Когда погаснут звезды

Старый долг

Исполин, чья голова пряталась выше облаков, а широко расставленные ноги попирали соседние материки, удрученно смотрел вниз, на землю, глазами, полными слез. Вознамерься он сейчас разрыдаться, а причин на то у титана хватало, случился бы новый всемирный потоп, и именно это трагическое обстоятельство сдерживало великана от проявления столь неподобающей его размерам слабости. Огромные покатые плечи без труда удерживали небосклон, вздымающаяся ровным, глубоким дыханием грудь возбуждала смену приливов и отливов, а руки, неспящая сила коих беспрестанно возводила разрушенное и разрушала возведенное, всего на миг покорно сложенные на груди, одним локтем упирались в запад, пытаясь другим оттолкнуть восток, и только сердце, по мере взросления великана, удивительным образом уменьшалось в объеме, удар за ударом сжимаясь от страхов, ран и зримого содеянного.

Гигант печалился и морщил бесконечный лоб, отчего насыщенные влагой тучи, схлопывались в складках кожи, извергая молнии и громы, а детский, да-да, детский нрав и воистину младенческое сознание великана не останавливали его от возмущенного притоптывания, немедленно вызывавшего перемещения земной коры и выдавливание раскаленной лавы в самых неожиданных местах.

За сим, весьма неосторожным занятием и застала его Синяя Птица, не убоявшаяся долгого подъема с целью выяснения того обстоятельства, с чего это вдруг так раскряхтелся полупрозрачный «ребенок-переросток», габаритами с небольшую планету.

– Эй, как тебя там, – завопила она, выписывая восьмерки прямо перед левым зрачком титана, – чего разбушевался?

– Адам, – промычало «дитятя».

– Тот самый, первый, – весело присвистнула птица.

– Совокупный, – поправил ее недовольно великан. – Вклад всех человеческих душ.

Пернатый собеседник неподвижно завис на месте, отчаянно молотя воздух крыльями:

– Так ты всечеловеческая душа?

Великан тяжело вздохнул:

– Не столько собрание душ, сколько плоть от ими сотворенного, созданного в искусстве, быту, войнах.

При этом громадина поморщился, будто втянул в безразмерные ноздри-тоннели запах совокупного пороха, сожженного на неисчислимых ристалищах, и чихнул, да так, что его нежданный гость отлетел на несколько километров. Пока синяя точка, постепенно увеличиваясь, обретала привычную глазу форму крылатого существа, Адам пытался осознать причину собственной печали. Покидая Рай, первочеловек получил свободу невиданных в остальных частях Вселенной масштабов, близкую к абсолютной. В энергетическом смысле Адам взял в долг, а, как известно, долги желательно возвращать, но что он обещал взамен Отцу, Адам не помнил и хуже того, не понимал. Старый долг угнетал его, как маленький камушек внутри ботинка, что пытаешься вытряхнуть, а он совершенно не желает покидать уютного кожаного жилища и цепляется за складки и трещинки на стельке. Такова была истинная причина безрадостного настроения, целиком сковывавшего разум великана.

– Адам, – возмущенно засвиристела подлетевшая Синяя Птица, – надо закрываться, когда чихаешь.

Титан удивленно посмотрел (для этого пришлось прищуриться) на пигалицу, болтающуюся перед носом и мешающую сосредоточиться:

– Представься, говорящая мошка.

– Синяя Птица, – пропищало с гордостью под носом великана. – Люди, прячущиеся в тени деревьев вдоль дорог по ночам, при оружии и скверных мыслях, величают меня Птицей Удачи, гнущие спины под палящим солнцем в полях до хруста позвонков – Птицей Счастья, а посетители церквей различного толка по воскресным дням зовут Духом Святым, изображая в белом оперении.

– Все это я знаю, – пробурчал Адам, – забыла, я же совокупная душа.

– И что? – Синяя Птица, взъерошив перья, видимо, чтобы казаться больше, снова начала крутить восьмерки.

