Автоматическим движением, уже из правого выдвижного ящика, я достал пачку сигарет и зажигалку. В пачке две сломанных папиросы, одна слишком мятая, но есть и целая. Достал её. Всё остальное смял в кулаке и выбросил в угол. На зажигалке красовалась резная по металлу роза. Я купил этот огненный прибор в двадцать лет. В те же годы и начал курить. Подумал, если и делать что-то запрещённое родителями, так делать красиво.

Я взял в табачном магазине самые дешёвые сигареты и самую дорогую зажигалку. Продавщица, худая женщина лет пятидесяти, не сразу достала «Розу» с витрины, под стеклом которой та лежала на красной подушечке. Женщина переминала в зубах жвачку до этого момента, а когда услышала, что я хочу именно эту, с цветком, перестала двигать челюстями, и не очень приятный запах табака в смеси с клубникой исчез. Продавщица озвучила цену, отбивая на кассовом аппарате товар. Хотя зачем? Я и так уже знал, так как почти десять минут стоял и пялился на зажигалку, оставляя пятна от пальцев на стекле.

Зажигалка была великолепна. Я рассматривал её весь оставшийся вечер, даже забыл про сигареты. Помню, что отдал за них сущие гроши, и скорее всего, к ним вообще не притронулся, а спустя время купил таких, чей дым не пахнет собачьим пердежом. Я приобрёл не зажигалку ради сигарет – я покупал сигареты ради зажигалки. Она была тяжёлая, как набалдашник молотка. Вся монотонно серая, а максимально реалистичная роза красовалась прямо посередине. Часами напролёт мог щёлкать крышкой её корпуса, что быстро стало приводить моего соседа по комнате общежития в неистовое бешенство. Он надевал наушники и громко включал музыку, при этом бормоча что-то явно оскорбительное. Я пытался напиться изображением розы. Это получилось, но лишь спустя сотни выкуренных сигарет.

Лена сначала не оценила идею и сильно обижалась, нарочно наигрывая отвращение к моему курению, и кашляла так, что лучше актёры позавидовали бы ей за реалистичную игру. Она, конечно, ничего не сказала моим родителям, ярым противникам всего, что выбивается за рамки здорового образа жизни, но не противилась попугать тем, что сдаст с потрохами при первом проступке. При любом. «Ты посуду плохо помыл – завтра за тобой приедут родители. Как думаешь, я уже рассказала про твоё курение?» Но я помню, как Лена игриво улыбалась, когда впервые поджигала свою тонкую сигарету от «Розы».

На крыше общежития мы каждый летний вечер расстилали красивый плед поверх старого покрывала с моей койки. Мы наблюдали закат, выкуривая несколько сигарет подряд. К тому времени уже не брали обычные. Ленины были со вкусом лайма, тонкие, с салатовым оттенком, а мои коричневые, и дым отдавал вишней с шоколадом. Это стало неким обрядом. Перед моментом, когда солнце полностью пряталось за высотками города, мы занимались любовью под открытым небом. Мне искренне нравилось, когда при первых поцелуях в Ленином дыхании ощущались фруктовые никотиновые нотки, а она стягивала с меня штаны. Порой поцелуи длились намного дольше самого секса. Лена никогда не пробовала моих сигарет, зато пыталась ощутить их вкус посредством поцелуев.

Курить она бросила первой. Родители, и мои, и её, давно уже знали о нашем пагубном пристрастии, но что они могли поделать, если мы жили практически сами по себе? Лена решила, что пора прекращать, не объясняя почему. А я, если честно, даже не поинтересовался ни разу. Бросил ли я курить? Нет. Мне это нравилось. Позже добавился алкоголь.

Но к нему даже не успел пристраститься. Когда я открыл для себя его практически бесконечное количество, то стал часто выпивать. Почти всегда это случалось в комнате общежития. Сосед разговаривал со мной об этом, я видел в этом искреннее желание помочь, но всё равно пропускал проповеди мимо ушей. Когда он заметил, что половину недели я отлёживаюсь дома вместо посещения института, то стал молча выливать метиловые запасы из холодильника тайком. Когда об этом стало известно, а точнее, когда он просто сам это сказал, я чуть не вылил ему на голову кастрюлю только что сваренных пельменей. Я был так зол, что уже поднял ёмкость с ещё кипящим варевом, но тут же поставил на стол. Я не стал орать на соседа и винить в чём-то. Пора было это прекращать. Пить я перестал так же резко, как и начал. И это к лучшему, но не всё.

