляд.

– Рей, Эна, ты или Энрик. Вы все мои дети. И никогда не станете меня старше, чтобы упрекать свою мать за отношение к вам, как к юнцам, – довольно горделиво ответила Кинарин Каранай.

– Однажды, Рей будет наследовать отцу и станет лордом. И что тогда? – съязвил Данни, глянув на мать.

– Значит этой землей и своей матерью будет править лорд-юнец, – пожала плечами леди Кинарин, улыбнувшись. – Не переводи мой взор с Соляра на его блики, Данни. Сегодня речь пойдет не о Рейвине. Не его призывают в палаты к лорду Шеппу для разбирательств.

– Так ты… пришла, чтобы притащить меня к лорду Уальдмару? – вздохнул Дании, отойдя и коснувшись плеча. Леди сделала шаг за ним.

– Я явилась сюда взглянуть на моего нерадивого сына, которому, как судачит каждая прачка «засадили топором через все плечо», – грозно бросила мать. – Сюда могла бы прийти стража, как приказал сир Тенс. Однако, твой отец уверил его, что ты никуда не сбежишь и направил за тобой меня. Он недоволен, Данни.

– Да, куда уж ему… – нахмурился парень.

– Не дерзи. За твои и братовы поступки отвечать будет он, – нахмурила брови леди Каранай. – Когда пробьют полуденные колокола, вы все должны будете предстать перед Шеппом.

– Значит, и я? – оглянулся на мать Данни, опустив взгляд.

– А ты думал, бездумно махая мечом на улицах его города, легко избежать правосудия? – приподняла бровь она. – Твоя юная кровь кипит, Данни. Я понимаю, как понимает это и твой отец. Ничего, скоро леди Кайвен достигнет возраста, и тебе будет куда деть эту прыть.

– Да гори она огнем, эта «леди» Кайвен! – хмыкнул Данни, махнув рукой в ярости, и вновь зайдясь стоном от боли. Его отец заключил его в эту кабалу не по его воле. Когда юная дочь лорда Кайвена, леди Майя, расцветет и будет готова к деторождению, он должен жениться на ней. Однако, ему не нравился ни лорд Кайвен, ни Майя, ни ее рожа! Они уже встречались, однажды, когда отец гостил в его землях, и Майю с Данни засадили рядом за пиршественным столом. Видимо, надеялись, что они споются. Не вышло, надменная, при всей своей нелепой рожице, леди Майя, совсем не понравилась юному Каранаю. Да и он ей, судя по всему, тоже. Однако, договор есть договор, и даже сейчас она слала письма в их поместье, где постоянно строчила, что «ждет не дождется их страстной, пылающей любовью, женитьбы». Это были не ее слова, наверняка леди Майя писала их под диктовку матери.

– Данни! – Кинарин Каранай наполнила лицо возмущением. – Она – твоя будущая жена. Тебе следовало бы быть аккуратнее в выражениях.

– Почему меня вообще должна заботить эта кобыла? – возмутился Данни, переступив с ноги на ногу. – Я не хочу жениться на ней. Никогда!

– Но твой отец уже давно обо всем договорился. Ты не пойдешь против его воли, – властно сказала мать.

– Я сам хочу выбрать! Сам! Мне она не по душе!

– Все мы хотим выбирать. Но жизнь, Данни, иногда сложнее, чем наши прихоти, – вздохнула женщина. – Я была столь же упрямой как ты сейчас, когда узнала, что должна выйти за твоего отца. Третий сын, к тому же какой-то горец! «Матушка, я даже его не видела!», восклицала я на весь отцов чертог, – покачала мать, усмехнувшись. – Однако, как видишь, сейчас я здесь, сижу, глядя на свое четвертое дитя от «какого-то горца», – тепло улыбнулась она. – Жизнь не оставляет нам выбора, но небеса всегда знают, как лучше. Они уже написали для нас судьбу. Как человек высокого рода, ты должен с достоинством принять ее, Данни.

– Но… я мог бы и сам решать! Эта леди, – запнулся он, скорчившись от боли в плече, – да она видом, что моя Рассветная Синева.

– Синева прекрасная лошадь, – шутливо ответила мать.

– Но она все же лошадь! – фыркнул Данни. – Почему бы мне не жениться на ком-то знатном, но красивом. Да хоть на Тие! Устрой нам помолвку, и будет с нас!

– Данни, – мать состроила суровый взгляд, – она же твоя кузина.

– Но ведь и твой лорд-отец с женой были ими, – нахмурился Данни. – В отличие от этой лошадиной рожи, Тия хотя бы мила лицом, – его, через ветвь семейного древа, сестрица была действительно необычного вида. Рыжая, словно лисица и вся с головы до ног в веснушках. «Ее поцеловало солнце», как часто говорил отец.

– Вот заяви это с тем же видом своему господину дяде, – бросила мать. – Он поначалу посмеется, а потом будет глядеть на тебя, как на прокаженного каждый раз. Каждый день.

– С чего ты взяла?

– Потому что я и сама предлагала ему подобное венчание. Твой дядюшка-остолоп так и не собирается брать себе иной жены, кроме покойной Ильды. Эта кончина задела его многим больше, чем я полагала.