– Во-первых, ради Бога, остановись, – взмолился великан. – Голова и так кругом идет, а во-вторых, неразумное дитя человеческого желания и воображения, каждая душа, получившая тело, не просто потомок Адама из Рая, каждый и есть Адам, поелику от него произошел род людской. Каждый человек был Адамом, ибо каждая душа, начиная первое воплощение, совершала грехопадение Адама, в этом смысле все являются потомками первочеловека, по сути своей, это действо (изгнание из Рая) есть ключ ко входу в проявленную жизнь, своеобразная плата за посещение расы.

– Тогда чего же ты хочешь услышать от меня, спрашивая, кто я? – Синяя Птица, сделав мертвую петлю, на полном ходу остановилась перед самым зрачком Адама, едва не проткнув его.

– Как ты сама называешь, а значит, и осознаешь себя, – испуганно заморгал великан, подняв там, внизу, в океане, шестибалльную волну…

Старый моряк, приложившись макушкой о дубовый дверной косяк, с удивлением высунулся из люка – на небе ни облачка.

– Откуда она, сэр, – полушепотом пролепетал юнга, обеими руками вцепившись в вертлюг.

– Морской дьявол балуется, не иначе, – выругался моряк, потирая ушибленное место. – Вставай к штурвалу…

– Я побуждение к выбору, – засвистела Птица, отлетев на удобное для беседы расстояние. – Ведь Бог – сама Свобода, а человек, в качестве Сына, инструмент трансформации. Я, если тебе, Громила, будет угодно, маяк, поэтому все видят меня по-разному. Я свет в конце тоннеля, я дверь, ожидающая своего открытия, я сила, поднимающая с ложа и манящая блеском далеких сокровищ, цена которых подчас не дотягивает до стоимости пустой миски на столе перед носом страждущего, я код, сокрытый в яблоке познания, я сок на губах надкусившего его, я Ева, указующая выход из Рая.

– Стоп, стоп, стоп, – заволновался Адам. – Там точно был Змий.

– Искуситель – мой антипод, – закивала лиловым хохолком Птица. – Я побуждаю, он принуждает.

– А есть разница? – Адам громадной ладонью почесал затылок и перхоть нежданным снегопадом удивила жителей жаркой страны, насадив на вечнозеленые лапы пальм белые пушистые шапки.

– Я не вторгаюсь в поле свободы, не спорю с Богом, – Синяя Птица сделала большой круг перед Адамом. – Змий же подсовывает свой код, вибрируя в самом низу. Плотские желания и потребы, таков диапазон «света» его маяка, он, не стесняясь, накладывает на истинную свободу свою кальку, невидимые изменения, редкие, крохотные мазки, вкрапления, меняющее суть еле слышное шипение…

– Как в ухо Еве? – Адам снова возмущенно топнул ногой и наблюдатели на далеком материке зафиксировали повторные толчки.

Синяя Птица быстро закивала хохолком:

– Именно.

– Женская половина меня может обидеться, – проворчал великан.

– То, что в тебе называется Евой, кодировал Змий, вторую часть – я, – пернатый собеседник ласково взглянул на подопечного.

– Для чего Отец так поступил со мной? – вдруг выпалил готовый разрыдаться большой ребенок.

Птица Счастья, она же Удачи, она же Синяя, а так же Дух Святой терпеливо щебеча начала объяснять:

– Ты не покинул бы Рай сам, Ева вытащила тебя, она сделала свою работу, выполнила предназначенное, вывела из лона на низких частотах. Твоя задача – вернуться обратно в сад на высоких.

– Может быть, в этом и состоит мой долг Отцу? – встрепенулся Адам, так, что небольшая деревушка на побережье тут же была сметена лавой, изрыгнутой ближайшим вулканом.