Остался ещё никотин.

Сейчас роза почти стёрлась, и от не остались лишь смазанные очертания, похожие на кляксу туши. Засаленная поверхность неприятно скользит между пальцев, когда закуриваю последнюю оставшуюся в этом мире сигарету. Вдыхаю глубоко, кидаю зажигалку куда-то на край стола так небрежно, что она отскакивает несколько раз от деревянной поверхности, будто плоский камень от глади воды. Поднимаю глаза к потолку, выпуская туда же густой сизый дым. Перед глазами у самого кончика носа горит маленький ядовитый огонёк. Едкий вкус приносит удовольствие, на губах немного жжётся, но это приятная боль. Всё это стоит того – немного потерпеть, лишь бы впустить в изголодавшиеся по никотину лёгкие немного смольного дыма. Я стряхивал ещё тлеющий пепел прямо на стол. Когда огонёк почти коснулся фильтра, я затушил сигарету прямо об столешницу и выдохнул последние остатки дыма.

А на губах снова что-то жжётся. Я приложил руку, а там ещё одна сигарета. Присмотрелся к столу. Да, там и предыдущая потушенная, а во рту тогда которая? Я достал её и выбросил на пол, а на губах опять горячо. Достал ещё сигарету, а за ней ещё одну, и другую и ещё. Потом их стало появляться по две. Паника нарастала в геометрической прогрессии. Я не мог освободить свой рот от сигарет.

Наступил момент, когда перестало получаться сомкнуть губы от их количества. Я задыхался тоннами дыма, которые производили папиросы. Из носа уже идёт. Слизистые чешутся, но не достать никак, и оттуда тоже поползли сигареты, прямо из ноздрей. Я вскочил со стула, пытаясь разом выдернуть все. Штук десять изо рта и одну из правой ноздри. Она вся в багровых соплях и крови. Я вырвал каждую. На фильтрах остались маленькие сухожилия, словно отошли куски плоти. Выронил эту склизкую кучу на пол. Она стала расползаться. Мне даже на секунду показалось, что она шевелится под моими ногами, но это скорее всего уже последствия никотинового отравления. Мой мозг поплыл. Я сел на стул, размазав ногой дымящуюся кучу влажных папирос по ковру. В руке сигарета.

Я посмотрел на неё с отвращением. Она была практически целая и только что зажжённая. Я покривился и подавил рвотные позывы. На языке привкус рвоты. Затушил сигарету об стол. Больше этой дряни в моих руках никогда не было. Часы в кармане слабо завибрировали, я нехотя достал их и покрыл затуманенным взглядом. Изображение сначала немного двоилось, но потом обрело достаточную чёткость. Стрелки часов сместились. Точно не помню, на каких делениях они стояли раньше, но сейчас они показывают другое время. Хотя какое значение это имеет сейчас?

Стекло приобрело ещё несколько новых царапин.

Кристалл

Я сидел за столом, разглядывал разваливающиеся часы. Дверь прямо передо мной. За её матовым стеклом стало светло. Мрак полностью сменился белым цветом, из-под двери повеяло холодом. Сильный сквозняк стелился по полу и добирался до самых ног. Слышно, как воет зимний ветер, а дверь начинает постукивать об косяк. Прозвучал её голос, голос Алисы.

Эта сладость лилась в уши. Я закрыл глаза и встал, но у меня появилось слабое ощущение, что идти туда нельзя. Показалось, что это кому-то сильно не понравится. Этот кто-то безумно обидится, но мне слишком хотелось узнать хозяина приятного тонкого голоса, манящего снаружи. Глаза открылись сами, ноги так же без приказа обошли стол и двинулись к двери, но руками я опёрся на неё и не дал сам себе двинуться дальше.

Что я делаю? Это так неправильно!