– Ты хотела чтобы я вышел за Тию?

– Лишь предложила такой вариант твоему отцу и его братцу, когда выпила немного гранатового вина. Пыталась донести, что так ветвь Эндри не оборвется на ублюдке от речной шлюхи, или, когда какой-нибудь крестьянский мальчуган залезет Тие под юбку. Они оба покосились на меня, словно я на алтарь Пророчицы Заранны сплюнула, – покачала головой мать, покосившись на найржина Митрана неподалеку. – С тех пор меня к брачным вопросам старались не подпускать.

– Но, матушка, леди Майя же… – она вновь не дала ему закончить.

– …твоя будущая жена, – отрезала леди Кинарин. – Постарайся, все же, не лишиться руки до момента вашей свадьбы. Чтобы было, в чем держать свечи на церемонии, – с явной теперь уже издевкой улыбнулась она.

Топот сапог по залу Часовни вновь донесся до них. Теперь это был Патрик Тонн, сын кастеляна. Вальяжно опираясь рукой на свой меч, он прошел к своим господам, поклонившись. Взгляд его зацепился за Джину, стоявшую рядом и он, слегка покраснев, улыбнулся и ей.

– Миледи, – обратился Патрик к леди Кинарин, затем повернувшись к нему самому, – господин Данни.

– Что такое? – обратилась к нему леди Каранай.

– Я решил держаться поближе к вам, – сказал молодой гвардеец, которого кастелян лично взял в семейную стражу, – говорят, что в город въехали люди Шайхани. Мне подумалось, стоит держаться рядом.

– Правильно подумалось, – сказала ему мать. – Еще не полдень, зачем они заявились так рано? Спешат на собственный суд?

– Может, решили прежде вас усладить уши лорду Уальдмару, – пожал плечами Патрик Тонн.

– Значит и нам не стоит задерживаться, – задумалась мать.

– Леди Каранай, – гулким басом обратился к ней найржин Митран, – я подумывал оставить вашего сына здесь еще немного. Может, Данни стоит выходить и…

– …и заодно не подставлять юного господина суду? – хитро улыбнулся сир Патрик Тонн, переглядываясь с Джиной. Она отмерила ему короткий взгляд.

– Как вы себя чувствуете, господин Данни? – спросила служанка, поглядывая на его плечо. Ее глаза выглядели то ли уставшими, то ли разочарованными. Наверняка, разговоры черни, судачившей о том, что младшему сыну лорда Роддварта отсекли руку, куда сильнее трепетало сердца этих дам, чем простое ранение.

– Верно, если найржин может оставить тебя здесь, чтобы подлатать раны, никто не подумает вытаскивать тебя раньше его уверения, что ты цел и здоров, – кивнул Патрик Тонн.

– Данни? – приподняв бровь, поглядела на него мать, как бы вопрошая.

– Касаясь дна, коль тонешь – воздуха не хлебнешь, – покачал головой Данни, струящаяся рыжая шевелюра спала ему на лицо. Как-то раз так сказал Энхе Заян. – Зачем бежать? Я не хочу, – он и вправду не любил прятаться и скрываться. Ему это было не по душе, даже если было необходимо.

– Вот они – слова настоящего мужчины из Каранай, – гордо подметил молодой Тонн, с уважением посмотрев на Данни. – Истинный анвар!

Покосившаяся на него с недовольством мать, явно не разделяла такой гордости их гвардейца. Сама леди Кинарин, конечно, не была анваркой. Род ее отца происходил из зеленых долин Фарвейд. Гордость и пыл горных анваров отличались от более спокойных, рассудительных и хитрых купцов и лордов-землевладельцев из долин Фаревейда. Иногда этот контраст можно было заметить просто в диалогах матери с кем угодно из их придворных анваров, да даже с отцом. Время, конечно, изменило леди Кинарин Каранай, когда она приняла мужнину фамилию. Живя среди гордецов и сам впитаешь в себя гордость. Потому анварская страсть со временем пропитала и мать, хотя в ней еще многое осталось от молодой жизни леди из зеленых долин.

Подойдя и взяв свою окровавленную одежду, парень поднял ее и осмотрел. Мать покосилась туда же. Джина ахнула, глядя на засохший кровавый след на кафтане Данни. Он потер тот в руках и посмотрел на мать.

– Думаю, негоже заявляться к лорду-управителю в таком… виде, – вздохнул он. От одежды исходил запах крови. Или ему просто чудилось?

– Нет. Оставь. Заявишься так, – с прищуром глянула на него мать, обходя сына и подхватив одну из свечей из стопки, лежащей на столе. – Это послужит отличным напоминанием.

Напоминанием чего, она не удосужилась уточнить. Напоминанием Данни о том, что кровь его пролилась по его же невежественной вине, или же напоминанием лорду Уальдмару Шеппу, что пострадали от этой заварушки не одни только ицхи Шайхани? Как бы то ни было, целой рукой он накинул испачканную кровью половину кафтана на перемотанное плечо, а стоявший рядом сир Патрик помог ему облачить целое. Сейчас даже ткань кафтана показалась тяжелой для раненого тела и он поморщился.