Синяя Птица нырнула в облака и через мгновение появилась перед великаном:

– Ты бы не дергался: сознание человечества таково, что любой его всплеск – трагедия для воплощенных. А насчет долга Всевышнему, твое возвращение, скорее, промежуточная цель, некий подытог замысла, а уговор (и оплата) на свободу выбора – о другом.

Великан совсем по-детски утер нос огромной ладонью:

– О чем о другом? Я не помню, помоги мне. Можешь?

– Могу, – пернатый гость, сильно смахивающий на горлицу, зачем-то искупавшуюся в синих чернилах, запрыгал в воздухе от необъяснимой радости:

– Как ты видишь меня?

– Как назойливую муху, от которой сложно отмахнуться, – без раздумий ответил Адам, но, спохватившись, поправился. – Как обычную птицу.

– Ты видишь меня, как человек, – Синяя Птица остановила свой причудливый танец. – Но получая кредит у Бога, ты еще не был человеком. Попробуй взглянуть на меня сознанием Адама Чистого, а не Адама Совокупного и я, Побуждающая, приму вид твоего долга.

– Но как я ни напрягаюсь, – Адам вытаращил на собеседницу гигантские блюдца глазищ, в которых тут же отразилась половина Вселенной, – вижу только птицу, крылатое существо.

Голубица, недаром Дух Святой, обладала поистине ангельским терпением:

– Накопленные веками слезы не дают тебе, Адам, ясного взора разглядеть истинный лик мой. Человек изрядно постарался, убивая, унижая, насилуя и лишая никогда не держать сухими собственные очи. К чему спокойное существование в радости и благоденствии, когда в арсенале имеется боль и страх, и все из-за такой мелочи, как забывчивость к возврату долга Всевышнему.

Адам помрачнел:

– Ты подскажешь или будешь издеваться, бессердечный мешок с костями, облепленный перьями?

– Как только избавишься от соленых морей в собственных глазницах, – ничуть не смутившись, просвистела птица, – так сразу все и вспомнишь. Людские слезы не просто жидкость.

– Я и не думал об этом, – неожиданно всхлипнул Адам.

– Как и все человечество, – усмехнулась Синяя Птица…

… Стоя у штурвала юнга упивался свободой, в ней было все: и ветер, наполнявший легкие ароматами плодов с далеких островов, и соленые капли, что еще секунду назад скользили вдоль китовых спин, скатывающиеся теперь по его щекам, и фрегат, послушный, как трехмесячный щенок, его рукам – легкое движение плечом и строгий бушприт, под которым спряталась палисандровая Аврора, меняет правый галс на левый.

– Развлекаетесь, юнга? – за спиной возник капитан, настоящий морской волк, обладающий невероятной способностью вырастать из-под земли при закрытых дверях его каюты в самый неудобный момент, что было неоднократно проверено на собственных шкурах всеми членами команды.

– Простите, сэр, не удержался, – юнга выравнил курс и уставился на горизонт, боясь взглянуть на капитана.

Старый моряк прекрасно понимал мальчика, сам, будучи таким же юнцом, впервые попав на боевой шлюп, трехмачтовый красавец, впитывая премудрости морского ремесла с потом и кровию, не отказывал себе в удовольствии поглазеть на южный закат или помечтать под звездной россыпью, примостившись на клотике (знал бы боцман, что юнга грешил этим во время вахты).

– Спрашивал ли ты сам себя, юнга, когда-нибудь, – капитан положил тяжелую руку на плечо юному матросу, – зачем люди выходят в море, что за голоса манят их подальше от родных берегов, где свежий хлеб, доброе вино и теплая постель, чье нежное объятие меняется на просоленные волокна пеньковых канатов и раскаленные бока корабельных пушек? В поисках чего ты, молодой человек, решил ступить на шаткие доски палубы, вверив судьбу свою ветреной, во всех отношениях, фортуне?

– Я отправился за удачей, – юнга обернулся, – как и все мы.