Внутри горела непонятная обида. Я считал, что должен кому-то отомстить или что-то доказать. Полагал, что обязан поступить именно так и никак иначе. Пусть и она будет обижена.

Лена…

Смотри, до чего ты меня довела!

Я опустил руки. Одной взялся за дверную ручку и открыл дверь. Внутрь повалил жесточайший холод. От сильного ветра ресницы тут же заледенели, закололо в глазах. Стужа моментально забралась под одежду. Рубаха ни одной ниточкой не касалась тела. Будто голый по пояс. С брюками всё обстояло не так плохо, хоть и под ними творилось чёрт знает что.

В ветре я услышал, как меня куда-то зовут, это снова она. Слева густой лес, а справа, метрах в десяти от леса, пролегает пропасть. Меня подтолкнул туда ветер. От такого холода я должен был быстро скончаться, но вскоре ощутил неведомо откуда взявшееся тепло. В одной рубахе, брюках и летних туфлях шагаю по чистому снегу, хрустящему под тонкими подошвами. Над головой светит белое солнце, налепленное на серое полотно неба. Верхушки заснеженных елей почти касаются его и выглядят исполинами. Чем ближе к лесу, тем сильнее становится зовущий меня голос, тем толще стволы деревьев. Чтобы их обхватить, не хватило бы и пяти человек. Я попросту ничтожен рядом с ними.

Приблизившись к пропасти, я увидел вдалеке гору, чью верхушку покрывали облака, образовав плотное кольцо и напоминая гигантский нимб. Из толщи деревьев вылетела стая птиц и, громко хлопая крыльями, устремилась к горе. Эта чёрная туча быстро пропала из поля зрения. Внизу пролегает замёрзшая река, она ругается подо льдом на зиму. Ей хочется бурлить, а она заперта в клетку. Лёд трещит и местами на нём виднеются естественные проруби, сквозь которые гейзерами бьёт кристально чистая вода. Голос послышался снова, и его источник внизу.

Я просто это знал.

Я был уверен в успехе на все сто процентов.

И я прыгнул.

Мои волосы болтались из стороны в сторону, одежда прилипла к груди и ногам, рубаха на спине образовала маленький парашют. Лицо обдавал приятный тёплый ветерок с запахом морской соли. Внутри пульсировало странное облегчение, словно все проблемы свалились с плеч, пока лбом я не пробил толстый слой льда и не провалился под воду. Камнем пошёл ко дну, теряя из виду лучи абсолютно белого солнца, пробивающиеся сквозь толщу ледяной воды. Упал на мягкое песчаное дно. Маленькие камушки впились в кожу, но не причинили особой боли.

Я понял, что могу дышать и даже встать. Выпрямившись в полный рост, стряхнул со штанин песчинки, медленно осевшие на дно, и огляделся. Вокруг полупрозрачная синева, здесь плавают блестящие рыбы, и длинные извивающиеся зелёные водоросли тянутся вверх. Свет солнца усиливался, словно звезда падала на мою голову. Всё вышло немного иначе по итогу, это вода уходила. Под ногами оказалась скважина, в которую, как в дыру в ванной, сливалась вода. Пропала она за несколько минут, и вот я уже стою на открытом дне. Одежда висит на мне, а капли градом падают на тёмный песок. Я пригляделся, впереди показался, сделанный изо льда трон.

Я не мог уснуть и долго говорил сам с собой по ночам. Лена в это время спала рядом и тихо сопела, спиной повернувшись ко мне. Ночью она всегда сбрасывала с себя одеяло и сворачивалась в позу младенца. Наш ребёнок в кроватке рядом с Леной, буквально у её лица. Моя жена могла во сне покачивать кроватку, если сквозь негу слышала, как детский плач начинал недовольно нарастать.

Я спрашивал сам себя, а имею ли вообще такое право? Пытался всеми силами себя убедить, что да. Она остыла ко мне. Что это значит для неё? Ничего. Так я был уверен, что решился спросить сначала её номер, а потом и пригласить на личную неформальную встречу. Согласие не заставило себя долго ждать. Её имя всё чаще крутилось у меня в голове, такое нежное и притягательное. Теперь ночами я думал не о том, как победить возмущающуюся совесть, а о том, как бы побыстрее раздвинуть эти длинные и загорелые ножки. Но это ночью, а днём я дарил цветы и смаковал на языке имя. Алиса. Похоть, родившаяся в самом начале, переродилась в нежные чувства, и я перестал быть собой.