– Решил поймать эту птичку за хвост?– капитал ухмыльнулся. – А знаете ли, господин охотник, почему удачу представляют в виде птицы?

Юнга улыбнулся, представив себя настоящим охотником за удачей:

– Потому, что она неуловима, сэр.

– Нет, – капитан ткнул пальцем на яркую голубую точку в созвездии, напоминающем огромного парящего лебедя, – держи курс на Денеб.

Он развернулся в сторону каюты.

– Почему нет, сэр? – юнга развернул фрегат на новый курс.

– Потому что птица парит в небесах, ближе к Богу, именно там, подле трона Его и нужно искать истинную удачу.

После этих слов дверь в капитанскую каюту с грохотом захлопнулась…

Мне тут подсказали, – Адам возбужденно поводил плечами, – тебя представляют в виде птицы из-за близости к Всевышнему.

– Я к Нему не ближе земляного червя, копошащегося в навозной лепешке, – не согласилась Синяя Птица.

Великан смутился:

– Но как же мне мыслить не по-человечески, если я напичкан их помыслами и идеями, как…

Синяя Птица хохотнула:

– Как куропатка дробью.

– Вроде того, – кивнул великан и бесшумно затрясся, еле сдерживая смех, вызывающий в подлунном мире трясение земли и выдавливание лавы…

Женщина лежала с открытыми глазами. Несколько лет после смерти мужа она училась спать по ночам без видений, слез и частых вставаний к окну, будто там, за полупрозрачным стеклом, среди мерцающих звезд можно было хоть на миг разглядеть знакомые черты. И вот, когда, казалось бы, пришло успокоение и сердцу, и уму, возникла новая напасть – единственное ее дитя, ее мальчик, такой нежный, тонкий, слабый, вдруг нанялся юнгой и не на рыбака или, Бог с ним, торговца, а на военный корабль с тремя палубами пушек, пороховым погребом размером с королевский замок и командой головорезов, от которых дрожали портовые кабаки и видавшие виды притоны.

Бедная страдалица живо представляла себе, как встречает из похода сына, совсем не похожего на того юношу, что захлопнул за собой дверь неделю назад, даже не обернувшись на убитую горем мать. И вот он, уже не ее прежнее дитя, а детище обстоятельств и окружения, входит в питейное заведение, и все вокруг начинает… Заходивший ходуном дом прервал ее тяжелые мысли. Женщина поднялась с постели и шатаясь подошла к окну, нависающая над деревней гора обзавелась ярко-красной кардинальской шапочкой и, «моргнув» пару раз, вдруг вспыхнула и расцвела фейерверком искр, мгновение спустя стекло в раме дрогнуло и ушей женщины достигли раскаты грома, перемежающиеся воем преисподней, что решила исторгнуть из себя излишки накопившегося для термической обработки грешников «масла».

Даже на фоне ночного неба явственно просматривались поднимающиеся вверх клубы черного дыма, покидающего ад через «дьявольскую трубу», а вывалившийся кипящий желтый язык жадно охватывал склоны горы, неестественно быстро подбираясь к зажатому меж двух хребтин поселению. Ничего не понимающие, полусонные жители, выскакивали на улицу и со страхом разглядывали раскрывающийся над ними огненный зонтик. Деревня была обречена. Женщина повернулась к распятию, опустилась на колени и зашептала: «Доля, что желала ему я, убила бы сына моего, но Ты, Господи, мудрый и любящий, забрав в море его, спас от огня. Даруй ему, как мне сейчас, осознание терпения, порождающее веру и вызывающее не осуждение Воли Твоей. В этих одеждах пребывает Птица Счастья, за которой отправился сын мой, а не в окрашенных разными цветами перьях, как чудилось мне. Благодарю Тебя».

Она едва успела наложить на себя крест, как огнедышащий вал смел, стоящий на его пути последний дом, и со злорадным шипением тысяч и тысяч рептилий погрузился в океан…

Адам болезненно поморщился, потер лоб ручищей и когда снова взглянул на Синюю Птицу, то изумился произошедшей в ее облике трансформации – оперение потеряло цвет, точнее, приглядевшись, великан понял, что пера на существе не осталось вовсе, перед ним пульсировало некое светящееся пятно, излучавшее определенно ощутимую энергию.

– Одна живая душа, – тут Адам осекся, сообразив, что произошло внизу. – В общем, одна из ипостасей Евы дала мне новую подсказку, только что.

То, что недавно представлялось птицей синего цвета, затрепетало, словно крыльями, языками пламени:

– Любая истина сокрыта за семью печатями, таков закон погружения от Альфы до Омеги. Если перевести молитву той женщины в высший план, то подсказка будет звучать так: только потеряв веру в Отца Адам (человечество) мог покинуть (энергетически) Рай. Создатель даровал, а по сути, пожертвовал Собой, энергию, отменяющую веру (убирающую связь между Отцом и Сыном), то есть Единство Создателя и Творения. Это и есть долг, возврата которого ждет Бог.

– Как просто и прекрасно, – взволнованно прошептал великан.

– Простота восприятия обманчива, – пляшущий огонек снова вернулся к любимому занятию, чертить восьмерки. – Не возвращенный долг – всегда энерго-перекос, в случае с Богом это Конец Света, смена расы, переход. Каждая раса вскрывает свою печать, у тебя – пятая печать, но ты прав – осознание долга, воистину прекрасно.

Я ухожу, все, что надобно было мне, увидено, все, что требовалось тебе, мною сказано, все, что есть Бог, Им будет получено, не рано и не поздно, в свой срок.

Когда погаснут звезды

Джульетта: «Ты будешь любить меня вечно?»

Ромео: «Я буду любить тебя страстно,

Пусть страсти стезя скоротечна,

Но в вечности звезды гаснут».

Вот бы остаться наедине с собой, жаркой июльской ночью, да под звездной, мерцающей россыпью, и облегченно выдохнув, улечься, но не на траву, где полно насекомышей, которые тут же примутся щекотать изнеженное тело, а не менее назойливые цикады оглушат своей трескотней, но погрузиться в облако, вон то, что зависло над рекой и с удивлением разглядывает пухлые бока, наросшие за день, дабы, устроившись с королевским комфортом на сизых перинах, направить взор свой к бесчисленным светилам и, размяв горловые связки, проорать в убаюкивающее пространство один-единственный вопрос: «Что есть любовь истинная?» – и желательно в качестве ответчика получить кого-то знающего и мудрого, да хоть бы и самого Господа Бога.

Стоит ли говорить о том, что не примени тот самый вожделенный ответчик возникнуть в сознании, например, с сентенцией вроде – что же именно интересует тебя? – как судорога неожиданности задергает размякшие члены, и трепыхающаяся плоть, разорвав влажные простыни небесного ложа отправит тело мое в образе кувыркающегося акробата назад, навстречу с шуршащими в травах букашками и неумолкающими цикадами.

Там, на земле, ощутив позвоночником все неровности тверди, несущейся в океане Вселенной с безумной скоростью, я, пожалуй, по достоинству оценив устойчивость обретенного положения и набравшись храбрости, отвечу незнакомцу:

– Прожив на Земле столько лет, я ничего не знаю о любви, кроме правильного написания обозначающего ее слова и затертого, засаленного, упрощенного и уплощенного его звучания. Всяк произносит «любовь» легко и свободно, но в легкости сквозит непонимание, а в свободе – безответственность. Где же, среди столь обширного многообразия, – тут я подниму глаза к усыпанному светляками ночному небу, – определить ту, единственную, истинную, не чашу с мертвой водой, но Грааль, наполненный до краев живой.

– Господь Бог – носитель того, что ты ищешь, – прозвучит тогда всеведающий и мудрый Голос: – Он маяк, бери смело Его за ориентир и смотри, не моргая, как поступает Он.