На троне никого. Я обошёл его и увидел Алису, прибитую гвоздями к толстому сухому льду. Алиса в своём голубом платье, но больше ничего на ней нет. Набухшие соски просвечивают через тонкую ткань. Алисины мокрые волосы висят почти до земли, она распята. Я попытался её снять, но получил невидимый удар и отлетел на несколько метров, приложившись затылком о закопанный в песок валун. Поднял жужжащую изнутри голову и увидел, как впереди светятся два глаза, а затем и безумная улыбка обнажилась, чтобы начать сводить с ума. Алиса начала по очереди отрывать конечности от ледяного трона. Гвозди, удерживающие руки и ноги, оставались на месте. Куски гнилого мяса цеплялись за металл и тянулись, как спагетти. Полуголая девушка полностью освободилась и упала на колени, головой почти закопавшись в дно. На троне осталась вся кожа со спины, сквозь вырез платья виднелся оголённый позвоночник. Алиса медленно встала и поковыляла ко мне.

«Это ты виноват! Посмотри, что он со мной сделал!»

Этот голос шёл не из её рта, он витал вокруг моей головы и был громче рупора, подставленного в упор к уху. Алиса запнулась, и её колено вывернулось под неестественным углом. Обезображенное тело привстало, тяжело дыша, и побежало как животное, раненное в одну из четырёх лап. Алиса подкидывала руками песок в воздух и изгибалась как кошка. Я пнул её в лоб, когда она практически коснулась моих ног. На рубаху брызнула коричневая кровь. Алиса отскочила, но затем выпрямилась вновь. Половина её лица, будто пластилиновая, сместилась к ушам, а глаз выпал, болтаясь на тоненьких ниточках в районе скулы. Алиса прыгнула, вцепившись чёрными когтями мне в рубаху в районе груди. Её кожа такая морщинистая и пахнет сыростью. Оставшийся целый глаз мутный, а зубы чёрные и крошатся.

«Ты виноват! Из-за тебя он меня проклял!»

Она кричала, переходя периодически на визг. Изо рта у неё воняло тухлой рыбой. Губы, что я когда-то страстно целовал, превратились в тёмные шкуры от банана и набухли, словно огромный прыщ, готовый взорваться ведром гноя. Я оттолкнул то, что осталось от Алисы, упёршись ей в живот, и она отлетела в сторону, но свалившись не на песок, а в яму. Я услышал эхо женского голоса, пропадающего в глубине. Пришлось вскочить на ноги, чтоб увидеть свежевскопанную могилу с идеально ровными краями, хоть и находилась та в песке. С неба со свистом упало каменное надгробие и засыпало могилу, оставив небольшой кратер. Крик Алисы пропал, а на надгробии появилась надпись: «Здесь покоится грязная шлюха. Пусть земля ей будет СПИДом». Слова были начертаны кровью, захотелось их стереть, меня они оскорбляли. Не успел я подбежать к надгробию, как пропасть вновь начала наполняться водой, несясь на меня огромной прозрачной волной, чья верхушка пеной перекрыла солнце.

Ветер, скачущий от воды, чуть не убил, бросив к вертикальному уступу, но мне повезло, и по ощущениям это было в последний раз. Копчиком я нащупал какие-то движущиеся щупальца. Схватился за торчащие из почвы корни, отправился по ним к расплывчатым облакам. Грязь падает на лицо и комками сваливается вниз. Почти не намочив заново брюк, но измаравшись, как свинья, я забрался наверх, упал спиной на голый хрустящий снег и уставился на небо. Пар изо рта устремлялся ввысь густыми клубами, внизу шумела бурная река, а над моей головой шелестели на ветру полупрозрачные листья. Посреди всего этого холода дерево, своими корнями спасшее мою жизнь, стояло полностью одетым в зелень. Я приблизился к его стволу, успокаивающий голос запел где-то внутри.