Тут бы мне и провалиться сквозь животрепещущее ложе от нахлынувшего стыда, но я тем не менее решаюсь спросить:

– А как поступает Бог?

Голос, по всей видимости, весьма удрученный подобной безграмотностью, не без иронии ответит: – В том нет никакого секрета, истинно любящий Бог отпускает все время, поелику нет смысла (и замысла) удерживать, когда отпущенный способен вернуться сам.

Я излишне нервно стряхиваю небольшого жука с длинными усами и изумрудным панцирем с носа, а Голос, не нарушая хрупкого равновесия между нравоучением и сарказмом, продолжает:

– Энергия любви, мой друг, есть энергия освобождения, освобождения от самого источника любви, его уз. Истинная любовь не привязывает, Господь раздает Себя в надежде на возвращение. Самопознание – это процесс получения себя самого в более насыщенном (исследованном) виде. Излучение одного качества, отраженное от множества подобий, возвращается в ином, усиленном качестве.

Знаете ли, откровения случаются разные, я об источнике их происхождения. Вы заходите просто так в антикварную лавку и, не глядя на корешок, снимаете с полки чей-то запылившийся труд или, неудачно споткнувшись, врезаетесь лбом в фонарный столб, который только что собирались обойти, ну, и как вариант, бросаете мелкую монетку, чтобы не болталась в кармане, оборванцу-нищему, а он, как и лиловая шишка на переносице и книжица неизвестного автора, открывает вам Вселенную, во всех разрезах и подробностях ее сотворения, текущего бытия и вероятного тотального заката. Но когда чей-то Голос, не принадлежащий ни вам, ни вашим знакомым, с усмешкой и невыносимым поскрипыванием начинает рассказывать о любви и Боге, становится не по себе до вспотевания ладоней и слабости в районе пупка.

Думается мне, внутренние треволнения любого индивидуума на этот счет не остановили бы Голос, коли в качестве аудитории, да и самого зала предоставили себя любимого.

– Вектор любви всегда направлен вовне, – приблизительно так Голос усиливал бы давление на размягченное сознание. – Я настаиваю всегда, такова ее (любви) суть.

На моем месте вы бы тоже не возражали, прижатые таким эмоциональным напором к мягкой, но уже остывающей, траве.

– Бог не сдавливает в объятиях, любовь, как энергия, не имеет способности стягивать, скручивать, ограничивать. Творец наполнен созерцанием и ожиданием, ибо еще один, третий аспект Его энергетической триады, освобождение, Им уже дарован в виде акта сотворения мира.

Как думаете, зашевелились бы волосы на голове от подобных историй?

«Ну, если не от вибраций говорящей головы внутри головы, то точно от бегающих по шевелюре толпами муравьев», – усмехнется проницательный читатель, а я, пожалуй, продолжу собственные фантазии и поинтересуюсь у таинственного обитателя моей черепной коробки:

– Что же это за подарок такой, освобождение, во что упакован и есть ли на атласной ленточке, что перехватывает его картонные щеки, надпись, поясняющая, от чего?

Голос совершенно точно бы прокашлялся, ведь я задал умопомрачительный, заковыристый (как мне кажется) вопрос, а затем неторопливо начал:

– Отец Небесный даровал свободу выбора своей «плоть от плоти», человеку, изначально. Так истинно любящая мать отпускает из гнезда своего птенца без забот и чаяний. Настоящая любовь не требует и не ограничивает, любящий ради предмета любви идет на ограничение собственных свобод, вплоть до самопожертвования. Примером тому служит Иисус Христос, взошедший на крест во спасение возлюбленных им душ человеков. Не потому ли взоры людские устремляются на распятие в поисках защиты, помощи и объяснений всегда, так, что Он, даже в виде слепка подвига своего является источником истинной любви?

– Источник? Никогда не задумывался о подобной трактовке великого события, – проговорил бы я, выдергивая из волос в конец обнаглевших муравьев, принявшихся откладывать меж луковиц яйца.

На что Голос ответил бы «Не сомневаюсь», в насмешливом тоне:

– Энергия любви живет в бескорыстном источнике, как только носитель любви (источник) активирует эго-программу, цвет излучения темнеет и линии его лучей замыкаются на себя. «Звезда» начинает гаснуть, остывая и сжимаясь в черную дыру.

– Понимаю твою метафору, – возразил бы я Голосу. – Но как тогда увязать утверждение о дарованном человеку априори возвращении, с тем, что, имея на руках свободу выбора, он, человек, может легко погаснуть при наличии эго, гораздо более изощренной и тонкой программы, нежели неокрепшее сознание индивидуума?

О, загадочный и необъяснимый Голос в голове, таинственно возникающий и миссионерски всезнающий, есть ли хоть один вопрос в бушующем и переменчивом океане бытия, на который у тебя не был бы заготовлен быстрый, как сполох молнии на фоне грозового неба, и четкий, как шаг бравого капрала, разводящего почетный караул у ворот королевского замка, ответ?

– ДНК человека кодирована на возвращение. Изгнание из Рая – некое подобие вируса, мутирующего изначальные коды Адама, – слышу я третьим ухом.

Каким образом проносится внутри меня, видимо, совсем рядом с расположением Голоса, очередной вопрос невидимому собеседнику, ибо тот реагирует моментально:

– Вкушение яблока познания привело к изгнанию, это и есть акт введения вируса.

Возлегай я сейчас не на земной травушке, а на шелковистом ковре Эдемова газона, глядишь, и яблочко подкатилось бы прямо под руку, – размечталось мне, но Голос, развеивая неустойчивые грезы о саде, полным невиданных древ и снующих меж ними диковинных птиц, продолжает бубнить:

– Адам был отравлен во исполнение замысла Творца о самопознании, но в качестве необходимой с точки зрения всемирного энергетического баланса компенсации кодирован на возвращение, вечное стремление души вернуться в Рай (видоизмененной, то есть с самостоятельно перепрошитой ДНК) в обретенных вновь одеждах.

– Ну да, – хохотнул я. – Не с фиговым же листком на причинном месте.

– Пока еще он (листок) намертво приклеен к твоему лбу, – парирует Голос. – Но уясни себе одно: энергия любви, касаясь любого тела (предмета) во всех слоях Вселенной, вызывает ответное чувство (отражение), но только живое существо способно его проявить, а человеческой душе, единственной, дарована возможность к возвращению (познанию).

– Ух, аж дух захватывает, теперь бы самое время с примятых лютиков переместиться поближе к звездам, на космические просторы, да попытаться представить, как ледяная глыба, несущаяся с умопомрачительной скоростью в безвоздушном пространстве, отражает Божественный посыл, именуемый абсолютной любовью, отчего у куска замерзшего газа вырастает огненный хвост, пугающий смертных наводнениями, невзгодами, голодом и чумой. Здесь, в компании термоядерных громад и их спутников, не так мягко, как на облаке, не так спокойно, как на траве, и не так радужно, как в Раю, холод превращает глаза в стеклянные бусы, а кровь – в пурпурные сосульки, но мысль обретает свойства сверхпроводимости и невероятной ясности.

– Эй, Голос, – закричал бы я. – Неужто застыл подобием пузырька воздуха в янтарной капле? Или отсутствие мельчайших частиц, выстраивающихся в особую очередь для копирования движения твоей «гортани» на перепонку, коей Господь Бог гениально перегородил ухо человека, не дает тебе права учить меня?

На что назойливый спутник, прекрасно чувствующий себя в моем теле, как в скафандре, откликнулся бы обычным своим насмешливым манером:

– Иной раз и телесное напряжение приводит к возбуждению мыслительного процесса, но исключительно поток нисходящей любви, принятый и переработанный сердцем, вызывает именно осознанное мыслеполагание.