Дерево будет всегда. Его крона спасёт от зноя и холода. Оно будет рядом с тобой, даже если ты совсем не ощущаешь его присутствия. Дерево знает, когда оно тебе нужно, даже если не попросишь вслух. Оно протянет руку помощи, когда та потребуется, но только если ты возжелаешь этого и искренне покаешься.

«Я каюсь».

«Не пизди».

Пик

В уголках глаз хрустело, ресницы слиплись. Попытка вдыхать через нос провалилась, какие-то трубки мешали, в лёгких бегал слабый свист. Я часто поморгал, чтобы веки окончательно открылись, но сил не было совсем. Закрыл глаза, пусть отдохнут.

Я посилился поднять руки, правая поддалась, левая лишь легонько дёрнулась. Ноги почти не ощущались, хотя мне казалось, что они немного скрючены, как отросшие ногти. Попробовал снова разлепить веки, на этот раз удалось. Картинка появилась не сразу, сначала была вспышка, потом прорисовались и предметы. Больничная палата, всё свежее, всё белое. Откуда-то слева, видимо, из окна, доходит шелест опавших осенних листьев и запах приближающихся холодов. Прямо передо мной на голой стене висит картина с фиолетовыми цветами.

Повернул голову направо, шея хрустела, но мышцы были безумно рады любому движению. Кровь наконец-то забегала по мускулам, не боясь превратиться в густой кисель. Полуоткрытое окно впускало яркий солнечный свет. Снаружи тянуло сыростью и мокрой корой деревьев. Этот запах украдкой пробивался сквозь тонкую щель окна. Слева всё это время стояла девушка в белом халате, спускающемся примерно до уровня коленей тощих ног. Такая неподвижная, что её можно принять за статую. Прядь волнистых каштановых волос падала прямо на абсолютно круглые глаза, уставленные ровно в мою сторону. Медсестра выронила на пол шариковую ручку, когда я только повернулся к ней. В руках она теребила красную планшетку с торчащими листами бумаги. Всё это девушка плотно прижимала к груди, которая, казалось, не содрогалась при дыхании.

Я сказал ей «Привет», и она тут же выбежала за дверь, за которой проходили мимо люди в белом и обычном. Спасибо, что хоть не с визгом. Я чувствовал себя отвратно, и не хотелось бы думать, что ещё и выгляжу так же. Положил голову ровно на подушку, она точно приняла форму моего черепа, как гипсовый слепок.

Вбежал, судя по всему, мой доктор. Его рыжие бакенбарды и длинный нос, кажется, прибыли куда быстрее него. Размер глаз он точно перенял от медсестры, что сейчас пряталась за мужской спиной. Доктор склонился надо мной, от него пахло кофе и лосьоном после бриться. На левой щеке красовался подсохший порез. Доктор достал фонарик и посветил мне прямо в глаза. По его реакции стало понятно, что они повели себя так, как должны, но я всё равно моментально сомкнул веки от резкого света. Доктор повернулся к медсестре, от чего его лысая макушка пустила по стене солнечного зайчика.

В голове назойливый писк, поэтому я не смог разобрать слов, что передал доктор девушке. Она лишь кивнула и что-то записала дрожащими пальцами на листах, прикреплённых к планшетке уже новой ручкой. Доктор снова повернулся ко мне, его губы двигались, но вот слов не разобрать. Гул в ушах не прекратился, и я смотрел на мужчину с рыжими бакенбардами, пытаясь прочитать что-либо по мимике. Перед взглядом к тому же постоянно мелькали какие-то белые точки, и казалось, что небытие снова поглощает, но мир воззвал ко мне громче, и я услышал.

– Как твоё имя? Ты меня слышишь? Помнишь имя? – голос доктора был слегка хриплым, но полным волнения, от чего иногда речь прерывалась на нервное проглатывание слюны.

– Меня зовут… – мой голос оказался намного хуже. Рот совсем не слушался, и половину лица кренило куда-то в сторону при каждом звуке, исходящем из глотки. Любая буква давалась с трудом, но я всё-таки мог говорить, и вполне понятно. – Меня зовут Николай.