Здесь бы мне осознанно промолчать да послушать себя, а не Голос в себе, но я всего лишь человек, пусть и болтающийся с помощью воображения в открытом космосе без специального оборудования, с одним фиговым листком на лбу, а посему непременно вставлю:

– Как часто Господь, погруженный во Вселенские заботы, обозревающий всевидящим оком дальние пределы мира своего, отрывается от работы сий и, вспомнив о грешной земле, посылает тамошним сынам Своим энергии любви желанной?

– Ты знаешь это по собственному сердцебиению, – внутренний Голос смутить невозможно. – Каждый удар твоего кровяного насоса есть импульс любви от Творца. Удивлен? С частотой биения твоей сердечной мышцы Господь Всемилостивый дарует жизнь своему миру.

– Но если Бог непрерывно посылает любовь человеку, как тогда (и почему) останавливаются сердца? – во мне бушует эго. – Разве в этот момент Творец перестает любить свое дитя?

Случись такое взаправду, тлеющие в ночном небе точки поплыли бы перед глазами, перестав освещать и обогревать мириады пристегнутых к ним планет, пустующих и заселенных, наполненными слезами жалости к себе и обиды на других. Вот и я собрался было всхлипнуть, но Голос, мудрый и величественный, успокоил:

– Великий Режиссер выводит со сцены любимого актера, посчитав роль сыгранной блестяще и полностью, а артисту требуется отдых в буфете.

Звезды обретают в моих глазах четкость, а многочисленные обитатели планет при них встречают рассвет вовремя. Мне все-таки стоит вернуться назад, на травянистый ковер, к таким родным муравьям и букашкам, и, в мгновение ока переместившись из-за облачных высот на милую сердцу «сыру землю», я почти счастлив, и только один вопрос, ржавым гвоздем засевший в сознании, портит картину наступившего бытия:

– А как же самоубийца?

Голос тут как тут:

– Душа, решившая прервать биологическое существование физического тела, досрочно (свобода выбора предусматривает такую возможность) как бы рвет струну во время исполнения, отчего в гармонический ряд вклеивается фальшивая нота. Это походит на удар хлыста снизу в ответ на протянутую длань Господом сверху, и, кстати, нарушающий заповеди подобен душе-самоубийце.

Он (голос) что-то еще говорит, но на мягкой траве очи мои безвольно закрываются и нет никаких сил, следить за быстрыми словами-мухами, роящимися в голове помимо воли.

– Эй, эй, еще не время, – грохочет обиженно Голос, и я просыпаюсь.

– А что есть время? – я ощупываю левое запястье, часов нет. – Как узнать время?

– Его можно рассчитать, – Голос явно обрадован моему возвращению в диалог, – по сердцебиению.

«Отстать бы ему от меня со своими загадками», – думаю с надеждой я, но понимаю, просто так от рупора, непонятно каким образом проникшего в мою черепную коробку, не избавиться.

– Слушаю тебя, – зевая протягиваю я.

– Используя свой пульс, можешь определить галактическое время не с точки зрения его соотношения с движением Земли вокруг Солнца, то есть местным исчислением скорости протекания биофизических процессов, а как осознание его энергетической сути, задающей ритм Вселенского бытия, смены вдоха и выдоха всего Сущего.

Как бы заткнуть бубнящего «учителя» и остаться наедине с собой по-настоящему, без тревожащих извне звуков, шевелящихся под спиной лапок и слепящего света подмигивающих, как старому знакомцу, звезд.

– Тебе не пора домой? – обращаюсь я к Голосу, с содроганием думая, а где его дом.

– Пока нет, – слышу я ответ где-то в районе расположения собственного мозжечка.

– А когда пора? – безо всякой надежды задаю риторический вопрос невидимому собеседнику.

– Когда погаснут звезды, причем все, – доносится до меня уже через покрывало долгожданного сна.