Доктор снова посмотрел на медсестру, а кожа той почти слилась с цветом халата. Доктор кивнул, и девушка опять сделала пометку.

– А фамилия? Отчество? Что ещё помнишь?

– Я… моя фамилия… Вепрев. – Это слово очень долго всплывало из закоулков мозга, и по реакции доктора я понял, что ответил правильно. – Моего отца зовут Константин.

Я почему-то не мог произвести из имени папы своё же отчество. Во лбу будто забит гвоздь, и его пытаются выдернуть, причём очень неаккуратно, попутно вытягивая половину внутренностей. Уши почти избавились от лишнего шума, я стал различать и другие звуки. Из коридора льются голоса, женские, мужские. Голоса взрослых и детей. Они смешиваются в один поток, но это не причиняет дискомфорта. И тут я выделил отрывистый писк. Рядом стоит кардиомонитор, постоянно рисующий пики. Он поглотил всё внимание, и я не смотрел на доктора, не слушал его вопросов, если они вообще были. Я наблюдал за амплитудой биений своего сердца. Вот вся моя сущность, на экране, это тонкая полоса равномерно распределённых высот.

Доктор глубоко вдохнул, почему-то именно это меня отвлекло от монитора и вернуло в более реальный мир. Медсестра поднесла доктору стул, и он сел рядом. Думал, что он сейчас возьмёт меня за руку и погладит, такой у него был странный взгляд, но он просто глазел в мою сторону.

– Удивительно, – произнёс он, чуть не пустив скупую слезу. – Света, ты всё записала?

– Да. – Дрожащим голосом ответила медсестра. Она до сих пор тряслась как осиновый лист.

– Тогда отнеси все документы в мой кабинет. В верхнем шкафчике справа от стола стоит бутылка вина. Пойди достань её, только аккуратно, и отнеси Игорю Николаевичу в двести девятый. Он знает, за что.

– Хорошо. – Медсестра кивнула и выбежала, чуть не запнувшись об маленький порожек у входа, закрыла за собой дверь.

Доктор откинулся на спинку деревянного стула, обнажив бэджик с именем и фотографией. Михнёв В.А. Он снял очки с тонкой оправой и принялся протирать их халатом, всё ещё смотря на меня. Думаю, он до сих пор не верит, что я сейчас делаю то же самое.

– Знаете, вам очень повезло, – начал доктор, надевая очки, – процент выхода людей из комы третьей степени крайне мал. Даже правильнее будет сказать, что его практически нет. Но вот вы, лежите прямо передо мной и даже отвечаете на вопросы. Я бы хотел спросить, как это возможно? Но не уверен, что вы знаете ответ.

Я лёжа дёрнул плечами, как делал всегда. Говорить не хотелось, хотя я молчал, судя по моему тощему телу, достаточно долго. Доктор вскочил и остановился у выхода.

– Ладно, я пришлю ещё медсестёр. Такой случай первый на больницу, вас будут изучать и помогать реабилитироваться. Я скажу им, чтобы глубоко не залезали, а то своими силами вы не справитесь.

Я улыбнулся, будто мне смешно.

Доктор сложил пальцы в замо́к и хрустнул костяшками. Уже у порога он остановился, а я увидел мятый халат на его спине. По-моему, там даже было большое жёлтое пятно от ворота до пояса. Только этот странный мужчина взялся за ручку двери, как резко обернулся и как-то странно улыбнулся, обнажив лишь верхний ряд зубов.

– Ваши родители тоже здесь, позвать их? Они сейчас в столовой. – Я посмотрел на него как безумец. Стало страшно и в какой-то степени стыдно. – Сначала не хотели идти туда и перебивали голод конфетами, но я смог уговорить их нормально пообедать.

Моё дыхание участилось, а сердце буквально застучало в рёбра изнутри. Я приподнял голову от подушки, пытаясь разглядеть родных за дверью в коридоре.

– Я позову, да? Хорошо, уже иду за ними. Никуда не убегай, а то разминётесь.

– Договорились. – Ответил я коротко и тихо, но доктор услышал.

В. А. на этот раз приятно улыбнулся и покинул палату. Я положил голову обратно на подушку и выдохнул абсолютно весь воздух, что оставался в лёгких.